Loe raamatut: «Я буду думать лишь о вас, о вас… Стихи»

«К рощам рая уходят тени»

Николай Гумилёв родился в Кронштадте 15 апреля 1886 года. Его отец был корабельным врачом. В своей жизни Гумилёв много путешествовал. С родителями он переезжал в Петербург, Тифлис, Царское Село. Получив аттестат зрелости, начинающий поэт отправился во Францию. Здесь он посещал выставки, картинные галереи, ходил на лекции в Сорбонну, стал издателем литературного журнала «Сириус», но вышло только 3 номера журнала. Он много путешествовал по Европе.

В 1907 году Гумилёв вернулся в Россию, но тут же отправился в своё первое путешествие в Африку. Всего поездок в Африку будет три. По возвращении в 1913 году он передал в музей богатую коллекцию.

В 1910 году Гумилев стал основателем «Цеха поэтов», в который вошли многие известные литераторы того времени. Гумилёв был литературным теоретиком, искренне верившим, что художественное слово не только влияет на умы людей, но и способно менять окружающую действительность в лучшую сторону. Гумилёв сделал заявление о том, что в поэзии появилось новое течение – акмеизм. Его представители сумели преодолеть символизм, вернули в поэзию стройность и строгость стиха. Они основали в 1912 году издательство «Гиперборей» и журнал с одноименным названием.

25 апреля 1910 года поэт женился на Анне Горенко (Ахматовой), в 1912 году родился сын Лев.

С началом Первой мировой войны все планы литератора были разрушены. Он ушел на фронт и стал настоящим героем, из вольноопределяющегося его быстро произвели в офицеры. Отважный воин был награжден двумя Георгиевскими крестами. В конце войны он проходил службу в качестве адъютанта при комиссаре Временного правительства в Париже.

В 1918 году Гумилёв приехал в Россию, он с трудом представлял, что именно ждет его на родине. На фоне массовой эмиграции его возвращение расценивали почти как самоубийство: было очевидно, что убежденному монархисту в большевистской России будет трудно. «Уж мать-то всегда ждет, а здесь и она не ждала…» – вспоминала Анна Ахматова. С женой Гумилев увиделся уже в начале мая 1918 года. Эта встреча не стала для поэта радостной: Ахматова потребовала развода. Супруги развелись в августе.

Издательство «Петербург» предложило ему написать книгу «География в стихах». В издательстве Максима Горького «Всемирная литература» Гумилёв заведовал французским отделом, редактировал переводы других поэтов. Его пригласили преподавать мастерство перевода в недавно учрежденный Институт живого слова.

Гумилев попытался воссоздать «Цех поэтов» и выпустил два альманаха стихов. Критики отмечали рост его поэтического таланта. Гумилёв также возглавил литературную студию «Звучащая раковина», где читал лекции начинающим поэтам. В начале 1921 года он был избран председателем Петроградского отдела Всероссийского союза поэтов.

Николай Гумилев никогда не скрывал своего отношения к новой власти. Он открыто заявлял: «Я монархист». Гумилева уговаривали быть осторожнее. Он смеялся: «Большевики презирают перебежчиков и уважают саботажников. Я предпочитаю, чтобы меня уважали».

В начале августа 1921 года Николая Гумилёва арестовали. По делу проходило свыше ста человек, почти все были представителями творческой и научной интеллигенции. Коллеги сделали все возможное для его освобождения. Максим Горький дважды обращался к Ленину с просьбой о помиловании литератора, но все было тщетно. 24 августа был вынесен смертный приговор. 26 августа 1921 года Николая Гумилёва и 56 других обвиняемых расстреляли.

В конце XX века были обнародованы документы, которые подтверждали существование Петроградской боевой организации. Однако вопрос о причастности Гумилёва к ее работе до сих пор остается открытым. Место захоронения поэта неизвестно.

