Loe raamatut: «Василий Чуйков»

Font:

Автор и издательство выражают благодарность за помощь в создании книги сотрудникам Центрального архива Министерства обороны Российской Федерации, музея-заповедника «Сталинградская битва», а также персонально директору муниципального учреждения «Дом-музей В. И. Чуйкова» В. С. Пономареву и внуку прославленного маршала Н. В. Чуйкову

Издание осуществлено при поддержке Администрации Волгоградской области

* * *

Глава 1
Крестьянский сын

Годы моей юности начались с котомки за спиной. В двенадцать лет я ушел из дому в Питер зарабатывать на кусок хлеба. Прощание с отцовским домом означало для меня расставание с детством. Я вступал в пору самостоятельной трудовой жизни.
В.И. Чуйков

Города и веси, как и люди, имеют свою судьбу. И все в этой судьбе, словно в клубке, плотно переплетено: радости и горести, обретения и потери… Небольшой поселок, прежде село, с красивым названием Серебряные Пруды – не исключение. История этого населенного пункта, расположенного на самом краю Московской области¹, насчитывает несколько веков. На гербе Серебряных Прудов – осетр, серп и бердыш. Они символизируют местную полноводную реку с названием Осётр, сельскохозяйственный район и военное прошлое села, которое известно еще с XVI века.

Как свидетельствуют документы, в 1571 году, когда войско крымского хана Девлет-Гирея разгромило русскую рать под Москвой, а сам город захватчики превратили в пепел, царь Иван Грозный принял решение об укреплении южных границ и реорганизации сторожевой службы. «Для бережения от татарских набегов Московского государства» началось возведение Большой засечной черты от Рязани до Тулы. Она состояла из полос естественных заграждений – рек, лесов, болот, озер и оврагов, которые на опасных направлениях соединялись между собой искусственными сооружениями – лесными завалами, или засеками, рвами, частоколами. Этот оборонительный рубеж был «скреплен» служивыми людьми острогами – стенами из больших, вкопанных в землю дубовых бревен, заостренных кверху. По территории нынешнего Серебряно-Прудского района пролегала Почесская и частично Оленковская засеки. Укрепленным засечным пунктом того времени в числе прочих являлись и Серебряные Пруды. Однако в XVII веке границы Московского царства стали постепенно отодвигаться к его южным окраинам и Большую засечную черту, утратившую свое стратегическое значение, сменила Белгородская засечная черта.

В эпоху Ивана Грозного Серебряные Пруды именовали просто Прудами, о чем в писцовой книге города Венева и Веневского уезда Тульской губернии за 1571–1572 годы засвидетельствовано: «Деревня Пруды на Ржавце, а в ней крестьян 3 двора, да 4 двора пустые, пашни в поле доброй земли 25 четьи да дикого поля 15 четьи, лесы – дубравы и присадные 5 десятин». Прилагательное «Серебряные» прибавилось гораздо позже.

Существует несколько версий, объясняющих топонимику этого населенного пункта. Одна из них связана с Екатериной II. Краеведы и местные жители рассказывают, что во время своей поездки со светлейшим князем Григорием Потемкиным в Таврию Екатерина II проезжала по здешним местам и обратила внимание на наличие множества водоемов. В свете яркой луны они переливались настоящим серебром. Глядя на эту красоту, императрица радостно воскликнула: «Да ведь они серебряные!» И тут же повелела прибавить к названию «Пруды» слово «Серебряные». По другой версии, в Прудах находился пункт сбора торговых пошлин, которые торговый люд должен был оплачивать серебром, от этого село Пруды и получило эпитет «серебряные».

Но кроме этих, безусловно, интересных легенд, есть документальные источники. В писцовой приправочной книге Рязанского уезда за 1594 год говорится: «За боярином за князем Борисом Конбулатовичем Черкасским, а преж того было за князем Борисом Серебреным, а после князя Бориса отписано было на государя, село Пруды на реке на Осётре и на речке на Осоту…» Именно на упомянутый документ опираются специалисты, когда возникают вопросы по поводу названия населенного пункта. То есть считают они, от первого вотчинника князя Бориса Васильевича Серебряного и пошло название Серебряные Пруды. И такие доказательства трудно опровергнуть. Позднее владевших селом род князей Оболенских-Серебряных прославил в своем знаменитом романе «Князь Серебряный. Повесть времен Иоанна Грозного» граф Алексей Константинович Толстой.

