Loe raamatut: «Мама»

Глава 1. Третье сентября

Стояла ранняя осень. Тонкие золотые лучи сентябрьского солнца, еще теплые, но уже совершенно не жгучие, начали раскрашивать листву всеми оттенками желтого и красного, словно пытаясь от души насладиться яркими красками природы до наступления серой и мрачной зимы. Было сухо и безветренно, как будто само время решило остановиться, чтобы позволить людям от души насладиться последними теплыми деньками в году.

Это была ее любимая погода. Обычно она проводила такие дни на свежем воздухе. Благо, в ее спальном районе Москвы было где прогуляться. Вставала она в самую рань, делала утреннюю гимнастику – для своих шестидесяти восьми она была в отличной форме, принимала холодный душ, насухо вытиралась свежим пушистым полотенцем, сушила феном свои густые коротко подстриженные волосы шоколадного цвета (вдоволь поэкспериментировав в молодости с разными тонами, она в конце концов остановилась на своем натуральном и закрашивала седину только им), одевалась в приготовленную с вечера спортивную форму и самые удобные белые «найковские» кроссовки, и бодро, даже немного по-девчачьи, сбегала вниз по лестнице. Лифтом она не пользовалась, несмотря на то, что жила на девятом этаже многоэтажки.

– Привет, Валюша! – широко улыбалась она консьержке.

– Доброе утро, Алечка! – улыбалась в ответ сероглазая Валентина, невысокая плотненькая женщина средних лет, всегда приветливая и доброжелательная со всеми жильцами дома. – На прогулку?

– Конечно! – отвечала Альфия. – А как же без нее! Я уже без прогулок не могу! Мне надо! – и в предвкушении нового дня выходила из подъезда.

Быстрым шагом она шла по уютному скверу вдоль линии легкого метро вглубь района, к прудам, где можно замедлить шаг и любоваться, как в зеркале воды отражаются, словно грустные барышни в пышных одеяниях, плакучие ивы, как по этой безупречной глади неспешно плывут стайки диких уток, как гордо тянут к солнцу свои изящные шейки осенние цветы, пытаясь перещеголять друг друга в сочности оттенков и глубине ароматов. До прудов было не близко, километра два, может, три, но Альфие нравились прогулки, это было ее время наедине с собой. Время, когда она чувствовала себя совершенно свободной от всех мыслей, забот и обязательств, время, когда не нужно никуда торопиться, и можно делать все, что душе угодно, а душе было угодно только одно – изо всех сил наслаждаться каждой минутой очередного солнечного утра.

Сегодня тоже было тепло и солнечно. Она лежала совершенно нагая на высокой кровати, накрытая по самый подбородок белой простыней, вся в проводах, а установленные рядом датчики отсчитывали ритм ее дыхания и отслеживали работу сердца. В палате интенсивной терапии было светло, яркие лучи солнца пробивались сквозь широкое окно и нежно грели ее побледневшее и осунувшееся лицо. Время от времени к ней подходила медсестра, чтобы проверить датчики, измерить температуру и поменять лекарство в капельнице. Она не знала точно, как и почему оказалась здесь в таком состоянии. Ноги и руки почему-то ее не слушались, как и язык, который не желал больше участвовать в речи. Мысли путались и разлетались в разные стороны, как стая голубей при виде приближающегося кота. Все мысли, кроме одной, той самой, которую она пронесла через всю жизнь и не раз повторяла вслух:

– Никогда, никогда я не буду никому обузой! Никогда, понимаете? Лучше уйти, но только не остаться немощной.

Дверь реанимации открылась, послышались осторожные шаги, к ней приблизились две молодые женщины в голубых одноразовых халатах и медицинских масках. Она сразу узнала эти две пары больших карих глаз, обрамленных густыми черными ресницами, таких испуганных и от того кажущихся еще больше своей натуральной величины.

– Мама, – тихонько произнесла одна из вошедших, та, что постарше, изо всех сил пытаясь спрятать волнение и дрожь в голосе.

