Loe raamatut: «Смерть в прямом эфире»

Font:

Ngaio Marsh

DEATH IN THE AIR AND OTHER STORIES

Предисловие

Что же такого особенного в Найо Марш? Во-первых, она была одной из избранных писательниц, так называемых королев детектива, которые господствовали в мире классического рассказа о преступлениях в период его расцвета в первой половине двадцатого столетия. Однако, в отличие от своих соперниц, Найо Марш никогда не считала писательство своей первой любовью; она обучалась живописи, а позже посвятила себя театру. Кроме того, она жила в Новой Зеландии и, будучи преданной англофилкой, могла в то же время взглянуть на английскую жизнь со стороны – а со стороны, как гласит известная поговорка, виднее.

Этими необычными подробностями ее прошлого пронизаны ее работы, благодаря чему она выделяется на фоне своих знаменитых соперниц. Найо Марш писала изощреннее, чем Агата Кристи, а в отличие от Дороти Сэйерс она никогда не влюблялась в своего детектива и не впадала в сентиментальность. Обладающая вкусом и дисциплинированностью, Марш заслуживает того, чтобы ее читали и перечитывали не только ради сюжетов, но и ради способности к описанию, ее взгляда художника и понимания самой сути исчезнувшего социального мира. Но важнее всего то, что ее книги доставляют массу удовольствия; изысканные и занимательные, в глубине своей они скрывают чувственность и сострадание, чем привносят изящество в жанр, не отличающийся эмоциональной глубиной. Найо Марш была не просто составительницей литературных головоломок, но великолепной рассказчицей, снова и снова заставляющей читателя в предвкушении стремиться к развязке.

Найо Марш родилась в пригороде Крайстчерча в 1895 году и была единственным ребенком в семье. Ее отец, банковский служащий, эмигрировал из Англии семью годами ранее, и, когда она была еще маленькой, семья переехала в недавно построенный дом в Кэшмир-Хиллс за чертой города. Здесь Марш предстояло прожить до конца своих дней, поскольку, несмотря на яркую внешность и популярность среди сверстников, из-за глубоко укоренившейся застенчивости и гибели во время Первой мировой войны молодого человека, который был для нее особенным, она так и не вышла замуж.

Ее способность к письму была отмечена в ранней юности, но главный ее талант в то время проявлялся в другом, и в школе искусств при Кентерберийском колледже она получила несколько призов и стипендий. Тем временем в ней пробудился интерес к театру, и в двадцатилетнем возрасте она каким-то образом нашла время для реализации всех трех своих талантов: живя дома с родителями, она посвятила себя живописи, но при этом зарабатывала деньги написанием статей для одной из газет Крайстчерча, а в двадцать с небольшим она получила неожиданное приглашение присоединиться к гастрольной труппе в качестве актрисы. Однако ее всегда больше интересовало то, что происходит за кулисами театра, и позднее она отошла от актерской игры, занявшись постановкой и режиссурой.

Постепенно она начала осознавать, что живопись – недостаточное для нее средство самовыражения, и, обеспокоенная этим, была рада возможности в тридцать три года впервые поехать в Англию за новыми впечатлениями. Друзья, пригласившие ее погостить, были английскими аристократами, вернувшимися на родину после долгих лет жизни в Новой Зеландии, и благодаря опыту жизни в их социальной среде Марш создавала атмосферу некоторых самых успешных своих романов. Часто говорят, что ее книги пронизаны снобизмом, но Англия между войнами оставалась обществом, где снобизм и классовые различия по-прежнему имели вес. Ошибочно смотреть на те времена сквозь призму более эгалитарной эпохи и выносить анахроничные суждения. Марш писала о том, что видела и пережила. Она пыталась отразить реальность, не пропагандируя политически корректные догмы.

