Loe raamatut: «Ненависть навсегда»

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ДЕРЬМО – ЧАСТЬ БОЛЬШОГО ПЛАНА

Глава 1

Звезды сверкали золотом у дяди на плечах. Среди строго синего пиджака с подпирающим горло галстуком выделялось лицо, которое можно было считать неприметным, если бы не это серьезное, начальственное выражение. Сидя в кресле под щитом с золотым двуглавым орлом России, дядя походил на крупного представителя государственной власти или миллионера, в распоряжении у которого находятся самые богатые рудники страны.

Но вместо гор золота он воротил горы бумаг, для девяноста девяти процентов людей представляющие нулевую ценность. Должность занимал тоже неблагодарную – что за работа копаться в чужом белье? В переносном смысле, конечно. Так-то он сидел перед раскрытой папкой и изучал, что натворил подросток за последний месяц.

Чтение длилось минут десять.

Пролистав до последних показаний, глаза его вернулись к лицевой странице документа: к фотографии под арестом, а затем обратились на парня, находящегося в кабинете по ту сторону стола. Перемены во внешности подростка могли бы удивить любого, видимо, даже такого важного прокурора. Тот мальчик с нежной кожей и курносым носиком, что испуганно глядел с обложки личного дела, превратился в мужика с пучком черных волос на подбородке. Единственным сходством были ресницы, такие же длинные и пышные, как у девочки, но и они теперь неспособны перекрыть враждебного взгляда карих глаз.

Если глаза являются зеркалом души, то сейчас самое время продемонстрировать свою враждебность, подумал подросток.

– Мое имя Войнов Глеб. – Несмотря на мысли, начал он достаточно вежливо. – Девяносто восьмого года рождения.

– Вижу. В мае месяце исполнилось семнадцать лет, и уже шесть приводов.

Прокурор отвечал медленно и отсутствующим тоном, вновь обнаружив что-то интересное в бумагах. Глеб хотел сказать, что на заборе тоже много чего написано, но решил подождать, пока тот не поднимет голову. В ожидании прошла минута. За ней прошла вторая, третья. Прокурор все читал, будто в руках у него был увлекательный роман. То, что на Войнова Глеба обращали так мало внимания, служило ярким доказательством его формального присутствия.

Медлительность, а главное бессмысленность происходящего начинала раздражать.

– Извините, но я писал ходатайство о рассмотрении дела в мое отсутствие. Сотрудники выдернули меня из дома с кисточкой в руках, даже переодеться не дали. А я рисовал.

Прокурор поднял недоуменный взгляд, как если бы рисование являлось какой-то сверхспособностью.

– Занимаешься художеством?

– Да. Пробую перерисовывать известные картины, но пока что получается отвратно.

Как бы не хуже, добавил про себя Глеб. Он не преувеличивал: с живописью у него совсем не клеилось. Наверное, принять этот факт было бы не так обидно, если у него имелись таланты в любом другом творчестве, но беда в том, что их не было совсем. Ни в рисовании, ни в стихах, ни в игре на гитаре Глеб не находил способностей. У него самого складывалось впечатление, будто кроме драк и умения влипать в разные неприятности он ничего не умеет. Очередной привод в отделение – красноречивое тому подтверждение.

– Что ж… – Прокурор отодвинул бумаги и с ходу выдвинул: – Меня не волнуют художества, если это не акт вандализма. Но тебе и без дополнительных статей грозит от трех до девяти месяцев лишения свободы в воспитательной колонии общего режима.

Ухмылка вылезла у Войнова Глеба помимо воли. Он понимал, выглядит она неуместно в эту минуту, но все-таки: сколько раз ему угрожали подобным наказанием? Дайте подумать. Воспитательной колонией его запугивали ровно пять раз, как в прошлом месяце, так и два года тому назад, при первом аресте. Мы лишим тебя свободы, парень, говорили представители органов власти, посадим за решетку вместе с уголовниками, отправим уведомление в школу, поставим печать в паспорте, и все, жизнь под откос. Когда-то давно это заставило струхнуть, но теперь Войнов Глеб не мальчишка какой-нибудь, он, можно сказать, собаку на этом съел и в методах воздействия разбирается ничем не хуже, чем сама власть.

