Глава 13.
Отпустив всех позавтракать и выполнить некоторые поручения, Дубовик вышел на крыльцо, дожидаясь Калошина. Решили прогуляться до ресторана и поговорить. К ним присоединился и Ерохин. В этот момент на крыльцо вышел дежурный и позвал его к телефону. Звонил Лагутин:
– Андрей Ефимович, тут тебя Кривец спрашивает, муж медсестры. У него для тебя какое-то сообщение. Мне ничего не сказал.
– Дай ему трубку!
– Товарищ подполковник, я должен извиниться за то, что раньше вам этого не сказал, но, поверьте, только сейчас об этом вспомнил! – возбужденно затараторил Кривец.
– Иннокентий, давай без этой словесной шелухи, говори самую суть! – поморщился Дубовик.
– Значит так! Когда погиб Шаргин, Люба пришла домой сама не своя, ну, оно и понятно. Только она металась по квартире и все повторяла: «Это я виновата в том, что эти сволочи его убили! Если бы я всё отдала ему, они бы не посмели это сделать! А я пеклась только о своих интересах, самонадеянная дура!»
– Ты точно помнишь эти слова, ничего не домысливаешь? – Дубовик почувствовал, как ему передалось волнение собеседника, да и было от чего разволноваться – интуиция его не подвела, появилось подтверждение его догадкам, теперь они приобретали плоть.
– Нет, я точно всё вспомнил, тогда мне её слова показались признанием в любви, что ли!.. Вот, вроде того, что себя отдала бы! Ещё страшно разозлился и высказал это ей, а она с таким укором посмотрела на меня и сказала, что, дескать, «не станет меня, вспомнишь эти слова!» То есть, если её не станет!
– Я понял это!
– Понимаете, я тогда упрекнул её в том, что она готова была отдать Шаргину всё, а мне ничего!
– Что она ответила на эти слова?
– Сказала, что я не о том думаю. Больше мы не говорили на эту тему, а через несколько дней она пропала, только я всё о любовниках её думал, а те слова вовсе забыл… – голос Кривец звучал уже глухо и покаянно.
– Ладно, Иннокентий, спасибо! Я всё понял!
– Ой, да, ещё вот что! Тогда, примерно, через месяц, звонила какая-то женщина из клиники и спрашивала, не оставляла ли Люба мне какой-нибудь пакет, дескать, это её – той женщины – вещь, и Люба должна была ей его отдать. Но у Любы я ничего подобного не видел.
– Иннокентий, ты, извини за грубость, м..к! – Дубовик хотел сказать ещё несколько грубых слов, но передумал и только добавил: – Но всё равно, спасибо!
Кривец почувствовал настроение подполковника и ещё тише произнес:
– Обида мной руководила, и ревность! Простите, если что не так…
Дубовик положил трубку и вдруг застыл. Потом резко развернулся и буквально выскочил на крыльцо, где его дожидались Калошин с Ерохиным.
– Какой же я дурак! Немедленно едем в клинику! – и сам первый помчался к машине.
Майор с капитаном удивленно переглянулись, но, тем не менее, быстро двинулись вслед за подполковником.
Калошин сел за руль, Ерохин устроился сзади. Оба напряженно ждали, когда Дубовик объяснит свое поведение. Тот же, прикрыв глаза, только повторял:
– Идиот! Какой же я идиот! Не понять такой очевидной вещи! Потерять столько времени!
Калошин не выдержал первый:
– Может быть, хватит заниматься самобичеванием? Объясни, наконец, в чем дело?
Дубовик повернулся к нему:
– Объяснить, говоришь? Хорошо! – он с ожесточением выдернул папиросу из портсигара и, закурив, глубоко затянулся, а выдохнув, сказал: – Я не зря твердил про портрет. А ведь там прямая подсказка нам. Вот скажи, капитан, что там, на фотографии? – он обернулся к Ерохину.
Тот удивленно смотрел на подполковника.
– Так вы же сами знаете…
– Нет, ты скажи, произнеси вслух, всё, что на ней изображено! – настойчиво повторил Дубовик.
– Женщина… красивая, фигуристая, – опасливо посматривая на подполковника, начал Ерохин.
– А ты, кроме неё, ещё что-нибудь увидел там, «херомант»?