Лицо женщины просветлело, глаза засияли радостью. Она даже попыталась улыбнуться. Девушки расположились по обе стороны от кровати, и каждая взяла женщину за руку.

– Привет, мамочка, – прошептала вторая. – Не волнуйся, лежи спокойно, отдыхай, мы побудем здесь с тобой.

– Сегодня у нас праздник, мама, – снова обратилась к матери старшая дочь. – Ты помнишь?

Женщина снова слабо улыбнулась. На этот раз получилось лучше.

– Сегодня третье сентября, – полушепотом, чтобы не создавать шума, продолжила дочь. – День Рождения Риммы. Ты же помнишь, мама?

В ответ женщина утвердительно моргнула, давая знать, что помнит.

Как же забудешь этот день? Даже в таком состоянии, когда ни тело, ни ум больше не подчиняются тебе, вспоминания проносятся перед глазами, словно кадры из фильма.

В тот год сентябрь выдался дождливым и пасмурным, с первого дня забарабанив по крышам домов холодными дождями. Летом ей исполнилось тридцать семь, и с каждым днем дохаживать беременность становилось все сложнее. Ходить было тяжело – шесть лет назад, родив второго ребенка, она серьезно прибавила в весе и уже не вернулась в свою прежнюю форму, как ни старалась, а тут еще и новая беременность добавила с десяток-второй дополнительных кило. Здоровье тоже оставляло желать лучшего: то давление подскочит до небес, уложив со страшной головной болью на несколько часов, а то и на целый день, то спину защемит, да так, что ни повернуться, ни даже руки поднять, то просто сил нет. До родов оставался еще один последний месяц. Безвылазно дома Альфие было скучно – всегда бодрая, энергичная и очень общительная, она не привыкла сидеть в одиночестве и рассматривать четыре стены в бумажных обоях в цветочек, но, учитывая сложившиеся обстоятельства, ничего другого ей не оставалось. Главное – родить здорового ребенка, – думала она. – Я потерплю. При этой мысли в сердце больно кольнуло – она вспомнила свою предыдущую беременность два года назад, вспомнила, как уже оформила декретный отпуск и морально готовилась к родам, когда у нее внезапно началось кровотечение… Ребенка спасти не удалось. Это был мальчик, который погиб в утробе матери. Долгожданный наследник, которого так ждала вся семья. В этот раз все должно быть иначе. Этот ребенок обязательно будет жить! – думала она и нежно гладила свой круглый, расплывшийся во все стороны живот.

– Альфия, – послышался в прихожей приятный мужской голос с легким армянским акцентом. – Ты дома?

– Где мне еще быть? – тяжело вздохнула Альфия. – Здесь я.

С Гевушем (так в семье и в близком кругу называли ее мужа со сказочным именем Гвидон) они познакомились десять лет назад, и тогда ничего не предвещало романтических отношений.

Ей было двадцать восемь. Она была из уважаемой в городе и вполне себе состоятельной семьи с возможностями и связями, эффектная красотка с копной длинных каштановых волос и по-лисьему хитрым взглядом зеленых глаз, невысокая и с аппетитными формами, всегда одетая по последней моде, всегда улыбчивая и приветливая со всеми. Вот уже девять лет, как она, ничуть не смущаясь и с высоко поднятой головой, носила статус разведенной женщины с ребенком. Подумаешь, с кем не бывает? Никому ничего не должна ведь, просто не судьба, чего тут стыдиться?

Ему было двадцать три. Высокий кучерявый брюнет, стройный и подтянутый, как и полагается молодому человеку. Старший местного сапожника, дяди Акопа, отслужил в советской армии и решил вместе с братом поехать за счастьем в Россию, к отцу, оставив в Ереване мать и еще одного брата, младшего в семье. Несмотря на то, что за душой у Гевуша не было на тот момент в буквальном смысле ни гроша, чувствовал он себя на новом месте весьма уверенно. Непривычная для местных краев яркая внешность кавказского мужчины, высокий рост и спортивное телосложение, пристальный взгляд больших карих глаз из-под густых черных бровей, раскованность, чувство юмора, умение поддержать беседу и грамотная русская речь обеспечивали ему постоянное внимание со стороны представительниц прекрасного пола, которое укрепляло его веру в собственную привлекательность.

