Loe raamatut: «Длинные тени»
Мальчику было скучно. Взрослые ушли в гости к соседям, а его оставили присматривать за младшим братом. Малыш сосредоточенно сопел, пыхтел, пытаясь сдвинуть с места новый, только что подаренный братьям к празднику ярко-красный самосвал, но тот был железный и слишком тяжелый для младшего, а старшего уже не интересовали такие глупости, как игра в машинки: его дело – строй-бой. В комнате за стеной громко играла музыка, раздавались взрывы смеха – там развлекались вовсю, и мальчик не выдержал: он подбежал к письменному столу, выдвинул верхний ящик и достал оттуда пистолет, что было запрещено строго-настрого. Сразу повеселев, мальчик обхватил трофейный «зауэр» обеими ладонями, вытянул руки перед собой и лихо прицелился в воображаемого фашиста. В этот момент малыш, наконец-то, сдвинул с места свой самосвал и, повизгивая от восторга, покатил его к старшему брату, но нечаянно наехал мальчику на ногу. От неожиданности руки мальчика дернулась вниз, пальцы сжались в попытке удержать оружие, и раздался выстрел. Малыш неуклюже плюхнулся на пол, уткнувшись лбом в кабину красного самосвала, с которого почему-то стала стекать краска прямо на чистый, вымытый к празднику пол…
Любовь прошла внезапно, как кончается лето в средней полосе: еще ярко светит солнце, зеленеют листья и трава, ты выходишь утром из дома в легком платье, и вдруг один порыв ветра, пронизывающего и холодного, как дыхание осени, и ты понимаешь – все, лето-то кончилось…
Я разлюбила своего мужа. Вероятно, в этом нет ничего необычного – примерно половина замужних женщин рано или поздно приходит к такому же выводу, однако многие продолжают жить прежней, семейной, жизнью и прекрасно себя чувствуют. Оказалось, что я, Варвара Алексеева, не принадлежу к числу таких хранительниц домашнего очага, хотя в свое время отчаянно билась за любовь моего избранника и ради нее практически пожертвовала собой. Ну, конечно, не жизнью, а обликом, внешним, разумеется, но это была самая настоящая жертва!
Мы познакомились с Данилой в молодежном лагере, путевку в который мне подарили родители на двадцатипятилетие. Отпраздновав тот день рождения, я мысленно зачислила себя в старые девы: подруги уже были замужем, а мое сердце было по-прежнему свободно, если не считать смутных воспоминаний о школьной влюбленности. А кроме чувства, большого и светлого, других причин для брака я тогда не находила: наше поколение придавало слишком большое значение любви, как нынешнее – сексу.
И вдруг появился он, Данила! Высокий и красивый, широкоплечий и длинноногий, как и положено кумирам «девушек в цвету», мне он показался воплощением мужской привлекательности. И не только внешней: я считала его самым умным, добрым и надежным, то есть все, что я, начитавшись романов, успела вообразить себе относительно мужчин, воплотилось для меня в нем одном – дорогом, любимом, единственном.
Однако мой внешний вид совершенно не соответствовал представлению Данилы о женской красоте: ему нравились девушки женственные, непременно с длинными волосами и фигурой, похожей на силуэт гитары. Из всей нашей смены этому идеалу больше всего соответствовала моя соседка по комнате, Валя из Тулы, у меня же, хрупкой девицы в джинсах и с мальчишеской стрижкой, шансов почти не было.
