Loe raamatut: «Жемчужина дракона»

Глава 1. Подмена девиц

Наверное, три года в монастыре сильно меня изменили, потому что дядя долго смотрел на меня, и взгляд у него был растерянный.

– Магали? – спросил он неуверенно.

– Рада, что вы меня узнали, – ответила я любезно, словно мы встретились не в монастыре святой Чаши, а при дворе короля. – Как поживаете? Как поживает ваша милая жена? А как Изабелла? Надеюсь, с ней все хорошо? Передавайте ей тысячу приветов и поцелуев.

Он уловил насмешку и нахмурился.

– Ты оказалась здесь не по моей воле, а из-за своего отца.

Разумнее было бы гордо и презрительно молчать, а не язвить, но я ничего не могла с собой поделать. Едва увидев этого человека, кровь во мне так и забурлила – от негодования, от злости, от обиды за предательство. Я не могла отомстить дяде – что может сделать монастырская воспитанница, но даже собака, посаженная на цепь, лает. Вот и я не сдержалась и попыталась уколоть дядю хотя бы словесно.

– Конечно, барон де Корн ни при чем. Невинен, как барашек, – сказала я. – Ведь вы даже не подозревали, что ваш родной брат, с которым вы так тесно общались, готовит мятеж, а я в свои шестнадцать лет, само собой, была в курсе всех замыслов по свержению королевской власти. Хорошо хоть, сама не участвовала, иначе монастырем бы не отделалась.

Дядя побагровел и не сразу нашелся, что сказать.

– Что же вы замолчали? – я села в кресло матери-настоятельницы, заставив сестру Цецилию и сестру Матильду, сопровождавших меня, поморщиться. – Потрудитесь сообщить цель вашего визита?

– Прекрати ломать комедию, – сказал дядя сквозь зубы.

– Отчего нет? – спросила я с холодной любезностью. – Здесь так мало развлечений, что немного комедии нам не помешает.

Вошла мать-настоятельница, увидела меня в своем кресле, увидела, как дядя едва не скрежещет зубами, и сразу все поняла.

– Теперь вы понимаете, барон де Корн, – сказала она скорбно, – как нелегко нам приходится с вашей племянницей?

– Сейчас он расплачется от сочувствия, – подсказала я.

Мать-настоятельница сделала знак сестрам, и сестра Цецилия крепкой рукой вытащила меня из кресла. При этом она больно ущипнула меня за плечо. Она всегда щипалась хитро – с вывертом. Это было особенно больно, но я не стала жаловаться, потому что жаловаться было бессмысленно.

– Отец Бертран считает, что девушка одержима, – продолжала мать-настоятельница, – и полгода назад мы начали обряды экзорцизма…

– Но не преуспели, как я вижу, – проворчал дядя. – Дайте мне поговорить с ней наедине.

Мать-настоятельница кивнула сестрам, и они все удалились, а я снова уселась в кресло. Не из вредности, а потому что неделя в карцере не прибавила мне сил, и стоять совсем не хотелось. Хотелось сесть, а еще лучше – лечь.

– Отвратительно выглядишь, – сказал дядя без обиняков.

– Чувствую себя еще отвратительнее, – заверила я его. – Но вы же именно этого хотели?

– Я никогда не желал тебе зла.

– Считайте, я вам не поверила.

– Напрасно ты так предвзято ко мне относишься, – дядя придвинул стул и сел напротив.

Я иронично приподняла брови и вежливо поинтересовалась:

– В самом деле, напрасно?

Ожидалось, что сейчас дядя начнет известную песню про то, что он ничего не знал, что он не мог помешать аресту моего отца и не мог спасти меня, потому что доказательств моей невиновности не было, но тут барон де Корн меня удивил.

– Да, я поступил с тобой не очень хорошо. Твой отец сам виноват, что связался с мятежниками, но я не мог сказать, что деньги, обнаруженные в твоей спальне, были моими.

– Не просто вашими, а вашими деньгами для государственного переворота, – напомнила я, удивленная такой откровенностью.

– Это не доказали, – напомнил дядя.

