Loe raamatut: «Дама пик, король, валет»

Глава 1. Уход сестры

Телефонный звонок прервал мои размышления о клиентах. Мама бесконечно печальным голосом тихонько произнесла:

– Доченька, кажется, сегодня она умрёт… – и замолчала.

Я тоже не произносила ни слова, лишь комок сдавил область солнечного сплетения и голосовые связки. От онкологии уходила сестра Ира. Женщина с кармической судьбой, которой досталась печальная доля в этом перерождении. При всём этом, заводная, без чувства страха, беспечная во всех отношениях. Нескончаемая юмористка, готовая под сигареточку рассказать шокирующую историю из личного опыта. С феноменальной памятью, позволяющей разгадывать сканворды и кроссворды за считаные минуты. Рукодельница и хозяюшка, готовая взяться за работу любой сложности. Сердце бешено заколотилось. Глаза пересохли, по коже побежали мурашки, и бесцветные волоски на руке встали дыбом от переполнивших эмоций. Страх. Я узнала его. Он преследовал паническими атаками с семи лет, после кончины брата. Пугал, внезапно накрывая липкой волной, в компании друзей и подкрадывался в одиночестве перед сном.

Встав на ноги, я перечитала уйму книг и прошла не один год терапии, но так до конца и не избавилась от острых переживаний. Приняла как данность, что страх – спутник до конца дней. Научилась распознавать его приближение, жить с ним, смотреть ему в глаза.

«Так, стоп, дыши глубже, сядь, надо пережить момент, сейчас отпустит», – я упала в кресло и закрыла глаза, пытаясь прийти в себя после эмоционального шока. Ира, Ирен, Ирчик… Почему это снова происходит?

Посидев минутку, пытаясь переключить мозг, вскочила и схватила телефон. К счастью, билеты были. Мама настаивала, что справится сама и мне не обязательно срываться и нестись из Москвы в Краснодар. Всю последнюю неделю сестре пришлось несладко, боль была невыносима, она глухо стонала и отказывалась от еды. Мама не хотела, чтобы я оставила в памяти такой образ.

– Шереметьево, пожалуйста! – таксист, как назло, попался разговорчивый.

– В отпуск летишь, красавица?

Я кивнула, сжав губы, и стала смотреть в окно, на поток проезжающих по вечернему городу машин. Пятница. Тюнингованные девы с кавалерами спешат на вечеринки, счастливые семьи со смеющимися детьми на заднем сиденье – домой после супермаркета. А я вот так…

Через три часа объявили посадку. Пластиковый стаканчик от капучино полетел в урну, и я, подхватив лёгкую сумку, проследовала по тёмному рукаву в салон. Должен же быть какой-то выход? Как мама переживёт? Как мы все переживём? Как облегчить уход Иры? Мысли о сестре не покидали. Я, молодая, красивая, полная жизненных сил женщина, лечу на похороны старшей, но ещё такой молодой сестры. Почему в этом мире возможно такое? За что? Почему так несправедливо? Или всё так и должно быть?

Закинув сумку на багажную полку, я заняла место у иллюминатора. Устроилась поудобнее в кресле, взяла в руки телефон, чтоб ответить на бесконечные сообщения, валившиеся в вотсап, но тут истерика накрыла меня. Слёзы потекли сперва тонкими струйками, потом нескончаемым потоком горечи и обиды. Обиды на весь мир, который снова забирает родного человека.

Пассажиры смотрели глазами полными эмпатии. Кто-то предложил бумажные платочки. Подошла стюардесса:

– Девушка, вы в порядке? Я могу помочь?

– Уже никто не поможет. Осталось несколько дней, может часов!

Стюардесса округлила глаза и убежала за водой. Я размазала тушь по щекам, вставила наушники и закрыла глаза. Любимая музыка на репите, душа в клочья.

* * *

Дверь открыла измученная и бледная мама. Фиолетовые круги зловеще смотрелись на осунувшемся лице.

– Господи, мама! – я обняла её, дрожащую и испуганную. За последние полгода она сильно похудела и выпирающими ключицами походила на подростка.

