Loe raamatut: «Северный ветер»

Font:

ISBN 978-5-0051-6819-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ОН СДЕЛАЕТ ТАК, ЧТО НЕБО БУДЕТ СВОБОДНЫМ ОТ ТУЧ («СЕВЕРНЫЙ ВЕТЕР» НК) 18++

– …опыт рецензии на свежее свежее свежее… —
Макс Салтыков

«Поэтические» сборники сейчас не выпускают только собаки, гении и боги, которым всегда не до этого.

Остальные вяжут свои полные собрания сочинений на коленках, засоряя несчастную ноосферу нетленками (а что ей будет? резиновая!). Благо современные технологии делают этот процесс лёгким, быстрым и экономным, подобно завариванию бичпакета перед планшетом.

Что вам сказать за новую книгу поэта Наташи Корнеевой «Северный ветер» (на Ридеро)?

Книга, «которая читается легко и никого не оставит равнодушным?»

Да, (не) однозначно. Хотя – кому как.

Кто-то вслед за героем Хармса скажет, что это говно, и будет по-своему прав.

В этом-то и прелесть?

Мне, к примеру, достаточно этих четырёх строк, чтобы сказать «книга состоялась»(тупость этой формулировки вымораживает не по-детски, звучит так же, как «гениталии наши состыковались и состоялся секс»):

в детстве, помню, часто так хотелось

притвориться мёртвой, чтобы все

пожалели и прижали тело

хрупкое моё к своей душе

Эти строчки из одного из самых запоминающихся и замечательных текстов в книге, «Рябиновая кутерьма», которое я бы поставил первым. В этом же произведении Корнеева даёт один из вариантов ответа на вопрос, зачем она пишет свои «стихи»: «я сама с собой играю в прятки подбираю буквы и слова».

Лучшие свои стихи (опять же, что это такое «лучшие стихи») Наташа не «выдумывает», она их выплёвывает, как «боец кровь» (кстати, боец может быть и рестлер ряженый, а кровушка чужая или бутафорская). Вместе с выбитыми зубами и проклятиями. Как иноходец последнюю сперму на жертвенном алтаре (не знаю, откуда взялось это дионисийское сравнение, но держите). Когда стройно и в соответствии с условными форматами стихосложения, когда не очень. Слова бегают, прыгают, спотыкаясь и подскакивая, как рваная линия кардиограммы. Но это уже проблема «читателя», на которого Корнеевой наплевать. В этом, в том числе, её сила: Наташе не надо никому нравиться. Даже самой себе. Она может быть предельно искренней:

я какая есть – такая буду,

можешь закопать и сжечь меня,

я тебя приравниваю к чуду,

любят потому что, а не для.

Иногда эта искренность кажется наигранной, как будто перед нами совершают бесстыдный, но местами унылый стриптиз, иногда утрированной. «Мы» эту искренность не просили, нам её навязывают. «Мы» ей иногда даже не верим! И это опять таки проблема читателя.

Автор относится к самой себе без всяких сантиментов и включает самоуничижение на полную катушку, что не может не радовать. А поэтика Корнеевой питается, в основном (кол-во процентов вставите сами), болью, отчаянием и осознанием ничтожности всего сущего. Это стихи птицы, которая знает о существовании неба (ветра, звёзд и так далее.) Но так уж вышло, что живёт эта птаха божья в глубокой экзистенциальной заднице, а крылья оказались постыдным рудиментом.

«Устаканенность филигранная ежедневностей от пропитого». Эта строчка ярко характеризует то, в чём черпает Наташа свои, скажем так, «темы». Быт, самая обычная повседневная реальность. Зачастую монохромная, монотонная, подавляющая. Очень характерно в этом контексте стихотворение «Они бывают большими», о той провинциальной глуши внешнего, которая всего лишь подчёркивает временность и потерянность внутреннюю.

Автор знает матчасть не понаслышке, жизнь её потёрла и в хвост и гриву (а у кого иначе?). Чтобы до конца понимать «из какого сора» растёт Корней Наташьевич, можно почитать её же, в целом, автобиографическую прозу:

Кутерьма трущобных коробок

раскрывает ладошки ветра

и кричит: «Отпускаю к деткам

заплутавших божьих коровок».

