Loe raamatut: «Счастливая дорога!»

В Греции всё есть

Греция пахнет специями и соснами, шебуршит сухими шишками, прячется в траве юркой ящерицей, оглушительно орет день и ночь цикадой. Греция манит нежно-голубыми небесами и защищает от ярости солнца пухлыми облаками, кипарисы сторожат ее дороги между гор, а красные крыши древним своим покровом укрывают дома и даже покосившиеся заборчики.

Горы Греции вдохновляют и покоряют. Они лежат россыпью, прячутся друг за друга, как матрешки, разбегаются от взгляда наблюдателя при приближении. И вообще они очень скромные, чуть что – расступаются и дают проехать. Это горы-виноград, это горы – окаменевшая семейка опят. Как капли воды составляют единое целое, так и эти горы все вместе и есть Греция, хоть при приближении и рассыпаются на множество: хочешь – на две, хочешь – на десять, хочешь – на сто возвышенностей, а как только отойдешь поодаль – это снова единое целое: Греция.

Дороги здесь змеятся между гор, деревенек и городов узкими лентами, манят неожиданными поворотами, крутыми подъемами и многочисленными струящимися изгибами с резко обрывающимися в море страшными, но такими красивыми скалистыми пропастями.

Рощи олив с причудливо изогнутыми стволами, с нелепыми наростами на них, дуплами-дырами насквозь, многослойной корой, корнями, которые так тесно сплетаются между собой, то ли стараясь еще ближе породниться, то ли пытаясь задушить друг друга, – эти рощи стоят стройными рядами по обочинам дорог.

Камни, выточенные морем, разбросаны россыпью повсюду, то навалены грудами, а то заботливо сложены в ровные ряды на пустырях.

Соль растворена не только в воде – почва и воздух пропитаны ею: в камнях, на которых растут деревья, и в самих деревьях, в дымке над горами – всюду соль.

Греция старая отжила свое: внезапно за поворотом дороги возникают развалины – фундамент строения, фрагмент стены, портик храма. Греция новая поднимается над всем этим частым подлеском, пушится зелеными сосенками над горами и скалами. И такое тут охватывает волнение, что непонятно, чему его приписать. В этой колыбели цивилизации невольно ощущаешь себя вернувшимся на родину после долгой, очень долгой разлуки. Как она была все это время без тебя? Как ты без нее?.. Это как вернуться в дом, где прошло золотое детство: ничего не помнишь, позабыл даже язык, но слуху приятна мелодия речи, хотя все вокруг другое, все пришло в запустение: сняты со стен фотографии, убраны игрушки, детская кроватка, бабушкина книга… И хочется парного молока из грубой глиняной кружки, теплого, только что из-под коровы, с пенкой из воздушных пузырьков, даже ощущаешь его вкус во рту.

Другие, те, кому был нужен дом, заняли жилище, пока тебя не было, и ты им благодарен за это: хоть что-то сохранилось. Те, кто пришел после, живы и сейчас, – они поставили на греческий алтарь свои грязные ботинки, и нет в этом кощунства: они молятся своим богам. Они развели свои огороды на месте разрушенной крепости, и теперь там, где были неприступные стены, гордо реяли знамена и трубили в рога, мирно алеют помидоры, томится виноград. Новые жильцы, правда, часто в свои дневных трудах забывали поливать некогда любимое мое мандариновое дерево, и оно подзасохло, осыпались листья. Но не срубили же, оно выросло, и теперь несколько крупных зеленых плодов висят среди увядших ветвей и силятся созреть.

Да, в Греции всё есть. И есть место Греции в моем сердце.

Утро в Греции

Утром в Греции необыкновенно нежные розовые и голубые краски неба. Оттенки – невесомые, палитра – самая изысканная, плюс эфирные облака, которые закрывают благоухающее небо от жирной черной земли. Солнце отражается в море, золотит зеркало воды, и свет бежит к берегу, попадая прямо в глаза. А навстречу небу с поверхности моря поднимаются мельчайшие капли воды, и это дымчатое покрывало тумана, едва различимое на берегу, делает греческое утро сказочным.