Я решительно шагнула в гостиную, готовая увидеть болезнь без прикрас. Картина, представшая моему взору, поразила настолько, что я не смогла сдержать протяжный вскрик. Вместо задорной, жизнерадостной и такой свободолюбивой сестрички на смятых простынях лежала иссохшая тряпичная кукла, с провалами под глазами и скулами, выпирающими острыми бумерангами. Она шевельнулась, в глазах мелькнула радость и тут же погасла. Собрав силы, Ирчик чуть дёрнула головой на подушке и прошептала:

– Привет, Ната. Как хорошо, что ты приехала.

Я зарыдала. Слёзы лились потоком, а в голове проносились воспоминания. Вот Ирчик нарядная на выпускном, вот мы с родителями гуляем по улице Красной и громко смеёмся над её блатными шуточками и жаргонным сленгом. Вот ругаемся с ней, потому что я умыкнула её новую блузку на свидание и разбила лак для ногтей.

– Не плачь! Я умираю, всё уже решено, – успокаивала меня сестра сдавленным голосом. – Замолчи! Не то сама сейчас заплачу.

Я вытерла слёзы и притворилась, что в норме, сестрёнка просто заболела гриппом и идёт на поправку. Получалось плохо. Сестра корчилась от боли, то и дело судорожно сжимая в кулаке простыню. Живот её вздулся, а кожа приобрела желтушно-восковой налёт. Тяжёлая энергетика царила в комнате, от пола до потолка наполняя её страданием. Я чувствовала, что боль передаётся мне, и хотела спрятаться, защититься, отгородиться, но и взять часть себе, чтоб облегчить ей последние минуты.

– Мама, пойдём на пару слов, – мы вышли на кухню.

Я постаралась взять себя в руки как можно скорее.

– Надо что-то делать, так нельзя. Двадцать первый век, если не нашли лекарство от рака, то обезболивающее-то должны уже изобрести?!

– Врач не видит необходимости, – развела руками мама.

– Я звоню в скорую!

Скорая примчалась на удивление быстро. Врач, присев на край кровати, осмотрела Ирчик, доставляя ей ещё больший дискомфорт. Потом прошли в другую комнату.

– Готовьтесь…

Мама отвернулась к окну.

– Сколько у нас времени? – произнесла я, чуть живая от страха.

– Четыре, максимум пять дней, – ответила врач уставшим голосом. – Я не могу выписать сильные обезболивающие, это надо решить с лечащим. Скоро может стать ещё хуже, – она посмотрела таким взглядом, что я поняла – медлить нельзя.

Мы пытались возмутиться, но врач только помотала головой:

– У меня нет таких полномочий, извините.

– Так, мама, ты – опекун. Завтра с утра сразу в поликлинику. Надо достать рецепт во что бы то ни стало. Делай что хочешь, хоть ляг поперёк порога!

Мама кивнула.

А я побежала в кондитерскую за любимыми пирожными Иры. Она обожала эклеры и, в отличие от меня, в удовольствиях себя не ограничивала. Успела за десять минут до закрытия.

– Девушка, эклеры остались? – я, запыхавшись, бросила сумку на прилавок.

– Да, сегодняшние, по ГОСТу, очень вкусные, берите последние шесть, сделаю скидку.

– Заверните в коробку нарядную!

Дома я заварила её любимый жасминовый чай и принесла чашку на столик в кровать. Достала коробку с пирожными, пытаясь шутить, что сейчас она съест все и сразу на весы.

Сестра старалась улыбаться. Сделала пару попыток откусить, покачала головой, откинулась на подушки, разлив чай, и застонала. Ночью мы почти не спали.

Утром мама вернулась с лекарствами и шприцами. Надо было делать укол.

Я брала в свою руку безжизненную руку сестры. Мышц почти не осталось, тонкая, обезвоженная кожа обтягивала кости. Погладив локоток, стремительно вонзала иглу в норовившую убежать вену. Она смотрела на меня полными благодарности глазами и почти сразу проваливалась в беспокойный сон.

В инструкции было указано, что делать инъекцию следует не чаще одного раза в четыре часа, чтоб не вызвать интоксикацию. На четыре часа действия опиата не хватало, она начинала биться в судорожной боли уже через два, хватая ртом воздух и умоляя сделать укол. Я уходила в ванную плакать, умывалась холодной водой, чувствуя себя мучителем, но боялась ей навредить и выжидала положенное время.