– Тебя подвезти? – крикнул он из открытого окна старенькой отцовской «копейки», поравнявшись с девушкой, шедшей вдоль дороги на высоченных каблуках и в узком платье до колена, выгодно подчеркивавшем ее фигуру. Огненно-каштановые волосы девушки были собраны в хвост на затылке.

Девушка не обернулась на зов и спокойно продолжала свой путь. К такой реакции Гевуш не был готов. Любая бы обрадовалась его приглашению, это еще что за мадам?

– Эй! – снова окрикнул ее молодой человек. – Я тебе говорю! Садись, подвезу!

– Что ты себе позволяешь? – выпалила Альфия, резко остановившись и развернувшись лицом к мужчине. Из ее зеленых глаз сыпались молнии, а лицо исказила гримаса гнева. – Ты кто такой вообще? И с чего это я должна садиться в твою машину? Ты хоть знаешь, с кем ты разговариваешь?

С кем он разговаривал, Гевуш не знал, да и не особо интересовался до этого момента – мало ли симпатичных девушек в городе, что ж теперь, обо всех справки наводить? Но эта девушка заинтересовала его своим резким отпором, и он решил не сдаваться.

Пожалел ли он о том, что повел себя в тот день не слишком тактично? Ни разу! Эта девушка еще сядет к нему в машину, кем бы она ни была.

Потом были попытки примирения. Сначала через брата, а потом уж и лично. Пусть не сразу, но лед в этих странных отношениях тронулся, и Альфия сменила свой гнев на милость. Молодой человек носил ей цветы и подарки, обязательно захватив с собой какое-нибудь особенное угощение и для маленькой Светы, дочки Альфии, например, конфеты или жвачки, которые днем с огнем было не сыскать, завоевав тем самым симпатию обеих. А через какое-то время и вовсе переехал в их небольшой деревянный домик, который называли странным словом «барак», чтобы зажить одной семьей.

Этот домик достался Альфие от родителей, которые получили современную двухкомнатную квартиру с удобствами в новой пятиэтажке. В домике хоть и не было тех самых «удобств», и по нужде приходилось выходить на улицу, но молодым там очень нравилось. Небольшой сад со старой яблоней, укрывавшей своими раскидистыми ветвями все крыльцо от летней жары, печка на дровах, деревянные полы, которые Альфия не ленилась скоблить до блеска, а потом намывать мокрой шваброй, ярко-желтые занавески, создававшие атмосферу тепла и уюта в главной комнате, мягкий рыжий ковер у дивана, купленный в рассрочку и по большому блату, толстое ворсистое покрывало на диване, в желтую, зеленую и коричневую полоски, в тон остальным предметам интерьера, – они обожали каждую деталь этого старого маленького барака и всегда потом вспоминали о нем с любовью.

– Мне в Грахово нужно поехать, – сообщил Гевуш беременной жене, входя в зал. – Хочешь со мной поехать или дома останешься? Я поздно буду.

– Конечно, хочу! – стараясь выглядеть как можно бодрее, ответила Альфия. – Еще бы!

В первые месяцы и даже годы совместной жизни молодые часто выходили вдвоем, но с появлением детей жизнь резко изменилась. Альфия, хоть и продолжала работать, но в остальном была прилежной армянской женой, а прежде всего матерью, и была чаще при детях, чем при муже, поэтому не упускала ни малейшего шанса, чтобы провести с ним хоть немного времени.

Муж же крайне мало времени проводил с семьей, ссылаясь на вечную занятость. Он действительно серьезно преуспел в делах со дня их нелепого знакомства и много работал.