– Пальма, – бросил Калошин, незаметно улыбнувшись на язвительную характеристику подполковника своему подчиненному.
– Слышал? Пальма! – Дубовик легонько щелкнул Ерохина по лбу. – Вот где она спрятала пакет – в цветке!
– Точно! – воскликнул Ерохин. – Там столько этих пальм в кадушках – гранатомет спрятать можно!
– Да погоди ты радоваться! Доля сомнения всё равно остаётся… Слушай, Геннадий Евсеевич, а ты не помнишь, на схемах были отмечены кадушки с цветами?
– Нет, точно помню! Не было ничего!
– Хорошо! Значит, преступник не придал этому значения, а, следовательно, и не искал там. Только бы не промахнуться!.. – видно было, что подполковник волновался. И, докурив папиросу, добавил: – В нем, в этом пакете вся разгадка! – сказав это, он больше не проронил ни слова до самой клиники. Молчали и его спутники, немного огорошенные услышанным.
Хижин встретил их, как всегда, с добродушием и немного удивился, когда Дубовик, едва поздоровавшись, спросил:
– У вас в кабинете, какой цветок стоит?
– Этот, как его?.. Фикус, такой, с большими листьями! – доктор по-прежнему, с удивлением смотрел на приезжих офицеров, но задать вопрос не решался.
– А у Флярковского? – нетерпеливо поглядывая в сторону меньшего корпуса, спросил опять подполковник.
– А у него нет! Стояла пальма, но её вынесли…
– Вынесли?! Куда? Почему? – Дубовик в возбуждении схватил доктора за руку.
– В коридор… Флярковский не любит цветы, говорит, что они пыль собирают, хотя, по-моему, наоборот. Цветы – это самое нежное проявление жизни. У них же происходит фотосинтез, и они…
– Доктор, увольте меня от экскурсий в ботанические эмпирии! Вернёмся к этому как-нибудь в другой раз! Идёмте, покажете, где эта пальма? И, кстати, есть ещё такие же в вашем корпусе? – Дубовик широким шагом, не дожидаясь своих спутников, быстро зашагал по асфальтированной дорожке, очищенной от вновь выпавшего снега.
– Нет, такая одна, – едва поспевая за подполковником, объяснял Хижин. – Её посадила ещё Люба Кривец, и сама же за ней ухаживала. Привезла с курорта ещё в прошлом году маленький отросток. Теперь вот стоит бедная эта пальма в коридоре, но, правда, женщины за ней смотрят.
При этих словах доктора Дубовик остановился, хотел сказать что-то резкое, но передумал и, досадливо махнув рукой, зашагал дальше.
Пакет, обёрнутый толстой кухонной клеёнкой, оперативники обнаружили в кадке с пальмой, стоящей в конце коридора, за кабинетом Флярковского.
Дубовик, держа драгоценную находку в руках, не удержался от едкого замечания в адрес Хижина:
– Что ж вы так невнимательно? Мы ведь вас спрашивали, всё ли на схеме отмечено! Вы нас заверили, что ничего не пропущено? Или я ошибаюсь? На наше счастье, преступник исключил возможность тайника в цветке. Иначе!.. Простите, но, боюсь, много con de merde услышали бы от меня! Поверьте, я бываю слишком груб! – но, увидев, как густо покраснел доктор при его последних словах, Дубовик поспешил загладить своё нетактичное поведение: положив ладонь на плечо Хижина, он добавил: – Извините, но наша работа слишком грязная, чтобы миндальничать.
– Нет-нет, что вы! Я не в обиде на вас, скорее, на себя! И, у меня к вам есть личная просьба: если это не будет большим секретом, я хотел бы знать, что всё-таки содержится в этом пакете. Ведь погибли мои коллеги…
– Обещаю! Но это пока всё! – он пожал руку Хижину и добавил: – Ни один человек не должен знать о том, что здесь было найдено. Даже ваша жена!
– О, это я, поверьте, понимаю! Хранить секреты, в некотором роде, и моя специальность!
Попрощавшись с доктором, оперативники буквально помчались в гостиницу, где решили спокойно пересмотреть документы без лишних свидетелей.
Глава 14
.
