Loe raamatut: «Русский диссонанс. От Топорова и Уэльбека до Робины Куртин: беседы и прочтения, эссе, статьи, рецензии, интервью-рокировки, фишки»

Топорову, до востребования

* * *

© Наталья Рубанова, 2023

© ООО «Издательство К. Тублина», 2023

© А. Веселов, оформление, 2023

Наталья Рубанова
Russian dissonance à la present continuous

Я не либерал, не консерватор, не постепеновец, не монах, не индифферентист.

Чехов

В предисловии к билингве «Letters to Robot Werther / Зашибись!»¹ переводчица определила тип моего письма как Russian Dissonance, он же русский диссонанс. Ювелирная работа американки, которую, как и меня, славянку, интересует музыка слова (в частности, одновременное звучание в тексте «несозвучных» тонов / смыслов или кластеров / суждений), а также возможность перевода «непереводимого» с русского на английский, заслуживает, особенно ныне, пресловутого отдельного исследования²: но здесь и сейчас о другом.

В сборник «Русский Диссонанс», куда вошли мои избранные интервью и беседы с медиа- и просто персонами, эссе, статьи, рецензии и фишки разноформатных зим и лет, представляет собой именно это нарушение гармонии. Совмещение не совмещаемого. Тритон. Сожительство под одним корешком-одеялом полярных человекопространств, эстетических и порой этических – «на всякий роток не накинешь платок» – координат. Те самые параллельные прямые, которые, по законам начертательной геометрии, пересекаются лишь в бесконечно удаленной точке, здесь и сейчас странным образом совпали.

По иронии судьбы (Е2-ль-Е4 поймешь, для чего) автору этих строк довелось общаться с самыми «несозвучными», несоприродными друг другу персонажами (еще тот русский диссонанс), а также публиковать тексты о литераторах, которые при встрече предпочтут кивнуть стене, нежели коллеге-sorry-по-цеху, и будут как правы – так и левы. Именно поэтому в книгу вошли далеко не все записанные за много лет моей работы в литературной журналистике диалоги (второй том «Русского диссонанса», возможно, не за горами). Кое-что намеренно исключено из сборника, ибо бессмысленно и странно было б транслировать ныне позиции экс-интервьюируемых «с особенностями этического развития»; ну а о ком-то я просто забыла.

Впрочем, где тот «цех» и та «стена»? И что может быть общего у Нарбиковой – с Яхиной? У Токаревой – с Топоровым? У Витухновской – с Камбуровой? Как писать про Лунгина, Урмаса Отта, Уэльбека, Кормильцева, etc., – и Кураева с досточтимой Робиной Куртин? Меж тем наша беседа с этой уникальной личностью замыкает первый блок сего томика, но размыкает ваше сознание, – и потому читайте книгу с конца первой части. После общения с буддийской монахиней, прошедшей огонь-воду-и-медные-трубы, задавать кому-либо вопросы представляется нелепым и, пожалуй, смешным.

Во втором разделе книги живет своей жизнью избранная эссеистика (есть и индийский trip, хотя травелоги – не мой конек: обычно не описываю частное пространство путешествий), а также как классические, так и в чем-то радикальные критические статьи + рецензии на книги, в свое время показавшиеся достойными внимания: в том числе мои точечные отзывы на тексты одного из далеких уже «Нацбестов», который довелось жюрить с легкой руки В. Л. Топорова.

В третьем кластере интервьюер меняется местами с пресловутыми предыдущими ораторами: теперь уж сама Рубанова отвечает на вопросы тех, кому сколько-то любопытно то, что делает в литературе-да-около как она сама, так и соприродные ей писатели-и-другие-тоже-приматы.

Ну и «фишки», на посошок: для имеющих уши – ведь когда-то на самом деле жили-были король с королевой, ну а читать нельзя запретить.

Н. Р.