– Окончательное решение вынесут на суде, но я, как представитель государственных интересов, буду настаивать на максимальном наказании. – При движении плеч погоны вновь блеснули золотом. – Я сказал что-то забавное? Тебе смешно?

– Да нет, это я так, вспомнил кое-что.

– С такими, как ты, мне приходится работать четырнадцать лет, и за это время я убедился: нет более жестокого, тупого, беспощадного преступника, чем подросток. Ко всему прочему и бесстрашного. Вы чувствуете свою безнаказанность и, совершив преступление, знаете, что никто не сможет наказать вас из-за возраста. Закон остается законом, даже если он не соответствует нынешним реалиям. Так устроено, что в отношении к несовершеннолетним уголовное законодательство более гуманное, чем к взрослым преступникам. И иной раз эта гуманность доходит до абсурда. Твой случай тому доказательство: в документах перечисляются преступления небольшой тяжести, средней тяжести, имеется рецидив преступлений, отягчающие обстоятельства, и, несмотря на это… – прокурор усмехнулся от переполняющего его возмущения, – и, несмотря на это, судом ни разу не применялось наказание в виде лишения свободы: какие-то шуточные штрафы, условные и исправительные работы. В то время совершеннолетнего за одну подобную статью сажают.

Прокурор отыскал в бумагах дату первого ареста.

– На учет ты поставлен в две тысячи тринадцатом году. Прошло два года, с того же периода было совершенно шесть преступлений. На год по три противозаконному действию, если рассчитывать математически. Но фактически же складывается иная картина. За нынешний год у тебя четыре привода, и с крайних двух преступлений еще не прошло и месяца. Месяца! В начале июля ты, Войнов Глеб, нанес тридцатилетнему гражданину Матросову побои, повлекшие по неосторожности причинение среднего вреда здоровью, а спустя двадцать шесть дней, то есть сегодня, третьего августа, тебе выдвинуто обвинение в преступлении против собственности. Под угрозой расправы отнял телефон у четырнадцатилетнего подростка.

Прокурор вынес руку, намереваясь на пальцах продемонстрировать число нарушений. Будто бы Глеб сам не знал их количество.

– Мелкое хищение. Распитие спиртных напитков в общественных местах. Нападение на сотрудника при исполнении, статья триста восемнадцатая Уголовного кодекса. Статья сто двенадцатая с отягчающими обстоятельствами, – здесь прокурор загнул сразу несколько пальцев, – это все твои драки, в том числе и в образовательном учреждении, когда еще ты там учился. А также разбойное нападение, за которое ныне задержан.

«И на которое я писал ходатайство» – мысленно возразил Войнов Глеб, сквозь прищур приглядываясь к прокурору. Тот потряс своими загнутыми пальцами и сказал:

– Путь молодого уголовника.

– Ну уж нет. Я вам никакой не уголовник.

– Кто же ты тогда, раз не уголовник?

Войнов Глеб вспыхнул, горячая кровь дала о себе знать.

– Может, шпана, может, трудный подросток, но не тот, за кого вы меня принимаете! Да, меня можно назвать рецидивистом, потому что я часто махался в школе. Меня можно обозвать вором хотя бы за то, что я однажды прибрал две шоколадки в магазине, – Глеб постарался выделить следующие слова: – но это было всего единожды. Все, что стоит за мной, никак не относится к тяжким преступлениям. Я не совершал ничего ужасного! И никогда не собираюсь совершать.

– Вышеперечисленные статьи не являются для тебя чем-то значимым?

– Конечно нет! – Глеб знал, что ему не следовало это произносить, но он уже разгорячился. – Такими вещами занимается каждый в моем возрасте, но гоните вы только на меня. Знаете, в чем причина всех моих приводов?

– Ну? – Прокурор нахмурил брови.