Гумилёв составил и издал сборники стихов: «Горы и ущелья» (1903), «Путь конквистадоров» (1905), «Романтические цветы» (1908), «Жемчуга» (1910), «Чужое небо» (1912), «Колчан» (1916), «Костёр» (1918), «Фарфоровый павильон. Китайские стихи» (1918), «Шатёр. Стихи 1918 г.» (1918), «Огненный столп» (1921).

Стихи Гумилёва не переиздавались с начала 1920-х годов. Они давно уже стали библиографической редкостью, предметом охоты коллекционеров и литературоведов, занимающихся поэзией Серебряного века. Гумилёв – поэт с многогранной душой: авантюрист и тончайший эстет, мыслитель и мастер слова, – он в каждом своем стихотворении открывается по-иному.

«В солнечных рощах живут великаны»

Я читаю стихи драконам, Водопадам и облакам.

Николай Гумилёв

Свою поэзию Николай Гумилёв называл Музой Дальних Странствий. Неистребимая жажда странствий владела Гумилевым всю жизнь…

«Поклонился мечети и пальмам святым»

Тяга к путешествиям, экзотическим странам была у Николая Гумилёва с самого юного возраста. Великий русский поэт, один из наиболее известных авторов Серебряного века, побывал в Африке трижды. Первый раз в 1909 году – как турист и самостоятельный путешественник, затем в 1911 как корреспондент журнала «Аполлон», и наконец в 1913 году – в качестве главы научной экспедиции от Академии наук. Николай Гумилёв – не только поэт, но и один из крупнейших исследователей Африки.

Гумилёв отправляется в путешествие. Ему удаётся побывать в Турции, Греции и Египте, но из-за нехватки денег, молодому путешественнику приходится вернуться обратно домой.

Поездка в «страну фараонов» произвела на него большое впечатление. Впоследствии он стал одним из крупнейших исследователей Африки, совершив несколько научных экспедиций на этот континент. Интересно, что из Африки Гумилёв сумел привести уникальную коллекцию, которую сейчас можно увидеть в Кунсткамере Санкт-Петербурга.

В конце 1909 года поэт отправляется в Абиссинию, где проводит несколько месяцев.

В 1913 году Гумилев снова едет в Африку, в которой проводит полгода. Но в связи с началом Первой мировой войны (1914–1918 годов) ему приходится возвратиться домой.

Во время поездки в Африку в 1913 году Гумилев побывал в эфиопском городе Шейх-Гуссейн. Там его привели в гробницу святого Шейх-Гуссейна, в честь которого и назвали город. По преданию, из пещеры, в которой был похоронен святой, не мог выбраться ни один грешник. Гумилев так вспоминал свой визит в гробницу Шейх-Гуссейна: «Надо было раздеться и пролезть между камней в очень узкий проход. Если кто застревал – он умирал в страшных мучениях: никто не смел протянуть ему руку, никто не смел подать ему кусок хлеба или чашку воды… А я вернулся. Тогда еще с усмешкой подумал – значит, не грешник, значит, святой».

Романтик, поэт, исследователь, Гумилёв проникся искренней любовью к далекому континенту. Он собирал и изучал фольклор, первым перевел вавилонский эпос «Гильгамеш».

Николай Гумилёв много путешествовал – побывал в Италии, во Франции, совершил несколько экспедиций по восточной и северо-восточной Африке, откуда привез в Музей антропологии и этнографии в Санкт-Петербурге богатейшую коллекцию фотографий и предметов. Опыт скитаний отразился в стихотворениях, сборниках, поэмах.

В Гумилёве ценно искание трудных дорог, постоянная готовность к подвигу, слияние идеи с жизнью.

Капитаны

I

 
На полярных морях и на южных,
По изгибам зеленых зыбей,
Меж базальтовых скал и жемчужных
Шелестят паруса кораблей.
 
