Loe raamatut: «Ольга и Алексей»

Часть 1

Глава 1

Тот, кто считает, что жизнь в деревне однообразна и малопримечательна, конечно, будет прав. Из-за ограниченного круга общения, медленного течения времени и отсутствия грандиозных событий в жизни, деревенское общество невосприимчиво к нововведениям, а любые кардинальные изменения вокруг считает неподобающими и всеми силами старается сохранить многовековой патриархальный уклад жизни. Если какой-либо человек проезжает в карете или добротной коляске мимо деревни, то глядя на сгорбившихся крестьян в полях или видя чумазых босоногих детей, сморщит нос и поспешит отвести взгляд, молясь, чтобы поездка по пыльной ухабистой дороге скорее закончилась. Но если кому-то придётся остановиться на постоялом дворе или приехать в гости к двоюродной тётушке на месяц, а то и другой, то он, вот уже, глядишь, вольно дышит свежим воздухом, стоя на крыльце небольшого дома, слушает пение птиц и произносит: “Как в деревне хорошо-то!”

А ежели приходится остаться в какой-нибудь деревеньке на более долгое время, на полгода или даже год, то тут уж ему открываются с другой стороны все незамысловатые события, он становится восприимчив к малейшему колебанию размеренности в своём новом быте и жизни, а также становятся заметны все менее важные происшествия, а уж дело, из ряда вон выходящее, и вовсе влияет на жизнь каждого в провинции, подтачивая любопытство и давая пищу для всевозможных фантазий и домыслов.

Подобное случалось и в деревне Ручьи, что находится неблизко к Петербургу и далеко от Москвы. Приезжему ненадолго незнакомцу всё там казалось таким размеренным и даже где-то унылым, а люди – скучными и непритязательными, что он спешил уехать восвояси или двинуться дальше по своему делу. Большие поместья местных предводителей дворянства Вересовых и Рубцовых ничем не были достойны внимания – хозяева не устраивали балов и званых обедов, не собирали многочисленных гостей на псовую охоту и не разбивали парки перед усадьбами. Но за этими тихими и молчаливыми фасадами крылась трагедия, которая в своё время взбудоражила деревеньку, да и не только её. Она повлияла на многие судьбы, перевернула всё вверх дном, и понадобилось много времени, чтобы здешняя жизнь вошла в прежнее русло, хотя для этих двух семей данное стало почти невозможным. Но обо всём по порядку.

В 1640 годах в глухую деревеньку Ручьи приехали два брата Иван и Егор. Московский князь за хорошую службу даровал им дворянство и земли, правда, в ста верстах от столицы, но зато молодые люди могли себя чувствовать там вольготно и не от кого не зависели. Они огляделись и радостно потёрли руки – на новой земле было полно лесов, а в них дичи, полноводная река с именем Ручей (когда-то это был всего лишь ручеёк, со временем превратившийся в реку глубиной до трёх метров, а название так и осталось), а весной, во время полноводья, когда со всех окрестных холмов сбегали мелкие и большие ручейки, она разливалась так, что затопляла все окрестные луга и пастбища, рыбу можно было ловить просто руками, она часто заплывала на луга и потом болталась там в траве. Местные только такую рыбалку и знали.

Иван построил свою усадьбу на левом берегу Ручья и назвал её “Быстрый ручей”, с его стороны было больше холмов и заливных лугов, а Егор обосновался на правом берегу, и его усадьба стала называться “Буйный ручей”, потому что на его стороне был только один ручеёк, но в половодье очень шумный, “говорливый”, он имел даже своё имя “Певун”. Так образовались две деревеньки, очень похожие поначалу, был построен добротный мост из брёвен через реку, по которому то и дело сновали мальчишки – посыльные, доставляя послания то одному, то второму брату. Так как названия были похожи, то деревни часто путали, письма для Егора адресовали Ивану, и наоборот. Всех эта путаница ужасно раздражала, но местные ничего поделать не могли, а Егор предложил брату переименовать свою усадьбу, но тот, конечно, отказался, и предложил ему то же самое.