Часть I
Беседы и прочтения
Привет прекрасной эпохе

Ирина Печерникова³
«Не надо выходить замуж, если ты замужем за театром»

При перепросмотре архивов неизбежно натыкаешься на забытое: так нашлось и наше интервью с актрисой, сыгравшей прекрасную училку в «Доживем до понедельника» – фильме, которому более полувека, а он по-прежнему молод без пластики. Этому интервью много лет – той жизни нет в помине: мы будто б пережили пандемию и начали учить неоновейшие уроки истории, ну а тогда, в зазеркальном 2008-м, я пришла к Печерниковой домой. Жила она в тихом переулке у Красных Ворот – на пороге меня встретила маленькая сухая женщина-девочка в длинном бархатном халате, совершенно не похожая на волоокую «богиню» из всем известной ленты Ростоцкого. Вместо положенного часа проговорили четыре. Горели свечи. Печерникова раскрывалась не сразу, приходилось вскрывать в ней слой за слоем, слегка сламывая еле уловимое сопротивление: это и казалось самым интересным… в финале она подвела меня к своей любимой иконе. Впрочем, интервью порезали, а журнал «Культпоход», в котором оно было опубликовано, канул в Лету.

Остался текст (в этой книге – публикация без купюр), тире между датами 1945–2020 и томик с автографом Ирины Печерниковой «Дожила до понедельника» в шкафу.

* * *

Наталья Рубанова: Наверное, вопрос «любил ли вас Высоцкий / Тихонов / Даль / Смоктуновский?» задавали вам не раз и не десять; именно поэтому я и не хочу касаться сей темы, тем более что в книге «Дожила до понедельника» вы предельно откровенны – ну или почти. Что это – невозможность сказать журналисту «нет», или?..

Ирина Печерникова: Или. Эти четыре человека – мои любимые. Ну а жизнь у меня одна – и история с ними – тоже одна… Да, книга откровенна: я ничего не придумывала и ничего не боялась. Что же касается «нет», то с этими людьми сугубо «личной» территории практически не было, поэтому никаких тайн не существует. У нас всё «личное» основывалось только на творчестве.

Н. Р.: Вы начали писать «для себя»; первые страницы были посвящены любимым коту и собаке… А как рукопись попала во «Время» – точнее, почему оказалась именно там, случайно? В Москве немало и других издательств.

И. П.: Да нет, не случайно. Мне кажется, во «Времени» есть некие штучные люди; вообще, ко мне там очень тепло отнеслись. Как-то я в шутку сказала Эдуарду Тополю: «Я теперь тоже писательница, у меня столько-то страниц…», а он ответил: «Если что-нибудь напишете, обращайтесь ко мне. Вы же издателей боитесь? А Бориса Пастернака не испугаетесь, не убежите от него». Я и не убежала… хотя и не писатель. Написать книгу и быть писателем – разные вещи. На самом деле, все началось с моих воспоминаний «о ботиках» и с ватмана, на котором были написаны буквы: когда меня только учили обращаться с компьютером, я буквально в ужасе увидела другой алфавит (буквы-то в ином порядке расположены на клавиатуре!) – …и все, ступор, мысли теряются… Потом приноровилась, конечно, и пошло: о Кеше, Флайке… Меня, честно сказать, пугала книга о себе. Зачем о себе, если постоянно спрашивают об одних и тех же людях?.. Ну да, Высоцкий. Даль. Смоктуновский. Тихонов. И я поняла, что обязательно должна рассказать о них. Мне помогала Алла Перевалова – она уйму времени потратила на нашу работу; когда мы творили, я чувствовала, будто мы с ней «одинаковые».

Н. Р.: Вы вот собираете пластинки с бельканто: Карузо, Джильи… А ищете ли хотя бы подобие бельканто в литературе?