«Поэтическое» бытие Корнеевой трагично, иногда трагикомично, но изнутри всё-таки пронизано щемящей нежностью и любовью. Да, автор, несомненно, «сука» и «тварь». Сука, пожившая, хлебнувшая, побитая, быстро наживающая врагов, не вызывающая даже у самой себя никакого доверия. Но – и это главное – не потерявшая вкуса к жизни и любви, пускай, местами и на грани истерики:

мы закроемся здесь вдвоём

и начнём убивать друг друга

Любовь у Корнеевой чаще всего идёт под конкретным минором, связана с расставанием, взаимоотрицанием и проникнута синдромом перманентной потери. Но в этом театре теней ловишь себя на мысли, что автор всё-таки обычная, пусть и слегка потерявшаяся в суровых реалиях собственного сознания, «девочка». Которой иногда так страшно, что она матерится и костерит всё вокруг.

В плане способа самовыражения, Наташа Корнеева поэт динамичный, местами техничный, хотя и небрежный. Но что важно: меняющийся, впитывающий в себя многие влияния, при этом самобытный и с ещё не до конца раскрытым потенциалом. Стоит также отметить, что Корнеева совершенно особым образом читает свои стихи. Со слуха они воспринимаются иначе, чем с текстового носителя, и обретают, на мой взгляд, новую, дополнительную глубину. Голос выводит слушателя за грань первого «внешнего» плана. Невероятным, к примеру, в авторском чтении становится нарочито простое, «Конечно же, ты спишь».

Кому-то поэзия Корнеевой покажется полной тёмной энергетики и саморазрушения:

умирать не хочется конечно

лучше бы и вовсе не жила

если существует ад кромешный

значит это там, где ты и я

По мне так, на фоне преобладающих в графоманском эдеме кастрированно-стерильных «паэзий» наличие в текстах любой энергетики это уже прекрасно. А что касается эмоциональной окрашенности лирики и вектора приложения силу, напротив, видится неким катарсисом, то есть, очищением, условно говоря, «заблудшей» души. Сам автор не верит в собственное «спасение»: «Меня не приголубит Божья Матерь и мой последний выдох – холостой.»

Однако само название сборника, опять же моё толкование, это, в первую очередь, отсылка к песне БГ «Аделаида», «где северный ветер мой друг, он хранит то, что скрыто» (1) северный 2) ветер: именно в таком порядке, поэтому никаких централов владимирских приплетать не получается). И прочитав «Северный ветер», понимаешь вот что: дремучий беспросветный лес, который поглотил эту дрожащую на ветру душу, всё-таки всего лишь временные декорации. А любовь, нежность и свобода никуда и никогда не исчезали. И ждут нас.

А «мы» ждём аудиоверсию «Северного Ветра» доступную для скачивания на платформе типа «спотифай» или что там у кого имеется. Хотя на кой оно нам надо. Уже скоро эти самые «стихи» из ушей польются…

бог Макс Салтыков

Я когда-нибудь себя добью
Этими проклятыми стихами
Буду руку долго ждать твою
Постепенно превращаясь в камень

Стекловата

Мне б оторваться от земли,
Мне б вытряхнуть себя и – полетели…
И шипр, и шутку, и мои качели,
Когда умру, хочу, чтобы сожгли.

Не пейте за столом за упокой,
А пойте репчик, чтобы мат на мате.
Меня не приголубит Божья Матерь,
И мой последний выдох – холостой.

Да позовите падчерицу ту,
Что знает, где подснежники зимуют.
Пусть на минутку души потоскуют,
Идите греться к жаркому костру.

Мне жаль себя. И вас немного жаль.
Мы вляпались в промежность глуповато,
Завернутое завтра в стекловату,
На шляпке модной рваная вуаль.

А искры мечет, пыхает костер.
Они летят и лепятся на небе.
И счастлив тот, кто никогда здесь не был,
Нет у меня ни братьев, ни сестер.

Летела мимо. Любопытства для
Сложила крылья. Плюхнулась на ветки.
Откуда взяли мы про плод заветный,
Мы не были там рядом даже дня.

В просторной клетке жордочки, еда,
Чирикают смешные попугаи.
Да я сама такая же, т а к а я,
Но че то пыжусь, строю из себя.

