Преступление и наказание в России раннего Нового времени

Начну с конца, вернее, с тех слов, которыми Коллман заканчивает свой труд: «Русские люди нашего времени, может быть, слишком пренебрежительно относятся к собственному правовому наследию. Они слишком впечатлены „дыбой и кнутом“, традицией доносительства, горечью от повсеместной чиновничьей коррупции. Между тем, в повседневной практике структуры права и правосознания Московского государства строились с учётом тонких нюансов и с достаточной пластичностью и соответствовали тогдашним стратегиям государственного строительства и управления».

Используя обширнейшую базу архивных данных, а также исчерпывающий набор других источников и исследований, автор последовательно описывает все аспекты, связанные с преступлением и наказанием в России начала XV – первой четверти XVIII вв., причём делает это в сравнении со странами Западной Европы и с Османской империей.

Примеры из реальных уголовных дел не просто подтверждают процитированную выше позицию автора, но показывают, насколько разнообразной могла быть реальная работа правоохранителей, а главное – позволяют увидеть жизнь разных представителей общества в непростых обстоятельствах.

Вот «русский шериф» – выбираемый губной староста приезжает с целовальником в деревню, «сыскивать» про убийство, а допрашивать некого – все жители, не желая давать показаний против замешанных в деле соседей, спрятались в лесу. А вот городовой воевода, вся жизнь которого до этого – большие походы да бесконечная «малая война» на засечной черте, слезно молит не забирать у него подьячего: это единственный работник, умеющий работать с документами, а сам воевода грамоте не обучен. Вот судьи, которые решают дело об убийстве без пытки (по таким делам пытка была предусмотрена для подтверждения показаний), чтобы не мучить зря людей, ведь дело ясное, а в другом случае разрешают не предусмотренное законом мировое соглашение, обеспечив доход потерявшей кормильца семье.

Говоря о коррупции, приведу два примера, чтобы показать, насколько неоднозначной была ситуация: (1) воевода ходатайствует о выплате своим подьячим и другим служителям жалованья, которого они не получают уже 15 лет; (2) жители города подают челобитную об отказе принимать нового воеводу, так как тот отказался от их подарков по случаю вступления в должность, а значит – не будет прислушиваться к их нуждам и не станет защищать их интересы.

Новым и интересным для меня стало описание моральной экономики русского государства в XVII веке – своего рода, баланса, сводящего по дебету и кредиту (не)справедливость государевых людей и (не)готовность подданных подчиняться им. Когда чиновники перегибают палку со злоупотреблениями, народ получает моральное право возмутиться и поднять мятеж. Потребность в поддержании этого баланса объясняет сравнительную мягкость наказаний участников многочисленных восстаний «бунташного века», а также строгое следование судебной процедуре при наказании виновных. Один из воевод писал из освобожденного от сил Степана Разина города, чтобы ему прислали экземпляр Уложения 1649 г., так как имевшийся в городе текст восставшие уничтожили, а без закона воевода судить не может.

Эта же моральная экономика, где царь обязан демонстрировать отеческую заботу о подданных и внимание к их нуждам, лежит в основе тех волнующих сцен, когда бунтующая толпа говорит с царем, а он один стоит среди возмущенных подданных, выслушивая требования о казни своих приближённых, и обещает наказать виновных.