Решив связать свои судьбы, молодые в буквальном смысле начали жизнь с нуля. Родители Альфии не приняли новоиспеченного зятя.

– Не наш, не татарин и даже не русский, слишком молодой! А у тебя ребенок уже! Одумайся, дочь! – ругалась мама Фагиля, стройная невысокая женщина за сорок, с завитыми в мелкий барашек короткими волосами цвета блонд и глубокой морщиной на переносице. Фагиля много лет работала главным бухгалтером на маслозаводе и обзавелась там вечно сосредоточенным, даже строгим, выражением лица.

– Мама, я сама знаю, с кем мне жить, – отмахивалась от нее Альфия. – Ты свой выбор сделала, – говорила она, особо выделяя слово «выбор» с намеком на отца, – а о себе я сама позабочусь! Я у вас ничего не прошу!

Фагиля поняла, что логикой дочь не убедить, поэтому были и слезы, и скандалы, и с участием неугодного зятя, и без него, но дочь твердо стояла на своем: люблю, жить без него не могу и не буду! В конечном итоге Альфия окончательно рассорилась с родителями, и все их общение полностью прекратилось. Связующим звеном между двумя этими враждующими лагерями была только маленькая Светка, которая курсировала из одного лагеря в другой, по-детски пользуясь ситуацией и, где надо, жалуясь одной стороне на другую.

Жить без какой-либо поддержки родителей было сложно, но не невозможно. Молодые с невиданным упорством и упрямством справлялись со всеми выпадавшими на их долю испытаниями, которые, казалось, проверяли на прочность их непростые и неравные во всех смыслах отношения. Будучи парнем гордым и задиристым, Гевуш не раз участвовал во всяческих потасовках и даже драках, за что в конечном итоге получил условную судимость, тем самым отодвинув от себя возможности карьерного роста на версту. Но сдаваться было не в его правилах. Наоборот, он любил создать себе безвыходную ситуацию, искать из нее выход и в конечном итоге находить его.

Первый свой совместный Новый год молодые встречали вдвоем, в том самом бараке. Пока Светка лакомилась угощениями Фагили (или эбием (тат. бабуля), или на русский манер абика), Альфия с новоиспеченным мужем накрыли новогодний стол винегретом и бутылкой водки, но зато отметили праздник в любви и согласии.

В поисках достойного заработка для Гевуша, а жить на зарплату жены он не планировал, были перепробованы разные варианты. Строительные работы в части постройки всяческих коровников и прочего жилья для скота, приобретение звукозаписывающей станции на деньги от продажи всего золота, которое только нашла у себя Альфия, и запись пластинок с хитами тех лет и их продажа прямо из кузова грузовой машины, в любую жару и стужу. Продавала, конечно же, Альфия, которой, с учетом ее невесть откуда взявшейся самоотверженности, впору было родиться женой декабриста, но по какому-то странному стечению обстоятельств она родилась гораздо позже и стала женой Гвидона. Потом были футболки с принтами, которые создавались тоже самостоятельно в домашних условиях и продавались ровно таким же способом и тем же составом.

В конечном итоге Гевуш принял решение развивать дело отца – обувной цех, и вот там ему наконец удалось применить молодую неуемную энергию и проявить на деле свою природную предприимчивость и организаторские способности.

Полупустой цех, чьей основной задачей была починка обуви и изредка пошив нестандартной пары туфель или сапог не заказ, вдруг заполнился материалами и новыми людьми – на подмогу были вызваны родственники и знакомые из Армении, закипела работа, возросла производительность, а вместе с ней и доходы, молодой предприниматель был замечен и назначен на должность директора аж целого бытового обслуживания населения, в результате чего из модных джинсов "Монтана" и майки-поло переоделся в костюм с рубашкой и галстук и переехал в свой отдельный директорский кабинет, с селекторным телефоном, настоящим компьютером и даже секретаршей, которая записывала посетителей, желающих явиться на прием к директору, отвечала на звонки, носила в кабинет шефа чай, кофе и конфеты.