Я попыталась взглядом выразить все, что о нем думаю, но дядя только усмехнулся:

– Ты вправе ненавидеть меня, Магали, но я надеюсь, когда-нибудь ты поймешь, что двигало мною в тот момент. Поймешь и простишь.

– Вами двигала трусость?

– Нет, любовь.

Сегодня был день чудес, несомненно. Я подперла щеку и сказала:

– Боже мой. Уже плакать от умиления?

– Можешь мне не верить, – продолжал дядя, – но в тот момент я думал о своей семье – о баронессе, об Изабелле. Их жизни для меня важнее всего. Я не мог допустить, чтобы они пострадали.

– Вместо этого вы предпочли, чтобы пострадала я.

– Они – моя семья, моя жизнь, – сказал барон. – Когда-нибудь ты поймешь меня. Все разговоры о вселенской справедливости превращаются в ничто, когда речь идет о безопасности тех, кто тебе дорог, кого ты любишь.

– Замечательные слова, – я бурно поаплодировала. – Монахини твердят мне о любви раз по сто на дню. Они бы умерли от счастья, скажи я то, что вы сейчас сказали – наплевать на справедливость, да здравствует любовь!

– Твои манеры по-прежнему оставляют желать лучшего, – сказал дядя, удрученно покачав головой.

– Видите ли, дядя, монастырь – не самое удачное место для улучшения манер.

– Судя по всему, тут тебе не нравится?

– Вы необыкновенно догадливы.

– Могу вытащить тебя отсюда, – дядя перешел на деловой тон, и я мгновенно перестала дурачиться.

Мы некоторое время молчали, буравя друг друга взглядами, а потом я уточнила, стараясь, чтобы вопрос прозвучал как можно небрежнее:

– Вытащить из монастыря?

– Ты необыкновенно догадлива, – подтвердил барон. – Хочешь оказаться на свободе?

– Хочу, – произнесла я одними губами. – Но ведь это не просто так? Не по вашей доброте?

– Ты должна кое-что сделать, – подтвердил дядя.

Я выдохнула, чтобы не согласиться слишком поспешно:

– Кого-то надо убить? О нет, на убийство я не согласна, даже не уговаривайте.

– Ты станешь моей дочерью.

– Что, простите? – мне показалось, что я брежу.

Это был день чудес или день шуток? Я смотрела на дядю настороженно, но лицо его было совершенно серьезным.

– Мне надо, – сказал он, как отчеканил, – чтобы ты притворилась моей дочерью и отправилась на смотрины невест к ди Амато.

Несколько секунд я обдумывала услышанное, а потом переспросила:

– Отправиться к герцогу ди Амато вместо Изабеллы?

– Точно, – кивнул дядя. – Провалишь испытание, вернешься – и свободна.

– Свободна без титула, денег и родовых земель? – уточнила я, подавив желание сразу крикнуть «да!». – Сомнительная сделка.

– Без титула, но с некой суммой на расходы и деревней Юнавир.

– Где лавандовые поля? – уточнила я.

– Они самые, – подтвердил дядя.

– Только притвориться Изабеллой, провалить смотрины – и все? А если ди Амато выберет меня?

Дядя усмехнулся так, что я возненавидела его еще сильнее, чем ненавидела за предательство.

– Считаете меня такой уж уродкой? – холодно произнесла я.

– Нет, не считаю, – дядя откинулся на спинку стула, достав часы на цепочке и посмотрев время. Судя по довольному виду, он уже понял, что я согласна. – Но драконы любят девиц милых, покорных, нежных. Вряд ли это о тебе.

– Так ди Амато – драконы?

– Король Рихард раздает титулы своим родственничкам. Сейчас каждый герцог в этой стране – дракон.

– И вы отправляете меня – дочь мятежника, в логово захватчиков? – я забарабанила пальцами по подлокотнику кресла. – Если узнают, вам не поздоровится.

– Если ты не скажешь, то никто не узнает, – обрадовал меня дядя. – Изабелла ни разу не была при дворе. Я исправил ей метрики, теперь она Клер-Изабелла. Младшая дочь, только и всего. А Изабелла де Корн вернется со смотрин и… умрет. Например, от разочарования, что молодой ди Амато ее отверг.

