Loe raamatut: «У нас под крылом – солнце»
Пролог
Ида Виленто смотрела на собственное лицо. Это почти как в зеркале – если бы не другая мимика, жесты, другое… всё.
Странная ирония: в прошлой жизни у них были одинаковые имена, в этой – лица. И еще – по две смерти на каждую, и обе – на двоих. А больше – абсолютно ничего общего.
Кроме того, что теперь, кажется, они все-таки самые близкие друг другу люди. Пожалуй, само это слово звучит очень верно: близнецы. Ближе некуда. Единственные, кто знает друг о друге то, чего никому не расскажешь.
Сейчас лицо ее близняшки кривилось: Ада собиралась разреветься.
– Не знаю я, что с этой их магией-шмагией делать! Это ты у нас тут… умная шибко, а я академий не кончала! Не понимаю я этих ваших векторов-шмекторов! Зачем я вообще сюда попала, да лучше б я там с концами померла, что я, рая себе нормального не заработала, всю жизнь как проклятая вкалывала, так теперь и тут! – она в отчаянии взмахнула рукой, и на комоде в другом конце комнаты взорвалась ваза с цветами. Натурально взорвалась, брызнув во все стороны мельчайшими осколками и цветочным фаршем. Глянув на нее, Ада наконец всхлипнула, и из ее глаз водопадом хлынули слезы.
Ида внимательно посмотрела на комод и снова перевела нечитаемый взгляд на сестру.
– Меня тоже раздражала эта ваза. Но тебе просто стоило бы самостоятельно заняться интерьером своей комнаты – вряд ли родители бы были против. Мне же не отказали.
Ада продолжала плакать, не слушая ее, и Ида вздохнула.
– Зин, – она нарочно использовала это имя, их общее имя, которого здесь не знал больше никто, – не гневи бога. Или в кого ты там веришь. Вот скажи… чем ты занималась в свои четырнадцать… там?
– Коровам хвосты крутила, – буркнула Зина-Ада. – В школе я училась. А из школы на колхозную ферму бегала – мамке помогать. Это ты как сыр в масле каталась! И школа тебе, и этот твой… университет! А я? Я тут как дууууууура!
Ида очень глубоко вдохнула воздух. И выдохнула. И даже не стала подтверждать очевидное – хотя очень хотелось. Педагогические навыки не позволили.
Детство бабы Зины там, в том, прошлом мире, пришлось на послевоенные годы – легко и сытно тогда никому не было. Но сейчас перед ней была просто девчонка, не верящая в собственные силы. Такая же, как ее восьмиклассники.
– А тут ты благородная леди! И тебе снова четырнадцать! У тебя молодые мозги и сколько угодно возможностей поступить в академию, в университет или куда захочешь! Даже магия у тебя есть! Ты можешь заняться вообще чем хочешь! Вот только по сравнению с местными детьми у тебя есть огромное преимущество: знание людей – они во всех мирах одинаковы, и опыт целой жизни, и не самой простой жизни…
– Угу, коров доить умею и картоху сажать. Очень мне это поможет! А этой твоей ледью блаародной быть не умею!
– Невелика наука. Да и время у нас пока еще есть – научимся… обе, – Ида обернулась к окну, краем глаза уловив какое-то движение. Ну, конечно, Котангенс опять на бреющем полете несется, паразит, прямо над городом! Если он еще раз снесет какую-нибудь башню… или… эй, а что он вообще делает над ратушей? Он что, решил ее…
…Пометить?!
– От паскуда! – с каким-то даже восхищением протянула сестра, проследив за ее взглядом, но тут же снова протяжно всхлипнув. – Зинк, а Зинк… а правда – ну шо мы тут делать будем, а?
– Что и обычно, – Ида пожала плечами, продолжая мрачно наблюдать за вихляющими победоносными виражами питомца. – Драконов на скаку… то есть на лету останавливать… и уши обрывать! Ну и по горящим замкам шастать… предварительно их подпалив, скорее всего.