Гевушу нравилось быть занятым, работать от самой зари и до позднего вечера, но больше всего ему нравилось руководить людьми, большими проектами, создавать что-то новое, непременно важное и нужное, а потом с гордостью смотреть на результаты своего труда и слушать похвалы в свой адрес. Он знал, что они ему достаются не просто так, а за дело.

Когда работа очень нравится, увлекает, дает человеку возможности для развития и проявления его способностей и приносит ощутимый результат, все остальное медленно, но верно, отходит на второй план. Так, во всяком случае, случилось в жизни Гевуша. Именно поэтому любая минутка, проведенная вместе с ним, для семьи была подарком небес.

– Ты уверена, что хочешь со мной поехать? – засомневался Гевуш. – Там дороги вообще-то не очень хорошие…а ты в положении.

– Ничего-ничего, – стала уговаривать его Альфия, – уже восемь месяцев, ничего не случится. Тихонечко поедем и приедем.

– Ну… если ты так уверена, – пожал плечами мужчина, – собирайся. Я буду медленно ехать, не дай Бог… – его лицо резко омрачилось, и он осекся на полуслове, вспомнив страшное.

Поездка прошла без приключений. Гевуш постоянно помнил о данном им обещании и ехал очень медленно и осторожно. Он разобрался со своими делами, потом они зашли в магазин, купили все необходимое для будущего ребенка, и поздно вечером вернулись домой. Ночью у Альфии отошли воды. А на следующее утро, третьего сентября, на свет появилась маленькая щупленькая девочка с прозрачной кожей бледно-розового цвета, с тоненькими ручками и ножками. Девочку назвали Риммой, в честь бабушки по отцовской линии.

Глава 2. Римма

На рождение младшей дочери Гевуш подарил жене красивый чайный сервиз – изящные чашки из китайского фарфора, белые с бордовым, украшенные позолоченным орнаментом и упакованные в стильную белую коробку с золотистыми кружочками, а еще, по традиции, золотое кольцо с бриллиантами. Кольца и серьги с драгоценными камнями Гевуш начал дарить жене с тех пор, как у него появилось достаточно денег на их покупку. Даже если денег хватало впритык только на кольцо, то он, не задумываясь, его покупал, вынимая из кармана последнюю купюру так, словно там еще десять таких же. «Заработаем еще», – отшучивался мужчина в ответ на удивленный взгляд жены, которая с детства была хозяйственной и экономной.

Это был долгожданный ребенок для всех, особенно для Гевуша. К своим тридцати двум он уже достаточно остепенился, обзавелся постоянной работой и готов был насладиться отцовством в полной мере. Шесть лет назад, когда он впервые стал отцом, в мужчине не было и половины той серьезности и ответственности, что появилась теперь.

– Если дочка родится, – говорил он тогда своей беременной жене, – то Феклой назовем.

– А если мальчик? – недоуменно спрашивала она.

– Если мальчик, то будет Дормидонт, – без тени сомнения отвечал Гевуш.

– Что это за имена такие? – осторожно спрашивала Альфия, – Дормидонт Гвидонович что ли? Фекла Гвидоновна? Как-то странновато звучит, по-моему…

– Нормальные имена, – спокойно реагировал на замечание муж. – Но смотри, если девчонка родится, я тебя из роддома встречать не буду.

Альфия принимала все эти разговоры за чистую монету и в глубине души переживала. За три года совместной жизни она успела настолько привязаться к этому человеку и настолько сильно его полюбить, что ее собственное я, казалось, уже не существовало, полностью растворившись в этом новом для нее прежде неизведанном чувстве. Польщенный подобным отношением, Гевуш время от времени позволял себе пошутить с серьезным лицом на тему их дальнейшей судьбы, чтобы в очередной раз убедиться в том, что каждое его слово воспринимается женой с великим уважением и молчаливой покорностью и что ее неземная любовь по-прежнему на месте, живет и здравствует.