У горизонта смутно вырисовывается контур острова. Самого острова не разглядеть за облаками и туманом, но можно представить, что он будто стоит над водой. Дымчатый, как Авалон, остров предстал во всем пудрово-розовом величии и теперь тихо исчезает, отступая на задний план, а лучи солнца косо перечеркивают его из-за облаков. Через четверть часа острова совсем уже не видно, и только редкие солнечные блики отражаются от того места, где он был.

А облака гонятся друг за другом по небу, время от времени цепляясь хвостами за горы, останавливая свой бег, выстраиваясь в цепочки, потом опять бегут, гоняясь за кораблями. Сегодня сильный ветер, я так радуюсь ему. Он дует с моря, заряжает энергией, наводит свой порядок, наполняет паруса, шляпы и пляжные зонты, гонит море на берег, и оно тоже радуется, такое иссиня-синее, глубоко-васильковое, индигово-нежное. Белые его барашки гонятся друг за другом, соревнуясь с облаками, подражая им или просто отражаясь в небе. Временами они исчезают, зарываясь в синеву, с головой ухая ко дну, в жидкие васильки, но тут же выскакивают назад, играя в пятнашки.

Утро в Греции – это продолжение вчерашнего заката, только форте и в мажоре. Хотя случаются и пасмурные утра, когда небо струится на землю, выплакивая свои переживания в коротком и мощном ливне. Он всегда внезапно заканчивается, и небесные слезы сбегают по глинистой земле, возвращаясь обратно в море. Вода к воде.

Но сегодня утро кристально чистое, завораживающе прозрачное, как будто вымыли и море, и воздух, и дороги, и дома с черепичными крышами. И кота, что вылизывается возле кухни. Вымыли – и как следует пропылесосили.

И несется в этой чистоте воскресный звон колоколов соседней церквушки, созывая паству к молитве. И идут, отзываясь на зов, текут ручейки людей – благодарно поклониться, сказать спасибо за то, что живы, что наслаждаются каждым новым чистым днем у моря под облаками, на островках света и тепла.

После молитвы греческие семьи выходят из церкви: деды в пиджаках и галстуках, отцы в белых рубашках и брюках, женщины в длинных платьях, девочки в панамках и расшитых розовым платьицах; мальчикам позволено быть в шортах и рубашках с короткими рукавами. Взрослые принимают дары – ломоть свежеиспеченного хлеба и стаканчик вина – на дворике перед церковью. В тени под навесом стоит женщина в длинной юбке цвета сухой земли, в переднике и косынке, трогательно заботится о хлебах, заворачивая грубую черную ноздреватую их плоть в расшитое крестиком белое полотенце. Руки ее двигаются плавно, немного скованы в суставах уставшие от работы пальцы – и лучезарна приветливая улыбка; челка закрывает глаза, выбиваясь из-под косынки, когда женщина наклоняется над своими корзинками.

Здесь, на церковном дворике, начинается неторопливая беседа мужчин о сущем; отдельной стайкой чирикают женщины. Дети сосредоточенно послушны и тихо ждут от взрослых свободы.

После все выходят за ворота. Несколько шагов вдоль заборчика вокруг церкви – и вся семья – девочка с мамой, бабушка с дедушкой – уже дружно собирает выброшенные морем ракушки. Неторопливо в сандалиях с толстыми подошвами они бредут по песчаному пляжу, время от времени останавливаясь, нагибаясь и поднимая с песка добычу, хвастаясь друг перед другом находками.

Солнце входит в свои права, и семейство, напуганное наступающей жарой, неспешно удаляется. Мужчины снимают пиджаки и закатывают рукава.

После полудня с каждой минутой становится все жарче. В своем небесном горне Гефест сжигает земное греческое утро – вместе с бытом, традициями, эмоциями и страхами. Только море остается неизменным исключением, не попадая в переплавку. Так создается послеобеденный слой реальности, которая готовится к мягкому морскому вечеру, обдуваемому легким ветерком.

Когда жара спадает, жизнь возвращается постепенно и медленно, выплескивается сначала во дворы, затем, с открытием кафе и магазинчиков, перетекает на улицы. Но еще до прихода желанной вечерней прохлады ненавязчиво и исподволь наступает закат.