Братья занимались сплавом леса по реке, пушниной, разведением лошадей; затем вокруг местных земель стали оседать другие помещики, строился Петербург, развивались дороги. В общем, местность менялась, семьи Ивана и Егора то богатели, то разорялись, но потомки всё же сумели сохранить свои имения почти такими же, какими они были при их предках, а их влияние в этой местности оставалось огромным.

В 1823 году имением Быстрый ручей заправлял Вересов Николай Ильич, высокий, с густой светлой бородой, ему было уже около шестидесяти лет, но он ещё не утратил блеск в глазах и весёлый нрав. После войны с Наполеном он чуть не разорился, удумав отпустить половину своих мужиков в ополчение, откуда многие не вернулись. Не все хотели отдавать долг Родине, а воспользовавшись возможностью и почуяв сладкий вкус к свободе, просто сбежали от своего барина, кто куда. Но у Вересова ни времени, ни сил подавать на них в розыск уже не было, требовалось скорее восстановить хозяйство и наладить мирную жизнь. Двухэтажный деревянный дом восемнадцатого века старались поддерживать в хорошем состоянии, недавно его покрасили краской голубого мягкого цвета, обновили небольшую террасу, а также четыре колонны, поддерживающие треугольный портик над крыльцом.

Пелагея Ивановна Вересова была уже полновата и не снимала кружевного чепца, читала только с лорнетом и не любила вставать с кресла по пустякам. Она могла провести в своём любимом кресле с ужасной цветочной обивкой всё время до обеда, ей подавали туда чай, и она даже писала так письма, ведь ей специально приносили к креслу письменный стол. После обеда она возвращалась в своё кресло и уже до вечера не покидала его. Но так было не всегда. В молодости она была подвижной и активной, её любили за живой характер, но замужество внесло свои коррективы, хлопоты о хозяйстве расстраивали её нервы, а долгое ожидание первого ребёнка принесло волнения и печали. После войны она, словно желая принести в дом спокойствие и стабильность, водрузила себя в кресло и оттуда вела свои домашние дела.

Только через пять лет после замужества она родила дочь – Юлию, которую ласково называла на французский манер Жюли. Отец сначала сетовал, что первенец – не сын, но затем, посчитав, что они ещё способны нарожать много детей, тем более, что у его соседа – родственника Павла Петровича Рубцова ещё не было наследников, быстро оттаял и стал проявлять несвойственную отцам заботу о дочери. Девочке оказывали повышенное внимание, умилялись даже самым пустячным её успехам, которые возводили в ранг невиданных и неординарных. Её поголовно считали самой красивой девочкой в Ручьях, не потому что она была таковою, а потому лишь только, что её мать внушила всем и себе подобную мысль. Дочь была очень похожа на мать – светлые волосы, островатое личико и нос с небольшой горбинкой, который портил бы всё впечатление о ней, если бы не живые блестящие глаза и звонкий смех. Мать Пелагеи Ивановны никогда не любила по-настоящему свою дочь, считала её некрасивой и выставляла примером всегда её сестёр, видимо, поэтому она так ратовала за то, чтобы её Жюли признали красавицей.

Через три года у Вересовых родилась вторая дочь Ольга, но внимания ей уделялось меньше, чем старшей, потому что и ту ещё почитали очень маленькой и уязвимой. А вот Ольга и была настоящей красавицей, и пока она росла, все шептались об её изящности, густых волосах и идеальных пропорциях лица, не смея вслух и громко высказывать своё мнение. Мать, конечно, любила её тоже, но никогда не превозносила её таланты и успехи, считая, что она и так займёт достойное место в жизни без каких-либо усилий.