Тем не менее, благодаря соседству с тульской красавицей, мне удалось попасть в одну компанию с Данилой и его сестрой Машей, с которой мы быстро нашли общий язык на почве скрытой неприязни к моей соседке, которую между собой называли «тульским самоваром». Правда, как показало дальнейшее развитие событий, союзницей Машка оказалась ненадежной: я сразу же лишилась первоначального благорасположения сестры, как только мне удалось привлечь внимание брата. А это было не так-то просто…
Надо сказать, что женщина я, в некотором смысле, упорная, и когда вижу цель, то, как герой Стругацких, прохожу сквозь стены. Жаль только, что такая способность возникает исключительно под влиянием любви, во всех остальных жизненных ситуациях я обычная рохля – бороться за место под солнцем я так и не научилась. В прежние времена в этом не было особой необходимости, а к моменту возвращения нашей страны на путь капитализма моя личность, по-видимому, уже сформировалась окончательно – измениться в нужном для нового времени направлении мне не удалось, так что в системе рыночных отношений я всегда чувствовала себя неуютно, несмотря на экономическое образование. А может быть, как раз благодаря ему…
Но после знакомства с Данилой у меня за спиной выросли крылья любви, с помощью которых я преодолевала любые препятствия. Даже когда срок наших путевок закончился, а вместе с ним и курортный роман Данилы с моей соседкой (все прелести красавицы Валентины не смогли перевесить отсутствия московской прописки, а в Тулу на свидания не наездишься), мне удалось остаться в кругу знакомых моего возлюбленного. Дружба с Машкой против «тульского самовара» сыграла свою роль, и в Москве мы продолжали поддерживать отношения.
Больше того – довольно скоро я стала своим человеком в доме Алексеевых. Вместо избегавшей домоводства Машки, которой после окончания университета все прочили блестящую карьеру биолога, что позволяло «девочке» всячески демонстрировать презрение к домашним хлопотам, я охотно помогала маме Данилы Галине Михайловне печь пироги к праздникам. Это занятие вполне соответствовало моему имиджу бухгалтера, с которым сливался в массовом сознании советских граждан образ выпускника, а точнее, выпускницы Финансового института.
Впрочем, дело было не только в пирогах: я старалась научиться всему, что при благоприятном (в совершенно определенном смысле!) развитии наших с Данькой отношений помогло бы мне создать для моего любимого привычную атмосферу родного дома, где он с самого рождения чувствовал себя наследным принцем – ни больше, ни меньше. Конечно, в будущем его ожидал не трон, а кресло завлаба одного из почтовых ящиков загадочного Министерства среднего машиностроения, что считалось достойным продолжением династии физиков – Данила закончил МИФИ и учился в аспирантуре.
В те времена неотъемлемой частью жизни физиков была лирика, и Петр Николаевич, Данин отец, был страстным библиофилом. Я же росла абсолютно книжным ребенком, так что заслужить доверие Алексеева- старшего и получить доступ к сокровищам семейной библиотеки мне труда не составило. Таким образом, в своем стремлении завоевать сердце Данилы я руководствовалась не только извечной женской премудростью о пути через желудок, но и другим, не менее известным утверждением: скажи мне, что ты читаешь, и скажу тебе, кто ты.
Я читала любимые Данькины книги, пекла его любимые пирожки с мясом, стояла ночами в очереди за билетами в Театр на Таганке, чтобы потом с невинной улыбкой пригласить парня на «лишний» билетик; соблазняла Марию всевозможными выставками в Пушкинском музее, зная, что ее братец не останется равнодушным к изящным искусствам.
Словом, бои шли на всех фронтах, причем на кулинарном направлении наблюдался значительный успех, имевшей к тому же побочный эффект: бедра мои приобрели приятную для глаз Данилы округлость, отросшие волосы становились живыми и блестящими от употребления собственноручно приготовленной вкусной и здоровой пищи. А сама я постепенно превращалась из Варюхи-Горюхи, как дразнил меня иногда папа, в этакую Голубку-Вареньку…
Усилия мои не пропали даром, и уже следующим летом, когда встал вопрос о том, как провести отпуск, Данила пригласил меня поехать вместе с ним и его друзьями в Крым. Я согласилась с восторгом, меня не насторожил даже Машин отказ присоединиться к нашей компании, хотя к тому времени я уже прекрасно знала Машкину привычку следовать как нитка за иголкой за старшим братом. Но в тот раз она решительно заявила, что жизнь дикарей не по ней и хороша только в кино, и даже попыталась отговорить меня от поездки, пугая походами и рюкзаками, ночевками в палатке и супом в котелке, который мне придется варить на костре. Я же легкомысленно сочла это проявлением сестринской ревности (или просто Машкиной вредности) и заверила, что меня все устраивает, о чем впоследствии горько пожалела.