Глава первая. На пороге
Тусклая лампочка над головой затрещала и моргнула. “Надо, наконец, нанять кого-то, чтобы заменил провод”, – отстраненно подумала Зина. Провод, перемотанный скотчем в нескольких местах, был протянут прямо поверх стены, закреплен кое-как и провисал в нескольких местах. Что поделать, если в этом доме много лет жили только одинокие женщины. Попросить… соседа? Как бы хуже не сделал.
Старый кот на ее коленях хрипло муркнул в последний раз и затих. Мохнатый рыжий бок тяжело приподнялся и опустился. Зина провела по нему рукой.
Ну вот и все. Столько лет они с котом спасали друг друга: она его от смерти, он ее – от одиночества.
По сути, за все годы, что она прожила здесь, в этой богом забытой южной станице, она и не искала другого общества. И тогда, когда в первый раз приехала сюда жить, и уж тем более во второй. С коллегами отношения сложились ровные и прохладные, ученики… ученики начинали ценить ее только тогда, когда оканчивали школу. Ее выпускники подходили к ней 1 сентября и в День учителя – в прошлом году, и в этом тоже. Благодарили, вспоминали со смехом, как боялись ее и почти ненавидели. Слишком сухая, слишком строгая, слишком требовательная. Уж точно никто из них никогда бы не напросился в гости и не стал с ней болтать просто так.
Тогда, в первый раз, когда она только приехала сюда, казалось, что этот дом – просто тихая гавань, та самая нора, куда можно забиться на время, чтобы зализать раны. Побыть одной, главное – подальше от всего мира, подумать, понять, как же так все по-дурацки вышло.
Она думала, что пересидит здесь несколько месяцев и уедет. А потом… сначала закончились деньги, и было принято решение найти работу. Здесь не так уж много вариантов. Но учителей всегда не хватало – ее приняли с распростертыми объятиями. Директриса еще шутила, что на место Зинаиды Алексеевны должна была однажды прийти Зинаида Алексеевна. Бабушка оставила по себе долгую память…
Увы, спустя пару лет она все-таки сделала глупость, решила вернуться в “большой мир” рановато, и хуже всего – согласилась встретиться с тем, с кем было нельзя. И сама не заметила, как все закрутилось заново…
Когда она бежала сюда во второй раз, этот дом представлялся ей ее личной крепостью, единственным местом, где можно спрятаться от того, с кем теперь даже случайно нельзя встретиться, посмотреть в глаза, перекинуться словом. Иначе – снова затянет, убедит, заговорит. Иначе – она снова окажется в конце концов там, где больно и плохо, и нет сил уйти. В своей золотой клетке.
И в своем сердце она возвела стены куда выше любых крепостных.
Ох, как же она тогда благодарила в душе покойную бабушку – самого близкого своего, пожалуй, человека на свете. Ту, в честь кого она получила свое немодное имя и от кого унаследовала характер, а в итоге – и профессию. Бабушка, пожалуй, была единственной, кто когда-то почуял неладное в казавшейся такой идеальной и сказочной картинке ее жизни.
Если бы бабушка не написала завещание, этот дом унаследовала бы мама. Нет, мама, конечно, не обидела бы ее… просто она поступила бы “по справедливости”. Как она эту справедливость понимает. Она продала бы дом и разделила деньги между всеми детьми поровну: своей Зиной и сыновьями мужа, которых сама она в свое время приняла безоговорочно – как родных.
Вот только не стала бы учитывать при этом, что сыновьям Зинин отчим, собравшись с силами и пошерстив по сусекам, справил-таки по однушке сразу, как только они закончили школу. А вот Зина вышла замуж еще на втором курсе, в свои 18 – и пришла к мужу в чем была. Мама и тогда была уверена, что это справедливо: зачем дочери свое жилье, у нее муж богатый, а мальчишкам еще семьи в дом приводить.
И если бы не бабушка, даже собравшись с силами, Зине бы просто некуда было бежать.
Здесь ей было… спокойно. Здесь время тянулось размеренно и неторопливо, и отмечалось только сменой классов. Даже школа, казалось, нарочно дожидалась ее – на прежнее место ее взяли без единого вопроса. Сначала казалось, на этот раз она посидит здесь годик и будет решать, что дальше делать со своей жизнью, которая, как бы там ни было, все еще вся впереди.