На следующий день боль усилилась настолько, что страх убить её отступил. «Лучше убью, но немного облегчу боль». Я делала укол и молилась. Время тянулось бесконечно.

Измучившись, мы с трудом дотягивали до сумерек. Ирчик с небольшими перерывами стонала. Мы с мамой в отчаянии ходили по квартире, стараясь избегать разговоров, и ничего не ели. Сестра была заядлой курильщицей и, как только боль слегка отступала, садилась в подушки и делала несколько затяжек.

– Всю квартиру прокуришь, – вздыхала мама.

– Ничего, проветрим, пусть курит.

К полуночи она немного успокоилась и задремала. Мама прилегла рядом, не хотела оставлять её одну. Я ушла к себе. Легла на заправленную кровать, зажгла ночник и погрузилась в невесёлые мысли. Вдруг раздался крик. Душераздирающий вопль боли. Мама, всхлипывая, успокаивала её, но Ирен не могла терпеть и просила сделать инъекцию. Просила убить её и закончить всё это. Я встала на колени у кровати и стала молиться. Выла и просила Всевышнего не мучать её и забрать поскорее:

– Забери её сегодня! Если это в твоих силах, забери её сейчас! Прошу, прошу, прошу, Отче наш.

– Я хочу жить, хочу жить, – стонала сестра, прерываясь на шёпот молитв.

Я встала с колен и пошла к ней в комнату. Зажгла свет. Она сидела на кровати, её костлявое тело закрывали подушки и одеяла.

– Хочешь жить? Живи! – выкрикнула я.

– Мама, вари пельмени! – неожиданно произнесла она окрепшим голосом. Взгляд её был полон бешенства.

Мама бросилась на кухню. Через пять минут послышался аромат лаврового листа и черного перца. Сестра торопила.

– Скорее!

Мы суетились, обжигая пальцы бульоном.

– Так, давай, садись удобнее. В тарелку твою красивую положила, приятного аппетита!

Съев немного, она потребовала:

– Хочу курить!

Мама привычно заворчала.

– А пошли на кухню курить? Я тоже буду! – нарочито весёлым голосом сказала я. – Вставай, помогу.

Мы с трудом подняли её. Маленькими, но торопливыми шажками она передвигалась в сторону кухни. Трагичная, но одновременно смешная картина. Человеческий скелет встал со смертного одра, чтоб выкурить сигаретку.

Мы с мамой начали нервно смеяться. Комичность ситуации сняла часть нервного напряжения. Я помогла Ирчик сесть. Она торопила.

– Зажигалку давай!

Я поднесла огонь, и сигарета затлела маленьким огоньком в тёмной кухне.

Ира сделала большую затяжку. Пальцы её обмякли, сигарета упала на подол ночной сорочки. Она начала заваливаться вперёд, я поймала её, осознав, что она отходит.

– Мама! – заорала я.

Ирчик повисла на мне. Моё тело словно пробило током, как будто мощная энергия судорогой прошла сквозь него. Страх, всепоглощающий страх окутал меня. Смерть пришла и заглянула в лицо. Приложив пальцы к сонной артерии, я почувствовала пустоту. Жизнь больше не билась в ней. Моё сердце выпрыгивало из груди, а её тело не издавало ни одного импульса. Ира была мертва.

Мама помогла оттащить то, что осталось от Ирчик, на кровать, тяжелее ноши я не чувствовала в жизни. Я начала рыдать, но она остановила.

– Тише, доченька, мёртвых надо уважать, есть правила.

Но я продолжала стонать, положив голову на грудь сестры. Горечь и безмолвие. Души моя и мамина кричали, но не могли кричать. Мы смотрели друг на друга обезумевшими глазами и беззвучно плакали. В тот момент я стала пограничником двух миров, сумев проскользнуть в щёлочку между секунд.

Мама накрыла труп простынёй, пытаясь переварить происходящее. Смерть логике не поддаётся. Мы даже не поняли, когда у сестры началась агония, что она с нами пребывала последние минуты. Я позвонила в скорую, потом в полицию. Констатировали смерть. Оставалось ждать катафалк.