И. П.: Любовь к опере у меня детства – не знаю, почему. Так чувствую. К тому же, каждый день – он новый, понимаете? Например, я могу встать в плохом настроении – ну, сон приснился не тот, – и поставить, скажем, латиноамериканские танцы: день получается «латиноамериканский»… А иногда хочется Рахманинова – Второй концерт. Или Чайковского. Баха. Брамса – 3-ю или 4-ю симфонию… А «бельканто в литературе»… раньше, до православия, мне очень помогал Восток: Лао-цзы, Конфуций… Увлекалась и Кастанедой; всегда, кстати, интересовалась индейцами. Вообще, конечно, духовные книги приходят сами. Жаль, что тогда я не знала Библии, Евангелия… Но, в любом случае, и «Дао дэ цзин», и философия йоги всегда помогали. А однажды батюшка пришел освящать мою квартиру и, увидев «не те» издания, сказал: «Это надо уничтожить». Но друзей не уничтожают: эти книги – мои друзья, которые меня когда-то спасли. Однако сейчас я так крепко стою в православии, что не чувствую потребности в эзотерике. Батюшка, помнится, потом смягчился: «Ты нашла свой Дом, и теперь можешь читать в нем любые книги»… Правильно, точно сказал – ведь если человек не нашел Дом, его может увести куда угодно. Сейчас, кстати, читаю Друнвало Мельхиседека – там и атланты, и духи… Интереснейшая информация к размышлению… мы так мало знаем! А у постели лежит книга Ивана Ильина – он мне понятен. Ну и Евангелие. Там ответы на все вопросы.

Н. Р.: А что из худлита?

И. П.: На ночь только детективы, такой вот контраст. Иногда – «Маленького Принца». Иногда хочется Грина, Андерсена… его-то в детстве – наизусть!.. Я вам признаюсь: мы с Лешей Локтевым репетировали когда-то Достоевского. Так вот, мне пришлось перечитать «Преступление и наказание», «Бесов»… о, как я заставляла себя! Но лучше я три ноги переломаю, только не открою больше Федора Михайловича! И, кстати, Солженицына тоже: не мое, совсем не мое.

Н. Р.: Ну, Цветаева писала, что без Достоевского она «как-то обошлась»…

И. П.: В шестнадцать, чтобы подружиться с друзьями брата, я «Бесов» читала. Сейчас мне это не нужно – мне теперь и в фильме конец хороший нужен. Я, знаете ли, свою чашу страданий испила… После 2000-го вся жизнь перевернулась.

Н. Р.: К духовным практикам приходят чаще всего после серьезных испытаний, обычно довольно жестких: иногда только таким способом можно заставить так называемого Homo Commūnis, он же Человек Социальный, заглянуть внутрь себя. Вы имеете посвящение в рейки второй ступени. Один из постулатов, кажется, «Именно сегодня радуйся»?

И. П.: «Именно сегодня не сердись»! А началось все в 95-м году. Теперь вот могу лечить кровных, себя, животных, семена, растения… Рассказываю: полтора года назад я вернулась с Мальты и заболела надолго. Тогда и решила позвонить своему мастеру рейки – мне ведь сниматься, а я ни-че-го не могу!.. Так она меня за три дня подняла! С помощью рейки нашла своего кота – Кеша выскочил как-то из машины, убежал… вернула, в общем. А когда летом он у меня чуть не умер – вылечила. Но рейки – никакая не религия, не «секта»… не все знают, много домыслов.

Н. Р.: Ошо говорил, что «искусство – это низшее из высших». Найти компромисс между творчеством и духовными практиками порой очень непросто – собственно, это один из главных камней преткновения художника.

И. П.: Я к Ошо очень странно отношусь. Нельзя, конечно, судить просветленного мастера, но, на мой взгляд, он слишком много чего смешал в своем учении. Ему был Дар… он завораживает, но… искусство, это, на мой взгляд, вход в практики. У людей искусства вообще есть некая «дырочка», с помощью которой и происходит этот процесс вхождения. А у обычных людей – нет. Первые приходят к практикам обычно через творчество, вторые – чаще всего через стрессы. Впрочем, в этом вопросе я дилетант, это интуитивно… А Ошо… его книги меня в свое время буквально вытаскивали – и во многом благодаря им я три года продержалась в театре после смерти Михаила Ивановича Царева. Наташа, а мы точно «о том» говорим?..