Но возвращаться “в мир” с каждым годом казалось все труднее. Да и школа затянула как-то. Особенно когда ей доверили наконец старшие классы. Оказалось вдруг невозможно бросить своих детей посреди года. Ладно – семиклассники, а как же выпускники? У них ЕГЭ впереди, так нельзя, Каринке надо поступать обязательно, и Топоркову, а Кустоева – она пойдет, конечно, на гуманитарный факультет, ей эта алгебра ни к чему для поступления, верно она думает, но ведь сама еще не знает, не понимает, как пригодится, и логическое мышление у нее какое, любо-дорого, да и за прочими надо присмотреть, чтоб вразнос не пошли…
И вроде бы ясно было, что надо в конце концов менять что-то однажды. Она ведь молода еще, а здесь – ни на карьеру никаких перспектив, ни на личную жизнь ни единого шанса. Не физкультурника же вечно пьяного соблазнять.
Наверное, это-то ее и пугало в конечном счете. Возвращение означало бы, что надо, видимо, снова думать о будущем. Может быть, знакомиться с кем-то. Снова доверяться кому-то. Искать кого-то. Устраивать свою жизнь.
Здесь… проще. Это как в детстве, когда скрещиваешь руки: чик-чирик, я в домике – и во́да не может тебя поймать, пока ты стоишь на месте, восстанавливая дыхание, и наблюдаешь, как носятся все вокруг, визжат и уворачиваются – тебя это пока не касается, ты в домике, и сколько угодно можно так стоять. В конце концов неизбежно придется включиться снова в игру, иначе зачем было и начинать. Но – еще немного. Пять минут, отдышаться. Полгодика… год… шесть лет.
И в конце концов оказывается, что в свои 34 ты сидишь на кухне с мертвым котом на руках и осознаешь, что теперь больше нет на свете никого, кому ты по-настоящему необходима. Для кого тебя нельзя заменить.
Мама… ну да, у нее есть мама. Но она и тогда не поняла Зинаидиной “блажи” – и до сих пор не понимает. До сих пор уверена, что лучший выбор для ее дочери – вернуться… туда. К нему. У мамы есть, в конце концов, другие дети. В мамином доме она в конечном счете теперь тоже лишняя. Пожалуй, если бы тот случай с полыньей произошел сейчас, она бы не смогла оттуда выкарабкаться. Просто не нашла бы причины – зачем.
Грохнула калитка во дворе.
– Зинка! Ты тута? – в окно сунулся любопытный сморщенный нос.
Зинаида только вздохнула. Пожалуй, лишь один-единственный человек во всем мире мог вести себя с ней так бесцеремонно и фамильярно: соседка и тезка, главная сплетница станицы, которую никто во всей Старицкой и не звал иначе как бабкой Зинкой. Даже мать она давным-давно приучила уважать свои личные границы. Эти самые границы стали для нее после всего больной темой.
Но для бабки Зинки не было самого такого понятия. Кажется, после того самого случая, когда обе они едва не погибли, бабка Зинка записала ее то ли в боевые подруги, то ли в подопечные – и стала время от времени “заглядывать на огонек”, ничуть не смущаясь холодноватым, хоть и вежливым приемом. Кажется, она считала, что Зинаида просто по-другому не умеет разговаривать и, может, где-то даже в глубине души ее жалела.
Скрипнула входная дверь: бабка Зинка, заглянув в окно и удостоверившись, что хозяйка дома, без всяких сомнений решила зайти. Сейчас пройдет по коридору, попутно с любопытством заглядывая во все углы – просто по привычке! – и явится в кухню.
Зинаида еще раз погладила уже прохладный кошачий бок. Прощай, рыжий. Может, где-нибудь, когда-нибудь в лучшем месте еще встретимся.
В такие моменты оставаться атеисткой хотелось меньше всего на свете. А поверить во что-то казалось поздно.
Зина тяжело поднялась и переложила до странности легкое пушистое тельце на лежанку. Голова слегка закружилась после долгого сидения, и она попыталась опереться о стену. Дернулся под рукой провисший провод – и мгновенный удар прошил все тело, а воздух в легких вдруг закончился.