А если в зеркало могу уткнуть свой клюв,
То нафига мне глупые соседи?
На тренажерном пру велосипеде,
За обоняние принимаю нюх.

И шипр, и шутку, ржавые качели,
Когда умру, хочу чтобы сожгли.
Мне б оторваться с корнем от земли.
Мне б в искорки себя и… Полетели!

Рябиновая кутерьма

Я уйду, когда настанет осень
В доме на окраине моей.
В срок, по расписанию и точен
Будет каждый взгляд поверх ничьей.

Я сама с собой играю в прятки
Подбираю буквы и слова
Подглядеть попробую украдкой,
Что здесь приключится без меня

В детстве, помню, часто так хотелось —
Притвориться мёртвой, чтобы все
Пожалели и прижали тело
Хрупкое мое к своей душе.

Да качали бережно и нежно,
Плакали: вернись и нас прости,
Как твоё решение поспешно
Мало дали мы тебе любви.

Детство моё кончилось, осталась
Горькая рябинки кутерьма.
Коньяка не выпитая жалость
Да желание сказать – я умерла.

Почему

Лавочка. Фонарь.
И снег не тронут.
Ждёт кого-то?
Может быть меня?

Расстреляла я свои патроны.
Но один остался- для себя.

Отниму рассвет – не будет утра.
Зацелую до смерти луну.
И пойду. И не была как будто.
Быстро. Незаметно
Почему…

Я какая есть – такая буду,
Можешь закопать и сжечь меня,
Я тебя приравниваю к чуду,
Любят потому что, а не для.

Они бывают большими

Маленькие районные центры.
Серые. Унылые. Тоскливые.
Вытягивают, высасывают меня.
Делают это нудно, безразлично. Буднично.
Не меняя выражения своего тусклого,
облупленного лица.
Вечером улицы пусты.
Жалкие домишки,
двух-трёх этажные здания.
Ленин на площади.
Не чищенные тротуары
Заброшенные парки.

Но я их люблю.
Как-то по-особенному.
Через боль и грусть.

Они бывают большими по размеру,
Но не по сути.

Там, где живу сейчас я,
Нет даже этого.

Не скучай

Вот и вечер выбивает пробки.
По стаканам кто вино кто воду.
Из цветной потасканной коробки
Глянцевую достаю свободу.

По краям улыбку глажу взглядом
Да считаю длинные реснички.
Я прощаюсь..
Не скучай,
не надо
Всё прошло.
И поджигаю спичку.

Нездешнее

Песчинка в часах песочных
Жилка височная
седина выстрочена
нитками прочными
Что же ещё хочешь ты?

Выбелена кожа
солью слёз ветра
Выстирана до
голубизны синькой
неба

Коркой запеклось
нежное
обезболенное
обездоленное
счастье

по ночам-
здравствуй.
когда умирает луна —
пока…

Обласканы облака,
изнежены,
и сирень и яблони —
снежные.

баюкаю подснежники
любви покалеченной.
но вечной.

Живу бессердечной.
Тебе подарила —
Зачем мне сердце,
если оно нездешнее.

Безделушка

Купить какую-нибудь безделушку,
Наврать себе – твой подарок.
Фотографию под подушку.
В сердце – жало.

На тумбочке в спальне оставить чашку
Немытую, из-под кофе
На кресло небрежно рубашку
И твой профиль
По запотевшему зеркалу от поцелуев
Нарисовать.
Я тоскую…

Одна из нас

Мы закроемся здесь вдвоём
И начнём убивать друг друга
Я не знаю, сколько пройдёт,
Может круг, может четверть круга.

Или бешеная спираль
Нас обеих в себя заглотит.
Так и так, всё одно не жаль,
Пропадать, так уж не в болоте.

А когда откроются двери
И одна из нас победит…
Понимаешь, ведь я не верю,
Что способна её убить.

Мальчик мой

День держался за подол весны,
Шлепал босиком по бездорожью,
Разбивая снега колтуны.
Было одиноко и безбожно.

Мальчик мой, (ты мальчик для меня).
Время рассчитало по – иному.
У меня под краской седина.
Мой хребет на части переломан.

Врос платок и въелась чернота,
Выполоскал ветер всё до грамма,
Лишь черта и больше н и ч е р т а —
Ни рубца, ни боли нет ни шрама.