Тело сестры забрали через восемь часов. Всё это время мы сидели рядом и наблюдали, как оно остывает, становится каменным, окончательно безжизненным и чужим мешком с костями. Силы оставили маму, она плохо себя чувствовала и сухо кашляла. Спать мы не могли. Утром поехали заниматься подготовкой к похоронам.

Я вспоминала Ирчик. Ей досталась тяжёлая судьба – травма головы в семь лет сделала инвалидом. Недееспособная, она была постоянным пациентом психиатрии и ушла в сорок семь. Короткий и трагичный путь.

Закончив хлопоты с выбором гроба, измождённые, мы вернулись домой. Голова кружилась от усталости, но я старалась творчески выбирать кафе и одежду для проводов сестры. Ей было всё равно в чём её похоронят. Она настолько любила курить, что просила не забыть лишь положить пачку её любимых Marlboro в гроб.

Я поймала себя на мысли, что боюсь. В области живота сгустился ком, сильное напряжение, образующее плотность вокруг себя. Всепоглощающий детский страх требовал спрятаться под одеяло и не высовывать носа, пока родители не возьмут на ручки. Уснуть не получалось, я беспокойно ворочалась, сбивая влажные простыни.

– Кому страшно? – я нырнула в глубины сознания.

– Внутреннему ребёнку, маленькой Наташеньке, – появился ответ из ниоткуда.

– Чего она боится? – я задавала вопросы сама себе. – Мёртвую сестру.

Я приласкала беззащитную маленькую девочку, успокоила, сказав, что если сестра придёт, то не причинит вреда. Она – родная душа, любит её и ответит на все вопросы. Что за чертой? Больно ли ей? Куда она отправится теперь и есть ли там её любимые сорта сигарет и эклеров?

Я настолько распалила любопытство, что, набравшись храбрости, открыла глаза. Сестры в комнате не было. Это расстроило, но и страха тоже не было. Напряжение отпустило, я не заметила, как уснула.

Настал день похорон. Близкие, приехавшие нас поддержать и проводить сестру, выражали скорбь по-разному. Кто-то тихонько плакал, остальные стояли тихо, опустив глаза, пока батюшка отпевал Ирину. У меня слёз не было. Глаза, как пересохшие русла рек, воспалились и чесались. Я спокойно ходила вокруг родственников, подбадривая их.

– Господь смотрит на нас сверху и судит об умерших по тому, что они оставили в наших сердцах. Смотрит и думает: если они его так любят, значит, он заслужил моей любви и моей милости. Напрягите ваши сердца, братья и сёстры, и будем молиться! – закончил речь священник.

Идея эта мне откликнулась, я решила молиться сорок дней.

Уложив последний венок на могильный холмик и выплакав все слёзы, мы переместились в кафе. Поминки были в самом разгаре, когда я, отложив вилку, бросила взгляд на маму и неожиданно чётко осознала, что она тоже больна. Ясно считала информацию. Ужас побежал по телу, как удар током. Паника. Я старалась успокоиться, но мысль была столь однозначной, что никакие доводы самоуспокоения не помогали. Интуиция подсказывала, что она больна и больна смертельно.

На следующий день я записала маму в платную клинику на полное обследование и улетела в Москву. Работа больше не могла ждать, клиенты с отросшими корнями нервничали. Весь полёт провела с закрытыми глазами, пустота вытеснила даже мысли. Я не чувствовала дыхания жизни вокруг. Полностью погрузилась вглубь себя и услышала голос души.

– Семья, – шептал он, – твоя ценность – семья.

Мне тридцать восемь. Пять лет как разведена. Сын и родители – моя семья, мужа нет. Когда шасси ударились о землю, я открыла глаза, почувствовав, что время пришло, и всем сердцем попросила Всевышнего послать мне мужчину, с которым можно создать что-то путное. Потом посмотрела в иллюминатор, на огни взлётной полосы, улыбнулась и пообещала, что отныне не буду ни в чём себе отказывать.

Глава 2. Беда не приходит одна

Уже на следующий день я вышла на работу. Творчество – моя стихия, оно переключило в настоящее. Щёлкала ножницами и болтала с клиентами, не позволяя себе расслабиться и отдаться скорби.