Н. Р.: Точно. О том. Ирина, вы снялись в 19-ти кинофильмах, у вас 20 театральных ролей, 5 телеспектаклей. Есть ли мысли (и силы, что важно) сыграть еще где-то – или главное уже сделано? Хотя, смотря что считать главным – может быть, ту же медитацию…

И. П.: Неизвестно. Судьба неисповедима. Да, мы с Сашей занимались медитацией. Но все это меня не слишком затянуло – я «скакала» по эзотерике; остановилась на Гурджиеве – мне дальше не надо было… Есть, наверное, какой-то охранный знак. А сейчас если я начала день с иконы, знаю: все будет так, как надо. Это – главное.

Н. Р.: В своей книге «Дожила до понедельника» вы пишете, что работа над фильмом «Доживем до понедельника» – даже не верится, что ему столько лет, настолько он юн и свеж – была и не работой вовсе, а сплошной радостью. А какие эпизоды запомнились больше всего? Были ли какие-то «актерские озарения»?

И. П.: Да это просто аура Ростоцкого! Я тогда этого ничего не знала – да и сейчас не до конца понимаю… Энергетика Ростоцкого – вот что давало радость. Ощущение энергии счастья. Без границ.

Н. Р.: Вы – актриса с театральной душой, хотя известность принесла вам именно кинороль. Фильм Ростоцкого «Доживем до понедельника» – действительно маленький шедевр, стоящий в одном ряду с такими лентами, как «Июльский дождь» Марлена Хуциева или «Короткие встречи» Киры Муратовой. Пофантазируем: если бы в вашей жизни «случилась» такая Наталья Сергеевна, было бы лучше? Нет, не так: что было бы по-другому? Вы пишете, «в старших классах я научилась жить так, чтобы школа мне не мешала»…

И. П.: Школу я терпеть не могла, потому и стала отличницей – чтобы меня никто не трогал; после уроков была абсолютно свободна. А если б Наталья Сергеевна появилась, я бы, наверное, к школе иначе относилась. И с учительницей такой, конечно, постаралась бы подружиться, но… мою жизнь эта встреча все равно не изменила бы, нет-нет. Вообще, я ни о чем не жалею – всегда ведь был только мой выбор. А если он неправильный, то «не надо пилить опилки» – да, вот так. А муратовский кинематограф мне не близок – несмотря на талант, слишком много рассудочности.

Н. Р.: Спорно: талант без рассудочности не талант. Именно она является – в идеале – достойной оправой дара… А вы вот в театральном не любили этюды – вас даже чуть не выгнали из Школы-студии МХАТ за «профнепригодность», она же «неформат». Часто ли вы ощущали этот «неформат» в так называемой обычной жизни – там, где не надо играть… или играть приходится постоянно? Как быть, когда душа срастается с некоей ролью – насколько безвредно подобное срастание?

И. П.: Наш педагог любил высоких, крупных, красивых. Я была другого плана – вот и весь этюд; да что об этом… Беловоронность же мешает только в земных, бытовых делах. Зато людей дарит! На десять жизней хватит!.. О срастании: когда я жила ролью, это было настолько интересно… я не отслеживала, ущербно ли это для меня самой, или нет… То есть что-то в этом, наверное, есть, но я не задумывалась. Слишком поздно, правда, об этом спрашивать.

Н. Р.: Одним из этюдных заданий было, как вы пишете, «таскать на себе мужчину; вот здесь мне не везло». Не удержусь от банального дамского вопроса: для вас какое из двух зол меньшее – таскать мужчину на сцене или «тащить» мужчину по жизни?