Сверху лежали письма. Дубовик аккуратно перебрал их, прочитав имя адресата:
– Анастасии Лопухиной, так, в Могилев, в Москву, в Минск, опять в Москву, в Москву… Все – «До востребования»! Сразу будем читать или?.. – посмотрев на Калошина и Ерохина, спросил он.
– Так они все на немецком языке, их же переводить надо! – капитан взял один конверт. – Из Германии, от Вагнера, наверное.
– Ну, с переводом я справлюсь, в конце концов, это не техническая литература! – отмахнулся подполковник, разглядывая следующий документ. – О-о, да это же свидетельство о рождении Александра Лопухина, 29 декабря 1907 года, город Минск. Права была старушка относительно рождения сына Анастасии! Свидетельство о рождении самой Анастасии, Могилёв, 1890 год. Так, смотрим дальше! Ещё интереснее: факт признания отцовства Вагнером Александра Лопухина, паспорт на имя Александра Вагнера, причем, немецкий! Вот так-так! А это?.. Взгляните, завещание! Читаю: так.. так.. ага!.. «своему сыну Александру Вагнеру завещаю все свои научные труды и – внимание! – замок в Баварии, счета в Швейцарском банке»… так, здесь все реквизиты перечислены… Да-а… – Дубовик достал из пакета плоский небольшой сафьяновый футляр, открыл его: – А вот и ключик золотой! Ну, за это и побороться стоило! Вот вам и цена всех загубленных жизней! И эксцентричность поступков преступников! И разыгранные спектакли с переодеваниями!
Повисло молчание. Все пытались осмыслить увиденное. Вдруг заполнились пустые ячейки, не разложенной до конца мозаики преступлений последних месяцев, хотя оставались вопросы, но они должны были только дополнить, очертить флеронами всю картину.
Наконец, Калошин спросил:
– Есть там ещё что-то?
– Фотография… кстати, по-моему, та самая, о которой рассказала мне горничная Лопухина. – Вагнер, молодая женщина в шляпке с вуалью, понятно, Анастасия, хотя лица почти не видать, и их сын Александр. Снимок, действительно, сделан в Москве, в 1912 году.
– Ну и «жук», этот Вагнер! – сплюнул Ерохин. – Кобелёк ещё тот! Две семьи! Это ж надо!
– Ну, кто бы говорил! – усмехнулся Дубовик. – Ладно, читаем дальше. Ого! Ещё одно завещание, это уже на имя Стефана Вагнера, то бишь, Каретникова. И что же у нас папочка завещает старшему сыночку? А всё то же, что и младшему. Так, тут и дополнения к завещаниям есть. – Пробежав глазами текст, подполковник объяснил: – Папочка-то у нас не дурак! Заветный ключик от богатства получит лишь тот, кто закончит научный труд Вагнера и представит ему все доказательства того, что теория его состоятельна, эксперименты дали положительные результаты, и все усилия отца-нациста не пропали даром. Вот так! Ни больше, ни меньше! О! Ещё одна фотография! Это… м-м-м… снимок родового замка барона фон Вагнера … хм… название какое-то божественное… «Врата Бога»! Да-а-а… Если они, эти врата такие, то я не спешу туда! Серость сплошная! – подполковник немного небрежно бросил снимок на стол. – Ну, что, друзья, скажете?
– По мне – наши избы краше! – повертев фото в руках, сказал Калошин.
– А у меня предложение! – Ерохин встал и в шутливой манере обратился к Дубовику: – Ну их эти ворота! Всё равно не наше – не советское! А прежде, чем мы окунёмся в интимную переписку голубков, товарищ подполковник, давайте пожрём!
Дубовик с Калошиным громко расхохотались, а Ерохин хлопнул себя по животу:
– Нет, ну, правда, живот к позвоночнику прилип! Мало того, что не спали, так ещё и не завтракали!
– Да согласен я, согласен! Идём восполнять утраченные калории!
Глава 15.
– Читать буду выборочно! Тут очень много любовной лирики… – Дубовик пробежал глазами пожелтевшие листки, откладывая некоторые в сторону.