– Так он молодой? – спросила я, хотя это было совершенно не важно. – Всем драконам лет по сто, по-моему.

– Старый ди Амато умер, – пояснил дядя. – Титул наследовал его сын – Ланчетто. Ему всего двадцать пять. Красавец, богач, любимец короля, завидный жених.

– Значит, Изабелла вернется домой и умрет, – сказала я медленно, не сводя с дяди глаз. – А вместо нее появится Магали, которой вы отдадите в пользование Юнавир…

– Мы же родственники, – сказал барон, – и должны помогать друг другу.

– Услуга за услугу – это очень по-родственному, – согласилась я.

– Значит, условия приняты? – он чуть подался вперед и взглянул на меня из-под ресниц.

– Конечно, дядя, – улыбнулась я ему.

Он отправился разговаривать с настоятельницей, а я все сидела в ее кресле, обдумывая предложение о подмене. С одной стороны все выглядит замечательно – дядя не хочет отдавать Изабеллу драконам. И в самом деле, она для них слишком хороша. Я воскресила в памяти облик кузины – настоящий ангел, златокудрый и голубоглазый, с лицом нежным, как роза. На такую драконы бросились бы, как стервятники на тухлое мясо. Я не так красива, как Изабелла, не так изящна, и совсем не нежна – вряд ли герцог влюбится в меня, едва увидев. Я проваливаю испытания, возвращаюсь к дяде и… Деревня Юнавир и свобода, Магали!

Лавандовые поля приносили хороший доход. Когда-то они были моим приданым, но после суда над отцом все земли были переданы барону де Корну – моему дяде. Отца вместе с организаторами переворота казнили, меня лишили состояния и привилегий и отправили в монастырь. А дядя сумел выйти сухим из воды…

Конечно же, я ничего не знала о делах отца. Мой папа тоже любил меня. Не меньше, чем дядя Изабеллу, и не пожелал впутывать меня в опасные дела. Но и я оказалась слишком беспечной – слишком радовалась жизни, была слишком слепа, а ведь можно было хоть о чем-то догадаться… Пойми я, что тогда происходит, может и смогла остановить отца от безрассудства, и он был бы жив…

А дядя… Именно он свидетельствовал на суде против отца, доказывая, что сам не был причастен к делам мятежников против короны. И ему и правда все сошло с рук, в то время как отца вместе с другими замешанными лордами казнили, земли конфисковали, а домочадцев кого отправили в ссылку, кого – в монастырь. Мне повезло меньше, и я находилась в монастыре уже три года, и это заключение было похуже королевских казематов, где мне тоже пришлось побывать – провести там два месяца, каждый день сходя с ума от страха и голода.

Дядя вернулся вместе с настоятельницей, и та кисло улыбнулась, пожелав мне удачи в мирской жизни.

– Вы правы, барон, – сказала настоятельница чопорно, – за все это время я не увидела у вашей племянницы расположения к монашеству. Поэтому лучше поручить ее небесам и вам. Я буду молиться за вас, дитя мое, – она перекрестила меня и поцеловала в макушку с таким видом, будто прикасалась к адскому пламени.

– Уверена, именно ваши молитвы, матушка, будут хранить меня вне этих святых стен, – подыграла я ей.

Старая перечница не осталась в долгу:

– Главное, чтобы ваш язычок не перебил благодать моих молитв, – сказала она.

Невозможно передать, какое счастье я испытала, оказавшись за воротами монастыря. Солнце щедро поливало все вокруг жаркими лучами. И зелень вокруг была буйной, словно морские волны. Я не пожелала сидеть в карете и ехала в седле, с наслаждением вдыхая запахи леса, ветра, цветов. Это были запахи свободы!

Три года в монастыре – как я не сошла с ума? Как я это выдержала? Я вспомнила вонючий карцер, черный хлеб пополам с опилками, обряды по изгнанию бесов, во время которых мне приходилось стоять неподвижно много часов, держа на голове бадейку со святой водой, и стоило пролить хоть каплю, как сестра Цецилия била меня толстым прутом по голым икрам. Если бы я тогда не упрямилась, если бы сразу приняла постриг – никто бы меня и пальцем не тронул, так обещала настоятельница. Но я не жалела о своем упрямстве, и сейчас особенно радовалась, что смогла проявить твердость и не уступить. Потому что все это – лес, небо, солнце, весна – все это стоило монастырских мучений. Потому что именно это было жизнью, а я хотела жить, а не похоронить себя заживо под монастырским покрывалом.