 
Быстрокрылых ведут капитаны,
Открыватели новых земель,
Для кого не страшны ураганы,
Кто изведал мальстремы и мель,
 
 
Чья не пылью затерянных хартий, —
Солью моря пропитана грудь,
Кто иглой на разорванной карте
Отмечает свой дерзостный путь
 
 
И, взойдя на трепещущий мостик,
Вспоминает покинутый порт,
Отряхая ударами трости
Клочья пены с высоких ботфорт,
 
 
Или, бунт на борту обнаружив,
Из-за пояса рвет пистолет,
Так что сыпется золото с кружев,
С розоватых брабантских манжет.
 
 
Пусть безумствует море и хлещет,
Гребни волн поднялись в небеса,
Ни один пред грозой не трепещет,
Ни один не свернет паруса.
 
 
Разве трусам даны эти руки,
Этот острый, уверенный взгляд
Что умеет на вражьи фелуки
Неожиданно бросить фрегат,
 
 
Меткой пулей, острогой железной
Настигать исполинских китов
И приметить в ночи многозвездной
Охранительный свет маяков?
 

II

 
Вы все, паладины Зеленого Храма,
Над пасмурным морем следившие румб,
Гонзальво и Кук, Лаперуз и де-Гама,
Мечтатель и царь, генуэзец Колумб!
 
 
Ганнон Карфагенянин, князь Сенегамбий,
Синдбад-Мореход и могучий Улисс,
О ваших победах гремят в дифирамбе
Седые валы, набегая на мыс!
 
 
А вы, королевские псы, флибустьеры,
Хранившие золото в темном порту,
Скитальцы арабы, искатели веры
И первые люди на первом плоту!
 
 
И все, кто дерзает, кто хочет, кто ищет,
Кому опостылели страны отцов,
Кто дерзко хохочет, насмешливо свищет,
Внимая заветам седых мудрецов!
 
 
Как странно, как сладко входить в ваши
грезы,
Заветные ваши шептать имена,
И вдруг догадаться, какие наркозы
Когда-то рождала для вас глубина!
 
 
И кажется – в мире, как прежде, есть
страны,
Куда не ступала людская нога,
Где в солнечных рощах живут великаны
И светят в прозрачной воде жемчуга.
 
 
С деревьев стекают душистые смолы,
Узорные листья лепечут: «Скорей,
Здесь реют червонного золота пчелы,
Здесь розы краснее, чем пурпур царей!»
 
 
И карлики с птицами спорят за гнезда,
И нежен у девушек профиль лица…
Как будто не все пересчитаны звезды,
Как будто наш мир не открыт до конца!
 

III

 
Только глянет сквозь утесы
Королевский старый форт,
Как веселые матросы
Поспешат в знакомый порт.
 
 
Там, хватив в таверне сидру,
Речь ведет болтливый дед,
Что сразить морскую гидру
Может черный арбалет.
 
 
Темнокожие мулатки
И гадают, и поют,
И несется запах сладкий
От готовящихся блюд.
 
 
А в заплеванных тавернах
От заката до утра
Мечут ряд колод неверных
Завитые шулера.
 
 
Хорошо по докам порта
И слоняться, и лежать,
И с солдатами из форта
Ночью драки затевать.
 
 
Иль у знатных иностранок
Дерзко выклянчить два су,
Продавать им обезьянок
С медным обручем в носу.
 
 
А потом бледнеть от злости
Амулет зажать в полу,
Вы проигрывая в кости
На затоптанном полу.
 
 
Но смолкает зов дурмана,
Пьяных слов бессвязный лет,
Только рупор капитана
Их к отплытью призовет.
 

IV

 
Но в мире есть иные области,
Луной мучительной томимы.
Для высшей силы, высшей доблести
Они навек недостижимы.
 
 
Там волны с блесками и всплесками
Непрекращаемого танца,
И там летит скачками резкими
Корабль Летучего Голландца.
 