И. П.: Хороший вопрос, но… У меня все изменилось с появлением Саши. Я восемь лет ждала, когда мы будем вместе. Поэтому «таскать» не пришлось. Мы не надышались… А если б его не было, сказала бы, что не на сцене. Но Саша – был.

Н. Р.: Нравится мне вот это у вас: «Повторяю: не надо выходить замуж, если ты замужем за театром». То же самое, в сущности, относится и к «замужеству» на музыке и литературе. Много ли лет потрачено на то, чтобы это понять, и сложно ли было принять подобное «открытие»? Одна ушедшая из жизни писательница иронизировала: «Я четыре раза была замужем, но писала по-настоящему только после разводов».

И. П.: Хм! А я сначала схожу замуж – потом пойму, надо или не надо было. А в быту… когда происходит ненужное внедрение на мою территорию, я человека отвлекаю – эгоистично, может быть, но что делать… Например, пришел ко мне кто-то «с чем-то», а мне работать надо. Я говорю: «Знаешь, какой у меня фильм! Как, ты не видел? Смотри немедленно!» – в общем, усаживаю, ставлю кассету, ну и так далее. Или, скажем, где-то интересная выставка проходит. Я – гостю: «Как, ты еще не был там? Беги скорей!» – и отправляю…

Н. Р.: Почти по Чехову: «Мне жестоко мешают, скверно и подло мешают. Пьеса сидит в голове, уже вылилась, просится на бумагу, но едва я за бумагу, как отворяется дверь и вползает какое-нибудь рыло…».

И. П.: Да. Но некоторым людям я, конечно, могу сказать: «Не приходите, работаю». Близкие знают, что я волк-одиночка. Могу уйти в другую комнату и не выйти. Волчонок такой. Но уединение необходимо.

Н. Р.: Что-нибудь скажете о нынешнем театре?

И. П.: Мы с Сашей Соловьевым хотели вернуться. И в 90-е годы бегали на спектакли, как на работу: мечтали найти что-то свое. Не нашли… Уходи понуро. А потом решили делать свою пьесу… Впрочем, я не хочу говорить о спектаклях, на которых была. Но знаете, когда я по фойе ходила, чувствовала: люди истосковались по тому театру, где они получали бы хоть что-то, кроме банального удовольствия… Может быть, я доживу до того времени, когда будут такие спектакли. Однако я не имею права говорить о театре сейчас – много лет не была, не могу судить. Остался лишь осадок тот… надо ведь в театр идти, когда хочешь, а я – не хочу. Может быть, в 90-е я чего-то и не углядела, но я счастлива, что застала театр 60-х, 70-х, 80-х годов: да, счастлива. А как-то приглашал меня Арцыбашев – я видела его спектакли: это очень достойно и очень нетривиально в том смысле, что он держится. Он ведь к театру относится, как и я: «В оперетту надо ходить, чтобы развлекаться, а в театр – чтобы что-то внутри изменилось»; в какую сторону – не важно. Подпитаться – или уйти от чего-то, отказаться. Но чтобы после спектакля в тебе обязательно что-то произошло!

Н. Р.: В конце 70-х, когда вы пришли в Малый театр, Царев предупредил, что актеры будут вас «есть». Года два: театр императорский, с традициями. «И у меня такое опасение, что вы съедобная», – добавил. Часто ли подобное «сыроедение» вам мешало?

И. П.: Театральная мелочь. Ерунда. Люди, которые со мной работали, становились потом моими друзьями. Вообще, когда много работы, когда мысли заняты ролью, узнаешь все позже… когда уже не важно. И никакой Малый театр не особенный в этом смысле – все театры одинаковые.

Н. Р.: Вас называли «33 несчастья». Если же посмотреть на них с высоты так называемой нынешней колокольни, то каждое ли из них вы назовете теперь именно несчастьем?