“Надо было все-таки починить…”, – мысль угасла, не успев оформиться. Вместе с лампочкой.
– Зинка! Слышь, Зинка, я чего зашла-то! Слыхала, опять коммуналку подымают! А я Рытке-то дуре своей ище когда говорила…
Бабка Зинка осеклась едва ли не на полуслове, заметив наконец лежащее на полу тело.
– Зинка! Ты… ты шо это? Сморило? Ну, жара-то… Ты…
Мелкими шажочками бабка Зинка осторожно приблизилась к неподвижной соседке, чтобы удостовериться: не дышит.
– Ой, горе… ой… Зина…
На секунду старуха прижала руку к груди – кольнуло, неприятно, но не ново, сколько раз за день так колет… Надо бежать, звать людей, скорую вызывать… хоть… смерть зафиксировать…
Кольнуло сильнее.
– Та шо ж это…
***
Зрение возвращалось постепенно, перед глазами все еще скакали цветные мушки. Белый шум в ушах постепенно превращался в высокий голос, бесконечно что-то повторяющий. Кажется, его обладательница чего-то хочет от нее, от Зинаиды… только слова почему-то никак не разобрать, не сосредоточиться.
Что-то настойчиво прикасалось к ее губам. Кажется, металлическое. Ложка? Наверное, лекарство. Она чувствовала, что сидит – наверное, бабка Зинка вызвала скорую, ее подняли.
Об этом Зинаида думала, уже покорно открывая рот. Вот только на языке ощутила не гадостный вкус лекарств, а нечто вовсе уж неожиданное.
…Каша?! Ее ударило током, она потеряла сознание, и ее… кормят кашей?!
Наверное, от неожиданности ей и удалось наконец прийти в себя окончательно. И прежде всего – решительно отпихнуть от себя чужую руку, вновь зачерпнувшую каши и настойчиво подносящую ложку к ее лицу. Мимоходом отметила, что собственная рука очень слабая – впрочем, чему удивляться…
Вот только в следующую секунду стало не до ложек и не до каши. Потому что при этом простом движении она увидела эту самую руку. Свою собственную руку, показавшуюся какой-то до нереальности тонкой. У нее никогда не было таких тонких рук и запястий, такой узкой кисти с длинными пальцами. А еще – она всю жизнь мучилась со своей светлой, слишком сухой кожей, сквозь которую просвечивали на ногах и кистях рук голубоватые вены. Кожа, которую она видела сейчас, была тоже светлой – но другой, матовой, плотной. И никакого узора вен.
Она поднесла кисть к лицу и убедилась, во-первых, что рука ей подчиняется, а во-вторых – что рисунок линий ей тоже незнаком. Опустила глаза на свое тело, одетое в просторную светлую рубаху до пят. Очертания были чужими. Груди почти нет, вся фигура стала меньше и тоньше – будто она в одночасье похудела на десяток килограммов, заодно став уже в кости. А еще на плечи спадали волосы – длинные и темно-каштановые. Она всю жизнь носила короткую стрижку – и никогда не перекрашивалась из родного русого. Зинаида дернула каштановую прядь. Больно!
– Тиссе ида, тааре нами, куто миэ! – сердито проговорил все тот же женский голос, и ложка снова ткнулась в губы Зинаиды. Пришлось снова открыть рот – не обливаться же кашей!
Стоявшая перед ней женщина средних лет была одета в длинное платье, передник и чепец. И, похоже, дело все-таки не в Зинином слухе – женщина говорила не по-русски. Хуже того – и комната оказалась незнакомой и странной. Меньше всего это место походила на ее собственную кухню или больничную палату. Высокое окно в пол с легкими бело-розовыми занавесками, небольшой столик перед ним с какими-то склянками, комод на гнутых ножках у стены, две кровати под широкими балдахинами – на одной из них и сидела Зинаида. А перед ней стоял небольшой деревянный столик, чем-то напомнивший детские столики для кормления – разве что побольше. Тарелок на нем оказалось две – только одна накрыта крышкой.
Проглотив кашу во рту, Зинаида решительно отстранилась.