– А почему бы нам не послушать про любовь? – Ерохин взглянул на Калошина, ожидая поддержки, но тот только усмехнулся, подполковник же отчеканил:
– Купи билет в оперу – заслушаешься! А вот теперь всё внимание сюда: «Милая Анастасия! Надеюсь, что ты не воспримешь мой отъезд, как бегство. Профессор Лопухин, к моему великому сожалению, не смог сберечь лабораторию, а без неё все эксперименты просто невозможны. Но мой отец благосклонно отнёсся к этой работе, и теперь согласен спонсировать меня в полном объёме. Также, он предоставляет мне свою прекрасную лабораторию. Жить буду в Мюнхене. Письма пишу, как и договорились, до востребования. Если вдруг изменится политическая обстановка, а это не исключено, судя по последним новостям, которые я получаю здесь, в Баварии, тебе будет доставлять почту один наш общий знакомый. Когда он придет, ты поймёшь, что это от меня. Имени не называю». Это письмо написано в Могилёв… Датировано мартом 1914 года. Дальше, читаем: «Милая Анастасия! Пишу в великом смятении. Вчера в Сараево был убит эрцгерцог Фердинанд и его жена София! Это ужасно! Австро-Венгрия объявила войну Сербии, а наша Германия пообещала полное содействие ей. Боюсь, что это начало Великой войны, как у нас говорят! Не покидай Москву. Я буду знать, где вас искать. Береги Александра!» Та-ак… Вот ещё интересное в этом письме: «Жалею, что мои эксперименты так затруднительны, помощников не найти, университетские товарищи не понимают всей пользы моего открытия. А ведь если бы этот сербский студент прошел через мои руки, он не был бы пойман, а убийство Фердинанда осталось нераскрытым. А теперь война!..» – Дубовик отложил в сторону листы, исписанные мелким четким почерком, и закурил.
– Да, вот это архивчик! – покачал головой Калошин. – Вся хронология событий тех лет!
– Это, действительно, подошло бы для исторической хроники жизни отдельно взятых людей. Перевожу дальше. Год 1919. «Любовь моя, Анастасия!» Так, тут любовные признания, опускаем,.. ага, вот: «Всю войну провел в безделье, из-за недостатка необходимого для моих опытов, смог работать только на бумаге, но это всё не то! Не то! Жаль потраченного времени, но мне нужны люди, и не только, как помощники, но и как материал для опытов. Думал, что война подарит мне такую возможность, но все подозрительны и осторожны. Ночью не встретишь никого. Работал с собаками, кое-что получилось. Верь в меня, я заставлю говорить о себе! Ты пишешь, что Александр очень талантлив и умен не по годам. Это самое лучшее известие за все эти годы войны и вашей революции». Год 1924. «Только что наш общий знакомый принес твое письмо и фотографию. Как хорош Александр! Л. сказал, что мальчик необыкновенно одарен. Прекрасно говорит по-немецки. Почти без акцента. Найми преподавателя, он должен говорить чисто. Его артистические способности меня волнуют мало, а вот то, что он много занимается математикой и физикой порадовало бесконечно. Денег на него не жалей! К сожалению, мой старший сын не оправдывает моих надежд. Истеричен, слаб духовно. Подвержен чужому влиянию. А ведь я обоих сыновей вижу продолжателями моего дела». В конце есть приписка: «Настоятельно рекомендую Александру поступать в медицинскую Академию, он должен стать хирургом. Параллельно пусть оканчивает курс физики и математики. Есть ли такие в Москве? Если нет, увози его в другой город». Да-а! Очень честолюбивые планы! – Дубовик вновь перебрал листы и пробежал их одними глазами. – Тут дальше Вагнер пишет хвалебные оды в честь прекрасного сына Александра, названного, кстати, по его словам, в честь Македонского! Чувствуется, лавровый венок давил на мозги папаши! – подполковник поднялся, похрустел суставами.
– Устал, Андрей Ефимович? – заботливо спросил Калошин.
– Да, немного. Язык чужой, почерк незнакомый… Черт бы их всех подрал! Капитан, мог бы почитать немного! – Дубовик повернулся к Ерохину. Тот поднял руки:
– О, нет, товарищ подполковник! Я в лингвистике плаваю, языки не моя стихия! Вы же знаете!
– Ну, твоя стихия известна! – он потрепал Ерохина за чуб.
Тот помотал головой, освобождаясь от руки Дубовика:
– Ну, това-арищ подполковник, ну сколько можно? Я с вашей подачи скоро вообще на баб смотреть перестану!