И. П.: Когда я сломала обе ноги (пять переломов), «Доживем до понедельника» выпустили после цензуры на экран. Я, наверное, тогда могла бы не выдержать всех этих «медных труб»… Вот и лежала пять месяцев; приходили самые близкие, приносили книги, пластинки… Я получала столько писем! С тех-то самых пор и начала задумываться, а почему я сломала руку или ногу – не тем чем-то занялась, значит, не о том подумала… Однако все мои 33 (нет, 133!) несчастья должны были случиться – боль трансформирует человека. Вот старцы много пишут, зачем человеку болезнь: да, боль… но потом она переходит в другие мысли. Люди становятся другими.

Н. Р.: Дурацкий вопрос хотите?

И. П.: А задайте.

Н. Р.: Ок. Если бы «случилась» еще одна жизнь, что бы вы изменили – и изменили бы?

И. П.: Я бы попросила у всех прощения. А все, что было со мной, – это СО МНОЙ было, и точка. Это МОЙ выбор. Осознанный.

Н. Р.: В вашей книге есть интересный портрет, точечный.

И. П.: Да… Это Юры Богатырева… Съемки «Мартина Идена» уже шли, а у меня был срочный ввод – и дали всего три дня… Мы у Юры в общежитии театра «Современник» разбирали сцены; актеры-то уже работали месяца два. Так вот, я приходила к нему, как сумасшедшая, и говорила: «Юра, это же литературный текст! Мы должны думать о том, что делаем, как смотрим друг на друга – думать о самих действиях!» – а он со всем соглашался… и рисовал: точечками, так вот… Вообще же мы сделали девять портретов Руфи; одну – любимую – у меня украли.

Н. Р.: Вы с огромной теплотой пишете о зверях. Что для вас они, эти «больше, чем люди»?

И. П.: Было время, когда я думала, что животных люблю больше людей. За исключением Флайки, всех своих зверей я подбирала. Я ведь всю жизнь хотела собаку; но так как мы жили сначала в десятиметровой комнате впятером, это было невозможно. В 14 лет появилась двухкомнатная квартира, а собаки все не было. Но однажды… приезжаю я со съемок, а папа мне: «Осторожно, там что-то черное…» – это была Блэки, невероятной доброты двортерьер… невозможно не любить! Когда я уезжала на гастроли, она, увидев чемодан, уходила – не терпела моих отъездов… А потом: июнь. Свердловск. Съемка. Меня с утра «крутит», и вот я перед спектаклем дозвонилась-таки домой… мама же врать не умела: Блэки не стало… а мне играть комедию Островского «Красавец-мужчина»! Говорят, хорошо сыграла… Потом уже, когда подходила к гостинице, увидела, что на парапете лежит… моя Блэки, и на меня смотрит… Кожа да кости! А на дворе 71-й год – не то что животным бездомным, людям есть нечего. В общем, подобрала я собаку: Ивкой назвала… А Флайку купила на Птичьем, хоть и грустное это место. Он на меня буквально «упал» – у хозяйки был воротник поднят, а в нем – щенки… так вот Флай на меня и свалился… Американский кокер-спаниель. Ну а кота Иннокентия принесла со двора, когда котята под зиму родились…

Н. Р.: Вас часто называют «женщиной-девочкой». Какие из детских воспоминаний вы пронесли через всю жизнь – точнее, как они повлияли на ваше творчество и повлияли ли?

И. П.: Я очень мало видела маму с папой, и в воскресенье мне разрешали ложиться между ними в кровать… И тогда папа мне рассказывал сказки по заказу, абсолютно волшебные. И я верила в чудеса – абсолютно реально верила в чудеса… А так как они случались, я в них верю до сих пор: это в профессии очень помогает. У меня чу́дная, добрая семья. Наверное, все от этого и идет. И образ «женщины-девочки» в том числе.