В том, что рождение девочки может привести пару к разлуке, Альфия почему-то не сомневалась, но как бы то ни было, пол жившего в ее утробе ребенка уже не изменить. «Будь что будет, – думала она, – лишь бы здоровеньким родился». При этом Альфия изо всех сил мечтала, чтобы ребенок был похож на ее любимого мужчину, поэтому каждый день поднималась с кровати в четыре часа утра на молитву. Мама Фагиля говорила ей в детстве, что Аллах обязательно услышит молитвы, произнесенные в четыре утра.

– Девочка, – торжественно произнесла акушерка, держа в руках новорожденную, – да какая красавица-то! Кукла! Ты посмотри на ее кудри!

Альфия на секунду напряглась при слове «девочка», но, едва глянув на ребенка, поняла – ее молитвы были услышаны.

Медсестра сообщила Альфие, что новоиспеченный отец благополучно уведомлен о рождении дочери и очень даже счастлив, и женщина успокоилась.

Феклой ребенка называть не стали. Оказалось, что это была шутка. На самом деле Гевуш планировал назвать девочку Риммой, по армянской традиции в честь своей матери, но Альфия предложила другое имя – Нателла, любимое имя свекрови, которым та мечтала назвать свою собственную дочь. Дочери в жизни свекрови не случилось, а имя так и осталось любимым, поэтому идея невестки была одобрена.

Так имя «Римма» перешло следующему ребенку. Не сказать, что Альфия была очень рада этому решению. Уже сама по себе идея называть ребенка в честь бабушек и дедушек казалась ей неразумной – а что, если вместе с именем ребенок получит и недостатки, и проблемы того человека, в честь которого его назвали? Кроме того, отношения Альфии со свекровью нельзя было назвать простыми.

Сорокатрехлетняя Римма Мартиросовна, женщина строгая и принципиальная, жила в одном из спальных районов Еревана вместе с младшим сыном. Она работала на местной обувной фабрике «Масис», и каждое утро, надев элегантное платье в горох, густо напудрив лицо до молочной белизны, аккуратно накрасив губы помадой винного цвета и щедро распылив на себя порцию дорогого французского парфюма, коих в ее коллекции было немало (спасибо заботливым сыновьям), садилась в маршрутное такси – угловатый микроавтобус «Рафик», с тесным салоном, насквозь пропитанным запахом бензина и с неудобными сиденьями. В плановом отделе, где трудилась Римма Мартиросовна, загруженность была невысокая. По крайней мере, времени на разговоры по душам за чашечкой кофе по-армянски вприкуску с «Грильяжем» или «Белочкой» у сотрудников было вдоволь. Время от времени «девочки» – так Римма Мартиросовна по-свойски называла своих сослуживиц – приносили на работу домашнюю выпечку: то воздушные эклеры с нежным заварным кремом, слегка присыпанные сахарной пудрой, то рассыпчатую гату со сладкой сахарной начинкой, то медовую пахлаву с орехами, а то и целый домашний торт, испеченный еще накануне и оставленный на ночь пропитываться прямо на противне, под листом фольги. После работы Римма Мартиросовна домой не спешила. Муж ее, Акоп Гвидонович, как и многие армянские мужчины в те времена, вот уже несколько лет как уехал на заработки в Россию, а потому и торопиться ей было некуда. Поначалу женщина сердилась и на мужа, и на соседа, с которого началась эта длительная «командировка», и даже почему-то на соседову жену, но постепенно она привыкла к новому укладу жизни, а вскоре и вовсе научилась жить в свое удовольствие. Вечера она проводила либо у косметолога, к которому ходила регулярно то на массаж лица, то на всяческие маски и другие процедуры, либо у подруги Лены из соседнего подъезда. Та тоже жила вдвоем с сыном, а потому женщинам было о чем посудачить и о чем выпить очередную чашечку горького кофе. Они подолгу глядели в остатки осевшей на дне кофейной гущи, выуживали в ней очертания людей и животных, знаки и символы, пытаясь таким образом осторожно заглянуть в свое будущее.