До этого мне приходилось несколько раз ночевать на природе, правда вместе с родителями, когда мы всей семьей отправлялись в поездки по Прибалтике на автомобиле. Но тогда палатка вместе с металлическим каркасом и колышками в специальном мешочке мирно покоилась в багажнике, там же лежали надувные матрасы и спальные мешки, так что подготовка к ночлегу занимала у папы не больше получаса. Питанием занималась мама, а мое участие сводилось к мойке посуды, да и то не в каком-нибудь ручье, а в обычной раковине, потому что на ночлег мы останавливались, в основном, в кэмпингах, где для туристов были оборудованы кухни и даже душевые.
В Крыму наш туристический десант после суточного путешествия в плацкартном вагоне поезда и двухчасового на троллейбусе высадился на трассе, а дальше мы двинули пешком вниз к морю с рюкзаками за спиной. Лагерь разбили в живописной бухточке, но это потребовало столько времени и сил, что к вечеру я просто валилась с ног от усталости, и все романтические бредни о прогулках вдоль берега и ночных заплывах вылетели из моей головы.
К тому же вода в море оказалась довольно холодной, но я все-таки выкупалась, потому что привыкший к ежедневному душу мой организм настойчиво требовал мытья. Чтобы я не простудилась, Данила заставил меня выпить в профилактических целях рюмку водки, и, несмотря на то, что я старательно закусила макаронами по-флотски, приготовленными, как и предсказывала Машка, в котелке не слишком умелыми руками подружек Данькиных приятелей, сон сморил меня практически мгновенно. Так что никаких песен под гитару, полночных разговоров у костра и прочих походных радостей мне в тот вечер вкусить не удалось.
На следующее утро, посмотрев на себя в зеркало, я пришла в ужас: волосы висели понурыми прядями, на щеке зрел подозрительный прыщ. Но особенно долго расстраиваться мне не пришлось: все, за исключением дежурного по лагерю Костика, щуплого и вертлявого парнишки, отправлялись в горы.
Мне иногда снится в страшных снах тот мой первый и последний поход. Всю дорогу вместо того, чтобы любоваться красотами и наслаждаться обществом любимого, я лихорадочно искала выход из создавшегося положения, потому что понимала: такой жизни я не вынесу, но и уехать домой не смогу – ничто на свете не могло заставить меня добровольно покинуть Даньку. Время от времени я ловила на себе его взгляд, полный, как мне казалось, брезгливой жалости, мужественно улыбалась и, собрав все силы, выпрямляла спину с болтавшимся на ней рюкзаком, не переставая бубнить про себя, что надо было слушать Машку.
Вечером, когда мы вернулись в лагерь, Костик, проскучавший весь день на хозяйственных работах, с неподдельным любопытством расспрашивал всех и каждого о том, как прошел день, и угощал нас супом из пакетов, который он сварил, не жалея воды. За ужином я вызвалась подежурить на следующий день вне очереди, сославшись на то, что вчера простудилась в результате купания, несмотря на принятые водочные меры предосторожности. Предложение прошло на «ура», и я легла спать с тайной надеждой, что мне все-таки удастся продержаться на этом дивной красоты морском берегу еще дней десять…
Утром, быстро сварив овсянку и пригласив ребят к завтраку, я метнулась в соседний поселок прикупить хоть каких-нибудь овощей, чтобы из наших круп, концентратов и консервов приготовить к вечеру что-нибудь съедобное. Вернувшись с туго набитым рюкзаком, из которого торчали пучки петрушки и кинзы, я помахала вслед уходившей команде и бросилась кипятить воду для мытья головы. К вечеру обед (он же ужин) был готов, кроме того, я успела не только вымыть голову, но и поплавать в потеплевшем море, отдохнуть и позагорать.