Шло время, а жена Николая Ильича не спешила подарить ему сына, и вообще, не намеревалась больше рожать, почитая своё здоровье слишком слабым для этого тяжёлого бремени. Он поначалу пытался настоять, что семье требуется наследник, ведь у Рубцова к этому времени был уже сын Алексей, а затем появилась и дочь Елена, но Пелагею Ивановну было уже ничем не переубедить, и супруги даже долго не разговаривали из-за разногласий в этом вопросе.

Как-то жена сказала мужу:

– Посмотрите на Жюли, Николай Ильич. Зачем вам сын? Она так умна, так начитанна, что заменит вам десятерых сыновей!

Он смотрел на стройный силуэт Юлии, читающей у окна, потом переводил взгляд на Ольгу, этого кудрявого маленького ангела, которая возилась с куклами на диване, и понимал, что не променял бы своих дочек ни на какого сына, тем более что многие из них становились шалопаями и бестолково распоряжались наследством родителей.

Она, бывало, повторяла:

– Так, что же, Николай Ильич, если Бог не даровал нам сына? Мы так обеспечим наших дочек, что все соседи обзавидуются! Приданое Юлии будет таким большим, что все языки проглотят! К тому же, она первая выйдет замуж, ведь она старше Елены Рубцовой на шесть лет.

Её муж обыкновенно молчал, не желая доверять ей свои сомнения в том, что приданое его дочек может когда-то стать таким, каким пожелает их мать. Он вообще старался не обсуждать с ней денежные вопросы, оставляя её в неведении относительно их положения, ведь если бы она узнала… Она стала бы требовать немедленного разрешения их финансовых проблем, которое он не мог осуществить. “Вы понимаете, что мы это должны сделать ради Жюли? Только для Жюли я стараюсь, мне самой уже ничего не нужно…”, – так она часто говорила, когда намеревалась требовать от отца семейства увеличить расходы на содержание старшей дочери или купить для её бального платья очень дорогой шёлк или батист.

Кстати, родственники соперничали не только по поводу детей, но и насчёт всего остального: если у Николая Ильича, который был беднее своего соседа, появлялась новая лошадь, то и Рубцову требовалось то же самое, если у дочки Рубцовых замечали новую шляпку или платье из дорогой ткани, то Пелагея Ивановна требовала от мужа того же для своих дочек, но чаще всего для Юлии.

Мать заставляла Юлию много читать, у неё были прекрасные учителя, и если она чего-то желала, то всё исполнялось. Но она во многом завидовала младшей сестре: та бегала наперегонки с дворовыми девчонками, ходила, куда хотела и дружила, с кем хотела. Ей же запрещали много смеяться, неустанно занимались её образованием, считая, что она должна быть примером для других, и запрещали общаться с менее родовитыми соседками. Она много времени проводила в отцовской библиотеке, кроме художественной литературы, там были и старинные серьёзные издания, хорошо сохранившиеся ещё с давних времён, она погружалась в философские и религиозные размышления, отвлекаясь от домашних забот и неустанного надзора матери. Пока душу Юлии всячески совершенствовали, на Ольгу почти не обращали внимания, здоровье у неё было крепкое, характер живой, за её образованием не следили так пристально, и она до определённого возраста оставалась легкомысленной и ветренной. Юлию она почитала идеалом, как её наставляла мать, и во всём старалась ей подражать, пока не поняла, что спокойствие ей совсем чуждо, а чтение – очень скучное занятие. Благо, на неё никто не обращал внимания, и она могла целыми днями находиться на улице.

В усадьбе Рубцовых было всё по-другому: они не нуждались в деньгах, во время войны хозяин как-то даже сумел нажиться, и родители баловали детей. Дом Рубцовых можно было назвать образцом искусного архитектора, а его хозяев счастливцами. Двухэтажное здание, покрытое жёлтым облицовочным камнем, выделялось на фоне зелёных деревьев и представляло в купе с ними очень живописную картину. Невысокое крыльцо вело к парадному входу, крышу которого поддерживали четыре круглые колонны. На этой же крыше был невысокий бортик и дверь, образовывался такого рода балкон, где можно было наслаждаться видом в хорошую погоду, или пить чай. Выше была устроена мансарда с двумя маленькими окнами, а всего по фасаду разместилось шесть окон, по три с каждой стороны от парадного входа, во всём этом архитектурном творении виднелась гармония и вкус. Своих соседей Рубцовы почитали транжирами и тайно посмеивались над ними, что, дескать, Вересовы стараются во всём им подражать.