По дороге домой дозвонилась до мамы. Она должна была выйти от доктора и сообщить результаты обследований. Она недомогала давно, жалуясь на бесконечные покашливания и слабость, но наблюдалась в поликлинике по прописке, а там не находили ничего криминального, ссылаясь на возраст, вирусы и стресс.

– Ну, что скажешь? Пришли результаты анализов? – начала я бодрым голосом.

– Доченька… – мама замолчала. Страх едкой кислотой плеснул в душу и обжёг её. – Новообразование шесть сантиметров, жидкость в лёгких, врач сказал, – она снова замолчала, – нужно торопиться, ты прости меня…

Я положила трубку и включила приёмник на всю громкость. Вдавила гашетку в пол и начала кричать. Яростный крик вырывался из утробы несколько минут, пока его не сменил хрип. Потом остался лишь открытый рот и гримаса орущего человека.

Ненадолго стало легче. Потом пришла злость. Я психовала из-за халатности врачей поликлиники, они не отправили вовремя на рентген и прохлопали начало болезни. Доехав до дома, без сил, не раздеваясь, упала на кровать.

Две недели жила в тишине, минимизировала контакты и молилась каждую ночь, как велел батюшка. Пыталась понять суть происходящего, осознать, куда меня несёт течение жизни.

В один из вечеров зажгла свечи в ванной и залезла в тёплую воду. Закрыла глаза и погрузилась с головой. Отключившись полностью от источников шума, расслабилась. Вода окутывала меня как младенца в утробе, бережно лаская. Мозг затих лишь ненадолго, потом поток мыслей встрепенулся и стал назойливо лезть, беспокоя сознание. Как будто кто-то хотел говорить со мной. Я шумно вынырнула и закричала сыну, чтоб принёс телефон. Пальцы сами начали стучать по клавиатуре.

«Ничего не забывается, боль не проходит, время не лечит, это всё чушь. После некоторых событий реальностей становится больше, а значит, память пополняется, накапливаются слайды. Жизнь превращается в хранилище, в котором нет опции «удалить». Есть только ВЫБОР! И да, я ошиблась, время – не самый ценный ресурс, у нас не было, нет и никогда не будет времени, потому что мы постоянно смотрим на часы… Единственное, что у нас есть, что лечит, спасает, даёт надежду, заставляет верить в чудеса, меняет нас, заставляет двигаться дальше, смотреть на жизнь иначе: быть добрее, любить, созидать, наслаждаться жизнью, распоряжаться ей – это ВЫБОР, и только он! Больше в этой жизни нам ничего не принадлежит! Спасибо, родная, ты помогла мне это понять».

Напечатав, перечитала. У меня потекли слёзы. Кто это говорит? Моя душа? Ирчик? Бог? Чьи это мысли? Как я могла сформулировать текст?

В моей системе ценностей время – главный ресурс. Текст убеждал, что нет. Выбор.

Кто внушил мне эти мысли? Мистика завораживала. Пугала необъяснимым и радовала возможностью прикоснуться к метафизическому, стать той, через которую говорит сила.

Написанное оказалось спасением. Перечитывая раз за разом, я обещала себе быть сильной, выбирать смелость и стойко держать удары судьбы. Дни бежали своим чередом. Я много работала, мама проходила обследование. Боль от потери сестры притихла, страсть к жизни разгоралась. Обоняние обострилось, а рецепторы потребовали новых ароматов и вкусов. Мир как будто ожил, я стала замечать детали, нюансы и полутона и всё чаще просыпалась с улыбкой на устах. Наступила ясность, что жизнь только здесь и сейчас. В этот миг, в эту секунду, не потом, не завтра и уж тем более не вчера. Захотелось жить красиво.

Глава 3. Шуба и Шура

Мы жили вдвоём с сыном Эмилем и нашим любимцем котом по кличке Ангел. Я с детства большая оригиналка и планировала назвать питомца Люцифером, но мама не позволила, чтоб не накликать нечисть в дом. Назвала Чёрным Ангелом, кот был чёрен как смоль и небесно красив.