– Послушайте, – голос оказался хриплым и каркающим, будто она долго-долго не разговаривала. Пришлось остановиться и прокашляться, но говорить все равно было трудно: в горле ощущался колючий ком, а голос взлетал и падал до шепота. – Послушайте, я ничего не понимаю. Кто вы? Где я? Вы не говорите по-русски?
Женщина вздохнула и посмотрела на нее печально и жалостливо.
– Тиссе ида, тааре! – укоризненно сказала она.
– Мда, задачка. Ээээ… ду ю спик инглиш? – на пробу спросила Зинаида и по не изменившемуся взгляду женщины поняла, что мимо. – Шпрехен зи дойч? Парле ву франсе?
Последнее она спросила уже исключительно ради эксперимента. Ни по-немецки, ни уж тем более по-французски она и сама не смогла бы связать двух слов. Важнее было увидеть, как отреагирует собеседница.
А отреагировала она на все вопросы совершенно одинаково: как на бессмысленный набор звуков. И со вздохом снова взялась за ложку.
Да что же это такое! Похоже, пока эта маньячка не накормит свою, хм, подопечную, добиться от нее ничего не удастся.
Вздохнув не менее выразительно, Зинаида решительно отобрала у женщины ложку и быстро-быстро заработала ею самостоятельно, торопясь съесть наконец эту треклятую кашу, чтобы безумица от нее отвязалась и можно было спокойно разбираться, что произошло.
Однако и на это невинное действие женщина в чепце отреагировала странно. Она издала невнятное восклицание и попятилась, глядя на Зинаиду, как на восьмое чудо света.
Пятилась она до тех пор, пока не уперлась во вторую кровать – и, похоже, задела ее ненароком.
Удар заставил женщину вздрогнуть и обернуться.
– Тиссе ада, крите мо…
За ее спиной на второй постели села незнакомая очень юная девушка – или даже девочка-подросток со встрепанными длинными волосами – тоже темно-каштановыми.
– Шо? – девчушка хлопнула глазами, озираясь. – Итицкая сила! Это шош творится, а?! Это ш куда она меня, тварюка, сдала-то, а?
Зинаида уронила ложку, звонко звякнувшую о тарелку.
Потому что, во-первых, девушка, в отличие от женщины в чепце, говорила по-русски.
А во-вторых – с какими-то уж очень подозрительно знакомыми интонациями…
Глава вторая. Близнецы
Наверное, эта безумная мысль все равно не пришла бы Зинаиде в голову. Если бы в этой голове уже не сидело не менее безумное понимание, пусть до конца еще не сформулированное даже для себя, но оказавшееся единственно логичным: ее собственное тело… больше не ее.
– Баба Зина? – не веря себе, на пробу спросила она.
Девчушка смерила ее взглядом и скривилась.
– А ты еще хто?
– Я… вы правда баба Зина?!
– И шо? Я 83 года как Зина!
В устах девчонки вряд ли старше пятнадцати это звучало дико и невероятно, но…
Так. Есть вероятность, что все это безумный бред. Тогда это значит, что Зинаида сейчас лежит где-то в больничной палате и пускает пузыри. Или… она украдкой ущипнула себя за руку – больно. Кстати заурчало и в животе. Каша, между прочим, тоже была вполне реальной – в меру горячая и на удивление довольно вкусная, хотя каши она никогда не любила.
Ладно. Бред или не бред, сейчас она может или принять окружающую реальность, или… да никаких “или”. В конце концов, если она очнется в палате с мягкими стенами, о ее поведении в собственном бреду никто не узнает. Если это все-таки не предсмертный бред. А здесь и сейчас будем решать проблемы по мере их поступления. Принимая реальность окружающего мира, познаваемого эмпирическим путем.
– Баба Зина, – осторожно начала она, – посмотрите на свои руки.
Женщина в чепце тем временем оторопело переводила глаза с одной из них на другую.
А девчонка, которая каким-то невероятным образом была бабкой Зинкой, невольно кинула взгляд на свои руки – и завопила.
– Это… это шош… это как! Это чего!
Еще бы. Для нее-то, наверное, разница куда заметнее – с первого взгляда, можно и не присматриваться особенно.