Жена Павла Петровича Марья Ефимовна, дородная и черноволосая, часто говорила:

– Надо же, они опять сшили Юлии новое платье к лету. Виданое ли дело, так тратиться, когда у самих нет приличного выезда¹?

Она цокала языком, но в глазах её плескался злорадный огонёк. Она любила перебраться в коляске по мосту через реку и прокатиться мимо окон усадьбы Вересовых, чем вызывала зависть и неистовое волнение у супруги хозяина.

– Вот посмотрите! Посмотрите! – призывала она мужа к окну, а сама даже привставала с кресла. – Опять она здесь! Да разве можно столько кататься в открытой коляске! Она уже и немолода, а всё туда же! Вот если бы у нас была такая хорошая коляска, мы бы тоже с девочками непременно прокатились бы возле Буйного! (так кратко называли соседскую усадьбу)

После этих слов она грозно глядела на мужа, а он только вздыхал, утыкаясь в газету, и не желая поднимать болезненную тему.

Юлия обыкновенно равнодушно относилась к этому происшествию:

– Должно быть, она хотела продемонстрировать свою новую шляпу. Я слышала, что сейчас это последняя мода в Петербурге…

Её мать чуть не задохнулась от возмущения, но затем нашла в себе силы сказать, что это безрассудство и лишняя трата денег – в её-то возрасте так гоняться за модой!

У Рубцовой было прекрасное зрение, и она разглядела недовольное лицо своей соседки через открытое окно, и, пряча на лице улыбку, а в душе удовлетворение от досады Вересовой, отправлялась домой. Там её ждал любимый сын Алексей, высокий, светловолосый и голубоглазый, он обещал в будущем стать красавцем и любимцем общества. Хоть он и не походил на свою мать, она обожала его. Она была жгучей брюнеткой с черными глазами и смоляными бровями, в ней присутствовала восточная кровь, а сын удался в породу своего отца – западных славян. Павел Петрович был ярким представителем своего рода – светлая борода, длиннее и пышнее, чем у Вересова, глаза – умные и хитрые, высокий лоб обрамляли густые, почти не подёрнутые сединой, волосы. Он был похож на старца из сказок или легенд, которые рассказывала бабушка маленькому Алёше. Видимо, от неё-то он и научился судить обо всём, только сообразуясь с собственными чувствами и не умея разделить с родителями презрения к Вересовым.

Мать Павла Петровича была набожной, доброй и кроткой женщиной, и пыталась призвать родных примириться с соседями, но на неё только махали рукой. Она говорила, что так кичиться богатством – грех, надобно им избавиться от гордыни и спеси, предрекала всевозможные наказания на их головы за тщеславие и жадность, но её никто не слушал, кроме внука. Он прятался у неё в комнате от материнского обожания, ведь бабушка любила его просто так, а не за то, что “он такой красивый и станет в будущем кем-то очень важным”. Она говорила “мой Алёшенька”, гладила его по голове, и он часто засыпал у неё в кровати, слушая разные красивые и поучительные истории.

– В тебе, Алёшенька, соединилось всё хорошее, что было в нашем роду. Лучшего хозяина поместья и не сыскать будет. Только ты учись хорошо и впитывай полезные знания, а не худые и ядовитые, – часто говорила она мальчику.

Она также любила и внучку и пыталась её приучить к чему-то хорошему, но Елена росла высокомерной, горделивой и избалованной, предпочитая проводить время с матерью, которая с удовольствием выбирала ей новые наряды и причёски. Мать говорила, что она обязательно выйдет замуж только за графа, и девочка уже в детстве представляла себе большую карету с шестёркой лошадей, которая везёт её по Петербургу в собственный дворец.