Новость о том, что старший сын, гордость и надежда семьи, не только обзавелся в далекой России дамой сердца, но уже благополучно проживает с оной под одной крышей, застала Римму Мартиросовну врасплох. Женитьбу Гевуша она представляла себе иначе. Во-первых, избранницей ее сына должна была стать юная армянская красавица, скромная и хозяйственная, и желательно дворянских кровей. Какая же армянская мать согласна на меньшее? Тем более мать, родившая и воспитавшая такого сына – высокий, за метр восемьдесят ростом, статный и спортивный (зря что ли на самбо и дзюдо столько лет ходил?), умный и начитанный – школу почти круглым отличником закончил, если не считать обидной четверки по армянскому языку, которая возникла в десятом классе, в самый последний момент, и то, только для того, чтоб золотая медаль, единственная на всю школу, досталась не ему, а сыну директора школы, красивый – о его больших выразительных глазах, черных шелковых волосах и идеальной коже, способной составить конкуренцию самому лучшему армянскому персику, Римма Мартиросовна не забывала упомянуть каждый раз, когда речь заходила о сыне. Словом, равных ее Гевушу не было в мире, в этом не оставалось сомнений.

И при всех этих достоинствах что делает Гевуш? В свои двадцать три года выбирает в спутницы жизни татарскую женщину, которая уж наверняка выглядит как прямой потомок Чингисхана, которая старше его на целых пять лет, и которая (о, ужас!) уже была замужем и воспитывает теперь ребенка от первого брака.

Безусловно, любящая мать, если постарается, если очень сильно постарается, способна понять и принять выбор сына, при условии, что будет видеть сына счастливым в этих отношениях, но что же скажут люди? Родственники, друзья, соседи? Как теперь смотреть им в глаза? Жить в Армении без оглядки на мнение других удавалось немногим, и Римма Мартиросовна к этим немногим не относилась, но, будучи женщиной мудрой, она все-таки нашла выход из затруднительной ситуации.

Убедившись в том, что решение сына окончательно и бесповоротно, а ее просьбы и даже мольбы одуматься и не совершать непоправимой ошибки на сына не действуют, Римма Мартиросовна нашла в себе силы смириться с ситуацией и преподнести новоиспеченную невестку родным, близким и даже просто знакомым в лучшем свете. Благо, внешность ее, хоть и была далека от армянской, но и с чингисхановской ничего общего не имела. Девушка показалась ей вполне симпатичной. Женственная фигура, зеленые глаза, красивые длинные волосы, одета по последней моде и со вкусом, общительная и добродушная, хорошая хозяйка – такую и показать не стыдно, – думала про себя Римма Мартиросовна, внимательно разглядывая невестку при первой встрече. О разнице в возрасте она и вовсе забыла, с виду молодые люди выглядели ровесниками. Есть, правда, у этой невестки еще и дочь, но это ничего, это решаемо, можно что-нибудь придумать о первом муже. В конце концов, мог же там произойти, к примеру, несчастный случай…

Беременность Альфии окончательно расставила все точки над "и". Назад дороги нет, – решила свекровь, – и оставила в прошлом все свои сомнения по поводу союза сына с татарской женщиной, которые нет-нет да возникали в голове. Сомнения-то оставила, но сердцу, как говорится, не прикажешь, а сердце по-прежнему боготворило сына и почему-то всякий раз неприятно сжималось от мысли, что в его жизни теперь появилась другая женщина, которая постоянно при нем, старается заботиться о нем не хуже матери, рожает ему детей, и, возможно, такими темпами когда-нибудь займет главное место, ее место, а этого она допустить никак не могла.