С той далекой поры Серебряные Пруды ни разу не меняли своего названия. Село, начинавшее жить в XVI веке трудно, дозорно, к концу XIX – началу XX века стало крупным населенным пунктом, в котором проживало чуть более 4 тысяч человек. По числу жителей Серебряные Пруды превышали даже население уездного города Венева. Потомки засечных сторожей, пищальников, желдаков, казаков, пушкарей и прочих служивых людей растили хлеб, занимались плотницким делом, рыболовством, шили обувь… В описании села того периода сказано: «Кроме земледелия, многие занимаются различными ремеслами на сторонах: есть плотники, сапожники, работают на заводах и фабриках». Одновременно Серебряные Пруды были крупным торговым селом, где в основном торговали зерном и скотом. Кроме того, здесь имелись винокуренные заводы, а также железнодорожная станция, через нее в конце ХIХ века пошли первые поезда.

Само село раскинулось в долине уже названной реки Осётр. Центральная ее часть с прямыми улицами, домами под тесовыми и железными крышами обосновалась на правом берегу. Здесь жил в основном состоятельный слой – купцы, торговцы, мелкие чиновники, прасолы, мастеровые. Тут же, в центре, просторная площадь с магазинами, лавками, торговыми рядами, складами… И, как положено, церковь, куда народ, крестясь, тянулся по святым праздникам со всей округи.

На левом берегу реки, по крутому косогорью и в низине, находилась другая часть села, прозванная Кайманьевской Вытью. Название это возникло от подати, которую приходилось платить еще в эпоху Ивана Грозного здешним жителям. Левобережная сторона отличалась от правобережной и домами, и достатком населения. Проживали здесь люди крестьянского происхождения скромно и без всяких излишеств. Но не все. Среди двухоконных домов выделялись строения крупные, основательные, что свидетельствовало о крепких, трудолюбивых хозяевах, хотя и из простого сословия.

Именно такой дом – с шестью окнами – был у «силача Ионыча», так звали в селе Ивана Ионовича Чуйкова, отца большого семейства. Прозвище ему дали неслучайно. Природа одарила его недюжинной силой, широченными плечами и пудовыми кулаками. В молодости, когда парни левобережья и правобережья сходились в кулачных боях стенку на стенку, Чуйков всегда вставал в середину, был вожаком, и никто не мог устоять против его ударов. Наносил он их в «душу» (в голову), либо под «микитки» (под ребра) резко и точно. Вот дословный рассказ Анны Кабановой, родственницы Чуйковых:

«На масленицу кулачные бои, у соседки муж с кулачек притащился, за живот держится – Ванчай, говорит, Ионовский огрел пудовым кулаком своим, надо на печке полежать. А к утру помер. Иван Ионович с одного удара укладывал наповал. С ним старались не выходить напрямую – падали, хватали за валенки, чтобы сковать движения, а лежачего бить нельзя. Так он из этих валенок выпрыгивал и босиком бежал по льду реки Осётр, по мосту – и снова махаться. Страшный в этом отношении человек был».

Под стать своему богатырскому телосложению и дом Иван Ионович поставил немаленький. Как уже сказано, с шестью окнами, крестовый, в котором главными в архитектурном замысле являлись две стены, пересекающие в виде креста. Дом был просторный и теплый, в нем на начало XX века проживали Иван Ионович, его супруга Елизавета Федоровна, в девичестве Карякина, и семеро их разновозрастных детей.

Если говорить о роде Чуйковых, то они испокон веку проживали в Кайманьевской Выти. Сколько поколений их здесь родилось, крестилось, выросло и обрело последний покой на ближайшем погосте – ныне одному Богу известно. В отличие от дворянских семей, где едва ли не в каждой из них до седьмого колена старательно составляли генеалогические древо своего рода, в простом и малограмотном сословии этого никто не делал.