Когда бабушка скончалась, Алёше было десять лет, и он очень тосковал, но в семье не обращали внимания на его горе, пытаясь развлечь его всякими увеселениями. Как-то, через пару недель после похорон, отец застал его плачущим в углу комнаты и недовольно поморщился.

– Встань, Алексей, и утри слёзы, – мальчик послушно поднялся. – Ты уже слишком большой, чтобы слёзы лить, твоё горе не стоит этого, мы все когда-нибудь уйдём на небеса. Отставь эти сантименты, сейчас тебе следует больше времени уделять учёбе, а не сидеть в одиночестве в комнате. Только прилежно учась, ты сможешь стать образованным и достойным представителем нашей фамилии, тебе откроются такие высоты, о которых другие и мечтать не смеют. Даже Елена не проронила ни слезинки и уже вовсю занимается рисованием, а ты, мужчина, всё ещё роняешь слёзы!

Он грозно глядел на сына, а тот стоял с опущенной головой, боясь увидеть презрение в глазах отца. Так Алексей научился скрывать от родных свои настоящие эмоции, спрятал на замок своё сердце и уж никому не позволял заглянуть в него, он стал сфинксом, загадкой, которую многие пытались разгадать и не смогли.

Глава 2

Однажды весной, когда уже сошёл снег, Марья Ефимовна вдруг сказала мужу за чаем:

– Интересно получается, у Вересовых земли больше, чем у нас а доходов меньше. То ли они скрывают своё истинное положение и прибедняются, то ли не по уму используют свои земли. Вот если бы у нас было столько десятины, мы бы так развернулись!

Тут и пришла в голову Павлу Петровичу мысль, о которой он раньше и не думал, но при этом разговоре всплыло в него в памяти одно обстоятельство. Ещё давно отец говорил ему, что на том берегу реки когда-то их семья пасла коров, а потом почему-то эта земля перешла к их соседям. Молодой Павел тогда не заинтересовался этим вопросом, а теперь вот ходил по кабинету и чесал бороду, обдумывая этот вопрос. Петров луг, названный в честь церкви Святого Петра, когда-то стоявшей там, а потом сгоревшей, изобиловал разнотравьем и был лакомым куском для любого помещика, а уж Рубцову, который видел выгоду всегда и во всём, и вовсе теперь был интересен как никогда. Поэтому он собрался и поехал к соседу.

– Помилуйте, Павел Петрович! Из покон веков наши земли находятся на левом берегу, а ваши на правом. Так было, и так есть! Я никогда не слышал, что ваша семья когда-то пасла коров на наших лугах!

Вересов так искренне удивлялся, так наивно блестели его глаза, что Рубцов только задумчиво покусал губы и почесал бороду, да и отбыл восвояси.

– Он не слышал! Старый дурак! – возмущалась дома Марья Ефимовна. – А вы спросили у него про бумаги? Спросили? Я уверена, что нет у него никаких бумаг на эту землю!

Её муж принял её слова к сведению и на следующий день снова отправился к родственнику. Тот уже был настроен менее любезно и старался скрывать раздражение.

– Да какие бумаги! Мы всегда владели этими землями! Да что я вам говорю, вы сами всё знаете. Прошу вас, больше не досаждать мне этими глупостями, – и указал на дверь своему дражайшему родственнику, отчего тот возмущенно схватил шляпу и чеканным шагом вышел из дому.

Николай Ильич имел неосторожность задеть небезызвестную гордость Рубцова, и, придя домой, тот уже всерьёз взялся за дело, тем более что рядом была жена – добрая советчица и подстрекательница. Неделю он перебирал бумаги в кабинете, пытаясь найти хоть какие-то свидетельства о том, что когда-то их коровы паслись на Петровом лугу, но в душе знал, что это бесполезное занятие, ибо все бумаги были давно уже в полном порядке. Он принялся за чердак, но и в старых сундуках не нашёл ничего интересного.