Однажды вечером, поглаживая котика, вспомнила о давней мечте – лет десять назад я грезила о шикарной шубе в пол. Роскошной и стильной, но ипотека отодвинула фантазии на задворки сознания. Много работала, пытаясь побыстрее расквитаться с банком, и совсем позабыла, как планировала дефилировать по Патрикам в мехах.

Звук телефона вырвал из сладких мечтаний. Приглашали на свидание. Мужчина, с которым мы встретились в интернете, настойчиво хотел продолжить знакомство в реальности. Договорились увидеться в ресторане торгового центра. Наскоро прихорошившись, я поехала на рандеву, предвкушая судьбоносную встречу, но глянув в глаза кавалера, разочаровалась: хорош собой, опрятен, но не мой. Нет. Не резонирует, тело послало чёткий сигнал.

– Александр, – представился он. – Лучше просто Шура.

– Наталья… Наташа, – неуверенно сказала я, не зная, что делать дальше.

Мои этические принципы не позволяют обижать людей беспочвенным отказом, поэтому решила пообщаться с ним. Мужчина был доброжелателен, много шутил, мы мило поужинали и решили расстаться приятелями.

Я спускалась по эскалатору, когда мой взгляд упал на меховой бутик. В витрине, заманивая покупателей, стояли два манекена в шикарных мехах. Я мгновенно потеряла интерес к кавалеру и переключилась на красоту, открывшуюся мне. Невероятно. С манекена смотрела она – шуба моей мечты. Я замерла заворожённая. Девочка-продавец вышла и зачирикала, что она в единственном экземпляре и моего размера. Меня увлекли в зал и накинули меха на плечи. Я смотрела в зеркало и не могла поверить глазам. Шуба была точно такая, как в моих мечтаниях – торфяная норка с капюшоном кобра из соболя, и она, словно по мановению волшебной палочки, превратила меня в шикарную диву. С царственной осанкой и уверенным взглядом, бесконечно роскошная и женственная, я смотрела на себя и не могла оторвать взгляд.

– И сколько? – я обернулась на продавца.

Услышав цену, взгрустнула. «А что ты хотела, Наташа? Соболя!»

Стоимость шубы равнялась остатку ипотеки за квартиру. Вот так ВЫБОР подкинула Вселенная… Я улыбнулась и внесла аванс. Ошарашенный кавалер быстро попрощался и ретировался, поместив в своей голове меня в коробку с надписью то ли «Сумасшедшая баба», то ли «Меркантильная сука», хотя у меня даже мысли не было рассчитывать на него.

Больше всех покупке обрадовалась мама.

– Наташенька, королева моя! – кричала она, выражая восторг по видеозвонку.

А я думала: как так совпало? Вселенная среагировала почти мгновенно. Мечтала женщина о шубе – получи, распишись. Я мысленно благодарила Всевышнего за то, что послал мне Шуру, который любит ужинать в торговых центрах.

Жизнь для роскошной женщины в шубе заиграла другими красками. Меня постоянно звали на свидания, одаривали приятными мелочами, со всех сторон сыпались комплименты.

Мама проходила обследование, мы замерли в ожидании результатов. Родители давно не жили вместе, но сохранили дружеские отношения. Я была спокойна: мама не одна, папа рядом и поддерживает. В день, когда должны прийти результаты биопсии, я взяла выходной на работе и не выпускала телефон из рук.

– Ну что? – закричала я, когда услышала в трубке папин голос.

– Ты только не убивайся раньше времени, ладно? – сказал он негромко. – Четвёртая стадия, с метастазами в плевру.

Телефон выпал из моих рук, стены поплыли. Это чей-то нелепый розыгрыш! Свет погасили и душа наполнилась тьмой. Я сползла на пол и беззвучно завыла. Через несколько часов сын нашёл меня на полу. Я умылась, набрала телефон мамы:

– Мы будем бороться! Слышишь меня? Будем бороться!

* * *

От немедленного переезда в Москву и постановки на учёт в лучший онкоцентр мама категорически отказалась. Я пыталась возражать, но знакомые заверили, что клиника в Краснодаре входит в тройку сильнейших в России, и я успокоилась. Всё равно спорить бесполезно, все женщины в нашем роду своенравные.

Пришло сообщение. Шура понял, что денег на шубу у него никто не просит, активизировался и хотел увидеться.