Гулко. Бросишь камень – не стучит.
Говорят врачи – тяжёлый случай.
Глупые бездарные врачи
Прост диагноз – я дошла до ручки.

Всё. Осталось только потянуть
Или пнуть, собрав всю злость и жалость.

Тихо так… и хочется уснуть,
Натянув повыше одеяло.

Призы

Утро выгибало спину кошкой,
Когти поточило об меня,
Дряхлая луна разбитой плошкой
Выброшена на помойку дня.

Вылизаны лужи звёзд глазами.
Выпустила на цепи тоску
Пегая и тощая борзая.
Грустно ковырял апрель в носу.

Лысины блестели и потели,
Вытирались облаком-платком.
Тело вынимали из постели,
Забивали душу молотком,

Чтобы не сбежала раньше срока.
Топали тела вершить дела.
От порога шли и до порока,
Закусив усердно удила.

Серой массой закишело утро.
Снова тараканов ждут бега.
Головой кивали дурни мудро,
Руки пожимали и рога.

Калачом хвосты в штанах потёртых.
На копытах новые шузы.
За чертой и у черты – до чёрта
Раздают дешёвые призы.

Поломают стрелки в полночь время.
Жёлтым глюком подмигнут – пора.
Расстояние на глазок отмерив,
Выбьют душу только до утра.

Птаха

Ах, ты, улица моя нервная,
Все столбы стоят пьяные,
Пялят избы глаза фанерные.
Колдо@бины с колдоямами

Искусали, изматерщинили,
Изгорбатили спины чёрные,
Морды пропитые морщинами
Безобразными поисчёртаны.

Тычет небо журавль высохший.
Виновато висит смородина.
Отбывает свой срок пожизненный
Моя малая птаха – родина.

Моцион

Руки грею в пустых карманах,
Криво стоптаны башмаки.
В джинсах вышерканных и рваных
Я выгуливаю шаги

По проспектам и по бульварам,
По трущобам, по свалкам дней,
По заросшим, сухим бурьянам
Недостроенных площадей.

Совершаю я ежедневно
Увлекательный моцион.
Нервы вздрагивают манерно,
Ноздри трепетно жрут озон.

Благодать-то кругом какая.
Можно плюнуть и растереть.
Широка ты, страна родная,
Лечь бы в поле да помереть.

Чтоб никто не закрыл мне очи,
Чтобы небушко разглядеть,
Ах, как птицы смешно лопочут,
Как же хочется пить и петь.

Или грызть стебелёк ромашки,
Лепестки обрывать с неё.
Босиком по горячей пашне
Бродят галки да вороньё.

По дорогам пылят машины,
И цветы. И трава. И ты…
Небо – словно кусок овчины
Да разодранный в лоскуты.

Орлы

Кто последним ударит, кто?
Под рёбрами или снаружи?
Пинжачок попортит, пальто
Или платок надушенный.

Что там у тебя за пазухой,
в кармане чего во внутреннем,
За что ж мы с тобой наказаны
Прыжками беспарашютными?

Давай, первый пошёл, пошёл,
в спину ногой подначивай,
да посильней (ножом),
Так чтоб насквозь выворачивало.

Внутренности мои высушены гербарием.
Здесь умирают орлы, а тварь подыхает с тварями.

Маяки

Погасли фонари.
Побитая луна
Поджала хвост,
Оскалилась на утро.

Так холодно внутри.
Пуста моя рука.
Разобран мост.
И ты не жил как-будто.

Все на моем столе
Лежат календари.
Помечены крестом
Отброшенные цифры.

Их взгляды солоней.
Маячат впереди
Обуглившийся дом,
Обветренные рифмы.

Покается волна
В скитаниях своих.
Изменчивые дни,
Порушенные ночи,

Коробочка полна,
Да коробейник сник.
Одни вдвоём, одни.
И непонятны строчки.

Синоптик

Нет у моря твоих глаз.
Утонули взгляды мои.
Необдуманно напоказ
Фонтанировали киты.

Стерся цвет. Стала серой гладь.
Я такую могу и в лужах,
Всё закончилось и опять
Ветер с мусором нежно дружит.

По шагам перессчитан день.
По глоткам перемерен воздух.
Расплывается светотень,
Умирает в нелепых позах.