Вскоре он снова приехал к Вересову, настаивал, уговаривал его поискать бумаги на эту собственность, и в итоге тот согласился, более для того, чтобы избавиться от этой докуки, нежели оттого, что испугался Рубцова. Николай Ильич был уверен, что эти бумаги где-то есть, искал их сначала небрежно, потом всё более тщательно, с каждым днём с горечью убеждаясь, что надежда их найти постепенно исчезает. А когда и вовсе понял, что таковых нет, устало уселся в кресло в своём кабинете и прикрыл глаза. Как теперь доказать этому Рубцову свою правоту? Привязался, как репейник!

Вскоре означенный персонаж не заставил себя ждать и явился за подтверждением. Николай Ильич принялся снова заверять его, что Петров луг принадлежит ему, что у Рубцова нет оснований претендовать на эту землю. А бумаги… Ну, потерялись где-то во время войны. Смутное было время… До бумаг ли всяких было, когда требовалось хозяйство поднимать?

– Стало быть, Николай Ильич, Петров луг ничей? – Рубцов хитро прищурился. – Так и что же вы чужую землю занимаете? Уж довольно пользовались ею, дайте теперь и другим волю употребить её по своему усмотрению.

Его собеседник рассмеялся:

– Позвольте, но как? Это моя земля, вы к ней никаким боком! У вас своей земли достаточно, сдалась вам ещё и эта!

– Позвольте, но не вам решать, достаточно у меня земли, или нет! – возмутился Рубцов, и его лицо покраснело. – Может, как раз этой и не хватает! Вы – неумелый хозяин, мне бы ваши земли, я бы так поднял хозяйство, что любой бы позавидовал! А вы пользуетесь только половиной…

Тут вскипел и всегда спокойный Вересов, пытаясь отбить атаки своего противника, который продолжал настаивать на своём. Они ругались очень долго, приводя аргументы в свою пользу, каждый из них, вероятно, был в чём-то прав, но никто, конечно, не хотел уступать.

Для Вересова этот луг был очень важен, он там пас лошадей, которых осенью собирался продать, чтобы увеличить приданое Юлии. Её собирались выдать замуж за Александра Липьева из Васильевки, соседней деревни. Его семья была вдове богаче Вересовых и даже Рубцовых, такой брак был бы большой удачей для семьи, а уж как радовалась мать семейства и не передать словами! Юлия тоже не осталась в накладе. Молодые любили друг друга, они год ждали этой свадьбы, ведь родители жениха сначала не хотели брать в невестки дочь почти разорившегося дворянина, но познакомившись с Вересовыми и узнав, что Юлия умна и образована, а её характер как нельзя лучше подходит их сыну, они согласились на брак с единственным условием – увеличить вдвое приданое. Николай Ильич старался, как мог, и вот к осени он уже планировал собрать необходимую сумму и выдать-таки любимую дочь замуж. Нет, отдать Петров луг он точно не мог, пусть Рубцов занимается своими землями!

В итоге, Павел Петрович, красный, с надутыми венами на шее, выскочил из усадьбы, сел в коляску и когда приехал к себе, вскоре слёг с сердечным приступом.

– Ах, он негодяй! Он у меня ещё споёт! – шептала со злостью Марья Ефимовна, натирая виски уксусом своему мужу. – Вот и открылась сущность этой семейки – жадность и высокомерие правят ими!

Её чёрные глаза зло блестели, а изо рта сыпались различные проклятия и ругательства в сторону своих соседей.

Вересов тоже слёг, у него участился пульс, дыхание было затруднено, и его жена даже поднялась с кресла, чтобы ухаживать за ним.

– Как же так, Полюшка? – тихо вопрошал он свою жену. – За что? Мы же родственники, почему же они такие жадные?

Он морщился и отворачивался к стене, а жена только вздыхала, гладя его по спине.