Закаты в Греции – это неземное суфле, чистейшая, взбитая с божественными сливками любовь. Что-то настолько нежное и невесомое, голубовато-розовых тонов, поданное изысканно и спокойно, с маревом дымки, с солеными оттенками моря и взбитыми облаками, с веточками зелени кипарисов и финиковых пальм. Только боги могут создать его и лакомиться им.

Ночь приходит быстро, со звездами, которые светят всю ночь тем, кому по силам не спать и любоваться небом.

А затем… затем опять наступает утро в Греции.

Дыхание жизни

Геракас – местечко на Закинтосе, куда мы попали совершенно случайно: просто решили купить арбуз и пойти купаться.

У мужа есть особенный талант: в любой стране мира, в любом городе, без карты, никогда ни у кого не спрашивая дорогу, он плутает, ездит кругами, путается в навигаторе, но дорога нас непременно приводит в волшебное место – на прекрасную полянку, в лесок, к милому ресторанчику, который просто так не найдешь. Однажды муж привез нас на пляж с лазорево-голубой водой, с двухметровыми волнами, сквозь которые просвечивало заходящее солнце. А из той белоснежной пены поверх волн, что мы увидели, наверное, и родилась Афродита.

В этот раз, выехав из отеля, мы повернули направо и поехали куда глаза глядят, нарезая круги и путаясь в дорожных петлях, как кот в нитках, любуясь красотой вечерних гор, сосен, кипарисов, огибая магазинчики, маленькие придорожные кафешки и рынки, на одном из которых и обзавелись искомым арбузом.

Геракас – это мыс, изгиб, край земли, место, где кончается одно и начинается другое. Вот и наша дорога: петляла-петляла – и вдруг ушла резко вниз и оборвалась, все скрылось за растущими здесь плотно деревьями. Сначала мы даже не поняли, где оказались, из-за странного на таком крошечном острове ощущения отсутствия моря, ведь оно здесь везде.

Возле парковки мы обнаружили плакат, который в красках рассказывал всем желающим о том, что мы в заповеднике, на том самом пляже, где большие морские черепахи каретты, занесенные в Красную книгу Международного союза охраны природы, оставляют свои кладки, зарывая в песок яйца, из которых потом вылупятся маленькие черепашки.

На пляж ведет деревянный пандус, а чтобы на драгоценный песок не ступала нога человека, все пространство огорожено веревочками, так как большая его часть законно принадлежит черепахам, а люди здесь в резервации: лишь узкая полоска берега у воды и пара проходов от пандуса к морю оставлены двуногим. Все кладки огорожены и подписаны с каталожной точностью и прагматичностью, как в Ленинской библиотеке.

Песок здесь очень мелкий, как дамская пудра. Откалиброванный природой, он – словно пуховая перина для новорожденных черепашек. Линия прибоя – пологая, широкая и просторная, и все тут так гармонично, просто – красота божественная, природная.

Мне безумно понравился этот пляж – в прошлой жизни я, видимо, была черепахой. Муж тут же объявил, что он тогда был охотником на черепах.

Ни одной взрослой черепахи или маленькой черепашки, к глубокому разочарованию, увидеть нам не удалось, как я ни таращила глаза, купаясь в мягких теплых волнах и вспоминая рассказы очевидцев о том, что встреча с ними всегда происходит неожиданно: просто слышишь, что рядом в воде кто-то начинает отфыркиваться.

Смотрители пляжа сказали, что вылупление должно начаться как раз с завтрашнего дня. И каким-то чутьем из прошлой своей черепашьей жизни я ощутила вдруг присутствие не рожденных еще черепашек, шевеление их в пронумерованных горках-кладках под песком.

Кроме нас на пляже еще были люди – компании с детьми, влюбленные парочки, молодые и старики, все они шумели, бегали, перекрикивались, брызгались, производя шум, который отвлекает и мешает слиться с природой. Когда же в восемь часов вечера всех двуногих попросили со своим скарбом и мусором убраться с берега – пляж закрывался, тогда красоту этого места я почувствовала всей кожей с новой силой. Солнце, заходящее за пригорки на соседних островках, нежно заливало своим прощальным светом эту естественную, созданную природой детскую. Длинные неторопливые волны мерно и деловито набегали и своей мягкой размеренностью убаюкивали берег, словно качали люльку со спящим младенцем и ласкали его слух колыбельной. В этот момент мне показалось, что кладки, спрятанные мамами-черепахами, огороженные и подписанные волонтерами заповедника, оставленные без навязчивого внимания посетителей, будто начинали дышать и шевелиться, оживая. Это невидимое глазу дыхание жизни, готовность родиться может почувствовать только уже некогда носившая ребенка женщина.