Н. Р.: И напоследок: главное слово в жизни – слово, которое вело, ведет. Или фраза. Есть?..

И. П.: «Завтра наступит завтра».

17 сентября 2008

Маленький Принц

на планете взрослых недорослей

Она снялась в девятнадцати кинофильмах и пяти телеспектаклях, сыграла двадцать театральных ролей. Журналисты измучили ее вопросами, «любила ли она Высоцкого» и «в каких отношениях была с Олегом Далем» (а также Вячеславом Тихоновым, Иннокентием Смоктуновским и пр. и пр.) – впрочем, об этом лучше прочесть в книге⁴, которая и написана-то была отчасти под натиском газетчиков, подтолкнувших Ирину Печерникову к мемуарам: «Я никогда не собиралась писать книгу: я – актриса! Начала сначала для разгона – о коте и собаке».

Она вязала в театре, хотя это и считалось плохой приметой – вязала, чтобы за нарочитым счетом (вслух, вслух) петель уйти от того (в самом прямом смысле: уйти, когда к тебе подходят не те и не с тем), что называется «театральными новостями», в просторечии – сплетнями. «Во время нашей первой встречи Михаил Иваныч (Царев. – Н. Р.) предупредил, что это императорский театр и здесь так полагается – два года меня будут есть». «И у меня такое опасение, что вы съедобная» – с такими словами встретили ее в конце 1970-х в Малом академическом, на что Ирина ответила: «Как я понимаю, работы у меня будет много, а когда я работаю, меня все остальное мало трогает, я ничего не замечаю и все узнаю только через энное количество лет».

На сцене ей было всегда – ну или почти всегда (сколь же много скрывается подчас за этим, еле припудренным от отчаяния, «почти»!) – интереснее, чем в жизни: «Театр – это то место, где должна происходить подпитка души»: иначе – зачем?..

Она кое-что знает про буддизм и имеет посвящение в рейки второй степени: «Теперь я могу работать над ситуацией на ментальном уровне. Очень рада, что в моей жизни это есть: молитва – это сердце, только им можешь пробиться куда-то и помочь себе. Но рейки – не религия. Это новое восприятие жизни». Да, той самой, которая, по словам актрисы, «страшна отношением к так называемому народу со стороны тех, кто сверху. Пока не пройдет это смутное время, ничего не изменится. Будут прибавлять по сто рублей пенсии и об этом очень много говорить».

Она обожает собак, кошек, лошадей, дельфинов. Она по-прежнему собирает себя по кусочкам, пытаясь восстановиться: трагедия, произошедшая в 2000-м, наложила отпечаток на всю дальнейшую жизнь. «Довольно! Она живая! Ну нельзя же так!» – ну да, это уже о вороне, которую ловил весь класс в незабвенном «Доживем до понедельника» Станислава Ростоцкого. «Довольно! Она живая!» – а это уже о Печерниковой: красивых и талантливых, как известно, так называемый слабый пол тихо ненавидит, а так называемый сильный – почему-то боится, а посему… «Она скорее Маленький Принц на планете взрослых недорослей. Ее дразнили: „33 несчастья“. Вы поймете, почему. Ей задавали вопрос: „Как вы выжили?“ Вы поймете, почему. Послушайте ее истории. Такого вы больше ни от кого не услышите» – так представляет эту женщину-девочку Алла Перевалова, сделавшая литературную обработку текста дожившей до понедельника кинолегенды.

«Хорошую литературу видно сразу. Я знаю, эта хрупкая женщина может поднять очень крупный литературный вес», – сказал на презентации книги Эдуард Тополь, а актриса Валентина Асланова добавила: «Очень многие актерские мемуары читать просто невозможно; у Ирины же – ровно наоборот: и даже с метафорами». Что ж, если «пронзительного» стиля не бывает, то у Печерниковой он все-таки есть – и в «цитатной защите» (см. выше), собственно, не нуждается.

2008