Когда этот ураган миновал Ручьи, все будто бы успокоились, хотя молва теперь разносила по округе, что Рубцовы и Вересовы вовсе перестали общаться и вести хоть какие-то дела. Когда встречаются на дороге, то не кланяются друг другу, а стараются разминуться побыстрей, говорят теперь друг о друге только с презрением “эти люди”, и даже крестьянам запрещено теперь ходить на праздники из Буйного в Быстрый.

Наступило лето, и молодёжь стала собираться на пикники и дальние прогулки верхом, пешком и на лодке по реке. В Ручьях обозначилось молодое общество, и Юлия с Александром стали заводилами и предводителями всех юных страждущих развлечений и увеселений. Когда девушке исполнилось девятнадцать лет, она могла спокойно гулять, сколько вздумается, мать больше не настаивала на её обучении и нахождении дома, ведь она уже невеста! Они с Сашей были красивой парой, он на три года старше её, на них все смотрели с восхищением и предрекали им счастливую жизнь и красивых детей.

С ними всегда ещё было несколько юношей и девушек из окрестных деревень, или приехавших из города на отдых, среди них и восемнадцатилетний Алексей Рубцов, который только что окончил Петербургский университет и приехал домой после экзаменов. Не смотря на вражду их семей, его всегда с радостью принимали в компанию, ибо он никогда не выказывал презрения Вересовым, всегда кланялся родителям и здоровался с дочерями. Его ценили за ум, начитанность, он мог наизусть декламировать стихи, немного сочинял сам, был спокойным и рассудительным. Он отлично ездил верхом, и они с Липьевым любили соревноваться в скачках или в гребле на лодках.

В этой же компании теперь всегда была и Ольга Вересова, ей исполнилось шестнадцать, и она из бойкого подростка превратилась в приятную девушку. Возраст позволял ей уже сопровождать старшую сестру, участвовать в танцах и выходить в свет. Хоть она и приобрела некоторые манеры, воспитание её улучшилось, она осталась малообразованной, любила активные игры, много смеялась и была открытой и щедрой. Как-то так случилось, что Алексей обратил на неё своё внимание, и она из милой маленькой собеседницы, готовой говорить обо всём на свете и слушать его с огромным рвением, превратилась в прекрасную нимфу, о которой он стал часто грезить во сне, и при виде которой его сердце начинало биться сильнее. Он видел все её недостатки, но и поражало его многое: её открытое сердце, в которое она пускала всех, каждого любила по-своему и каждый был её другом, ей было всё равно на положение в обществе, если человек ей нравился и интересовал её, она уже ни за что не могла отказаться от него, с ней легко можно было сойтись и трудно отдалиться от неё.

Он советовал ей книги, которые считал необходимыми для прочтения, обсуждал с ней прочитанное, и о чудо! ей стало нравиться чтение! Он так красиво, громким поставленным голосом читал стихи, что она загорелась прочитать всю поэзию в библиотеке отца, хотя, конечно, этого не исполнила. Но всё же её познания в литературе теперь стали намного обширнее, чем полгода назад, она чувствовала, что обучаться – это удовольствие, если у тебя приятный наставник с голубыми глазами. Она ничего не знала о любви, и если рядом кто-то произносил это слово, то Ольга считала, что оно может относиться только к её сестре, а к себе она не применяла такого понятия. Она не задумывалась о том, важно ли для неё это чувство, или нет. Ей, несомненно, нравился Алексей, она только его слушалась беспрекословно, и если бы он велел ей вдруг остричь волосы или пройтись босиком, она бы тут же это исполнила! Так она и сказала сестре, не тая никакой подоплёки в своих словах, та же только улыбнулась, давно уж заметив, что Рубцов с нежностью и лаской поглядывает на её сестру. Ольга, конечно, ни о чём не догадывалась, порхая бабочкой над полями и ручьями и почитая себя самым счастливым человеком на этой земле. Она была легкомысленна, а мысли её воздушны, она не задумывалась о будущем, прошлое её не интересовало, а только настоящий момент, где она – Оля Вересова была окружена друзьями и любовью родных, ей был важен. Алексей видел в ней нечто большее, чем беззаботную особу, при правильном воспитании и взрослении она обещала стать очень интересной девушкой, с живыми глазами и острым подбородком.