– Не умри только от воздержания! Ладно, перейдём к следующему письму. Тут приписка для Александра, отец хвалит его за выбор профессии: «Хирургия – это лучшее, что я мог бы пожелать тебе, но в моем деле необходимы и другие знания! Не опускай руки, ты должен стать моим преемником!»… А это уже 1934 год. Так… Ого, это очень интересно!.. Читаю: «Нашим фюрером и рейхсканцлером стал Адольф Гитлер! Ты помнишь, я тебе писал о нем? Ещё, когда я состоял в нашей баварской партии правых консерваторов-сепаратистов, что было моим заблуждением, наш комиссар Густав фон Кар познакомил меня с лидером немецкой национал-социалистической рабочей партии Адольфом Гитлером. Тот сразу же поддержал мою идею «тихой войны», но сказал, что вести её надо в большевистском логове, чтобы можно было изнутри резать головы «красной гидре», и предложил вернуться к этому разговору позже. Тогда же я вступил в его партию. Вот теперь он у власти! Мы главные в Рейхстаге! Я имел с ним беседу, он выразил полное согласие со мной, обещал поддержку. Но повторился, что работать мне будет лучше на территории врага. Там скоро будет много «материала». Он добавил, что возьмёт реванш за проигранную войну Германской империей и Ноябрьскую революцию, которую люто ненавидит! Анастасия! Война с Россией неизбежна! Я рад! Мы сможем соединиться, а ты обязательно исполнишь свою заветную мечту – станешь, наконец, полноправной хозяйкой моего замка в Альпах. Я осыплю тебя богатством! Ты его достойна! Посылаю вам с нарочным работы Гитлера «Двадцать пять пунктов» и «Моя борьба». Александр должен их проштудировать. Помните – весь мир будет лежать у наших ног!» И даже отрывок из Гёте приписал!
– Да-а! Яркая личность, этот Вагнер! – покачал головой Калошин. – Только теперь весь мир его – могильные черви! А земли – всего два метра! И Гёте не помог!
– Ну, майор, какая проза после столь высокого стиля! Вагнер не вынес бы такой оценки! – улыбнулся Дубовик. – Ну, что продолжим? Тут уже остается совсем немного истории в письмах. В следующие годы он пишет, в основном, обращаясь к Александру. Спрашивает, понятна ли ему суть экспериментов. Предлагает разрабатывать своё направление. И?! Ай да Вагнер, ай да кудесник! Прямо сыплет сюрпризами! Просто пещера Али Бабы! Слушайте: «Напиши мне обязательно, передан ли тебе перстень моей матери?» Вы понимаете, о чём здесь может идти речь? Перстень, подаренный незнакомцем Оксане Ильченко! «Он должен был принадлежать Эльзе, но я дарю его тебе! Это – признание моё за сына – родовой талисман!»
– Так сынок взял у маменьки перстень и подарил его Оксане?! Ну, и дела-а! – взволнованно воскликнул Ерохин.
– А может быть, покупал молчание девушки? – предположил Калошин.
– Ребята, давайте закончим с письмами и поговорим! Здесь очень много надо обсудить! Есть приписка к этому письму: «Кстати, можешь не волноваться относительно того, что Александр незаконнорожденный. У нашего рейхсканцлера отец тоже из такой семьи, но это не помешало Адольфу взойти на вершину, и Александру судьба подарит шанс, но для этого он должен много трудиться». Да-а, комментарии излишни.. – Дубовик сокрушенно покачал головой. – Итак, письмо 1938 года, обращение к Александру: «Не манкируй своими обязанностями в работе на Советы, никто не должен подозревать тебя! Это важно! То, что ты пишешь о клинике в каком-то провинциальном городишке, пожалуй, это самое верное решение проблемы с лабораторией. Осторожно привлекай к своей работе нужных нам людей. Неплохо было бы «купить» и какого-нибудь партийца! Денег не жалей, и драгоценностей – тоже. И у «красных» есть продажные!» Это думаю, как раз, о Мелюкове. Ещё небольшая приписка: «Я буду рекомендовать тебя в члены нашей партии! Ты этого достоин!» Ну, что ж, пожалуй, и всё! – Дубовик ещё повертел листы писем, просматривая их. – Нет, больше ничего важного… Думаю, у них был и другой канал связи, особенно, перед войной. Самая главная наша задача – Лопухина и её сын!