– Я не в том состоянии, рыдала весь день.

– Неважно, ты мне любая нравишься.

– У меня лицо опухшее, как у алкашки.

– Я заеду.

На нём была дурацкая красная шапка, очки и длинный пуховик. «Как сорокалетний девственник, – подумала я про себя. – Да и ты, Натаха, с заплывшими глазками не лучше. Хороша парочка!»

Мы поехали в ресторан, на этот раз не в торговый центр, а в дорогой, на Патриках. Шура семенил впереди короткими, но уверенными шагами. Неожиданно обернулся и подал мне локоть, предлагая опереться на него. Я почувствовала себя в безопасности.

Он смотрел мне в глаза, уговаривая съесть хотя бы салат, но у меня не было аппетита. Изучал жесты, мимику, я чувствовала, как его взгляд скользит по волосам, шее, груди. Выпив бокал шампанского, я расслабилась.

– Рассказать тебе, что у меня происходит? Или сохраним непринуждённо-лёгкую атмосферу вечера?

– Выкладывай! Что приключилось? – ответил он спокойным, но настойчивым тоном. При всей нелепости вида от него исходили уверенность и мужественность, и я всё выложила.

– Я тебя понимаю больше, чем кто-либо, – сказал он вместо банального сочувствия. – Маму потерял в этом году.

Мы выпили и продолжили общаться, мгновенно став ближе. Александр много говорил о будущем, включая меня в свои планы. Когда принесли счёт, он схватил его, не дав мне потянуться, и сказал, что хочет семью, а женой видит женщину похожую на меня.

Намёк я поняла. По телу пробежал ток. Неужели это оно самое? Со смерти сестры прошёл всего месяц.

Шура распахнул дверь авто, помогая мне сесть. Я размечталась о длительном партнёрстве, а может, и семье, чем чёрт не шутит, с этим добродушным и внимательным человеком.

Он мне нравился всё больше. Мы ехали по ночному городу и болтали как будто сто лет знаем друг друга.

– Ты приедешь ко мне на день рождения? – спросил он вместо попытки поцеловать.

– А когда тебе?

– 22 января.

На дворе стоял декабрь. Я расхохоталась.

– Ничего себе ты продуманный! Почему так заранее? Кстати, моему отцу день рождения в этот день. Где планируешь отмечать?

– В Доминикане, – ничуть не смутившись, ответил он.

Я смотрела в его глаза, пытаясь обнаружить признаки издёвки, но он оставался серьёзным.

– Поедем?

Я на автомате кивнула. И уже в лифте подумала: «Ну, дела… Ничего себе, крутые виражи жизни. Шутит, наверное».

Дома мысли переключились на маму и про Шурика я забыла. Утром прилетела смска с просьбой скинуть фото паспорта.

«Так бывает», – успокаивала я себя, пытаясь поверить в новогоднее чудо.

* * *

Отношения развивались быстро. Его прозрачно-голубые глаза смотрели с нежностью, и я в них утопала. Александр, мне больше нравилось называть его полным именем, оказался обходительным, заботливым и щедрым. Разница в семь лет снимала с меня решение многих вопросов. Я хлопала глазками, доверяя его вкусу, наслаждалась неожиданным романом и широким мужским плечом.

Жил он неподалёку от моего дома в съёмной квартире со свежим, но каким-то уж очень скромным ремонтом. Я старалась не думать о дешёвых обоях и вздыбившемся ламинате, а когда предложил – решила попробовать жить вместе. Обстановка – дело наживное, встанем на ноги – устрою всё по своему вкусу. Моему сыну четырнадцать, он рано повзрослел, потеряв отца. Я хотела взять его с собой, Александр был не против, но Эмиль настоял, что справится сам. Квартиры наши были неподалёку – ещё одно чудо в многомиллионной Москве, и я позволила ему жить самостоятельно с ежедневным созвоном с докладом о ситуации.

Болезнь мамы, остановленная химиотерапией, притихла, и наметилась положительная динамика. Я была счастлива. Её сила и моя безграничная вера сотворили чудо, так мне казалось. Мы с сыном слетали проведать её. Мама выглядела неплохо, много смеялась, радовалась внуку, примеряла мою шубу и выпытывала подробности нового романа.