Стряпня моя имела успех: даже девчонки, не говоря уже о вечно испытывавших легкое чувство голода ребятах, уплетали рагу с тушенкой за обе щеки, правда, изредка сопровождали трапезу сомнительной приятности для поварихи комментариями. Но их выпады были тщетны: сердца мужчин были завоеваны мною стандартным «желудочным» способом, и после ужина, посоветовавшись с приятелями, Данька осторожно поинтересовался моим самочувствием. Подачу я приняла сразу и вернула мяч точно в корт: сама предложила остаться в лагере и подежурить еще пару дней.
Два дня пролетели незаметно, я отдохнула, подзагорела, волосы мои теперь всегда были чистыми, и по вечерам после сытного ужина Данька с видимым удовольствием и даже с некоторой гордостью помогал мне мыть посуду. А на третий день он под каким-то предлогом типа натертой пятки отказался идти в очередной поход, и сам остался в лагере. Я, разумеется, осталась вместе с любимым – а как же иначе? Тут все и случилось. Больше никто из нас ни в какие походы не ходил, и вскоре после возвращения в Москву Данила сделал мне предложение.
К моему удивлению, родители Дани восприняли известие о нашей предстоящей свадьбе с большим энтузиазмом, чем мои собственные, хотя по логике вещей все должно было быть как раз наоборот: именно мои должны были радоваться, что успешно сбывают с рук дочь, «засидевшуюся в девушках». Но не тут-то было – папа, глядя куда-то поверх моей головы, заметил: «Ты, Варька, не обижайся, но я не могу одобрить твой выбор. Даня, конечно, парень неплохой, но слишком он … декоративный, что ли…». А с мамой у меня состоялся совсем уж странный разговор.
«Варвара, мне надо серьезно поговорить с тобой!» – мамин голос звучал сурово, да и само по себе обращение ко мне полным именем не сулило ничего хорошего. Прикрыв ладонью страницу журнала с приглянувшейся мне моделью свадебного платья, я, молча, смотрела на маму, всем своим видом демонстрируя полнейшее внимание к предстоящей беседе, в глубине души надеясь, что речь не пойдет об интимных отношениях между новобрачными, и мне не придется изображать невинность «девушки из хорошей семьи».
«Ты помнишь, когда мы жили в Севастополе…» – торжественно начала свое вступление мама, но я уже не слышала ее: я всегда точно знала, что не могу этого помнить, но всегда понимала, что все-таки помню. Звон в ушах от напряжения, еле уловимый запах гари, беспомощные всхлипы и стоны столпившихся на Госпитальном спуске женщин, отчаянное молчание мужчин… И помочь ничем нельзя, и уйти невозможно – там же мальчишки, матросы-первогодки, вернувшиеся накануне из учебного плавания…
«Мам, ну сколько раз можно тебя просить?!» – я вскочила с дивана, полетел на пол модный журнал с разорванным пополам так понравившимся мне платьем: нижняя половина страницы сиротливо болталась на уцелевшей скрепке, а верхняя исчезла в моем рефлекторно сжавшемся кулаке. Придя в себя, я разжала пальцы – лицо невесты на смятом снимке выглядело старым и несчастным, хотя минуту назад оно сияло дежурной улыбкой на глянцевой бумаге…
«Ну, хорошо, хорошо, успокойся! – настойчиво продолжала мама, решив во что бы то ни стало, закончить наш серьезный разговор. – Я только хотела сказать, что, когда ты была маленькой, мы с папой купили тебе котенка. И ты так его любила, что не выпускала из рук, все время играла с ним, тискала и даже целовала. Бедное животное пыталось прятаться от твоих ласк под кроватью, но ты и там находила и доставала его. В конце концов, котенок умер. От твоей безмерной любви. И я прошу тебя учесть этот печальный опыт в вашей с Даней семейной жизни!».