– Так значит, Эльзу Вагнер намеренно оставил в Советском Союзе? И фамилию заставил поменять на русскую, чтобы она не смогла претендовать на наследство? – спросил Ерохин.
– Кстати, белорусские коллеги должны ответить, какова причина смерти Эльзы и её мужа, похороненных в Могилёве. Дождемся их выводов. – Дубовик взял фотографию: – Надо бы попросить вашего Гулько снять вуаль с этой женщины, может быть, сможем составить портрет. Ну, давайте, высказывайтесь!
– Я считаю, что Александр Вагнер работает где-то здесь врачом. Об этом чётко пишет отец в письмах, – сказал Калошин.
– Более того, незнакомец в маске – это он и есть! В этом я теперь уверен! Пескова слышала, как Вагнер разговаривал с немцем, то есть, с человеком, который прекрасно говорил на немецком языке. Отец с сыном в то время явно встречались. А вот как потом?
– Через Штерн? – высказал предположение Ерохин.
– Что-то я в этом сомневаюсь… – Дубовик задумчиво тёр подбородок.
– Так ты обоснуй, Андрей Ефимович, свои сомнения! Я поддерживаю мнение капитана, по-другому общаться им было сложно. Вагнер последние годы практически никуда не выходил, – Калошин с сомнением посмотрел на подполковника.
Тот только отмахнулся:
– Вот в этом-то и вся соль! И я пока сам не пойму, что меня не устраивает в этом сценарии. Какая-то мысль чиркнула… Ладно, об этом потом! Давайте дальше!
– Кто такая Лопухина? Где она обосновалась? Что её связывало с Песковой? Я считаю эти вопросы первостепенными, – пристукивая ребром ладони, рассуждал майор.
– А я считаю, что Пескова точно знала тайну Лопухиной, они могли быть даже ею повязаны. Если Лопухина собиралась удрать за границу вместе с сыночком, то Пескова со своей стороны могла потребовать, так сказать, денежной сатисфакции, – высказал Ерохин очередное мнение. – Как думаете, товарищ подполковник?
– Всё это не лишено логики и смысла. Только по нашим рассуждениям выходит, что все, кто в курсе тайн Лопухиной и её сына, ищет в этом свою выгоду, а получает пулю. И никому из них не пришло в голову пойти в милицию, чтобы предотвратить и свою гибель, и убийство других людей. Значит, у каждого была некая уверенность в своей правоте? Или я чего-то не понимаю…
– Ну, давайте, отцы-офицеры, с чего-нибудь уже начинать! – Ерохин встал по стойке «смирно»: – Жду приказаний!
– Приказываю сесть и пока думать! – Дубовик показал капитану на стул. – Нам надо будет в первую очередь пропустить через сито всех врачей, прибывших сюда незадолго до войны. Всех! Необходимо и институты Московские проверять, поднимать архивы. Студентов с именем Александр там, конечно, тьма, но можно кого-то вычленить из тех лет. И женщин с именем Анастасия, её год рождения, примерно, известен. Если отсеивать по годам, думаю, не так много их будет. Поработать надо и по Песковой. Всю её московскую жизнь тоже прощупать, узнать, где и когда пересеклись пути Лопухиной и Песковой.
– Между прочим, книга по хирургии, которую нашли у Зеленцова, тоже может дать наводку на хозяина, – добавил Калошин.
– А у меня есть мысль: Вагнер пишет об артистических способностях сынка, поэтому человек в парике может быть вполне этим самым Александром. А что? Наклеить усы – это тоже надо уметь, да и клей специальный нужен. И личину надо замазать чем-то! Точно – артист! – прихлопнул ладонями Ерохин.
– Он же в художественной самодеятельности может играть! – воскликнул Калошин.
– Вот видите, сколько умных мыслей! Молодцы, мужики! Будем двигаться в этих направлениях! – Дубовик встал. – Ну, «или Цезарь, или ничто»!
– Ага! «С броней на броню»! – ввернул Ерохин.
По дороге в Энск заехали к Лагутину. Тот радостно вышел из-за стола навстречу гостям:
– Ну, Андрей Ефимович, обыскался я тебя! Всех обзвонил. Сухарев сказал, что вы поехали сюда. Думал, по дороге, где застряли? У вас всё в порядке? Всё нормально?