Известно, что Чуйковы всегда были крестьянами, занимались хлебопашеством, плотницким делом… Свое занятие они редко когда меняли, видя свое предназначение исключительно в сельском труде. Продолжал семейную традицию и Иван Ионович, являясь крестьянином со средним достатком. В тот период он трудился по плотницкой части. Что касается его супруги Елизаветы Федоровны, то и она тоже была крестьянских кровей, родом из деревни Широкобоково, трудолюбивая, глубоко верующая женщина. Ее главной обязанностью в те годы было ведение домашнего хозяйства и воспитание детей.

Морозным зимним днем 1900 года, когда стылый ветер по-волчьи завывал над Кайманьевской Вытью и бросал в окна пригоршни колючего снега, семья Чуйковых прибавилась еще на одного человека. В припевы ветра за обледенелыми окнами вплелся крикливый голос младенца – на свет появился будущий маршал Советского Союза, дважды Герой Советского Союза Василий Иванович Чуйков.

В метрической книге церкви Николая Чудотворца местный дьяк каллиграфическим почерком старательно вывел: «Января 31² 1900 года рожден у крестьянина Ивана сына Иона Чуйкова и жены Елизаветы дочери Федора сын Василий…»

Впоследствии Василий Иванович о своем рождении более подробно написал в автобиографии:

«Родился 12 февраля в семье крестьянина-середняка в селе Серебряные Пруды Веневского уезда Тульской губернии. Родители: отец Иван Ионович Чуйков; мать Елизавета Федоровна Чуйкова до революции и после до 1932 года – крестьяне-середняки, проживают в селе Серебряные Пруды Серебряно-Прудского района Тульской области. До революции и после были крестьяне-середняки, с 1932 года – колхозники…».

Наш рассказ о прославленном маршале впереди, а пока дополним рассказ о его родителях воспоминаниями их внука Александра Васильевича Чуйкова:

Иван Ионович – вспыльчивый, чистый порох, в гневе доходил до неистовства, но также быстро остывал, успокаивался и зла никогда не помнил. При этом славился огромной физической силой – первый в селе кулачный боец на реке Осётр.
Елизавета Федоровна – другая. Тоже работала от зари до зари. Но характер спокойный и при этом – как кремень. Никогда голоса не повышала, а вымолвит слово – кончен разговор. От своего не отступит. Бывало, схлестнется с мужем, тот со второго слова в крик, а она говорит ровно, в глаза глядит – не сторонится. Ионыч орет так, что посуда лопается, а у нее на лице ни одна жилка не дрогнет и голос до шепота падает: «Я сказала – все!». И смирялся Иван Ионович. Руку на жену поднять никогда даже не помышлял – при его-то буйном нраве. Уступал, зная, что жена зря не скажет. […]
На родине их и поныне называют «лебединая пара» – родились в один год и ушли из жизни с разницей в три месяца. Бабушку Елизавету Федоровну все односельчане помнят как непреклонного служителя веры – ведь два храма и приход сохранены только ее усилиями, и это в годы самых тяжких гонений на церковь. Бабушка была мать-героиня: двенадцать человек детей – восемь сыновей и четыре дочери. Это, конечно, по нынешним временам что-то вроде чуда, а раньше таких семей на Руси не так уж и мало было. Но что удивительно – практически все сыновья воевали: в империалистическую, гражданскую, младшие – в Великую Отечественную. Иван Иванович³ был старше отца на пять лет, имел бронь как директор оборонного завода в Ленинграде, так за него сын Володька⁴ ушел на фронт в 16 лет, закончив летное училище. По тылам никто не сидел, ран у всех хватало, но никто не был убит, не был искалечен. Никто не был репрессирован – это из двенадцати-то человек! А бабушка это так объясняла: «Я вас всех у Бога вымолила!»