Поездка в Англию оказалась весьма освежающим опытом и способствовала созданию стильной и утонченной личности, которая пусть и отличалась от ее новозеландского «я», но не противоречила ему. Найо Марш пробыла там более трех лет и впоследствии регулярно возвращалась погостить, однако эта двойственная жизнь не была лишена трудностей. Тяжело оставаться одновременно вовлеченной в обе культуры, тяжело сохранять единство личности, когда в душе разрываешься на две части, и неизбежное напряжение отразилось в ее творчестве. Марш писала как об Англии, так и о Новой Зеландии. Но, поскольку Новая Зеландия занимала все больше времени, ее воспоминания о жизни в Англии прошлого стали более достоверными, чем ее знания о жизни в Англии настоящего, в результате чего ее последние романы, местом действия в которых становится Англия, кажутся выбитыми из временной колеи. Несмотря на этот недостаток, последние романы по-прежнему доставляют большое удовольствие, что является показателем ее таланта.

Во время первого длительного визита в Лондон, который продолжался с конца 1928-го по лето 1932-го, Марш продолжала заниматься журналистикой, однако визит матери, всегда занимавшей центральное место в ее жизни, побудил ее попробовать себя в более серьезном жанре. В соответствии с литературной модой того времени был начат роман об истории одного убийства, и в 1931 году наконец-то появился на типографской бумаге знаменитый детектив Родерик Аллейн.

В ранних книгах Найо Марш ясно видно, что она еще только нащупывает свой путь в романистике, поэтому Аллейн из ее первой работы в жанре мистерии, озаглавленной «Игра в убийство», является лишь бледной версией того, кем он станет впоследствии. Дуглас Грин, американский эксперт в жанрах детектива и мистерии, верно отмечает, что, если образ Аллейна и навеян образом Лорда Питера Уимси, он однозначно стал духовным предком Адама Далглиша, персонажа романов Ф. Д. Джеймс. К счастью, Аллейн как персонаж быстро развивался, и благодаря своему роману «Маэстро, вы – убийца!», опубликованному в 1938 году, Найо Марш вошла в число лучших писателей в жанре детектива. В этом романе Аллейн встречается со своей будущей женой по имени Трой, а в следующей книге, «Смерть в белом галстуке», он завоевывает ее. В течение двадцати лет с момента появления этих двух классических романов Найо Марш находится в зените своего творчества, и даже угасание ее сил отмечается вспышками былого блеска, в частности в романе «Чернее черного», изданном в 1974 году. Предпоследний роман, «Фотофиниш», наконец отдает должное красоте ее родины, где ей суждено было скончаться в возрасте восьмидесяти шести лет в 1982 году.

Аллейн присутствует в каждом романе Марш, и при взгляде на ее литературную карьеру трудно не задаться вопросом: почему она никогда не отказывалась от жанра мистерии в пользу романов без убийств? Могло показаться, что у нее не было желания двигаться дальше; она как будто не находила в себе сил вырваться на другую территорию. Но Марш, безусловно, склонялась к этому, и в одном из лучших романов, «Премьера», преступление долго не раскрывается, словно автор утратила к этому интерес. Быть может, отсутствие выхода за рамки жанра обусловлено тем, что писательство было лишь запасной тетивой для ее лука, поскольку в среднем возрасте бóльшая часть ее творческой энергии была направлена на театр. Практически в одиночку она возродила в Новой Зеландии интерес к классической драматургии и была ответственна за многие выдающиеся постановки. Марш также участвовала в создании нового театра, который в конце концов был назван в ее честь, и в 1966 году удостоилась ордена Британской империи за проделанную в этой области работу. Но в противовес своему новаторству в театральной карьере она избегала нововведений всякий раз, когда садилась за печатную машинку. Стоит ли удивляться этому? Ведь инспектор Аллейн был для нее хорошим другом, который обеспечивал стабильность и постоянство. Сердце же ее принадлежало Шекспиру, этому блистательному мастеру, который заставлял ее постоянно искать новые приключения.