Мамин рассказ произвел на меня впечатление. На какое-то мгновение я расслабилась, и у меня даже мелькнула предательская мысль: «А не отложить ли нашу свадьбу?» Так мне стало жаль бедного Даньку, который мог не вынести бремени моей любви! Но мгновение, как ему и положено, промелькнуло, кануло в лету, а я, устыдившись своей минутной слабости, вернулась к проблеме свадебного платья: из чего бы можно было сотворить аналог журнального варианта?
Как показало дальнейшее развитие событий, мамины опасения оказались напрасными: быть может, кто другой и спасовал бы перед моим не знавшим меры чувством, но только не Даня! Он был до такой степени закален чадолюбием родителей и обожанием младшей сестры, что, казалось, даже не замечал излишков проявления моей страстной привязанности. Более того, восхищение умом, красотой, силой и прочими достоинствами мужа воспринималось им как должное, и абсолютно так же воспринимались все мои усилия по созданию для него, любимого, обстановки домашнего комфорта, не уступавшей уюту Данькиного отчего дома.
Стремлением достичь совершенства в домоводстве дело не ограничивалось: в постели я старалась ничуть не меньше! Даня этому не препятствовал, более того, такое распределение ролей воспринимал с видимым удовольствием, и по прошествии некоторого времени я с радостью отметила, что другие представительницы женского пола нашего возраста и круга все меньше и меньше интересуют моего мужа. Было отчего ликовать!
Единственной неразрешимой проблемой в нашей вполне счастливой семейной жизни было мое желание поскорее родить ребенка, на что Данька категорически не соглашался. Поскольку он даже представить себе не мог, что эта самая счастливая семейная жизнь может измениться таким образом, что мою безмерную любовь ему, Дане, придется делить с кем-то еще, с каким-то неизвестного пола младенцем! В качестве незыблемого аргумента мужа выступала необходимость сначала защитить диссертацию, а то пойдут пеленки, распашонки, где уж тогда наукой заниматься! Я же не находила в себе сил ослушаться моего обожаемого повелителя…
Так бы мы с Даней, наверное, и жили, если бы не грянула перестройка. Вернее, началось-то все с гласности, когда лет пять подряд всему советскому народу рассказывали о том, как ужасно мы жили при социализме, и как замечательно могли бы жить в капиталистическом обществе, если бы не выпендривались со своим равенством. Мне-то как раз казалось, что ничего плохого в этом равенстве, не было, и капитализм с платным здравоохранением и образованием меня не особенно привлекал – а вдруг денег не хватит?
Да и не только в деньгах дело: я всегда была совершенно уверена в том, что платное образование пагубно для страны. Мало того, что по-настоящему талантливые дети могут просто не попасть в число абитуриентов, а платных бездарей никто не выгонит – кому охота терять доход, так еще и те, кто нормально учился за деньги, вряд ли пойдут работать по специальности. В семьях, где есть немалые средства на образование, зачастую у молодых людей отсутствует мотивация к труду: действительно, зачем работать, если деньги перепадают от родителей?
А ведь «кадры решают все», так что думать о будущем той же медицины в родной стране становилось страшновато: ведь лечить за деньги вскоре станут те, кто учился за деньги, и тогда никому мало не покажется! И потом, я всегда думала, что больницы и клиники существуют для того, чтобы лечить людей, институты и школы – для того, чтобы учить детей, а для того, чтобы прибыль получать, имеются совершенно другие предприятия, причем в большом количестве.