 
Ни риф, ни мель ему не встретятся,
Но, знак печали и несчастий,
Огни святого Эльма светятся,
Усеяв борт его и снасти.
 
 
Сам капитан, скользя над бездною,
За шляпу держится рукою,
Окровавленной, но железною,
В штурвал вцепляется – другою.
 
 
Как смерть, бледны его товарищи,
У всех одна и та же дума.
Так смотрят трупы на пожарище,
Невыразимо и угрюмо.
 
 
И если в час прозрачный, утренний
Пловцы в морях его встречали,
Их вечно мучил голос внутренний
Слепым предвестием печали.
 
 
Ватаге буйной и воинственной
Так много сложено историй,
Но всех страшней и всех таинственней
Для смелых пенителей моря —
 
 
О том, что где-то есть окраина —
Туда, за тропик Козерога! —
Где капитана с ликом Каина
Легла ужасная дорога.
 

Июнь 1909

Ослепительное

 
Я тело в кресло уроню,
Я свет руками заслоню
И буду плакать долго, долго,
Припоминая вечера,
Когда не мучило «вчера»
И не томили цепи долга;
 
 
И в море врезавшийся мыс,
И одинокий кипарис,
И благосклонного Гуссейна,
И медленный его рассказ,
В часы, когда не видит глаз
Ни кипариса, ни бассейна.
 
 
И снова властвует Багдад,
И снова странствует Синдбад,
Вступает с демонами в ссору,
И от египетской земли
Опять уходят корабли
В великолепную Бассору
 
 
Купцам и прибыль и почет.
Но нет; не прибыль их влечет
В нагих степях, над бездной водной;
О тайна тайн, о птица Рок,
Не твой ли дальний островок
Им был звездою путеводной?
 
 
Ты уводила моряков
В пещеры джинов и волков,
Хранящих древнюю обиду,
И на висячие мосты
Сквозь темно-красные кусты
На пир к Гаруну-аль-Рашиду
 
 
И я когда-то был твоим,
Я плыл, покорный пилигрим,
За жизнью благостной и мирной,
Чтоб повстречал меня Гуссейн
В садах, где розы и бассейн,
На берегу за старой Смирной.
 
 
Когда же… Боже, как чисты
И как мучительны мечты!
Ну что же, раньте сердце, раньте, —
Я тело в кресло уроню,
Я свет руками заслоню
И буду плакать о Леванте.
 

Май 1910

Алжир и Тунис

 
От Европы старинной
Оторвавшись, Алжир,
Как изгнанник невинный,
В знойной Африке сир.
 
 
И к Италии дальной
Дивно выгнутый мыс
Простирает печальный
Брат Алжира, Тунис.
 
 
Здесь по-прежнему стойки
Под напором ветров
Башни римской постройки,
Колоннады дворцов.
 
 
У крутых побережий
На зеленом лугу
Липы, ясени те же,
Что на том берегу.
 
 
И Атласа громада
Тяжела и черна,
Словно Сиерра-Невада
Ей от века родна.
 
 
Этих каменных скатов
Мы боялись, когда
Варварийских пиратов
Здесь гнездились суда.
 
 
И кровавились волны,
И молил Сервантес
Вожделенной свободы
У горячих небес.
 
 
Но Алжирского бея
Дни давно пронеслись.
За Алжиром, слабея,
Покорился Тунис.
 
 
И былые союзы
Вспомнив с этой страной,
Захватили французы
Край наследственный свой.
 
 
Ныне эти долины
Игр и песен приют,
С крутизны Константины
Христиан не столкнут.
 
 
Нож кривой янычара
Их не срубит голов
И под пулей Жерара
Пал последний из львов.
 
 
И в стране, превращенной
В фантастический сад,
До сих пор запрещенный,
Вновь зацвел виноград.
 
 
Средь полей кукурузы
Поднялись города,
Где смакуют французы
Смесь абсента и льда.
 
 
И глядят бедуины,
Уважая гостей,
На большие витрины
Чужеземных сластей.
 