Дядя ехал рядом со мной, стремя в стремя и рассказывал о новостях за последние три года.

Но за период моего заточения, ничего не изменилось. Драконы правили, люди им подчинялись, мятежники преследовались – все шло своим чередом.

– Отправишься в дорогу через неделю, – перешел барон непосредственно к нашему договору. – Отправил бы тебя завтра, да тебя надо отмыть и превратить в подобие благородной девушки. Рад, что они не обрезали тебе волосы.

Я тоже была этому рада. За свою шевелюру мне пришлось повоевать. Один раз я даже оборонялась от монахинь лавкой, когда мать-настоятельница приказала подстричь меня насильно. Она считала, что длинные волосы – уже источник соблазна и греха, а уж рыжие – верный знак вмешательства дьявола. Перед дорогой мне предложили помыться, но я не пожелала проводить в монастыре еще хоть час, и теперь прекрасно осознавала, что выгляжу, как пугало. Но пусть пугало – зато свободное.

До замка дяди мы добрались за три дня, и на первом же постоялом дворе я вымылась и впервые за последние годы оставила волосы непокрытыми. Дядя, увидев меня, одобрительно хмыкнул.

– Вид товарный? – спросила я. – Покупатели не заметят подмены?

– Не понимаю, почему твой отец был против драконов, – ответил дядя. – По мне, вы с ними одной породы – жалите ядовито.

Баронесса встретила меня с таким радушием, словно Изабелла была смертельно больна, а я привезла лекарство из святой земли. Сама Изабелла – вернее, теперь Клэр-Изабелла, не показывалась.

– Она так перепугалась, когда принесли приглашение, – поверяла мне баронесса, показывая отведенные мне комнаты, – что до сих пор не встает с постели. Мы все так благодарны тебе, что согласилась помочь…

– Мы же родня, – сказала я, разглядывая себя в зеркало.

За три года я почти позабыла, как выгляжу. И то, что показало мне зеркало, поразило меня. Я помнила смешливую рыжую девчонку – с мягкими чертами лица, с россыпью веснушек на вздернутом, совсем не аристократичном носу, а теперь передо мной была взрослая женщина. Нет, девушка, конечно, но никто не дал бы мне мои девятнадцать лет. И дело не в морщинах или седых волосках – их не было. Зато выражение лица сейчас было вовсе не смешливое, и в глазах не было прежнего веселья. Девица в зеркале смотрела настороженно, и глаза ее мрачно поблескивали. Эти глаза просто не могли принадлежать юной девушке. И монахине они тоже не могли принадлежать. Такие глаза могли быть только у зверя, который побывал в плену и не доверяет больше никому, кроме себя, а еще у мятежницы…

Я попыталась разрушить этот образ, улыбнувшись отражению. Мне совсем не хотелось быть мятежницей. Хватило папиной жертвы – бесполезной, никому не нужной. Драконы, люди, небеса – какая разница, кто нами управляет? Я не хочу ничего знать об этом. Хочу лишь свободы, хочу, чтобы никто не вмешивался в мою жизнь, хочу… хочу жить на краю лавандового поля, подальше ото всех интриг и заговоров.

– Тут десять платьев, чтобы была перемена на каждый день, – тараторила баронесса, и мне пришлось посмотреть на наряды, что она приготовила. – Я подобрала сиреневые и зеленые, но сейчас думаю, что лучше взять желтые. Волосы у тебя потемнели, не такие яркие, как были раньше. Сиреневый тут не подойдет.

«Не все ли равно, во что наряжать невесту, которая должна заведомо провалиться?» – подумала я, но возражать не стала. Мне не терпелось примерить новое платье, надеть батистовое белье, хотелось поскорее избавиться от монастырских тряпок и забыть о последних трех годах, как о страшном сне.