Но озвучивать свои крамольные мысли в компании мужа и его друзей я не решалась, молча слушала их разговоры «об умном» и, как положено примерной жене, выражала лишь восхищение и одобрение. Хотя радоваться было нечему: бесконечные разговоры о судьбе страны, ночные бдения у телевизора и дневное прочтение прессы отнимали у Даньки много сил и времени, так что защита диссертации все откладывалась, а вместе с ней рождение ребенка…
События августа девяносто первого Даня и его друзья встретили с ликованием, хотя в решающую ночь на баррикады к Белому дому никто из них не пошел, кроме того самого Костика, с которым мы когда-то отдыхали в Крыму. Но Костя всегда отличался авантюризмом, а Даня не мог рисковать здоровьем мамы – в тот вечер Галина Михайловна примчалась к нам на такси, чтобы собственноручно удержать сына от опрометчивого шага. Хотя и без ее вмешательства я не отпустила бы своего драгоценного под пули темной ночью, а уж когда мы со свекровью выступили единым фронтом, у Данилы не осталось никаких шансов поучаствовать в защите демократии.
Однако на следующий день, когда стало ясно, что так называемый путч провалился, вся их компания дружно свалила с работы на митинг у Белого дома. Последовавшее за этими событиями ликование длилось еще довольно долго, по крайней мере, до тех пор, пока «младореформаторы» не приступили к «шоковой терапии». Новая, капиталистическая, жизнь очень скоро вызвала горькое разочарование у Даньки и его друзей. Как я поняла, все они, отвергая «социалистическую уравниловку», считали, что именно они, такие умные и просвещенные, станут сливками общества, именно их дома будут сиять богатством и огнями, а всех прочих недостойных ожидает участь бедняков, ну, так им и надо…
Но оказалось, что синхрофазотрон приватизировать затруднительно, гранты добывать надо уметь, а государственная зарплата ученого-физика под напором рыночной экономики российского разлива стремительно уменьшалась. Такие способы пополнения семейного бюджета, как извоз с риском получить по башке бейсбольной битой и лишиться не только денег, но и отцовского транспортного средства, или торговля трусами в Лужниках, Даня не рассматривал даже в виде гипотетических возможностей. Но, честно говоря, я и сама никогда не предложила бы мужу заняться чем-нибудь подобным.
Неожиданно на возникшем среди прочих рынке труда оказалась востребована моя специальность – страхование, хотя в свое время меня с большим трудом уговорили пойти на эту кафедру нашего Финансового института. В советское время страховка бюджетных предприятий была формальностью, реальный смысл имело, в основном, страхование личного имущества граждан или же госсобственности за рубежом, чем занимался «Ингосстрах». А вот когда для новых частных собственников всех мастей стала вполне ощутимой угроза потери имущества, добытого правдами и неправдами в тотальной приватизации, в России начали открывать свои представительства зарубежные страховые компании, в одну из которых мне удалось устроиться на работу.
Моя зарплата позволяла нашей чете (а мы с Даней по-прежнему оставались четой, ведь семьей по правилам русского может называться только пара с детьми, которых у нас не было: к Даниной незаконченной диссертации прибавился мой страх лишиться работы) вести вполне безбедную жизнь. И даже больше: вскоре мы стали обладателями «роскоши» – я купила машину! Белоснежную «девятку»! Почему-то белые тогда были дешевле… Правда, свою ослепительную девственность она быстро утратила в моих неумелых руках, но Данька-то вообще не верил, что я смогу водить. Зато, когда я освоила это нелегкое дело, к обязанностям примерной жены добавилась функция личного водителя моего горячо любимого мужа. Но мне все было нипочем – я продолжала упиваться своей любовью!
Иногда мне кажется, что первую, незаметную, но, вполне возможно, оказавшуюся смертельной рану она, моя любовь, получила при расстреле Белого дома в девяносто третьем – именно тогда я впервые усомнилась: так ли уж умен мой Даня? Я никак не могла поверить в то, что стрелять из пушек по парламенту демократической (!) страны – это правильно, это так и надо! А Данька, несмотря на все свое недовольство новым рыночным укладом жизни, при котором пироги должны были стать пышнее, а для большинства населения превратились в черствые сухари, поддержал президента.