– Даже лучше! – Дубовик решил пока никого не посвящать в подробности содержания находки и сразу спросил: – Как у вас?
– Гильзы нашли, товарищ подполковник!
– То есть, как «гильзы»? Она там что, не одна была? – удивился Дубовик.
– Вот именно – две! И пуля от второй гильзы, вернее, от первой! – возбужденно сказал Лагутин.
– Вадим Арсеньевич! За такой сумбурный доклад ты своих подчиненных ругаешь? – стараясь не сорваться, спросил подполковник.
– Извини, извини! В общем, так: поползали мы на коленях, и нашли с ребятами две гильзы, одна отстреляна была раньше, дня на три, и лежала немного в стороне от того места, где стоял стрелявший в девушку. Гильза оказалась идентичной второй. Тогда наш эксперт провел баллистическую экспертизу, прочертил направление выстрела, которым была убита Ильченко, высчитал расстояние, какое могла проделать пуля, и, пожалуйста, результат. Пуля эта идентична, вытащенной из дерева пули, но чистая, без биологических следов, – Лагутин достал из папки и протянул акт экспертизы Дубовику. Тот пробежал его глазами и сказал:
– Значит, стреляли дважды. Первый раз, видимо, промахнулись. Да-а, у девушки, по-моему, не было никаких шансов на жизнь. – Потом повернулся к Лагутину: – А график работы Ильченко смотрели?
– Да, за три дня до этого она как раз работала, я лично смотрел график и беседовал с заведующим, – чувствовалось, что Вадим Арсеньевич был в курсе всего дела, не перекладывал ответственность за работу на плечи подчиненных, в поисках участвовал лично, и это импонировало подполковнику. Он доверительно попросил Лагутина помочь им в розыске врача, не сомневаясь, что это будет выполнено на хорошем профессиональном уровне.
– Год рождения 1907, имя Александр, но может быть и другое. А медицинская специальность – хирург, но и это не факт! Включайте в список всех, кто хоть сколько-нибудь подходит под эти параметры. Мало того, он может играть в местной художественной самодеятельности. Очень надеюсь на тебя и твоих ребят, Вадим Арсеньевич! Кстати, ресторан за мной! – Дубовик подмигнул Лагутину, тот засмеялся и пообещал, что они с ребятами сделают всё возможное.
Уже возле машины подполковник, вспомнив про Коломийца, спросил о нём у Лагутина.
– Да там история простая: подвернулся лох с паспортом, вон он его и подрезал. А потом решил новую жизнь начать с новым именем, чтобы дружки не доставали. Только в небесной канцелярии рассудили по-своему! – Махнул рукой: – И в смерти его тоже не было никаких тайн – прочтешь акт – поймёшь!
На подъезде к Энску Дубовик вдруг попросил остановить машину.
– Давайте, мужики, покурим, и я выскажу одну очень интересную мысль, которая однажды уже мелькнула у меня, а теперь крепко утвердилась в мозгу. – Дубовик открыл портсигар и удивленно протянул: – Закончились… Даже не заметил!
– Держи! – Калошин протянул свои папиросы подполковнику. – Ну, расскажи, что за мысль тебя посетила.
– Простая, как копейка. Я понял, где Вагнер встречался с Александром! Не буду вас томить, скажу: у себя дома!
– Как? – в голос спросили Калошин с Ерохиным.
– Александр – врач, он может в любой момент придти к кому угодно под видом посещения больного, а ведь Вагнер и, в самом деле, был больным человеком. Ну, как вам такой расклад? – несколько пафосно произнес подполковник.
– Точно! – воскликнул Калошин. – Я согласен с тобой, Андрей Ефимович! Тем более, под боком у работника уголовного розыска! Кто может заподозрить? А ещё!.. Он мог и смертельный укол сделать отцу!
– А зачем ему его было убивать? Столько всего обещано! Жизнь за границей, счета в швейцарском банке! Замок в Альпах! Да одно имя баварского барона чего стоит! Сынок на отца должен молиться! – возразил Ерохин. – Как думаете, товарищ подполковник?
– Честно сказать, об этом я пока не думаю! А вот Гаврилову надо срочно допросить! Приедем в Энск – сразу к ней! Если я не прав – съем свою любимую шляпу!