– В невезении. Некоторым везет больше, чем мне, вот и все! Меня вы каждый раз ловите, на любую шалость подбираете статью. Относитесь так, будто я единственный трудный подросток – других для вас нет! Будто сейчас никто не выносит сладости из магазина. Никто не пьет и не дерется. Прямо в эту минуту, пока мы с вами здесь сидим и беседуем!

– Не каждый подросток ворует, пьет или дерется, – отчеканил слова прокурор. – Многолетняя практика показывает, что большое зло начинается не сразу, а постепенно, ему предшествуют десятки правонарушений, маленьких, незначительных, которые выглядят как шалость. Но все это устроено по принципу снежного кома.

Глеб вздохнул, устало опустился на спинку стула, также по своей многолетней практике определив, куда катится разговор. Сначала будут вправлять мозги, затем пойдут беседы о причинах его трудного поведения. Сколько можно выслушивать эти дешевые лекции? Деревянная мебель скрипнула под спиной, и тогда у Войнова Глеба промелькнула дикая, но заманчивая мысль: если прокурор поднимет тему неблагополучия семьи, он разнесет этот кабинет. Разнесет в пух и прах, пусть после этого возникнут огромные проблемы! Терпеть нравоучения не в характере Войнова Глеба.

Никто не знает, что творится у него в душе, но все пытаются что-то растолковать, направить на путь истинный. На лекциях в отделе по делам несовершеннолетних утверждали, что за развитие духовных и нравственных качеств, как, в принципе, за все мировосприятие подростка отвечает семейное воспитание. Подросток не вразумит, что хорошо, а что плохо, если ему это не разъяснят родители. Тот педагог провел около пяти лекций, прежде чем Войнов Глеб отправился жить в Санкт-Петербург. На новом месте поджидал не менее вдохновленный инспектор, который с пылкостью заявлял, будто поведение подростка объясняется событиями, произошедшими с ним в период взросления. Если отрицательных больше, то вы, дармоеды малолетние – так инспектор обозвал всех присутствующих на лекции – вы, дармоеды малолетние, оказываетесь в стенах исправительного учреждения и слушаете мои воспитательные речи. Третий специалист носил очки, был не то философом, не то мистиком, а также веровал: не единичный фактор влияет на формирование личности, а их совокупность. И воспитание, и социум, и жизненный опыт играют одинаковую роль, да и вообще якобы сама судьба подсовывает юной душе определенные испытания, чтобы она стала такой, какой ей стать предназначено.

Инспектора – люди опытные, все имеют высшее образование, занимают должности по вправлению мозгов, но лучше бы они сперва вправили их себе. В своих ничтожных попытках объяснить чужую душу они, очевидно, не учитывают главного условия вопроса: человек не выбирает, каким родиться. Человек выскакивает на этот свет уже с заложенной мерой добра и зла в своей натуре, и никакое воздействие жизненных сил не может определить его сущность и не продиктует, каким он будет, плохим или хорошим. Жизнь является лишь катализатором реакции – катализатором, при взаимодействии с которым наглядно выявляется соотношение светлых и темных сторон человека – и не более.

Войнов Глеб не отводил упрямого взгляда от стены, видом показывая, что не имеет желания продолжать разговор. Бессмысленный с первой минуты разговор. Напрасно он здесь разоткровенничался. Забыл, что ли, где находится? Для власти он типичный преступник, а раз так, то следует вести себя соответствующим образом.

Краем глаза было заметно, как по бумаге двигается прокурорская рука. Что пишет, интересно? Очередное постановление: где, кому и когда требуется выплатить компенсацию?

Шлепнув печать поверх влажных чернил, прокурор потянулся к краю стола и вдавил кнопку.

После продолжительного дребезжания несовершеннолетнего нарушителя взяли.

Глава 2

– Снять шнурки? – переспросил Глеб и, получив от сотрудника утвердительный ответ, опустился на корточки, чтобы расшнуровать обувь.

«Ладно! Я сделаю, но если вы думаете напугать меня, у вас, козлы поганые, ничего не выйдет».