Почему?! Почему нельзя было начать приватизацию с прачечных, ресторанов и автосервисов? Почему непременно надо было драть на части добывающую и металлургическую промышленность, крушить так называемые естественные монополии, разваливая при этом страну? Ведь только чудом Россию не раскатали по бревнышкам, как избушку лесника! Старый в последний момент успел перехватить газовый кран Союза и создал «наш дом – Газпром». Понятно, что себя не обидел, но и государству досталось: было из чего платить пенсии и пособия, чтобы граждане, не сумевшие освоить новые правила жизни, с голоду не померли… Страна устояла.
Но Даня всего этого как будто не видел и по-прежнему ждал чудес от «реформаторов», помощи «просвещенного Запада» («Заграница нам поможет!», как говаривал Остап Бендер) и скорого процветания нашей страны, катившейся в пропасть по вновь налаженным капиталистическим рельсам. И в этом состоянии ожидания моего мужа совершенно не смущал тот факт, что деньги зарабатывала жена, то есть я, но меня такое положение вещей решительно не устраивало! Никак не вписывалось оно в ту правильную и ясную картину идеальной семейной жизни, которую я много лет рисовала в собственном сознании самыми радужными красками, не отступая в главном от основной модели: мужчина в поте лица добывает хлеб насущный, а женщина рожает детей. И картина постепенно начала терять цвета радуги…
Даня же стал проявлять ко мне все больше мужского внимания, словно почувствовав неладное, а может быть, правы оказались новомодные психологи – добившаяся успеха деловая женщина становится более привлекательным сексуальным объектом, чем обычная домохозяйка. Во всяком случае, теперь именно муж был инициатором нашей близости, которая для меня превратилась в супружескую обязанность. Более того, подсознательно я старалась избегать ее, потому что Данька наконец-то решил, что тянуть с рождением ребенка больше нельзя: еще бы, на моем горизонте замаячил сороковник! А я даже в самом страшном сне не могла себе представить, что окажусь с двумя детьми (одним грудным и одним сорокалетним) на руках, не имея других средств существования, кроме Данькиной мизерной зарплаты…
В надежде ослабить любовный пыл мужа я похудела, остригла волосы, которые когда-то так холила и лелеяла, снова стала носить брюки и даже джинсы, казалось бы, навсегда изгнанные из моего гардероба, но все мои усилия были тщетны – Данька продолжал меня любить. Моя любовь гасла с каждым днем, а его чувство непостижимым образом только крепло, и однажды я с ужасом поняла, что любовь Дани, ради которой в юности я пожертвовала собой, начала меня тяготить.
Первое, что я сделала, – попыталась укрыться в отчем доме, но родители единодушно приняли сторону мужа, заявив, что брак – это не только любовь, но и определенные взаимные обязательства, что нельзя вот так просто сбросить со счетов почти пятнадцать лет совместной жизни. «Ты вспомни, как ты добивалась Даниной любви! Вот, теперь ты ее получила: он любит тебя так же, как ты его любила раньше!» – в один голос восклицали мама и папа, ссылаясь на сказку французского летчика, которую по очереди читали мне в детстве. Пришлось вернуться к семейному очагу.
Но, в отличие от Даньки, я не обладала стойким иммунитетом к чужой любви – я просто не могла принимать ее, не испытывая ответного чувства! И я попробовала уговорить мужа на то, чтобы какое-то время пожить врозь, не доводя наши отношения до окончательного разрыва. Но из моей затеи ничего не вышло: разговор наш закончился обыкновенным скандалом – хлопнув дверью, я, сломя голову, понеслась вниз по лестнице, а когда выскочила на улицу, из открытого окна нашей квартиры раздался страшный грохот. Это рухнула люстра, на которой мой двухметровый муж в отчаянии пытался повеситься.
