Loe raamatut: «Повести», lehekülg 2

Я было встала на ноги, но медведь лапой сшиб меня и покатил по клетке.

– Я тебе не мяч! – возмутилась я.

Второй медведь равнодушно двинулся в мою сторону

– Лилечка! – пронзительно закричала я. – Они пера ют со мной в футбол, как бульдоги! Лили!!!

Слон затрубил тревогу, и по цирку разнесся крик

Дурова, скорее зовите Дурова! Девочка в клетке у белых медведей!

Медведи вдвоем катали меня по клетке.

Наконец раздался голос, похожий на папин

– Спокойней! Рыбу скорей. Еще рыбы!

Медведи оставили меня. Подняли морды. Я тоже падре ла голову. Над нами пролетала в дальний угол клетки рыба.

– Наташа! – Это был папин голос, но только чуть-чуть другой, слишком звонкий. – Наташа, не вставай, не двигайся.

Папа вошел в клетку, прошел мимо меня к медведям, повернулся ко мне спиной и сказал уже своим обычным голосом:

– Марш из клетки, глупая девчонка, быстрее!

Я спрыгнула на пол и бросилась к маме. Кругом все сразу почему-то заговорили. Только мама стояла молча, зажимала рот руками и глядела в клетку. Мама не замечала меня. Папа уже был рядом. А мама по-прежнему не отрывала глаз от клетки, где медведи, урча, поедали рыбу. Папа обнял маму за плечи.

– Родная, ну не надо, прошло. Вот она, смотри, рядом с тобой. Зина, ты слышишь меня, успокойся!

– Чудо! Просто чудо! – говорили артисты.

– Девчонка родилась, не иначе, в рубашке!

– Что ее спасло, Юрий Владимирович? Что? – приставали к папе.

– Бесстрашие и доверчивость ребенка. Только это, – задумчиво произнес папа. Мама с трудом переводила дыхание.

Глава III

Мои друзья – артисты. Чижику – шесть лет. Он работает акробатом. У него красивый костюм и лакированные башмаки. Каждый вечер ему завивают щипцами чубчик, и Чижик выходит из гардеробной, чтобы посмотреть на меня победителем, а я тотчас забываю, что в драке побеждаю я, а он обычно бежит жаловаться.

Вечерами мне очень грустно. Чижик работает по-настоящему. Нонна Луговая еще не выходит в манеж, но утром она репетирует, а я… Я по-прежнему играю с животными. Только теперь играть бывает скучно.

– Папа, ну когда же я буду работать? – пристаю я к отцу.

– Подрасти сначала. Будешь слону по плечо, и я раз решу тебе войти в манеж, – смеется папа.

Я 6evy в слоновник. Меряюсь ростом с Лили. Я ей только по колено.

– Наташа! – зовет меня Нонна. – Идем с нами гулять! Нонна добрая. У нее есть братья. Она водит их за руки,

и сейчас мы идем в палисадник при цирке.

Давайте играть в колечко, – предлагает Нонна. Садимся рядком на скамеечку. Нонна обходит нас, делая вид, что каждому в ладоши кладет колечко.

– Кольцо, кольцо, ко мне! – кричит Нонна.

Я вскакиваю, мне становится весело. Я отдаю колечко младшему брату Нонны – Славику.

Кольцо, кольцо, ко мне! – кричу я. Все молчат, а Славик с удовольствием перекатывает языком из щеки в щеку железное колечко, которым мы играем.

– Славик! – строго окликает его Нонна. – Нельзя, сейчас же выплюнь, не то проглотишь!

– Нонна, пойдем обратно в цирк. Там мой папа репетирует. Пойдем, – тороплю я Нонну, видя, как из цирка вы ходит Чижик.

– Нет, Наташа, мальчикам надо гулять. Ты иди сама, ладно? Мальчики должны дышать свежим воздухом.

Чижик останавливается подле незнакомых мальчишек. Хорошо ему! – вздыхаю я. – Он работает, и его все знают!

Как он быстро подружился с мальчиками. Нонна молча поправляет Славику воротничок. А Чижик, словно назло, подходит к нам и пренебрежительно бросает:

– Расселись! Делать нечего?

Мы играем, – укоряет его Нонна и, обернувшись к мальчикам, которые подошли вместе с Чижиком, говорит – Хотите играть с нами? Пожалуйста. Будем рады!

Сидим на лавочке, болтаем.

– У нас дома растут яблоки, – рассказывает один мальчик,

– Мой папа с юга привез пальму, и она растет у нас прямо дома, в комнате, – говорит другой.

Я сосредоточенно ломаю голову, что же растет у нас в цирке. Мой взгляд падает на рекламу, облепившую фасад яркими пятнами.