Войнова Глеба не проведешь, он наперед знал, что будет происходить. Сейчас его посадят в машину с решетками, покатают минут двадцать, затем высадят на окраине города, где-нибудь возле леса, пнут пару раз и отпустят. Сотрудники могут попросить рублей двести на кофе, но денег у Глеба, как всегда, не окажется. Они пнут его еще раз и тогда окончательно отвяжутся. Глеб придет домой весь пыльный, перепачканный, может, с порванной штаниной, и застанет там куратора из отдела по делам несовершеннолетних. Тот начнет утверждать о долге гражданина перед государством, посмотрит строгим взглядом и тоже отвяжется. Всю эту процессию Глеб проходил тысячу раз, в каких бы частях России ни находился: и в Санкт-Петербурге, и в Краснодаре, и сейчас, в подмосковном городе Мытищи везде одно и то же. Все это будто замкнутый круг.

– Ремень есть? – спросил сотрудник. – Тоже снимай.

Войнов Глеб посмотрел на человека в форме, как на тупого.

– У меня спортивные штаны, какой ремень?

– Значит, – помедлил сотрудник, – вытягивай резинку с пояса, раз у тебя спортивные штаны.

Раньше, конечно, не просили заниматься подобными глупостями, подметил Глеб, но понять органы тоже можно. Если перестать вводить в представление новые декорации, то такой придирчивый задержанный, как Войнов Глеб, просто потеряет интерес и перестанет бояться арестов. Первое время они приставляли все более сердитых сотрудников для сопровождения в бобике, а теперь добавили этот трюк со шнурками.

Когда Глеб откинул поясной шнурок в сторону, так сказать, сыграл отведенную ему роль, он стал ждать, когда сотрудник исполнит свою.

– Лицом к стене, руки за спину!

Несовершеннолетний преступник остался впечатлен приемами. Пусть было больно, ухмылка не сходила с лица Войнова Глеба даже в момент, когда холодное как лед железо стянуло запястья.

Ну а дальше все происходило по накатанной: шум рации, испуганные и удивленные взгляды посетителей участка, парадный выход гусиными шагами. Глеб злобно улыбался старушкам, а те дружно ахали и прикрывали рты ладошкой. Крепкие руки толкали в спину, хоть он торопился как мог. Шагать с заломленными руками не так уж просто, особенно в ботинках без шнурков. Но разве образины в форме могут это понять?

Сквозь дверное стекло, искрящееся солнечными зайчиками, Глеб заметил бело-синий бобик и группу из четырех человек с автоматами наперевес. Хотелось получше рассмотреть их обмундирование, но когда вывели наружу, Глеб зажмурился. Солнце било в лицо тяжелыми лучами. Шарканье ног по асфальту нарушало общую тишину. Улица молчала. Подобного пекла в последний месяц лета, такого крепкого и продолжительного, Войнов Глеб давно не встречал. В полуденное время асфальт успел нагреться до такой степени, что плесни водой – пошел бы пар. При мысли о воде представился берег озера: лежать бы сейчас на полотенце, купаться и загорать, а не все это. Но в следующую секунду Войнов Глеб напомнил себе, что от реальности не убежишь. Открыв глаза, ощущая резь, Глеб через ресницы увидел перед собой раскрытые дверцы багажника и железную клетку, которая надвигалась все ближе и ближе. Металл светился внутри, как бриллиант. Бросило в пот.

Глава 3

Еще издалека виднелось облако пыли, несущееся навстречу как ураган, а когда автозак подъехал к воротам и проскользил шинами по земле, то и дышать стало невыносимо. В сухом воздухе крутилась тысяча песчинок, которые сквозь ноздри проникали в самые легкие.

От знойного обеденного солнца не выручал даже головной убор. Черепушка гудела, как раскаленный металлический котел. Еще эта попойка вчера. Нет, очередного такого дня он не вынесет.

Паршивая работенка, подумал Повислый, работать тюремщиком это чертовски паршивое занятие. Пусть этот плевок будет тому подтверждение.