Скорее всего, то была провокация – все-таки Данькино техническое образование давало возможность подсознательно прикинуть распределение нагрузки на несчастный осветительный прибор, сделанный еще в ГДР, но я испугалась по-настоящему и снова вернулась. Какое-то время мы продолжали жить вместе, старательно делая вид, что все у нас хорошо, но я отчетливо понимала, что долго так не протяну. По ночам мне все чаще стал являться призрак замученного котенка, и я сбежала.
Говорят, что в город детства нельзя возвращаться на белом коне ясным полднем по главной улице – я на своей видавшей виды «девятке» въехала в Энск под вечер со стороны кладбища. Кладбище в нашем городе открыто до четырех, поэтому мне пришлось отложить посещение последнего приюта моих бабушек и дедушек, а также тетки, в доме которой, доставшемся мне по наследству, я собиралась укрыться от обломков моей рухнувшей семейной жизни и подумать, как же мне все-таки жить дальше.
Дом этот когда-то принадлежал семье моего отца, именно туда привел он свою молодую жену, мою маму, и туда, в этот дом, принесли меня из роддома. Но мне не было и года, когда отец получил назначение на Черноморский флот, и мы с мамой уехали к нему в Севастополь. С тех пор мы приезжали к бабушке с дедушкой только в отпуск, а после их смерти тетка, младшая папина сестра, как-то умудрилась оформить дом на себя. К тому времени отец уже получил квартиру в Москве, и моя тетушка считала, что это дает ей все основания для такого шага, который, возможно, позволит, наконец-то, устроить ее личную жизнь – выйти замуж! Еще бы, такое приданное!
Отец тогда с ней крепко поссорился, деньгами помогать перестал, и с тех пор общаться мы с тетей Валей стали реже. Но когда папу перевели на Тихоокеанский флот, а мама не соглашалась (после цунами на Дальнем Востоке), чтобы я ехала с ними, родители оставили меня у другой моей бабушки, маминой мамы, хотя та жила в маленькой однокомнатной квартирке деревянного двухэтажного дома на окраине города. Из удобств только печка, вода в колонке на улице, сортир – во дворе. Правда, школа была рядом.
А к тетке я частенько заходила в гости и, поскольку училась уже в седьмом классе (то есть была достаточно взрослой, по мнению всю жизнь невестившейся в ожидании принца тетушки), каждый раз мы обсуждали кого-нибудь из ее женихов, ни один их которых так и не стал мужем. Впрочем, теперь, с высоты своего нынешнего возраста, я не могу осуждать тетю Валю: ей тогда исполнилось только тридцать, по нынешним понятиям – девчонка…
Время шло, и шансы на замужество моей тетки стали абсолютно призрачными: Энск – городок небольшой, количество потенциальных женихов с течением времени сокращалось стремительно. Но вот началась перестройка, недвижимость стала набирать цену быстрыми темпами, и тетушка в отчаянной надежде поправить свое финансовое положение и вскочить в последний вагон уходящего поезда продала половину дома. Папа после этого практически перестал разговаривать со своей «безумной», как он выражался, сестрой, но ее поначалу это не очень огорчало – было не до того: на горизонте появился долгожданный принц.
К тому времени я уже давно перестала вникать в тетушкины личные дела, да и виделись мы не чаще одного, двух раз в год, так что сведения о последнем ее увлечении у меня были довольно скудные. Портрет будущего родственника вырисовывался примерно следующий: высокий, с усами, немного моложе тети, конечно, разведен, имел свой бизнес, но разорился из-за недобросовестных партнеров, вынужден был уехать из родного города, теперь решил начать новую жизнь в Энске. Я не горела желанием познакомиться, но приехать в гости обещала, как только тетя закончит ремонт, который она хотела сделать перед свадьбой в оставшейся половине дома.