 
Но на север и ныне
Юг оскалил клыки.
Всё ползут из пустыни
Рыжей стаей пески.
 
 
Вместо хижин – могилы.
Вместо озера – рвы…
И отходят кабилы,
Огрызаясь, как львы.
 
 
Только белый бороться
Рад со всяким врагом,
Вырывает колодцы,
Садит пальмы кругом.
 
 
Он выходит навстречу
Этой тучи сухой,
Словно рыцарь на сечу
С исполинской змеей.
 
 
И как нежные девы
Золотой старины,
В тихом поле посевы
Им одним спасены.
 

<1910>

Абиссинские песни

I. Военная

 
Носороги топчут наше дурро,
Обезьяны обрывают смоквы,
Хуже обезьян и носорогов
Белые бродяги итальянцы.
 
 
Первый флаг забился над Харраром,
Это город раса Маконена,
Вслед за ним проснулся древний Аксум
И в Тигрэ заухали гиены.
 
 
По лесам, горам и плоскогорьям
Бегают свирепые убийцы,
Вы, перерывающие горло,
Свежей крови вы напьетесь нынче.
 
 
От куста к кусту переползайте,
Как ползут к своей добыче змеи,
Прыгайте стремительно с утесов —
Вас прыжкам учили леопарды.
 
 
Кто добудет в битве больше ружей,
Кто зарежет больше итальянцев,
Люди назовут того ашкером
Самой белой лошади негуса.
 

II. Пять быков

 
Я служил пять лет у богача,
Я стерег в полях его коней,
И за то мне подарил богач
Пять быков, приученных к ярму.
 
 
Одного из них зарезал лев,
Я нашел в траве его следы,
Надо лучше охранять крааль,
Надо на ночь зажигать костер.
 
 
А второй взбесился и бежал,
Звонкою ужаленный осой,
Я блуждал по зарослям пять дней,
Но нигде не мог его найти.
 
 
Двум другим подсыпал мой сосед
В пойло ядовитой белены,
И они валялись на земле
С высунутым синим языком.
 
 
Заколол последнего я сам,
Чтобы было, чем попировать
В час, когда пылал соседский дом
И вопил в нем связанный сосед.
 

III. Невольничья

 
По утрам просыпаются птицы,
Выбегают в поле газели,
И выходит из шатра европеец,
Размахивая длинным бичом.
 
 
Он садится под тенью пальмы,
Обвернув лицо зеленой вуалью,
Ставит рядом с собой бутылку виски
И хлещет ленящихся рабов.
 
 
Мы должны чистить его вещи,
Мы должны стеречь его мулов,
А вечером есть солонину,
Которая испортилась днем.
 
 
Слава нашему хозяину европейцу,
У него такие дальнобойные ружья,
У него такая острая сабля
И так больно хлещущий бич!
 
 
Слава нашему хозяину европейцу,
Он храбр, но он не догадлив,
У него такое нежное тело,
Его сладко будет пронзить ножом!
 

IV. Занзибарские девушки

 
Раз услышал бедный абиссинец,
Что далеко, на севере, в Каире
Занзибарские девушки пляшут
И любовь продают за деньги.
 
 
А ему давно надоели
Жирные женщины Габеша,
Хитрые и злые сомалийки
И грязные поденщицы Каффы.
 
 
И отправился бедный абиссинец
На своем единственном муле
Через горы, леса и степи
Далеко, далеко на север.
 
 
На него нападали воры,
Он убил четверых и скрылся,
А в густых лесах Сенаара
Слон-отшельник растоптал его мула.
 
 
Двадцать раз обновлялся месяц,
Пока он дошел до Каира
И вспомнил, что у него нет денег,
И пошел назад той же дорогой.
 

Май 1910

Африканская ночь

 
Полночь сошла, непроглядная темень,
Только река от луны блестит,
А за рекой неизвестное племя,
Зажигая костры, шумит.
 