– Зина, – Зинаида старалась говорить спокойным, умиротворяющим тоном, – То есть баба Зина, я Зинаида. Ваша соседка. Учительница. Помните, вы ко мне зашли? Меня ударило током, а потом… Знаю, что выгляжу сейчас по-другому. Как и вы. Я тоже не понимаю, что случилось. Я тоже растеряна. Но вот эта женщина точно пришла сюда, чтобы накормить нас обеих. И она не понимает по-русски. Я думаю, сейчас рациональнее всего съесть то, что она принесла – тогда она угомонится – и можно будет попробовать знаками договориться с ней. Хотя бы чтобы привела кого-то, знающего русский.
Не переставая говорить, Зинаида поднялась с кровати, взяла вторую тарелку с кашей и ложку и, шаркая ногами – тело плохо слушалось – понесла ее к подруге по несчастью. Та продолжала хлопать глазами и ловить ртом воздух.
А вот женщина в переднике отреагировала бурно: отмерев наконец, она с невнятным восклицанием бросилась к двери и выскочила из комнаты, хлопнув дверью – слышно было, как она несется куда-то и что-то вопит на своем языке. Слышно было только начало фразы – уже знакомое “тиссе ида”.
– Ну вот, – Зинаида покачала головой, – кажется, мы лишились единственного источника информации… Но, может, она хотя бы позовет кого-то.
– Шо… шо… – взгляд девчонки, которая вовсе не была девчонкой, заполошно метался от захлопнувшейся двери к Зинаиде, – как это?! Шо это?!
– Баб Зин, только успокойтесь. Я правда тоже ничего… – Зинаида, почувствовав, что коленки подгибаются, тяжело опустилась на кровать рядом с собеседницей. Отдельным усилием наклонившись, поставила тарелку на пол. Руки дрожали. Хорошо, хоть не расплескала. Оказалось, пройти через комнату и донести тарелку – серьезный труд. Тело было слабым, вялым, неуклюжим, непослушным. Будто долго-долго просидела в одной позе, и затекли все до единой мышцы. Нет. Будто долго-долго лежала, не двигаясь.
– Тисс, мерканте! – дверь резко распахнулась, и в нее практически ввалились давешняя женщина и незнакомый мужчина лет 30 на вид, одетый по моде века эдак девятнадцатого. Следом, после короткой заминки, вошло еще одно действующее лицо: тоненькая женщина, показавшаяся чем-то знакомой. Моргнув, Зинаида осознала: молодая женщина просто была очень похожа на девочку-бабку Зинку. Одета она была еще более занятно: в длинную голубую юбку с оборками и блузу с широкими рукавами, поверх которой был надет кожаный корсет.
Что ж, может, хоть с ними удастся как-то объясниться. Зинаида с трудом поднялась навстречу и сделала шаг к двери.
– Ида! – женщина в голубом порывисто бросилась к ней, обняла и принялась что-то лопотать – разумеется, ни слова понять было невозможно. Зинаида осторожно отстранилась, покачав головой – и тут же пошатнулась.
Женщина немедленно всполошилась, подхватила ее под руку, а с другой стороны уже подскочил мужчина, который обхватил Зинаиду за талию и практически дотащил ее до той кровати, на которой она очнулась.
Они некоторое время еще восторженно восклицали, наперебой говорили что-то – но Зинаида могла только беспомощно пожимать плечами, качать головой и разводить руками. Похоже, надежды на объяснения не оправдались. Впрочем, это не мешало пришедшим смотреть на каждый ее жест и слушать каждую ее реплику на русском с таким видом, будто она – снизошедшая к ним богиня или святая, которая творит чудеса прямо на их глазах. Оба счастливо улыбались, а женщина в голубом даже утирала слезы – понять бы еще, что их так радовало.
В конце концов все трое ушли, оставив наконец Зинаиду наедине с молчавшей все это время и таращившейся во все глаза так неожиданно помолодевшей бабкой Зинкой.
Ну вот… теперь по крайней мере можно попытаться подумать и проанализировать происходящее. Для начала… нужно зеркало!
Зинаида осмотрелась и тотчас обнаружила искомое – на стене над низеньким комодом.