На самом деле можно утверждать, что проблема Найо Марш заключалась не в нехватке таланта, а в его избытке. Живопись, писательство и театральная карьера боролись за место в ее жизни, и чудо, что она находила время и энергию, чтобы преуспеть во всех трех областях. Помимо призов, полученных в художественной школе в юности, и ордена Британской империи, присвоенного ей в преклонном возрасте, она получила премию Grand Master Award от The Mystery Writers of America в знак признания ее литературных достижений, и именно благодаря ее статусу криминального писателя выходит эта книга – «“Смерть в прямом эфире” и другие рассказы».

Но этот сборник будет интересен не только ценителям. Первые два очерка, один о Родерике Аллейне, другой о его жене Трой, – прекрасная возможность для знакомства с героем и героиней. Юмор Марш, ее благородное изящество, чуткость – все это присутствует в этих двух набросанных штрихами, но интригующих портретах. За ними следует череда работ: «Я найду свой выход» – яркий пример театральной мистерии, в написании которых автор преуспела, как и в романах «Премьера» и «Смерть в театре ”Дельфин“»; «Глава и стих: тайна Литл-Коплстоуна» – прекрасный образец истории убийства в английской деревне, которую Марш подробно рассматривала в романах «Прелюдия к смерти», «Снести ему голову!» и «Роковая ошибка». Наконец, «Морпорк», возможно самый сильный рассказ в книге, дает представление о романах, действие которых происходит в Новой Зеландии: «Убийство в стиле винтаж», «Купаться запрещено!», «Смерть в овечьей шерсти» и «Фотофиниш». Если отойти от миниатюр, то поклонники классических загадок об убийствах, возможно, предпочтут «Смерть в прямом эфире», но мой личный фаворит в этой книге – телевизионный сценарий эпизода «Злополучная печень». Написанная в 1970-х годах для сериала «Королевский суд», эта работа ярче, чем любой из рассказов, демонстрирует талант Марш к созданию характеров персонажей посредством диалога.

Итак, перед нами литературный шведский стол, маленькие кусочки творчества Найо Марш, знаки, указывающие на романы, которые сделали ее литературную репутацию. Для ценителей книга станет усладой, вызывая самые разные ностальгические воспоминания (обратите внимание на использование двух необычных имен – Херси и Кейли; помните леди Херси Амблингтон из романа «Танцующий лакей» и Кейли Барда из «На каждом шагу констебли»?), а для новичков это соблазнительная закуска, намекающая на грядущие сочные лакомства.

Признаюсь, что эта книга напоминает мне о том, сколь многим я обязана автору. Я начала писать детективные романы, когда мне было семнадцать, и вдохновила меня на это Найо Марш. Моя первая опубликованная книга была романом-мистерией, и я написала еще пять, прежде чем перейти к написанию романов, выходящих за рамки жанра. Даже сейчас, спустя тридцать лет после моих первых проб, я могу взглянуть на свою нынешнюю работу, серию романов об англиканской церкви в двадцатом веке, и все еще увидеть следы влияния Найо Марш на меня. Именно Найо Марш научила меня делить главы на подглавки, которые легче усваиваются читателем. Именно она научила меня, как важно заканчивать каждую главу клиффхэнгером¹, а каждую подглавку – предложением, призванным завлечь читателя. Именно она научила соединять прозу и диалог в единое повествование, воспринимать персонажей чутко, но без сентиментальности и держать мелодраму на расстоянии с помощью вкраплений юмора. Я восхищалась ее непринужденной прозой, ее умением не тратить слов зря, взглядом художника, драматургическим чувством времени. Мне нравились ее персонажи, даже те реалистичные проблески исчезнувшего мира 1930-х годов, который был разрушен Второй мировой, но все еще ярко жил в воспоминаниях тех, кто меня воспитывал. Моя самая любимая книга Марш, «Смерть в белом галстуке», волшебным образом передает тот обреченный блеск лондонского светского сезона эпохи 1930-х, которая близилась к своему роковому завершению.