 
Завтра мы встретимся и узнаем,
Кому быть властителем этих мест.
Им помогает черный камень,
Нам – золотой нательный крест.
 
 
Вновь обхожу я бугры и ямы,
Здесь будут вещи, мулы тут;
В этой унылой стране Сидамо
Даже деревья не растут.
 
 
Весело думать: если мы одолеем, —
Многих уже одолели мы, —
Снова дорога желтым змеем
Будет вести с холмов на холмы.
 
 
Если же завтра волны Уэби
В рев свой возьмут мой предсмертный вздох,
Мертвый, увижу, как в бледном небе
С огненным черный борется бог.
 

С 24 апреля по сентябрь 1913

Вступление

 
Оглушенная ревом и топотом,
Облеченная в пламень и дымы,
О тебе, моя Африка, шёпотом
В небесах говорят серафимы.
 
 
И твое открывая Евангелье,
Повесть жизни ужасной и чудной,
О неопытном думают ангеле,
Что приставлен к тебе, безрассудной.
 
 
Про деянья свои и фантазии,
Про звериную душу послушай,
Ты, на дереве древнем Евразии
Исполинской висящая грушей.
 
 
Обреченный тебе, я поведаю
О вождях в леопардовых шкурах,
Что во мраке лесов за победою
Водят полчища воинов хмурых.
 
 
О деревнях с кумирами древними,
Что смеются усмешкой недоброй,
И о львах, что стоят над деревнями
И хвостом ударяют о ребра.
 
 
Дай за это дорогу мне торную,
Там где нету пути человеку
Дай назвать моим именем черную,
До сих пор неоткрытую реку.
 
 
И последняя милость, с которою
Отойду я в селенья святые,
Дай скончаться под той сикоморою,
Где с Христом отдыхала Мария.
 

Осень – зима 1918

Приглашение в путешествие

 
Уедем, бросим край докучный
И каменные города,
Где Вам и холодно, и скучно,
И даже страшно иногда.
 
 
Нежней цветы и звезды ярче
В стране, где светит Южный Крест,
В стране богатой, словно ларчик
Для очарованных невест.
 
 
Мы дом построим выше ели,
Мы камнем выложим углы
И красным деревом панели,
А палисандровым полы.
 
 
И средь разбросанных тропинок
В огромном розовом саду
Мерцанье будет пестрых спинок
Жуков, похожих на звезду.
 
 
Уедем! Разве вам не надо
В тот час, как солнце поднялось,
Услышать страшные баллады,
Рассказы абиссинских роз:
 
 
О древних сказочных царицах,
О львах в короне из цветов,
О черных ангелах, о птицах,
Что гнезда вьют средь облаков.
 
 
Найдем мы старого араба,
Читающего нараспев
Стих про Рустема и Зораба
Или про занзибарских дев.
 
 
Когда же нам наскучат сказки,
Двенадцать стройных негритят
Закружатся пред нами в пляске
И отдохнуть не захотят.
 
 
И будут приезжать к нам в гости,
Когда весной пойдут дожди,
В уборах из слоновой кости
Великолепные вожди.
 
 
В горах, где весело, где ветры
Кричат, рубить я стану лес,
Смолою пахнущие кедры,
Платан, встающий до небес.
 
 
Я буду изменять движенье
Рек, льющихся по крутизне,
Указывая им служенье,
Угодное отныне мне.
 
 
А Вы, Вы будете с цветами,
И я Вам подарю газель
С такими нежными глазами,
Что кажется, поет свирель;
 
 
Иль птицу райскую, что краше
И огненных зарниц, и роз,
Порхать над темно-русой Вашей
Чудесной шапочкой волос.
 
 
Когда же Смерть, грустя немного,
Скользя по роковой меже,
Войдет и станет у порога, —
Мы скажем смерти: «Как, уже?»
 