После он заложил пальцы в рот и оглушительно свистнул, подавая прибывшему конвою команду. В автозаке сразу засуетились. Подвеска скрипела и переваливалась с одного колеса на другой, один только водила сидел и безмятежно курил, наблюдая в зеркало заднего вида, как из клетки вытаскивают малолетнего осужденного.

А малой как будто и не сопротивляется, заметил Повислый, видимо, бывалый арестант. Одни зеленые мочатся в трусы.

Кто приезжает на зону впервые, на выходе из транспорта ведет себя так, будто это последние минуты в его жизни. Мальчишки либо упираются ногами и кричат, что больше не будут творить ничего дурного, либо, наоборот, становятся бледными как мертвецы, когда служивые протаскивают его через ворота с колючей проволокой. Не то, чтобы это обязательный ритуал – по уставу положено провести малолетнего преступника через контрольно-пропускной пункт – но ему, тюремщику, полезно изучать прибывших арестантов: сразу видно, кто каков по натуре.

Временами случается наблюдать и улыбки. Мальчишки радуются, когда оказываются в знакомых окраинах. Но этого, прибывшего, вели лицом вниз. Трое служивых по форме, с дубинками, автоматами, тащили мелкого и худого подростка, который и без того был закован в наручники. Повислый поднес палец к ноздре, выдул увесистый шмоток соплей, который так долго мешал дышать.

– Дальше я сам! – Сил терпеть это смехотворное зрелище не было. – Кто главный?

– Я, – отозвался тот, что шел самый последний и все контролировал. – Лейтенант Майоров.

– Отрапортуй в дежурке и заполни протокол прибытия. Малого сюда.

Майоров заложил пальцы за ремень, в то время как двое служивых передали заключенного. Мальчишка выпрямился и с вызовом оглянулся на служивых. Черноволосый, вроде бы русский, а вроде бы есть что-то цыганское. Козья бородка просто так не вылезает в таком возрасте. Ведет себя дерзко, поведением показывает отсутствие страха. Но где-то здесь кроется подвох, Повислый чувствовал это. Повадки бывалого арестанта, и лицо ожесточенное, но все-таки не такое, как бывает у заядлых преступников. У отморозков оно как белый лист, пустое и безэмоциональное. А этот…

– Урод чуть нам клетку не разнес, – пожаловался на него Майоров. – Приковали к стояку, чтобы не буянил, так он ногами стекло вынес! Научите его уму разуму.

– Где личное дело?

Майоров вытащил из подмышки папку.

– Там все документы. Таких только «Мажайка» исправит. Уделите ему особенное…

– Отправляйся в дежурку, – перебил Повислый, не в состоянии удержать раздражения. Плевок, отправленный под ноги, был служивому уроком. – А свои советы засунь куда подальше, уяснил?

Повислый сгреб под руку цыганенка и двинулся сам. Черт знает что, конвой превратился в клоунаду! Если три здоровых мужика не могут утихомирить семнадцатилетнего мальчишку, то с какой стати они едят свой хлеб?

Минуту шли в тишине, но молчание прервалось, когда мальчишка брыкнулся.

– Эй! Я могу шагать и без посторонней помощи.

– Шагай ровно.

– Да… – попытался вырваться тот, – да, бляха муха, куда вы меня ведете?

Все прежнее расположение как рукой сняло. Кровь застучала по черепушке, будто дубинкой, стоило Повислому крепко сжать наручники.

– Молчать! Все вопросы к Дежурному. Мне с тобой лясы точить некогда!

Выплюнутый шмоток желтого цвета был предупреждением.

Глава 4

Удивительным образом распоряжается своими дарами невидимая рука вселенной. Имея все для сотворения справедливости, она кому-то устилает красную дорожку, вбрасывая лепестки цветов под ноги, а в кого-то швыряется гнилыми помидорами.