И наконец, я должна признаться, что Найо Марш повлияла на меня в очень личном плане. Существовал ли когда-нибудь такой привлекательный детектив, как Родерик Аллейн в расцвете сил? Он был золотым стандартом, по которому я оценивала всех мужчин, с которыми встречалась в подростковом возрасте. Марш предпочла не вдаваться в более интимные подробности супружеской жизни Аллейнов, но ей удалось сотворить на бумаге те идеальные отношения, о которых все мы мечтаем и которые лишь немногим из нас удается построить. Помню, как, будучи подростком, испытывала глубокую зависть к Трой и с надеждой – увы, бесплодной – искала красивого, умного, скромного, образованного, уточненного, чувственного и остроумного англичанина, которого Найо Марш с такой любовью и изяществом описала в своих романах. В конце концов я сдалась и вышла замуж за американца, однако нужно признать заслугу Марш в том, что она смогла создать персонажа, который показался мне настолько реальным.

Когда последний роман «Сгущается свет» был посмертно опубликован в 1982 году, я горевала, что больше не будет встреч с Родериком Аллейном. Тогда мне передали эту книгу, которая была будто подарком с того света. Я рекомендую этот сборник всем и могу добавить лишь то, что, прочитав его за один присест, я взялась перечитывать все ее романы. Найо Марш была одной из величайших писательниц своих дней и вдохновляла миллионы читателей по всему миру на протяжении десятилетий. Прошу вас за этот шведский стол! Это приглашение к литературному пиршеству.

Сьюзан Ховач

Август 1994

Эссе

Родерик Аллейн

Он родился в чине инспектора-детектива Скотленд-Ярда в дождливую субботу, в полуподвальной квартирке рядом со Слоун-сквер в Лондоне. Шел 1931 год.

Весь день брызги луж из-под ног прохожих, спешивших по своим делам, окатывали мокрые стекла на уровне моих глаз. Дождевая вода веером летела из-под колес машин, стекала по ступенькам к моей двери, затапливала весь квартал. Определение для такой погоды было «неумолимая», и самый звук этого слова казался невыразимо безотрадным. Но если учесть приближавшиеся события, обстановку можно было считать на редкость подходящей.

Я читала детективный роман, взятый в скупо освещенной библиотечке писчебумажного магазина напротив, – не то Кристи, не то Сэйерс, не помню. К четырем пополудни, когда уже начинались сумерки, я дочитала детектив. Дождь лил по-прежнему. В жаровне у меня тлели угли – типичное лондонское отопление в те времена, и я загляделась на них, праздно гадая, по силам ли мне написать нечто подобное. В тот год в Англии на вечеринках была популярна игра в убийство: одному из гостей подсовывали листок, где он или она назначались «убийцами»; некоторое время «убийца» выбирал «жертву», а потом начиналось «расследование». По-моему, за этими головоломками – их уже тогда так называли – теплился неподдельный интерес, не найдется ли в доме настоящий труп взамен притворившегося. К счастью, лишь много позже я узнала, что одного французского спеца тоже посещала подобная догадка.

Тешась этой идеей, я ворошила угли в жаровне и мысли в голове, чувствуя, как в неких мрачных глубинах зарождается новый персонаж – хитроумный детектив, разоблачитель преступников.

В комнате стало совсем темно, когда я натянула макинтош, взяла зонтик, поднялась по крутым ступенькам на мостовую и поплыла в дробившемся от дождя свете уличных фонарей в магазин канцтоваров напротив. В магазине пахло сырыми газетами, дешевыми журналами и промокшими посетителями. Купив шесть тетрадей, карандаш и точилку, я пошлепала по лужам обратно домой.

И там, с чувством неведомого доселе удовольствия, я всерьез задумалась о персонаже, который начинал обретать характер.