– Ну, товарищ подполковник, так неинтересно! Нам-то тоже что-то должно перепасть! Давайте, коньячку накушаемся, вы там что-то и Лагутину обещали? – хитро подмигнув, Ерохин щёлкнул пальцем по горлу.
Дубовик насмешливо посмотрел на капитана:
– Что, «братец Иванушка», к луже потянуло? Наконьячиться всегда успеем! Давай о деле!
– А чего? Послушаем Гаврилову, может быть, сразу и эскулапа вычислим. А маманька, думаю, рядом с ним трётся. Так что, обоих сразу – в один кулёк!
– Относительно матери я вполне с тобой согласен! – кивнул Дубовик. – Живёт эдакий законопослушный гражданин, рядом с ним мать-старушка, может быть, жена, ребёнок, и никому в голову не придёт, что мама – стрелок-ас, сын – наследник нациста… А вообще, меня настораживает отсутствие событий в течении десяти лет! – Дубовик повернулся к собеседникам. – Каретников особо тоже не суетился. Какое-то затишье перед бурей…
– И что это может значить? – заинтересованно спросил Ерохин.
– Ну, по моим ощущениям, будто никто особо и не стремился к созданию вагнеровского монстра: ни старший, ни младший из сыновей. Потом последовал какой-то толчок, и всё пришло в движение, – Дубовик постукивал пальцами по приборной панели, обдумывая свои мысли.
– Может быть, ни Лопухина, ни её сын не знали о завещании? Вот и не спешили выполнять волю Вагнера? – подхватил эту мысль Калошин. – А тот, видя, что ничего не происходит, взял, да и поставил их перед фактом: или работаете, или – шиш с маслом! Он ведь был буквально одержим идеей создания своих убийц, и просто так не мог отказаться от её воплощения в жизнь!
– А что? Вполне вероятно! – кивнул подполковник.
– А может быть, был такой человек, который им просто мешал это сделать? Ну, вот идейный такой! – высказал своё предположение капитан.
– Или не было возможности? Ведь нужна была серьёзная лаборатория, а у них всё здесь оказалось на дилетантском уровне? Особенно после войны. – Калошин поднял палец: – Им нужен был кто-то из райздрава!
– Лыков?! – пристукнул по колену Дубовик. – Не потому ли тебе показалось, что ты его чем-то зацепил? И Мелюков в связке! От него ведь тоже многое зависело! Ну, поворот за поворотом! Едем к Гавриловой, там решим, что делать дальше!
– А не опоздаем к Лыкову? Мелюков-то уже того!.. – Ерохин приставил палец к виску.
– Пошлём к нему кого-нибудь! Гони!
Дверь открыла Галочка Доронина. Увидев сослуживцев мужа, испугалась, но те поспешили её успокоить, и прошли в комнату Гавриловой.
Предупреждённые Галочкой, мужчины вошли тихо: женщина была больна. Она никак не могла оправиться после перенесённого потрясения. Больше всего её тяготило то, что все эти годы она прожила с нацистом. Но в прокуратуре сумели поверить в то, что этот факт был ей неизвестен. И всё же, даже показаться на люди она пока не могла.
Дубовик придвинул стул к её постели и попросил разрешения задать несколько вопросов. Женщина, прикрыв глаза, согласно кивнула.
– Ольга Евгеньевна! В прошлый раз вы сказали, что ваш муж раз в месяц ездил в Москву, кроме того никому не звонил, никто к нему не приходил. Так?
– Я отвечу на все ваши вопросы, только прошу, не называйте этого человека моим мужем, – она закусила губы, боясь расплакаться.
– Хорошо, – согласился Дубовик. – Скажите, ведь были моменты, когда он чувствовал себя плохо, разве вы не вызывали врача?– он задержал дыхание, ожидая ответа.
– Нет, не вызывали, но к нему часто заглядывал его личный врач.
– Почему же вы не сказали об этом сразу?
– Но это ведь не гость. К тому же, я не знаю этого человека. Он меня с ним не знакомил, а я и не настаивала. Только однажды спросила, почему не позвать бы кого-то из больницы, он ответил, что доверяет только своему врачу. Остальных называл коновалами. Хотя я понимала, что он просто боится открыть свое местонахождения.