В течение многих лет Елизавета Федоровна была старостой Никольского храма, возглавляла в нем приходский совет. В годы гонений на церковь, когда в стране воинствующие безбожники закрывали и рушили храмы, во многом благодаря Елизавете Федоровне церковь в Серебряных Прудах удалось отстоять. Перед войной храм закрыли и в 1930-х годах ограду разобрали. Во время войны здание церкви немцы отвели под конюшню. По свидетельству старожилов, мать будущего маршала ездила в Москву, пробилась там на прием к «всесоюзному старосте» М.И. Калинину. После этого храм оставили в покое и богослужения восстановили.

К сказанному остается добавить, что родители Чуйкова прожили трудную, но долгую жизнь. Они умерли в 1958 году: сначала не стало Елизаветы Федоровны, потом Ивана Ионовича. Обоим к тому времени перевалило уже за девяносто…

Детство будущего полководца протекало в домашней обстановке. Первые картины, увиденные им из деревянной люльки, были исключительно бытовые: просторный двор с гуляющими по нему курами и овцами; протяжное мычание коровы; штабеля березовых дров и колония воробьев на них; большая рига с массивными тесовыми воротами, откуда струились запахи пшеницы, овса, ржаной соломы… Эти реалистичные полотна дополняли родительские разговоры о семенах, уборке урожая, кормах для скота и громкие голоса его братьев и сестер, их к тому времени в семье было пятеро.

Вообще годы детства Василия мало чем отличались от детства таких же, как он сельских ребят: они рано приобщались к нелегкому крестьянскому труду, быстро взрослели. Безусловно, хватало времени на различные забавы и игры, в которых участвовали его братья Петр, Андрей, Иван, Илья, Федор, а также сверстники Егор Минкин, Алексей Губарев, Василий Рыкин…

Василий рос крепким, здоровым, смышленым ребенком. Когда мальчику исполнилось семь лет, родители определили его в церковно-приходскую школу, что находилась неподалеку от дома. В отличниках он не ходил, но учился старательно. Первым наставником мальчика был Н.П. Ефанов. Настоящий народный учитель, щедро сеявший доброе, вечное, вводивший сельских пацанов в мир знаний. Спустя годы Ефанов отзывался о Чуйкове как о пытливом, напористом и добросовестном ученике. В свою очередь маршал никогда не забывал уроки своего учителя. Сохранилась фотография, на которой запечатлена их встреча вскоре после Великой Отечественной войны.

Как уже сказано, крестьянские дети взрослели рано. Учеба в школе не являлась для них первостепенным делом. После уроков, как правило, им приходилось заниматься крестьянской работой, которая в деревне не имеет ни конца, ни края. Пришла весна – надо наравне со взрослыми выходить в поле пахать, сеять. Приспело время сенокоса – опять нужно закатывать рукава, брать в руки косу или сгребать в копны сено. Осенью еще больше забот, поскольку урожай требуется собрать в закрома. Зимой вроде можно и отдохнуть, на печи полежать… Однако и в эту пору работы хватает. Тот же снег почистить, дров наколоть, скотину накормить… Всем этим, наравне с родителями и братьями, занимался Василий. Но и школьные уроки старался не пропускать. Как подсолнух тянется к солнцу, так и он стремился к знаниям.

Поэтому не случайно после окончания церковно-приходской школы Василий пошел учиться дальше. В 1912 году в селе открылось высшее начальное училище, туда принимались дети 10–13 лет, окончившие начальную школу. В числе первых учеников этого учебного заведения и стал наш герой.

Уроки начинались с молитвы. Ученики и преподаватели стояли в кротком молчании перед сверкающей позолотой большой иконой Спасителя.

– Преблагий Господи, ниспошли нам благодать Духа Твоего Святаго, – торжественно звучал в тишине голос батюшки.

После молитвы ученики расходились по классам. Среди предметов, которые Чуйков изучал, основными являлись Закон Божий, русский язык и русская словесность, геометрия, история, география… Были и дополнительные – пение и физические упражнения. В последнем предмете Василий особенно преуспевал.

К моменту окончания училища, а учеба в нем длилась год, Василий заметно подрос и выглядел старше своих лет. Настоящий юноша – коренастый, высокий, с густой шевелюрой черных волос. И разговоры с отцом вел взрослые. По завершению учебы заявил родителю, что решил ехать в Петербург на заработки. Там старшие братья, если что подсобят, поддержат. Отец не стал препятствовать планам сына, сказал только, что если в столице дела не сложатся, то дома его ждут всегда.