– Какой он? – спрашивала она за завтраком.

– Александр внимательный. Никогда не приезжает в гости с пустыми руками. Может неожиданно предложить купить новое платье. Узнав, что завтра иду на маникюр, перевести деньги. Возит меня на работу и забирает.

– Какой-то приторно положительный. Подозрительно.

– Да, есть такое, – я засмеялась. – Просто, мамуль, мы отвыкли от нормальных мужчин и во всех ищем подвох.

– Урод, что ль? – не унималась мама.

– Нет, не урод, симпатичный.

Я скучала по нему, мы созванивались и радостно встретились в аэропорту, но семейное счастье длилось недолго.

Однажды вечером мы начали играть в нарды, и когда я выигрывала у него, он пытался отыграться и психовал. Я поддавалась, опасаясь получить доской по голове.

– Ты совсем не умеешь проигрывать.

– Не умею! И не люблю! Друг предал, встречаемся через десять лет, он руку протягивает, улыбается тварь, всё забыл. А я не забыл. Я помню, я всё помню!

Обида длиною в десять лет грызла его изнутри, а образ мысли шёл вразрез с моим человеколюбием и стремлением найти оправдание для каждого некрасивого поступка. Со временем я стала замечать у Шуры психологию нищеты. Он покупал продукты только по акциям, затаривался чистящими средствами и бритвами Gillette, если на них были жёлтые ценники, вырезал купоны из бесплатной газеты, чтоб получить дополнительную скидку на набор сковородок на предновогодней распродаже. Когда предложила переехать в квартиру получше, идея ему не понравилась.

– Нечего деньги транжирить. Чисто, тараканов нет, меня всё устраивает.

Мои запросы казались неадекватно завышенными по сравнению с его бережливостью. Самой большой ошибкой было сказать вслух, что мечтаю о стайлере Dyson. Кому-кому, а мне, стилисту-парикмахеру, хотеть этот, вожделенный всеми красавицами гаджет, сам Бог велел. Шура обалдел от цены. Несколько недель ворчал, вспоминая «обычный фен» в разговорах и обзывая маркетологов.

Месяц промелькнул незаметно, и романтика уж очень быстро сменилась бытом. Секс стал размеренным и семейным. Мы собирали чемоданы в наше первое романтическое путешествие в Доминикану, Шура называл его отпуском, всё больше навевая на меня скуку. Кофейный бизнес, который он развивал, высасывал много энергии. Он очень уставал, а мне после собственной смены приходилось, как заботливой жене, выслушивать длинные тирады про нечистоплотных конкурентов, пишущих гадкие отзывы в интернете, и неблагодарных клиентов, что клянчат скидки.

Однажды пасмурным ранним утром, проводив Шуру на работу, я заварила чаёк и задумалась. Точно ли я этого хочу? Готова ли к совместной жизни? Честна ли с собой?

«Ты всегда была творческой личностью, спонтанной, безудержной фантазёркой. Мечтала о роскошной жизни. Рисовала в голове красивые картинки будущего. Желала праздника и феерии. Тебе хотелось веселья и романтики, сумасшедшей любви и безумных поступков». Приняв эти мысли за саботаж, я отмахнулась. «Успокойся, радуйся тому, что есть».

Текущая реальность противоречила ожиданиям. Я разрывалась в противоречиях. Сердце звало навстречу приключениям, а разум твердил: «Нашла стабильность – держись двумя руками!»

Чемоданы собраны, он так долго ждал этого отпуска. Лететь совсем не хочется. Точнее хочется, но не с ним, – грустила я, лёжа вечером в ванной с бокалом белого сухого. Или с ним, но не как с мужем, которого знаешь целый век, а как со страстным любовником, спонтанно согласившись на приключение. Не полечу! Сегодня же скажу ему, что расстаёмся.

«Нет, всё-таки надо лететь, – заключала, рассматривая себя в зеркале и намазывая тело ароматным кремом. – В конце концов, красивой женщине нужно море».

В самолёте Шура, потянувшись после завтрака, обмолвился, что хочет ребёнка.

– Извини, но так мы не договаривались. У меня уже есть ребёнок, и повторить подвиг я не соглашусь ни за какие коврижки.