Неделю я только и делала, что валялась на диване, ела разные вкусности – сначала понемногу, под присмотром врача, чтобы не получить расстройство желудка, гуляла по саду, с наслаждением вдыхая запахи весны, примеряла платья, чтобы портнихи могли подогнать их по моей фигуре, и спала столько, сколько мне хотелось, хотя первые четыре ночи я, как заколдованная, открывала глаза ровно в четыре часа – это было время утренней молитвы.

В одно из таких пробуждений я поняла, что нахожусь в спальне не одна. Кто-то на цыпочках прошел от порога к кровати, приподнял полог, посветив свечой. Я не шелохнулась, но посмотрела из-под ресниц. Это была баронесса. Она сразу же опустила полог, и я услышала легкие шаги к двери. Пришла ночью, чтобы посмотреть на меня? Странная женщина.

Поудобнее устроившись на подушке, я хотела спать дальше, но тут из коридора послышались тихие голоса, которые я узнала сразу – дядя шептался с женой. Дверь в спальню была прикрыта неплотно, и я расслышала, как он спросил, что баронессе нужно в моей спальне.

– Простите, – пробормотала она, – я всего лишь хотела убедиться, что она не сбежала.

– Куда ей бежать? – грубовато сказал дядя. – А вы своим беспокойством только все испортите. Идите к себе, немедленно!

– Ах, Арман, я ужасно боюсь! – вдруг расплакалась она.

Сон пропал, и я села в постели, высунув голову из-за полога, чтобы лучше слышать. Баронесса так переживала за меня? Даже не думала, что у этой женщины такое чувствительное сердце.

– А вдруг она ему понравится, и он решит на ней жениться? – всхлипывая спросила баронесса. – Вдруг обман раскроется?

– Все будет хорошо, – успокоил ее дядя, и голос его сейчас звучал гораздо добрее – почти ласково. – На смотрины приедет дочь графа Божоле, она первая красавица королевства, а приданого за ней – целое графство, плюс портовый город. Амато точно выберет ее.

Шепот их стал тише, а потом где-то далеко стукнула дверь. Я рухнула на подушку, укрываясь одеялом – мягким, пуховым, легким и теплым. Какое наслаждение спать под таким!..

Пусть приезжает девица Божоле, пусть приезжают хоть все красавицы мира. Мне не нужен никакой Амато, с меня достаточно Юнавира, каменного дома на краю лавандового поля, достаточно ветра и свободы. Герцога пусть оставят себе. Стать герцогиней – все равно, что попасть в клетку, почище монастыря.

С этими мыслями я и уснула, а еще через день мне предстояло отправиться в Анжер – резиденцию ди Амато. Тетя вышла проводить меня, и впервые появилась Изабелла. Она и в самом деле выглядела испуганной и больной. Она подошла ко мне и расплакалась, хотя очень пыталась скрыть слезы. В детстве мы не особенно ладили, я считала ее неженкой, маменькиной дочкой, и часто задирала и дразнила, а она беззастенчиво ябедничала на меня. Но теперь я обняла ее и сказала ободряюще:

– Ну же, Клэр-Изабелла, утрите слезы. Можно подумать, это вас отправляют драконам.

Она приникла ко мне, расцеловала в обе щеки, и я удивилась такой сердечности, а кузина сказала:

– Желаю вам удачи, моя дорогая сестра. Желаю вам покорить сердце герцога, стать его женой и никогда больше сюда не возвращаться.

– Изабелла! – шикнула на нее мать и тут же поправилась: – Клэр-Изабелла!

Лицо дяди было непроницаемым, как маска, и на выходку дочери он не ответил, но я заметила, как затрепетали его ноздри.

Пожелание было лишено деликатности и неприятно меня удивило, но я не подала вида. Пусть Изабелла болтает, что хочет. Я села в карету, на мне было новенькое бледно-желтое платье, а мыслями я была уже на лавандовом поле. Если ветер бежит по нему от края до края, то кажется, словно морская волна нахлынула на тебя. Лаванда цветет с середины июня до августа. И я с середины июня до августа буду каждый день гулять по лавандовому полю, представляя, что это море.

Дядя закрыл дверцу кареты, дал знак передовому, и наш караван отправился на юг, в земли ди Амато.