В детективной литературе того времени сыщик нередко представал эксцентричной натурой, снабженной набором легко узнаваемых причуд и привычек (это если говорить о традиции Шерлока Холмса). Непревзойденный мсье Пуаро Агаты Кристи обладал холеными усами, страстью к порядку и привычкой постоянно упоминать свои «серые клеточки». Лорд Питер Уимзи пера Дороти Л. Сэйерс мог, как я сейчас почти уверена, замучить своими остротами. Милейший Реджи Форчун по воле своего создателя Генри Кристофера Бейли то и дело приговаривал: «Голуба моя! Моя ж вы голуба!» А по ту сторону Атлантического океана действовал некий Фило Вэнс, изъяснявшийся на странном наречии, которое его автор, С. С. Ван Дайн, не постеснялся приписать оксфордскому Баллиол-колледжу.

Насмотревшись на этот паноптикум знаменитых эксцентриков, в тот дождливый день я сочла, что выгодным литературным приемом станет сравнительная обыкновенность моего героя: создам-ка я человека с биографией примерно как у одного из моих друзей-англичан и ярлыки причуд ему на лоб клеить не стану! (Теперь-то я понимаю, почему мои первые книги вообще не имели успеха.)

Мне хотелось, чтобы мой сыщик был профессиональным копом, немного нетипичным в некоторых отношениях: мужчина выгодной внешности и хорошего воспитания, с которым приятно поговорить и куда менее приятно не поладить.

Персонаж мой постепенно обретал плоть.

С самого начала я обнаружила, что довольно много о нем знаю. Ей-богу, я склонна думать, что, начни я писать не детективные романы, а серьезную литературу, мой сыщик все равно появился бы и проявил себя даже в иной обстановке.

Он был высок, худощав, небрежно элегантен и настолько требователен в вопросах чистоты, что окружающие порой диву давались, как это он выбрал профессию полицейского. Он был не лишен сочувствия. Он обладал своеобразным чувством юмора, глубоко страдал от недооценки, однако при всем своем нежелании лезть на первый план и доброжелательной манере общаться иногда представал грозной фигурой со значительными полномочиями. Что до его биографии, она у меня сложилась сразу: младший сын в семье из Бакингемшира, получил образование в Итоне. Старший брат, которого мой сыщик про себя считал недалеким, подвизался на дипломатическом поприще, а мать, которую он любил, обладала сильным характером.

Помню, как я была польщена, когда в начале карьеры моего сыщика один из литературных обозревателей назвал его «этот славный парень Аллейн», потому что так я его и представляла: приятный человек с незаметной на первый взгляд твердостью характера – исключительной твердостью, которая, как я надеялась, еще проявится. В прессе Аллейна в первые годы называли «красавчиком инспектором», что порождало у него чувство острой неловкости.

В дождливый день появления Аллейна на свет у меня мелькнула идея сюжета, отчего он ушел из дипкорпуса в полицию, но отчего-то этот рассказ так и не состоялся.

Возраст Аллейна? Тут мне придется сделать отступление. Его возраст бросил бы вызов теории Эйнштейна, но в этом мой Аллейн не одинок: Эркюль Пуаро, по общепринятому счету, дожил до 122 лет. Дело в том, что вымышленные расследования протекают в эксклюзивном пространственно-временном континууме, где мистер Бакит из «Холодного дома» ведет следствие бок о бок с новейшими, так сказать, поступлениями. Достаточно заметить, что в день появления Аллейна на свет его возраст меня не заботил, и до сих пор так и остается.

Аллейн появился неожиданно и, как возможно решит читатель, из ниоткуда. Один из вопросов, которые часто задают литераторам, – списаны ли их персонажи с «живых людей». Некоторые из моих героев, безусловно, списаны, хотя они прошли целый ряд мутаций и в процессе весьма отдалились от прототипов. Но не Аллейн. Он, насколько я могу судить, не имел иного источника, кроме своего автора. Он вошел, не отрекомендовавшись; и, может быть, в его образ это и вносит крупицу нереальности, но для меня он достаточно реален.