Как – то, когда они прогуливались вчетвером по берёзовой рощице, и пора была уже девушкам возвращаться домой, Юлия с Александром ушли вперёд, о чём-то тихо беседуя, и Алексей, поняв, что они бы хотели остаться наедине, замедлил шаг, чем удивил свою спутницу.

– Давайте пойдём по этой тропинке, там растут чудесные цветы, – сказал он Ольге и попытался утянуть её в другую сторону. Она покорилась, не понимая своей невинной душою, почему они не могут пойти с теми двумя, они раньше ходили все вместе, что же изменилось сейчас?

Но она быстро оставила мысли о сестре, ведь её спутник спрашивал у неё, что она прочитала, и что ей понравилось. Она с живостью стала рассказывать ему о Жуковском, её глаза необыкновенно блестели, щёки слегка зарумянились, а волосы выбились из-под шляпки. Он залюбовался ею, почти не слушая её быструю речь, и она смутилась, заметив его взгляд. Кажется, они впервые остались наедине. В её голове закрутились мысли о том, что же положено сказать в этой ситуации. Она покраснела ещё больше, не найдя в глубинах памяти правила этикета на этот случай. Её сердце замерло, когда он наклонился и поцеловал её.

Она с ужасом посмотрела на него:

– Что это вы сделали? Зачем?

– Простите… Я не должен был… Я не подумал…

Теперь уже он был красным, как рак, и прятал глаза, но вскинул голову, когда она, подхватив подол платья, побежала по полю напрямик к дому. Через несколько минут она была уже у крыльца и птицей метнулась по ступеням, столкнувшись у дверей с сестрой, которая как раз вышла, чтобы узнать о ней.

Учащённое дыхание и волнение Ольги удивило её, она усадила её на стул на открытой веранде, где обыкновенно в хорошую погоду вся семья любила пить чай. Ольга уже успокоилась, поняла, что случилось и, посчитав себя достаточно взрослой, сказала сестре:

– Я теперь знаю, что делают юноша и девушка наедине.

– И что же? – спросила Юлия, чувствуя, как загораются её щеки.

– Целуются! – засмеялась Ольга, вскочила и побежала в дом, чем немало удивила свою сестру.

Ольга кружилась по комнате, не понимая, да и не задаваясь вопросом, что с ней происходит. Она чувствовала себя окрылённой и поняла, что случившееся с ней, было очень замечательно.

Но на следующий день, увидев Алексея издалека, Ольга так смутилась, что решила повернуть обратно и объявила сестре, что на пикник не пойдёт! Она так и сделала, и быстро пошла по направлению к дому, оставив Юлию объяснять её внезапное бегство. Алексей выглядел, как ни в чём не бывало, был спокоен и ни чем не выдавал своего волнения. Юлия внимательно следила за ним, она уже поняла, что было вчера между ними, но ничего пока не хотела предпринимать, доверяя его порядочности, а вот свою сестру хотела взять под своё наблюдение. Надо будет с ней серьёзно поговорить!

Ольга ещё несколько дней избегала Алексея, пока, наконец, ей не надоело одиночество, и она встретилась со всей компанией, и, поборов смущение и стыд, взглянула в его глаза. И больше уже ничего не видела. С этого момента они стали единым целым, и все негласно считали их парой, но вслух об этом говорить не спешили, ибо боялись разгневать их родителей. Юлия не знала, как реагировать на их союз, нужно ли сказать отцу, и решила пока обождать, ведь они ничего предосудительного не делали, к тому же, Алексей должен был осенью уехать в Петербург и поступить на службу, вероятно, после этого их симпатия друг к другу и закончится.