Глава 2. Жемчужина побережья

Путешествие запомнилось мне, как сплошной праздник. После монастыря я радовалась всему, что видела – и цветам, которыми торговали румяные девицы на обочинах, и ранним фруктам, которые вилланы разносили в корзинах, и зелени деревьев, и синеве неба. Погода стояла чудесной – ясной, но не жаркой, и воздух по мере нашего удаления на юг становился все душистее, все медовей. Постепенно пшеничные поля сменили поля подсолнечника, а в говоре вилланов стали проскальзывать незнакомые гортанные нотки. По вечерам кто-нибудь из местных жителей играл на гитаре и пел, а однажды я увидела, как пляшут цыганки – черные, словно головешки, наряженные в разноцветные платья в крупный горох.

Это была жизнь, хоть и отличавшаяся от нашей. Настоящая жизнь, а не прозябание в темной сырости монастыря.

Я упивалась всем этим – звуками, видами, запахами, и старалась не обращать внимания на дядю, который посматривал на меня настороженно. Наверное, думал, что я обязательно совершу какую-нибудь глупость. Но глупости я решила приберечь для смотрин. А пока достанет просто радоваться, просто быть счастливой.

Ди Амато жили в городе на побережье. Я слышала об этом, но не представляла, что «на побережье» – это когда море плещется рядом. В один прекрасный день перед нами раскинулась необъятная синь до самого горизонта. Я впервые видела море и тут же потребовала остановить карету. С холма, на который мы только что забрались, открывался вид на изумрудную равнину, где раскинулся Анжер с белыми, как сахар, крепостными стенами, и розовыми крышами, а дальше все было синим, бирюзовым, голубым…

Я чувствовала солоноватый влажный запах, и упивалась ветром, который дул прямо в лицо – упругий, освежающий, как самое лучшее питье.

Дядя был недоволен задержкой – он хмурился, но ничего мне не сказал, и я позволила себе в полной мере насладиться и видом, и запахом этого благодатного края.

Нас обогнал другой караван – более пышный, чем эскорт дяди. Центральная карета была позолоченной, и везли ее шесть лошадей, а не четыре, как у нас. Окошечко приоткрылось, и я увидела самое прелестное и нежное девичье лицо, какое только можно вообразить. Золотистые локоны были уложены волосок к волоску, и огромные глаза смотрели так невинно, а розовое платье походило на наряд феи Титании, словно сотканное из лепестков роз и крыльев бабочек. Мы все проводили карету взглядом, а дядя сказал:

– Дочка графа Божоле.

– И в самом деле красавица, – сказала я. – Если ди Амато не слепой, он точно выберет ее.

– Поедем, – буркнул дядя.

Я вернулась в карету, чувствуя легкое разочарование. Конечно, состязание с такой красавицей проиграно заведомо. Тем более, если за ней дают графство с портовым городом. Анжер и Божоле почти рядом – наверняка, семьи захотят породниться. Это к лучшему. Я встряхнула головой, прогоняя нечаянный соблазн – на секунду мне захотелось остаться здесь, в этом разноцветном радостном крае, на берегу моря. Но нет, лавандовые поля, все-таки, лучше моря. В них нельзя утонуть.

Мы прибыли в город и долго кружили улочками, прежде чем отыскали гостиный двор. Дядя отправился договариваться насчет комнат, а я смотрела из окна кареты, наблюдая за деловитыми горожанами, за торговками зеленью, что несли свой товар в плоских корзинах, поставив их на голову. Все здесь было непохожим на наши края, но совершенно все было чудесным. Интересно, сколько продлится выбор невест? Я не отказалась бы пожить здесь подольше. Нас не всегда будут держать перед ясными очами герцога, наверняка, выдастся минутка сбегать на побережье, чтобы посмотреть, какое оно вблизи.

Внимание мое привлекла женщина – очень красивая, высокая, с волосами черными, как уголь. Вопреки правилам, женщина была одета по-мужски – в приталенную безрукавку, белоснежную рубашку и мешковатые штаны. Сапоги у нее были щеголеватые – из черной кожи, начищенные до блеска. Я смотрела на нее с завистью и восхищением – сама я даже при вольной жизни у отца ни разу не осмелилась надеть мужскую одежду, хотя очень хотелось прокатиться в мужском седле.