 
И, не тоскуя, не мечтая,
Пойдем в высокий Божий рай,
С улыбкой ясной узнавая
Повсюду нам знакомый край.
 

Март 1918

Суэцкий канал

 
Стаи дней и ночей
Надо мной колдовали,
Но не знаю светлей,
Чем в Суэцком канале,
 
 
Где идут корабли,
Не по морю, по лужам,
Посредине земли
Караваном верблюжьим.
 
 
Сколько птиц, сколько птиц
Здесь на каменных скатах,
Голубых небылиц,
Голенастых, зобатых!
 
 
Виден ящериц рой
Золотисто-зеленых,
Словно влаги морской
Стынут брызги на склонах.
 
 
Мы кидаем плоды
На ходу арапчатам,
Что сидят у воды,
Подражая пиратам.
 
 
Арапчата орут
Так задорно и звонко,
И шипит марабут
Нам проклятья вдогонку.
 
 
А когда на пески
Ночь, как коршун, посядет,
Задрожат огоньки
Впереди нас и сзади;
 
 
Те красней, чем коралл,
Эти зелены, сини…
Водяной карнавал
В африканской пустыне.
 
 
С отдаленных холмов,
Легким ветром гонимы,
Бедуинских костров
К нам доносятся дымы.
 
 
С обвалившихся стен
И изгибов канала
Слышен хохот гиен,
Завыванья шакала.
 
 
И в ответ пароход,
Звезды ночи печаля,
Спящей Африке шлет
Переливы рояля.
 

Осень – зима 1918

Нигер

 
Я на карте моей под ненужною сеткой
Сочиненных для скуки долгот и широт,
Замечаю, как что-то чернеющей веткой,
Виноградной оброненной веткой ползет.
 
 
А вокруг города, точно горсть виноградин,
Это – Бусса, и Гомба, и царь Тимбукту,
Самый звук этих слов мне, как солнце, отраден,
Точно бой барабанов, он будит мечту.
 
 
Но не верю, не верю я, справлюсь по книге,
Ведь должна же граница и тупости быть!
Да, написано Нигер… О, царственный Нигер,
Вот как люди посмели тебя оскорбить!
 
 
Ты торжественным морем течешь по Судану,
Ты сражаешься с хищною стаей песков,
И когда приближаешься ты к океану,
С середины твоей не видать берегов.
 
 
Бегемотов твоих розоватые рыла
Точно сваи незримого чудо-моста,
И винты пароходов твои крокодилы
Разбивают могучим ударом хвоста.
 
 
Я тебе, о мой Нигер, готовлю другую,
Небывалую карту, отраду для глаз,
Я широкою лентой парчу золотую
Положу на зелёный и нежный атлас.
 
 
Снизу слева кровавые лягут рубины —
Это край металлических странных богов.
Кто зарыл их в угрюмых ущельях Бенины
Меж слоновьих клыков и людских черепов?
 
 
Дальше справа, где рощи густые Сокото,
На атлас положу я большой изумруд, —
Здесь богаты деревни, привольна охота,
Здесь свободные люди, как птицы поют.
 
 
Дальше бледный опал, прихотливо мерцая
Затаенным в нем красным и синим огнем,
Мне так сладко напомнит равнины Сонгаи
И султана сонгайского глиняный дом.
 
 
И жемчужиной дивной, конечно, означен
Будет город сияющих крыш, Тимбукту,
Над которым и коршун кричит, озадачен,
Видя в сердце пустыни мимозы в цвету,
 
 
Видя девушек смуглых и гибких, как лозы,
Чье дыханье пьяней бальзамических смол,
И фонтаны в садах и кровавые розы,
Что венчают вождей поэтических школ.
 
 
Сердце Африки пенья полно и пыланья,
И я знаю, что, если мы видим порой
Сны, которым найти не умеем названья,
Это ветер приносит их, Африка, твой!
 

Осень – зима 1918