Кто в свои семнадцать лет может похвастаться таким событийным вихрем жизни, как трехкратное отчисление из школ, вечные переезды из одного города в другой и отсутствие домашнего очага? У многих в семье нет одного из родителей, – и Войнов Глеб не исключение, он никогда не видел своего отца, ровно как твердого мужского воспитания – однако мало кто попадает в ситуацию, когда и второй родитель всячески пытается отстраниться от тебя.

Мама произвела Глеба на свет в свои неполные восемнадцать, и произошло это не от великой любви к мужчине, а, скорее, по случайному стечению обстоятельств. Она являлась женщиной не столько эгоистичной, сколько натурой, влюбившейся в жизнь, поэтому просто не могла отречься от мирских удовольствий. Бог тому свидетель, она пыталась подарить мальчику материнскую любовь, но временами обстоятельства оказывались куда сильнее ее.

Известным камнем преткновения становились любовники. Нет, она не была проституткой, просто поступала, как все женщины: сначала делала, потом думала. Она заводила отношения, но вскоре разочаровывалась в них, и поэтому меняла мужчин как перчатки. Мужчины же, в свою очередь, бесились, когда замечали, что любовь ее растрачивается не только на них одних, и ревниво колотили женщину на глазах ребенка. Глеб до сих пор помнит сцены скандалов, пощечины, крики, когда мама с разбитой губой и потекшей на глазах тушью поворачивалась к нему и просила уйти в другую комнату, чтобы дать взрослым поговорить.

А что оставалось делать Глебу? Он, будучи тринадцатилетним мальчиком, не в силах был противостоять здоровому мужику.

И все-таки один раз он не сдержался. Пытаясь защитить родителя от очередных побоев, в разгар конфликта Войнов Глеб накинулся на маминого любовника сзади: обвил его шею руками, вцепился зубами в первую попавшуюся мышцу – то ли в шею, то ли в плечо. Челюсти стиснулись не по мере детской силы, в ту же секунду послышались дикие вопли. Обидчик брыкался, как бешеный, и все пытался стащить Глеба со спины, нанося удары через плечо и хватая мальчика за волосы. От этого Глеб дурел, сжимал челюсти сильнее, и, в конце концов, дошел до такой степени, что озверел совсем. Он пришел в себя лишь некоторое время спустя. Мама громко кричала. Сам он лежал на полу, в объятиях находилось бесчувственное тело. Любовник потерял сознание от удушающего приема. Но хуже всего, во рту скользил какой-то кусок, будто льдинка, который Глеб незамедлительно выплюнул на пол. Тогда мама заверещала сильнее прежнего.

После этого инцидента мама уже с опаской совмещала в домашнем быте сына и любовников, отчего Войнов Глеб в скором времени был вынужден переехать к старушке в дождливый город Санкт-Петербург, своей бабушке.

Но это было несколько лет назад.

Сейчас Глебу семнадцать лет. Каждый в семнадцать осознает свое одиночество. Даже если тебя не покидали родители. Даже если есть близкие друзья.

Но что чувствует тот, у которого нет самой элементарной опоры? Войнов Глеб не успевал привыкнуть к компании, как его сразу же из нее выдергивали. Он на своих глазах видел, как сходились люди, как ругались они между собой и все крепче любили друг друга, пока сам он находился в стороне – печальный и одинокий. У него не имелось ни одного человека, с кем можно было бы посмеяться над пустяками, погрызть сухариков или подраться ради забавы, как делают все обычные парни. Подобные мечтания делали его все грустнее, он чувствовал, догадывался, что не встретит родственную душу. Все самые крепкие связи зарождаются в детстве, и ни пережитые трудности, ни совместный труд, через который прошли люди, ни страсть, ни горе не имеют веса перед узами, которые возникают во времена взросления и безделья, когда два человека бок о бок бьются с беспечными минутами жизни. Именно так иной раз и сходятся люди совершенно противоположного склада, те, кто, на первый взгляд, не имеет ничего общего, кроме как дружбы самой.