Женщина о чем-то разговаривала с торговкой травами, а потом протянула ей увесистый кошелек. Торговка схватила кошелек, и он исчез в ворохе трав, будто канул в воду. Переворошив пучки свежей зелени, торговка ловко, как площадный фокусник, достала пучок сухих былинок и протянула женщине в мужском костюме. И теперь уже женщина с ловкостью фокусника спрятала траву в поясной кошелек и пошла вниз по улице неторопливой, гибкой походкой.

Я смотрела женщине вслед, пока не примчался дядя. Он выглядел таким испуганным, словно за ним гналась стая драконов.

– Все претендентки уже приехали, – сказал он, вытирая пот со лба, – оставим вещи здесь, а сами пойдем во дворец. Не хочу быть последним!

Я ничего не имела против, и мы отправились в сопровождении двух слуг засвидетельствовать свое почтение ди Амато. Сначала дядя хотел ехать верхом, но улочки в городе были такими узкими, что пришлось отказаться от этой затеи. Но меня это даже обрадовало. Я готова была часами бродить по этому чудесному городу, где из каждого окна доносился аромат кофе, а детвора уплетала апельсины, бросаясь друг в друга оранжевыми шкурками.

Мне страшно хотелось апельсинов, и кофе с корицей, и еще печенья, что продавала у фонтана дородная дама, облаченная в ярко-красное платье и чепец с оборками невероятного размера, которые трепетали, как паруса. Но дядя тащил меня за собой и бледнел все больше.

Дворец ди Амато располагался в центре города – на зеленом холме, поросшем оливами и апельсиновыми деревьями. Мы предъявили приглашение, и нас пропустили за ажурные металлические ворота. Слуги были наряжены в оранжевые и желтые ливреи, и сами походили на солнечные апельсины.

Дворец мог бы принадлежать королеве фей – белоснежный, с тонкими колоннами и треугольной крышей. Он казался легким, как облако, и розы пышно оплетали его, карабкаясь к балконным балюстрадам.

– Ваше имя? – спросил нас на входе мажордом. Сам он был в черном камзоле, но в петлице красовалась двухцветная лента – желтая с оранжевым, цвета дома ди Амато.

– Барон де Корн, – важно назвался дядя, – а это – моя дочь, Изабелла де Корн. Вот наше приглашение.

Он долго изучал послание, подписанное королем Рихардом, а потом с поклоном предложил мне и дяде следовать за ним.

Я и подумать не могла, что на свете существует такое великолепие. Словно во сне я рассматривала внутреннее убранство дворца – занавеси, легкие, как дуновение ветра, золотистую мозаику на стенах и полу, прекрасные античные статуи и вазы – на всем была печать прекрасного вкуса и баснословного богатства. Кем бы ни были драконы, в красоте они понимали толк, и это не могло меня не восхитить.

– Здесь чудесно, – сказала я вполголоса, но эхо подхватило мои слова, и дядя свирепо посмотрел, призывая к тишине.

Но мажордом оглянулся и кивнул мне через плечо:

– Юная леди права, – сказал он. – Замок в Анжере – настоящая жемчужина побережья.

Дядя осклабился, изображая улыбку, но едва мажордом отвернулся – улыбаться перестал и пошел дальше, втянув голову в плечи. Я даже посочувствовала ему, догадавшись, что он боится разоблачения. Но меня это не пугало. Красота этого места уничтожила все тревоги. Наверное, в этих краях люди только веселятся и радуются жизни, и никакие заботы и печали не омрачают этого веселья.

Зазевавшись, я не заметила, как навстречу нам появилась девица Божоле в сопровождении важного господина. Я увидела их только тогда, когда мы с девицей столкнулись в дверном проеме. Она уже успела переодеться, и теперь на ней было голубое платье, выгодно оттенявшее цвет глаз. Я наступила на подол этого прекрасного платья, и незабудки, приколотые к лифу, смялись.

– Простите… – я поспешно отступила и получила взгляд, полный самого великолепного бешенства.