Я дозирую, как сироп,
Добавляю в сырую воду
Всесезонный больной озноб
И обманываю погоду.

Дура Ас

Стропы моего парашюта
Вырваны с мясом —
Чья-то дурацкая шутка
сделала меня асом.

В падениях мне нет равной —
Отпрыгиваю как мячик,
Когда разбиваюсь (правда).
И кажется не маячит

За горизонтом солнце,
Севшее временно в лужу.
Свет ты в моём оконце?
Нет. Мне никто не нужен.

Мечты мои приземлённые —
Выспаться да заткнуться,
Лежать на траве зелёной,
Коньяк. Сигареты. Унции

Тройские конвертировать
В граммы. И глаз прищурив
Кого-нибудь эксплуатировать
Как и положено дуре.

Дождь

шлёпаю по лужам вонючим,
ловлю дождевые струи.
хочу стащить черные тучи
и выбросить к х@ям.

солнце вытащить из каморки
ленивого папы Карло.
нечего на задворках
прохлаждаться. Достало.

свети коли светило,
грей меня – я замёрзла,
ты целую зиму
торчало занозой,

дразнило помятым боком,
кислым лимоном стыло
было ведь невдомёк нам,
что ты просто косило.

теперь – то весна, родное,
тебе и не отболтаться.
дождь почти сутки моет
изауровы плантации.

так что давай – за дело,
времени у нас мало,
надо чтоб загорело
тело до Ивана Купалы

Точка

Это обычный эффект предела,
Бессмысленность – аксиома.
Многозначительность пробела
Приемлема и знакома.

Всё уничтожено монотонно
Выскоблены света стенки
Микеланджеловская Мадонна
Всё-таки сидит на ступеньке.

Выбриты до синевы щёки неба
Ободрана оболочка.
Через прорехи сквозит холод склепа.
Точка.

Мухи

Умирать не хочется конечно
Лучше бы и вовсе не жила
Если существует ад кромешный
Значит это там, где ты и я.

Что мы натворили – намутили?
За какие тёмные дела
Мы живьём, как мухи в паутине,
Всё одно – паук или метла

Вынет из уютного острога
Где-то по-другому может быть,
Нас экзаменатор слишком строго
Наказал, когда отправил жить.

Понедельничное

У меня сегодня похороны,
Я надену платье красное,
Облегающее, крохотное,
Понедельнично-ужасное.

И на каждый глаз по бусинке,
По колечку на мизинчики.
С ветром под руку пройдусь-ка я
По прощальным магазинчикам.

Посоветуйте мне, родненькие,
Чтобы всё сложилось ладненько.
Чтоб довольны были тётеньки,
Чтоб довольны были дяденьки.

Я венок из одуванчиков
Положу к блестящим туфелькам.
Бывших девочек и мальчиков
Обжигают в печках муфельных.

У меня сегодня похороны,
Я в смирительной рубашке,
На подоле буквы охровые:

С днём рождения, букашка.

Эквилибристика дождя

Безликий утомлённый от себя,
Чужой себе и пагубный другим,
Эквилибристика туманного дождя,
Петлёй на горле сигаретный дым.

О чём вы, милые, гутарите в пылу
Отжареных с прогорклостью нечувств?
Зачем так резко опускаете иглу
На новенький каллиграфичный хруст?

А что вам нравится? Так хочется понять.
Не зная языка надейтесь на
Живущее в сознании огня.
Окалиной подмышками броня

Шипит и сладко разъедает мозг
Уверовавшего в беспечность. Но…
Когда бы кто-то вылечиться мог,
Не грёб бы он лопатами говно.

Недоразумение

Я перестала пользоваться косметикой,
Седину не закрашиваю.
Ночью обнимаюсь со смертью.
Она оказалась не страшной.

Я перестала смотреться в зеркало,
Разлюбила себя настоящую,
Теперь я гляжу в глаза смертные,
Расспрашиваю о предстоящем.

Нам хорошо когда мы бываем вместе,
Понимаем всё с полу взгляда.
Она всех собак человечней,
Не говоря уже о тех, кто рядом.

И когда она по голове меня гладит,
Вытряхивая попутно душу,
Я расстилаю парадную скатерть
И при свечах готовлю ей ужин.