Но если людей все-таки сближают общие интересы, то и здесь Войнову Глебу не повезло. У него не имелось ярко выраженных пристрастий. Еще в детстве он не видел себя там, где остальные дети: они мечтали стать пожарными, врачами, космонавтами или другими важными персонами. Войнов Глеб никогда не знал, кем хочет стать. Даже сейчас не знает, когда ему исполнилось семнадцать.

Глава 5

На лестничной площадке двое сотрудников в специализированной черной одежде, видимо, тюремщики, месили кого-то дубинками. Комок на полу охал и извивался, как будто ему в одно время было и больно, и задорно. Войнову Глебу никогда не приходилось видеть, чтобы человек умел так искусно обороняться. Обычно, упавший в драке считается обреченным – максимум, на что способен, это выставить блок и терпеть, надеяться на лучшее. Но этот случай был исключительным. Наглость защищающегося удивляла: парень хватал дубинки, со свистом опускающиеся вниз, не боялся, вязал руки и брыкался. Крутился он настолько проворно, что каким-то образом успевал следить за разными направлениями чужих атак. Смутно чувствовалось, будто он вот-вот вывернется и уже сам побьет обидчиков, несмотря, что был вдвое меньше фигур, одетых в черное.

Все произошло в момент. Раздался шлепок, за ним – вопль. По эмоциям, возникшим на лице тюремщика, стало ясно, что кроме этого нездорового любования чужим страданием иных удовольствий у него не имеется. Тюремщик занес дубинку, чтобы ударить еще, но звук приближающихся шагов на лестнице его отвлек. На Глеба и своего усатого коллегу он вроде бы посмотрел, но как будто не заметил, и вновь повернулся к своей жертве. Все приготовились к очередному крику. И крик прозвучал. Но ожидать, что заорет сам тюремщик, никто не мог. Глаза его выпучились, резиновое оружие застыло в воздухе, руки с удивительной быстротой потянулись к животу. Обнаружив чужую стопу, упершуюся в пах до упора, тюремщик хотел было что-то сказать, но ничего не смог, кроме писка, и повалился вперед, как подстреленный. Если бы парень не успел перекатиться, грузная черная фигура придавила бы его, а так лишь зажала ноги.

Но дубинки было две. В момент, когда парень перемещался, то пропустил удар. Оружие с глухим стуком опустилось по макушке, после чего реакция защищающегося значительно замедлилась. Парень потерял азарт своих движений, а потом стало еще хуже: он пропускал удары и почти что не реагировал на них. Ужасно смотреть, как человеку бьют по голове чем-то тяжелым, а он даже не спешит загородиться руками, и если поднимет их, то спустя три-четыре секунды и с таким выражением на лице, будто ему не до этого, будто он сконцентрирован на чем-то другом.

Глеб был в метре от избиваемого, когда совсем юное лицо, с мягкими формами, но изуродованное злостью и кровавыми подтеками, вылезло из-под кулаков. Парню было не больше пятнадцати лет. Голова рухнула на плитку, а глаза неестественным образом закатились наверх. Но тюремщик как будто этого не замечал, он продолжал махать дубинкой. Криков больше не происходило, лишь удары порождали чавканье.

Внутри мутило, и если бы в желудке у Глеба нашлась крошка пищи, его бы наверняка вырвало.

Усатый тюремщик толчками в спину завел в кабинет. Здесь тоже оказалось паршиво. Грязно и неряшливо, как бывает при творческом беспорядке, однако творчеством и не пахло. Стол занимал большую часть помещения и до отказа был завален кофейными стаканчиками, бычками, стопками бумаги. На стенах помимо многочисленных благодарственных писем висел государственный флаг, чуть ниже – портрет президента. Возле окна на стуле развалился играющий в телефон сотрудник. По значку на груди Глеб сразу догадался, что у него имеется какое-то особое звание. Закрывая за собой дверь, тюремщик рявкнул у Глеба за спиной:

– Дежурный, запротоколируй цыганенка!

– У нас новенький? – безучастно спросил тот, даже не взглянув на вошедших.

– Да, и какой! – Тюремщик приблизился к столу, взял курчавящийся бычок с пепельницы, затянулся. – Ты только взгляни на личку!