Альфия, со своей стороны, чувствовала постоянное напряжение в отношениях со свекровью и решила, что свекровь по понятным причинам не считает ее достойной своего сына. Так и повелось, на людях это были самые дружные свекровь и невестка, а наедине – соперницы, не решавшиеся на откровенный разговор и напряженно молчавшие каждая о своем. Невестка пыталась всячески угодить свекрови, чтобы сменить если не гнев ее, так подозрительность на милость, а свекровь с удовольствием замечала каждую такую попытку, но не могла справиться со своими чувствами и держала невестку на безопасном расстоянии.

О том, чтобы называть друг друга «мама» и «дочка» не было даже речи. Во-первых, Гевуш считал эту трогательную традицию откровенной клоунадой, потому что мама у человека может быть только одна, и такое обращение к чужому и вчера еще незнакомому человеку совершенно не гарантирует соответствующего к нему отношения, а во-вторых, Альфия и сама не горела желанием называть «мамой» женщину, которая держит приличную дистанцию в отношениях и «удочерять» невестку не собирается.

Удивительно, что когда свекровь принимала невестку с внучкой у себя в Ереване, ни о каком напряжении и тем более соперничестве не было даже речи. Это была обычная дружная семья. Римма Мартиросовна мчалась в аэропорт, захватив с собой корзинку свежайших армянских фруктов, чтобы встретить и незамедлительно угостить дорогих гостей щедрыми дарами армянской плодородной земли. Она радостно обзванивала всех родных и друзей и сообщала им о приезде невестки, а те, в свою очередь, приглашали семейство в гости, тщательно готовились к этому визиту, пытаясь произвести на Альфию самое лучшее впечатление, угощали ее самыми вкусными блюдами и вели милые разговоры, делая комплименты то ей, то дочке, и передавали горячие приветы мужу. Да и сама Римма Мартиросовна не уступала им в обходительности и гостеприимстве. Она всегда выделяла невестке самую лучшую комнату в квартире – свою собственную спальню.

Комната была довольно просторная. Светло-голубые стены, расписанные по верху изящным коричневым узором и украшенные вдоль линии потолка белоснежной лепниной, выглядели очень нарядно, а комплект спальной мебели цвета горького шоколада с глянцевой поверхностью и золотистыми ручками на дверцах высокого трехстворчатого шкафа, приземистых прикраватных тумбочек и солидного комода смотрелся современно и уютно. Просторная кровать с удобным матрасом, стеганые одеяла ручной работы, тяжелые гладкие занавески в тон стен – все здесь располагало к комфортному отдыху.

Зная о нелегкой доле армянской жены, которой приходится целыми днями готовить, стирать и убирать на большую семью – Гевуш был радушным хозяином и непрерывно принимал у себя на долгий срок то братьев с женами и детьми, то друзей, то знакомых, то просто соотечественников, которым негде остановиться – свекровь заботливо освобождала невестку от всех дел, и даже ребенка забирала спать к себе, в шушабанд.

– Пусть мама отдохнет как следует, – ласково говорила она маленькой Нателле, – поспишь со мной, а я тебе расскажу, как я маленькая была, от медведя убегала в лесу.

– Да! – радовалась внучка, – расскажи мне!

Эти визиты в Ереван длились подолгу, месяца по два, а то и по три, и все это время женщины прекрасно уживались. Альфия каждый раз с удовольствием летела в Ереван, она знала, что там ее ждет теплый прием, забота свекрови и долгожданный полноценный отдых.

Все менялось, когда в жизни этих двух женщин появлялся мужчина – Гевуш. Обычно он не ездил с женой в Ереван, поэтому втроем они оказывались только в том случае, когда Римма Мартиросовна приезжала гостить к сыну в Татарстан. С первых же дней обстановка в квартире накалялась. Не было ни споров, ни повышенных голосов, но воздух становился каким-то тяжелым и липким, в каждом слове словно был спрятан тяжелый меч, во взглядах – острые стрелы. Это была ревность, которая больно ранила сердца двух женщин, искренне любивших одного мужчину, каждая по-своему.