Для того, чтобы дойти до него, потребовалось серьезное усилие – шла по стеночке, придерживаясь рукой. Но оно того стоило.
Одно дело – видеть свои руки. Или знакомого человека с чужим лицом. Но совсем другое – смотреть на незнакомку в зеркало и понимать, что вот это – ты. Можно моргать, поднимать и опускать руку, корчить рожи – отражение повторит все и останется прежним. Чужим.
Узкое, очень юное лицо – девочка-подросток или совсем молодая девушка. Тонкокостная фигура с небольшой, едва наметившейся грудью. Светлая матовая кожа без следа загара. Темно-каштановые слегка вьющиеся волосы по пояс. Яркие на их фоне глаза, серовато-зеленые, травянистые – такого оттенка бывает трава в конце лета, когда ее цвет уже не слепяще-жизнерадостный, а спокойный, чуть выгоревший. Симпатичная девочка, но это не главное. А главное…
– Мы близнецы, – медленно сказала она, оборачиваясь к подруге по несчастью. Почему-то именно эта информация добила Зинаиду окончательно. Изменить внешность – это бывает, в конце концов, ну – мало ли какие технологии на свете есть. Пластические операции и все прочее. Но вот стать не только юной девочкой, но и сестрой-близняшкой своей пожилой соседки – это оказалось действительно чересчур.
Всех отличий между ними – широкие металлические браслеты на руках у бабки Зинки. У Зинаиды таких не было.
– Шо? – предсказуемо хлопнула глазами бабка Зинка. Кстати, похоже, все же надо называть ее как-то иначе теперь. Ммм… Детка Зинка? Зинаида хихикнула, а затем не выдержала – и расхохоталась. Со всхлипами, стонами, так, что из глаз брызнули слезы, а сама она сползла наконец на пол. Она хохотала, сгибаясь пополам, закатываясь и откидывая голову назад, ловила ртом воздух и чувствовала, как по щекам катятся слезы. И даже не удивилась, когда в какой-то момент оказалось, что ее голова лежит на коленях ее… сестры. Теперь, видимо, так. Бабка Зинка сидела теперь на полу рядом с ней, обняв ее одной рукой, и гладила другой по волосам.
– И поплачь, девонька, оно правильно… – приговаривала она.
Это что же… это у нее истерика? Полноценная истерика. У нее, Зинаиды Алексеевны Летовой, которая никогда не повышала голос даже на самых оголтелых семиклассников, которую в школе считали настоящей снежной королевой, лишенной каких-либо чувств, а бывший муж как-то в сердцах обозвал “ледышкой”. Которая ревела навзрыд, размазывая по щекам слезы, только наедине с собой, только тогда, когда… впрочем, об этом сейчас вспоминать точно не время. Кажется, и на старуху бывает проруха. Хотя кто это здесь старуха теперь?
В последний раз хихикнув над этой мыслью и тут же всхлипнув, Зинаида решительно подняла голову и, опираясь на руку, села рядом с бабкой Зинкой.
– Хорошо. Мы там, где мы есть, и на данный момент изменить что-либо не можем. Поэтому стоит ли что-то менять – вопрос пока все равно неактуальный, – ей всегда помогало, чтобы прийти в себя в любой ситуации – вот так рассудительно разложить по полочкам всю имеющуюся информацию, все проанализировать и сделать выводы с математической точностью. Всегда и все можно проанализировать. Даже собственную истерику. – Итак… для начала: баб Зин, мы теперь ровесницы и даже, кажется, сестры. Вы не возражаете, если я буду обращаться к вам на “ты”? Так будет лучше, чтобы вызывать меньше вопросов у окружающих.
То, что окружающим плевать, как они называют друг друга, поскольку никто вокруг не понимает по-русски, она пока решила игнорировать. Этот пункт на повестке дня не первый. Впрочем, бабка Зинка об этом и вовсе, похоже, не задумывалась.
– Та хоть горшком назови. Тока в печь не ставь, – она пожала плечами. – Ты мне вот шо скажи: это шо это меня, замолодил хто-то? Операция такая или шо?
– Ох… это вряд ли… то есть вряд ли специально кто-то… “молодил”. Мы… мы, кажется, попаданки.