– Да ну, – отмахнулся Дежурный, недовольно поерзав задом на стуле, – блевать уже тянет от одного и того же: кража, вандализм, кража. Надоело!

– Работа такая. Ты думаешь, мне это удовольствие приносит?

– Конечно. Иначе бы не работал здесь хренову тучу лет.

Только шлепок приземлившейся на стол папки смог оторвать Дежурного от телефона. Подняв глаза, Дежурный с вызовом посмотрел на своего усатого коллегу, но как только заметил преступника, прежнее равнодушие вернулось. Он глубоко вдохнул, провел ладонью по лицу, словно движение это могло придать сил, и небрежным движением развернул папку.

Но спустя минуту чтения чужих грехов Дежурный заметно повеселел. Усы тюремщика тоже согнулись дугой, выдавая какую-то подозрительную улыбку. Войнова Глеба посадили на табурет.

– Малого можно в ШИЗО воткнуть до выяснения. Служивые говорят, бодро ехал.

– ШИЗО? – Дежурный будто удивился произнесенной аббревиатуре. – Было бы лихо, согласен.

– В чем проблема? Определяй!

– Для Штрафного Изолятора нужны более веские причины, – с горечью отозвался тот. – Нужно что-нибудь придумать.

У Глеба возникло желание подняться и потребовать объяснения: что значат все эти слова? Нелегко догадаться, сотрудники колонии задумали что-то гадкое, но что именно? Войнов Глеб еще внимательнее пригляделся к Дежурному, который сидел напротив, к его значку на груди, плечам, его не столько толстому, сколько кабаньему телосложению. Простое русское лицо, как у деревенского Алеши, только тридцатилетнего возраста: взъерошенные волосы, нос картошкой, глаза выдают все эмоции. Затем Глеб, стараясь не совершать лишних движений, поднял взгляд на тюремщика – худого, но жилистого человека, из щек которого, как пыль, сочилась двухдневная щетина. Из-за искривленной осанки его голова находилась несколько в наклоне. Нос, и без того орлиный, с нижнего ракурса выступал, как утес, а широкие ноздри выпускали воздух настолько мощными рывками, что даже щетина усов приходила в движение. Глаза его постоянно мигали – это выдавало взрывной нрав тюремщика. Вообще-то, Войнов Глеб еще у ворот понял, что к этому человеку бесполезно обращаться.

Глеб повернулся назад к Дежурному, но тот опередил его:

– Имя? Фамилия?

– Войнов Глеб. – «В документе сложно, что ли, прочитать?»

– Полных лет?

– Семнадцать.

– За что в колонию несовершеннолетних направили, понимаешь?

Глеб кивком выразил понимание, но оказалось, от него ждали только устных ответов. Пришлось произнести:

– Да.

– За что?

– За плохое поведение.

– Конкретней. – Дежурный по-бычьи вытянул шею, и эта грубость подняла дух сопротивления.

– Если нужны конкретные объяснения, прочтите в документах. – Не успел Войнов Глеб договорить, как к нему, точно сорвавшийся с цепи пес, подлетел тюремщик.

– Слышишь, ты, щегол! – Табурет дрогнул от удара. – Разговаривай уважительно! Ты теперь не со своей потаскухой матерью обращаешься!

– Никогда не упоминай мою мать!

Глеб и сам не понял, как, подскочив, оказался напротив пышных усов и клювоподобного носа, но в ту же секунду отчетливо ощутил боль в животе. Согнувшись пополам, он опустился назад, не находя возможности стоять на ногах. Перед взором возник пол, собственные колени. Чужие кожаные сапоги находились совсем близко. Боль не позволяла пошевелиться. Не видно, что происходило сверху, хотя по голосу Дежурного можно было догадаться.

– Убери дубинку, Повислый! Отставить! Я сказал: отставить! Паренек нам понадобится со своей дерзостью! – Сапоги тем временем подступили ближе, и Дежурный гаркнул как можно строже: – Ты команду слышал, Повислый?!