– А у нас в цирке вот что всегда быстро растет, – показываю я на афиши.

– Ха-ха-ха, – смеется Чижик, а за ним и остальные.

– Может быть, ты скажешь им, что работаешь в цирке? – злит меня Чижик. – Никакая она не артистка. Про сто лгунья-болтунья.

– Не задирайся! Наташа еще маленькая. Подрастет и будет дрессировщицей. У нее зато есть настоящий слон, защищает меня Нонна.

По я оскорблена: я не артистка. Ребята не замечают моей обиды, они с интересом разглядывают меня.

– У тебя и вправду есть слон?

– Да!

– Какого он цвета?

– Темно-синий, – отвечаю я.

– Слушайте ее больше. Слоны темно-синими не бывают, – прерывает меня Чижик, Ребята отворачиваются.

Я в слезах убегаю в цирк.

– Лиля! Лилечка-а! – всхлипываю я. В сумерках конюшни слониха действительно темно-синяя. Я сказала правду. Моя азбука цвета букв, слов складывалась в цирковой конюшне, и я отвечала так, как видела, как знала.

Жизнь – это когда животное с радостью бежит на репетицию, с удовольствием дремлет после сытного обеда и гневно рычит на обидчика.

Смерть – это когда клетка пуста, на прутьях тоскливо висит мешковина и кругом разлит запах дезинфекции.

Я уже умела чувствовать жизнь и по-своему понимать смерть, но было третье – недоступное для меня, то, что, по словам мамы, начинается с жизнью и кончается со смертью: работа. Я хочу работать. Я буду работать. Утираю слезы и вихрем врываюсь в группу животных к папе, в манеж.

– Что все это значит? – папины брови грозно сомкнулись.

– Я пришла репетировать, – я решительно наступаю на папу.

Баловаться изволь за кулисами. Уходи, ты мне мешаешь.

Я пришла на работу.

– Ну и упряма же ты, дочка. Ладно, считай, что я тебя взял на работу. Вот шамбарьер, возьми его, пойди к гарде робной да поучись им щелкать.

Шамбарьер – хлыст, кнут, бич, только сделан он по-особому. Похож он на удочку, А щелкать им трудно. Шам-барьер – в три раза больше меня. Шамбарьер – перевожу на свой лад: шам – значит есть, кушать, барьер – само собой разумеется, я его знаю. Значит, папа их заставляет всех сделать невозможное: съесть барьер. Должно быть, в наказание.

«Та-ак!» – соображаю я и вмиг выскакиваю в палисадник. Чижик, конечно, там, красуется перед ребятами. «Держись теперь, я тебя заставлю съесть барьер!» – думаю я.

Через несколько минут я, насупившись, упрямо молчу, стоя в углу. Мама сидит растрепанная у гримировального столика, ждет с репетиции папу.

– Кто тебе дал шамбарьер? Пожалуйста, можешь молчать. Тогда тебе придется говорить с папой.

Наконец появляется папа.

– Полюбуйся! Побила шамбарьером Чижика. Ума не приложу, где она взяла шамбарьер?

– Я дал, – виновато отвечает папа.

– Зачем? – произносит мама так, что мне кажется, будто папа сейчас встанет рядом со мной в угол.

– Она мне мешала репетировать, я должен был от нее отвязаться.

– Отвязаться! – вскрикиваю я и начинаю неистово реветь.

– Твое легкомыслие! Неужели ты не понимаешь, ведь перед тобой ребенок. Ты солгал ей. В пустяках обман полбеды, но в этом…

– Зина, – перебивает папа. Всегда, волнуясь, папа называет маму по имени, а вообще – «мама». Вслед за ним многие в цирке мою маму тоже называют мамой.

– Зина, ведь я не могу рисковать ею. Четыре года ребенку, а ты требуешь, чтобы из нее делали дрессировщика! Рано!

– Во-первых, не я требую этого, во-вторых, я не хочу, чтобы девочка росла злобной и завистливой. Оглянись и реши: оставим ее в Москве, пусть растет без цирка…

– Моя дочь. Буду сам воспитывать! – злится папа.

– Тогда поступай правильно. Она не отличается от других детей здесь ничем, пусть живет цирком так же, как все. Не надо оберегать ее. И главное, от чего: от умения трудиться! Надо было начинать не с обмана. Господи, хоть бы свое детство вспомнил, – мама недовольно отворачивается от нас, затем берет дедушкину фотографию и ставит перед папой.

– Понял! Чтобы так. же, да?

Мама кивнула головой.

– Умница, – целует папа мамину руку. – Значит, «играя, поучай». Наталья, за мной! Идем, дрессировщик. – И, смеясь, мы шагаем с папой к манежу.