– Хто?
– Это… это из книг, то есть в книгах их так называют…
Как объяснить истовой христианке 80 с гаком лет, кто такие попаданцы из фэнтези? Собственно, Зинаида и сама не была фанаткой этого жанра. Но несколько книг с яркими обложками – уже после приезда в станицу – признаться, прочла, хоть и не стала бы никому в этом признаваться. Или даже не несколько… неожиданно затянуло. Для себя, привычно анализируя все происходящее, в том числе собственные желания, она сделала простой вывод: мы часто ищем в книгах и кино того, чего не хватает нам в жизни. Кому-то – романтики, любви и сильных чувств, кому-то – приключений, кому-то – собственной значимости, а кому-то – просто полноты жизни. Или еще проще – счастья. Диво ли, как популярны книги, где есть чудеса, любовь и обязательный хэппи-энд? И диво ли, что ей, сознательно раскрасившей свою жизнь в понятный и простой серый цвет, так хотелось хоть на несколько часов побыть кем-то другим – живущим среди ярких красок?
Лекция о теории переселения душ и о параллельных мирах была заведомо провальной идеей. Уже на второй фразе слушательница задала свой коронный вопрос “Шо?”. Вздохнув, Зинаида решила быть проще. Представим, что нас неожиданно поставили на замену в младших классах.
– Баб Зин… а что ты последнее помнишь… ну, когда ты ко мне зашла?
Та нахмурилась, задумалась на секунду и перекрестилась. А потом еще раз.
– Так это… мертвая ты лежала. На полу, значить. Я ж думала, сморило от жары, подошла, а ты и не дышишь. Ну я кинулась скорую вызывать, мужиков звать, а… а потом сердце закололо, так годы жеж, оно часто у меня, да так сильно… а потом все. Глаза открываю – корова эта жопой-то кровать толкнула, а напротив ты глазьями лупаешь.
Зинаида прикрыла глаза. Все-таки – током. Насмерть, значит.
– Понятно… в общем, баб Зин, мы… ты не волнуйся только! Но мы, кажется, умерли. Там. Обе. Меня током ударило, у вас – сердце. И наши души…
– Эть! Так а это – шо тебе, рай, шо ли?
– Нет, – вздохнула Зинаида. – Это… это, видимо, другой мир. Или наш, только время другое. Хотя вряд ли – язык звучит совсем незнакомо. Но наряды – вы заметили? Все как из прошлых веков. И ночнушки эти на нас…
– Нормальные ночнушки, – проворчала бабка Зинка.
– Да неважно. Важно, что души, видимо, переселяются после смерти.
– Дууууши… – бабка Зинка хитро прищурилась. – Так ты ж у нас вроде того – эта… атеистка! Ни в бога, ни в черта не веришь?
– Я агностик, – хмыкнула Зинаида. – Это… неважно, в общем, я не принимаю на веру того, что нельзя проверить. Ну… примерно так. Неважно. Но мы с тобой тут вроде как раз и проверили. Узнали на собственном опыте – так сказать, эмпирическим путем, что души существуют и переселяются… раз уж мы – это мы, а тела – другие. Значит, души действительно существуют, назовем это так. И они переселяются после смерти. Возможно, даже в другие миры. Только по логике вещей, души должны бы переселяться в новорожденных младенцев. Тогда все вполне очевидно – никто не помнит прошлых жизней, потому что мозг новорожденного просто еще физически не развит настолько, чтобы совершать сложные мыслительные операции и долго концентрироваться. Вот и не удается сохранить воспоминания. А мы с тобой… не знаю, почему. Что-то пошло не так, кажется. Но наши души попали в тела взрослых девушек. Или подростков. И физически их мозги, видимо, в полном порядке, раз мы этими мозгами способны нормально думать. Вот и память у нас сохранилась. Только эти девочки, которыми мы стали, они, кажется, больные были – иначе с чего бы таких взрослых с ложечки кормили. Да и тело – не знаю, как ты, а я слабая совсем, двигаться тяжело. Что-то с ними случилось… Наверное, они от своей болезни умерли, а мы попали почему-то в их тела…