– Смотрите, куда идете! – прошипел голубоглазый ангел в девичьей плоти, и тонкой белой ручкой сорвал смятый букетик. – Отец! Она нарочно толкнула меня.

– Прошу прощения, – извинилась я еще раз. – Все произошло лишь по моему невниманию, но без умысла.

Граф Божоле смерил меня взглядом, в то время как дядя раскланялся, рассыпавшись в извинениях по поводу моей неловкости. Извинения милостиво были приняты, и отец с дочерью удалились. Причем леди Анна сказала вполголоса, обращаясь к отцу:

– Даже не переоделись перед визитом…

– Мы и в самом деле явились сюда, как провинциальные неряхи, – сказала я дяде, когда мажордом сделал нам знак следовать за ним дальше.

– Это неважно, – пробормотал дядя.

– Вам виднее, – пожала я плечами.

Мы прошли полутемный прохладный коридор и вышли на открытую террасу, увитую зелеными плетями какого-то южного растения.

– Соблаговолите подождать здесь, – попросил мажордом с таким апломбом, что мы с дядей сразу почувствовали себя нищими, просящими милостыню. – Я доложу о вас.

– Здесь чудесно, – сказала я, когда мажордом удалился. – Действительно, жемчужина, а не дворец. Драконы умеют украшать свою жизнь. Говорят, притягивать богатство и красоту – это одна из драконьих сущностей.

Дядя что-то пробормотал, но любоваться окрестностями, судя по всему, ему не хотелось. А я с удовольствием поставила локти на перила и наслаждалась замечательным видом с балкона. Отсюда виднелся краешек города – белоснежные стены домов, красная черепица крыш, а за ними плескалось ласковое, как котенок море. Только почему-то в безбрежной синеве я не увидила ни кораблей, ни лодок, лишь одинокая скала темнела вдали, как черный парус.

– Сколько мы здесь пробудем? – спросила я. – Надеюсь, мне позволят посетить побережье?

Дядя покачал головой, глядя в пол.

– Считайте, что это мое условие, – сказала я сухо. – Я хочу увидеть море вблизи.

От пререканий по этому поводу дядю избавил мажордом, который как раз появился.

– Милорд де Корн, можете войти, а девушка пусть подождет, – объявил он.

Дядя одернул камзол, пригладил волосы и шагнул следом за мажордомом. Дверь закрылась, и я осталась одна.

Но одиночество меня ничуть не огорчило. Я бы не стала возражать, если бы официальная часть прошла без моего участия. Пусть дядя засвидетельствует почтение герцогу и прочая, и прочая, а я с большим удовольствием провела бы время на этом балконе.

Перила были достаточно широкие, чтобы сесть на них, как на скамейку, и я сразу же позволила себе это удовольствие.

К сожалению, ни к чему хорошему это не привело, потому что я нечаянно толкнула цветочный горшок, стоявший на перилах и скрытый пышными зарослями цветов. Горшок полетел с балкона, подобно ядру, пущенному из катапульты, и я не успела его поймать, схватив лишь пустоту.

Хуже всего, что внизу как раз кто-то проходил – я увидела две черноволосые макушки, когда перегнулась через перила, и я не смогла даже крикнуть, чтобы предупредить об опасности – язык словно приморозило к нёбу.

Но горшок вдруг взорвался, разлетевшись красноватыми осколками и комьями земли, а алые цветы, описав дугу, свалились в маленький фонтан в виде ракушки.

Двое, что как раз проходили под балконом, метнулись в сторону слаженным движением – будто в танце, и один бережно придержал другого, не позволив ему упасть. Этот первый вскинул голову, глядя на балкон.

Это оказалась та самая женщина в мужском костюме, которую я видела покупавшей травы у уличной торговки. Женщина смотрела на меня свирепо, левой рукой обнимая мужчину в черном камзоле, и держа в правой меч – им она успела разбить цветочный горшок в воздухе, не допустив удара.

– Что за шутки?! – воскликнула она гневно.

– Прошу простить, это нечаянно… – заверила я ее, перепугавшись по-настоящему. Ведь швырнуть цветочный горшок на голову – это не то что наступить на подол леди Божоле. – Простите великодушно, госпожа… господин… я не заметила вас…