Вылупившись глубоко в песке, маленькие черепашки чувствуют и помнят стихию воды, выкарабкиваются, выбиваясь из сил, и инстинктивно стремятся укрыться в ее безопасной глубине. Не все доберутся до воды, не все вырастут, не все достигнут зрелости, преодолев опасности, но те, кому суждено стать мамами, те выживут, повинуясь воле судьбы, – и вернутся сюда, шестым чувством в волнах отыскав дорогу, выползут на берег, разроют ластами пудровый песок, отложат яйца, зароют кладку и уйдут, предоставив природе делать своей дело – вынашивать и укачивать новых малышей. И воздух будет гудеть над каждой кладкой, сплетая в ткань нити новой жизни, – и род черепах продолжит жизнь на Земле.

Ольга

Она уходит на доске с парусом в закат, а на носу доски сидит маленькая беленькая кудрявая дворняжка. Ольга подбирает всех бездомных собак, лечит, подкармливает и отпускает, но эта не захотела уходить. Теперь она тоже ходит с Ольгой в море.

Одну кавказскую овчарку, привязанную к будке коротким поводком за строгий ошейник, оставленную умирать, Ольга, тайком перебираясь через забор в чужой двор, кормила, снимала со «строгача», гуляла с ней по городу и возвращала обратно. Ну а «хозяева» собаки каждое утро удивлялись, что их пес еще жив.

Ольга – тренер детской школы серфинга в Анапе. У Ольги красивая фигура, сильные руки, непростой характер, мягкий подход к детям, необыкновенная любовь к жизни, к спорту и к морю – все для того, чтобы вырастить будущих чемпионов. Если благоприятен ветер и не мешает погода, если ученику интересно – тренировка будет длиться часами. Я знаю, я сама Ольгина ученица.

Еще лет десять назад Ольга тренировала моих Полину и Степу, а сейчас пришла очередь Толи. У нас есть еще в запасе Олег. Мы с Олегом на берегу ждем Олю и Толю, как раньше с Толиком ждали Полину и Степу. Мы ждем их возращения из моря, словно семья рыбака. А море не отпускает их – постоянно меняет цвет, манит кажущимся спокойствием, играет, исподтишка переворачивая волной доску, обдает холодными брызгами, пугает промелькнувшей под бортом огромной рыбиной и – пленяет: берег? зачем вам берег?..

Мы переложили уже все найденные в море камушки на берег и обратно, поспали, поели, сходили за мороженым для всех, съели всё его сами, потому что оно растаяло, загорели до черноты. И лишь когда солнце из зенита свалилось к горизонту, наши серферы пришвартовались.

В санатории уже закончился ужин, но поесть можно и позже, ведь общение с морем интереснее, чем унылая трапеза в душной столовке. Мокрая челка на серых глазах Толи. Доску вытащить на берег, снять парус, отнести в ангар и повесить сушиться, снять гидрокостюм, тапки, опреснить, повесить, вытереться и переодеться… В каждом движении – удовлетворение от выполненного дела, превозмогания себя. Сейчас можно сесть на скамейку и отдышаться, глядя на море, вспомнить урок, расслабить усталые мышцы, выпить пресной воды.

Пока Толик жадно пьет воду, Олег носится вокруг, визжит, теребит собаку.

– Оля, как твоя шея? – (Она ее вчера подвернула.)

– Не могу головой двинуть.

– Я взяла тебе телефон массажистки. Она хорошая, позвони ей.

– Я им не верю. Как ты узнала, что она хорошая?

– Она делает массаж мне вот так, как остеопат…

– Если так, давай телефон… Зачем ты приезжаешь в Анапу, Наташа? Ради нас?

– Нет. Здесь просто есть все то, что мне нравится. Сразу и всё вместе.