Эта любовь – единственное спасение,
Верность моя безгранична.
Смерть мне врёт, что она – воскрешение,
А я прощаю ей всё по привычке.

Так и уснём когда-нибудь в вечность,
Которая есть забвение.
Я знаю, что моя беспечность —
Ни что иное как не-до-разумение.

Если позволит

Я упаду с дождём,
если он мне позволит
Больше не жить под зонтом
и поделиться болью.

Если мне повезёт,
то упаду в море,
знать бы мне наперёд
что я умру вскоре.

Я бы тогда к тебе
Быстренько прибежала
доктор ни бе ни ме
не говорит. Пожалуй
Нечего им сказать
Прячут смущённо в угол
прорезей морд глаза
Да улыбаются глупо.

Так что когда дожди
забарабанят в окна
на всякий який жди
вести дурные из онко.

Проводница

Мне не нужно любви твоей,
Не нужно мне твоё внимание,
Если хочешь напиться – пей.
Чай горячий несут в подстаканнике
По вагону проводники.
Переполненные плацкарты
Пассажирами, как и ты
В навигаторах ищущих карты.

Мне не нужно твоей любви,
Всё равно ты любить разучился.
Вот поэтому не летим,
А в плацкарте вонючем ютимся.
Кто на третьей, кто на второй,
Я – работаю проводницей.
Потому что хочу быть с тобой,
Когда ты перейдёшь все границы.

Принесу тебе мутный чай,
Если холодно – пледом укрою.
И столбы считать по ночам
Пробегающие устроюсь
У заплёванного окна,
Кучка дохлых «бычков» в тарелке.
Рюмка. Грязь да пятно от вина.
И у чёрта забитая стрелка.

Жара

Дни не солнечные.
Даже если жара
Даже если в тени плюс сорок
Сдавлен обручем
Заспанный электорат.
Спит в безветрии минусовок
Стертый в полупрозрачность мир.
Дней застиранные колготки.
Перештопанные до дыр
От иголок немые глотки.
Сам сожравший себя ночлег,
Предоставленный виртуально.
Нам пора колотить ковчег,
Пары тварей искать. На крайний
Случай выброситься из тел,
Надоевших монументально.
Каждый вспомнит чего он хотел
И с ума сойдёт на прощание.

Командировка

Отмотаю командировку,
Сдам ключи, отпущу такси,
Мне сначала будет неловко,
Но привыкну же всё таки.

Научусь обходить вокзалы,
Обгонять буду поезда,
наконец прекращу скандалы
между той, что внутри и за.

Зачеркну метрополитены,
(ненавидела их всегда)
представляешь, как офигенно
видеть, не открывая глаза.

Номер сдан. дверь осталась открытой.
Пыль сметут. Пригласят другого.
Закопают. Закусят. Выпьют.
Может доброе скажут слово.

Только вряд ли его услышу,
А услышу, так не пойму…
Всё игрушечней ржавые крыши,
Всё понятнее все «почему».

В незнакомом, чужом пространстве
Постараюсь тебя найти.
Знаешь, просто скажи мне – Здравствуй.
И прости меня. И прости.

Мюсли

Не убивай меня,
Тебе я пригожусь.
Молчи.
Ты можешь даже отвернуться.
Среди берёз крикливые грачи,
А я опять на завтрак с мёдом мюсли
Прокисшим заливаю молоком.
Иду курить, да кончились сигарки,
А за стеной хохочут санитарки,
По каменному полу босиком
Лишь до окна и не дойти обратно,
А знаешь, мне сегодня правду
Сказали. Не ходи. Облом.

Уезжаю

Я уезжаю.
Хочу написать попроще.
Но у меня получается слишком.
Вопросы. Возгласы. И многоточие.
Мысли цепляются за мыслишки.

Вещи в коробках,
Деньги и чувства на карте.
В сумке лежит неприкаянно паспорт.
Ты взрослый. Мне хочется нестандартно
взять и уехать. По-детски, на спор.

Вот я сбегаю.
Прячу себя в самолётах,
В самом низу – в отделениях багажных.
Ты взрослый. По праздникам и субботам
будешь один. Но это неважно.

Я уезжаю.
Хочу написать. А впрочем,
Нечего мне подарить тебе даже
в самых простых коротких своих строчках.
Я уезжаю.
Мне ты неважен.