Дороти Л. Сэйерс сурово критиковали – возможно, не без оснований – за ее влюбленность в Уимзи. Может, это действительно было проявлением дурного вкуса и плохого знания людей, хотя ее горячие поклонники этого не признавали. Не скажу, чтобы я питала подобную слабость к своему персонажу, однако постепенно я прониклась к нему симпатией, как к старому приятелю. Смею думать, что и Аллейн в моем обществе весьма удачно развился в трехмерном плане. Мы с ним ездили в ночном экспрессе через новозеландский Норт-Айленд среди вскипавших грязью гейзеров и покрытых снегом гор. Мы катались по английским каналам и исходили Рим, осматривая исторические памятники. По служебной необходимости Аллейн возил нас на остров у берегов Нормандии и водил за кулисы нескольких театров. Он плыл на одном судне с психопатом-убийцей от Тилбери до Кейптауна и произвел аресты минимум в трех деревенских коттеджах, одной больнице, церкви, венецианской гондоле и пабе. Неудивительно, что наш кругозор значительно расширился под давлением этих обстоятельств, ни одно из которых и в проекте не брезжило в ту дождливую субботу в Лондоне.

В первое свое появление Аллейн являлся холостяком. Будучи неравнодушен к противоположному полу, он, однако, не прыгал из койки в койку безответственным образом, пока вел расследования (а если и прыгал, мне об этом ничего не известно). Аллейн был свободен во всех отношениях, пока на лайнере, шедшем из Сувы на Фиджи, не увидел Агату Трой, писавшую картину на палубе. Но до этого оставалось еще полдюжины книг.

Издателей и редакторов ничуть не смутило, когда после еще парочки расследований леди приняла предложение. Это стало свершившимся фактом, и с тех пор мне пришлось иметь дело с женатым сыщиком, его знаменитой супругой и, чуть позже, с их сыном.

Благодаря череде совпадений (и к вящему неудовольствию Аллейна) двое последних нередко оказываются замешанными в его профессиональную деятельность, но в целом мой сыщик умеет разделять работу и семью. О делах он говорит со своим напарником и другом инспектором Фоксом, толстым, спокойным и прямодушным, который вполне степенно вошел в повествование. Они уже давно работают вместе и любезно продолжают брать меня с собой.

Однако в ту памятную субботу все это, как пишут авторы детективов, еще скрывалось за таинственным покровом грядущего. Пламя весело плясало в жаровне, ему вторили тени на стенах моей лондонской квартиры. Я включила свет, открыла тетрадь, заточила карандаш и начала писать. И вот сыщик появился, скромно ожидая своего выхода в четвертой главе, на 58 странице первого издания.

Коль скоро ко мне пожаловал гость, не годилось оставлять его безымянным.

За несколько дней до этого я побывала в Далвич-колледже. Эта школа-пансион (что во всех других странах, кроме Англии, означает частную школу) была основана и весьма щедро облагодетельствована знаменитым актером эпохи Елизаветы I. При колледже есть замечательная картинная галерея и уникальное собрание реликвий театра Шекспира и Марлоу, совершенно очаровавшее меня, большую поклонницу этого театра.

Мой отец был выпускником Далвич-колледжа, «старым аллейнцем», ибо актера елизаветинской эпохи звали аллейном.

Инспектор-детектив Аллейн, Скотленд-Ярд? Звучит.

Разобравшись c фамилией, я какое-то время колебалась по поводу имени, однако новый визит, на этот раз к друзьям в горную Шотландию, познакомил меня с носителями звучных имен, среди которых был Родерик (Рори) Макдональд.

Родерик Аллейн, детектив-инспектор Скотленд-Ярда?

Да!

Кстати, ударение на первый слог.

1.Клиффхэнгер – прием прерывания сюжета, оставляющий героя в напряженный момент. – Прим. редактора.