«Годы моей юности начались с котомки за спиной, – вспоминал впоследствии Чуйков. – В двенадцать лет я ушел из дому в Питер зарабатывать на кусок хлеба. Прощание с отцовским домом означало для меня расставание с детством. Я вступал в пору самостоятельной трудовой жизни».

Тогда же юноша получил отцовский наказ и пронес его через всю жизнь. Вот это родительское напутствие, которое Чуйков не раз приводил в своих мемуарах и газетных публикациях: «Мал ты, Василий, еще, но потом поймешь. Люди перестали верить друг другу, каждый живет в себе, оттого много бед. А ты постарайся жить по-другому. Не зазнавайся, от беды народной не убегай. Живи по-честному, чтоб не болели глаза, как у некоторых, от потерянной совести. Верь простым людям, и они поймут тебя, поверят тебе, не подведут, не оставят в беде. В них вся сила. За дело народа не жалей себя».

Питер, как испокон веку называют город, возведенный Петром I на берегах Невы, встретил Василия шумом и суетой. Гремящий перестук колес трамваев и конок, с которых на остановках раскатисто рассыпался звон колоколов. Снующие по улицам пролетки, дрожки, кареты, дилижансы… Покрикивание извозчиков. Великое множество разодетого народа на Невском, Литейном… Речь не только родная, русская, но и чужая, иностранная. Несметное количество магазинов, ресторанов с яркими витринами и вывесками… Столица! И этим все сказано.

Чтобы узнать, как дальше развивались события, обратимся к уникальному документу – стенограмме беседы с В.И. Чуйковым. Она была сделана в январе 1943 года сотрудником Академии наук СССР А.А. Белкиным и нигде раньше не публиковалась. Эта и последующие выдержки будут приводиться в нашем повествовании с сохранением орфографии и стиля. Итак, слово Чуйкову:

Это было в 1912 году. Уехал я в Питер. Там уже были братья. Они все работали. Это были рабочие самого низкого качества – чернорабочие, грузчики, дворники. Я начал в Питере так. Есть там на Бассейной улице Целибеевские бани. Ну, вот, мальчишкой на парадной лестнице я стал работать. Жалованье у меня пять рублей в месяц и харчи. Так существовал около двух лет. Работа с 7 часов утра до 11 вечера.
Дело было перед торжественным днем, перед Пасхой в 1914 году. У нас был управляющий строгий, просто заметил мусор на лестнице парадной, за это решил меня выгнать и все. На коленях умолял его, ведь некуда было идти совершенно. В деревню сунуться нельзя было, потому что семейство было человек 15–16, да еще нахлебник приедет. Ну, что же делать-то? Верно, знакомый один нашелся. Он был легковым извозчиком, однофамилец мой – Петр Чуйков.
Он меня устроил. На Невском проспекте были меблированные комнаты «Санремо». Тоже самое – мальчишкой на лестнице, коридорным, как говорят. Черт знает, как получилось: тащил самовар с посудой в номер, видимо, споткнулся и все в дребезги разбил. Уборщица стала ругаться, меня зло взяло, ногой поддал, все полетело, скандал. Так что я не больше трех недель проработал, и меня, раба божьего, опять выставили.
После этого тоже нашлись знакомые, определили меня в гостиницу, так называемый «Московский яр» в Свечном переулке, угол Ямской. Там, как говорится, я насмотрелся всего, кроме хорошего, видел всю пошлость разврата, которая существовала в то время. Откровенно говоря, мне надоело, и крепко надоело работать там, и я решил, во что бы то ни стало уйти, но куда? Физически парень я был взрослый.
Это уже было, если не ошибаюсь, во время войны. Кто в Питере бывал, знает Казанский собор. Против этого собора – торговый дом «Куликовъ и Будаковъ», разносчиков товаров. Проработал я там месяцев шесть, ничего так в общем. А в Питере из нашего села много ребят было. Мы встречались по воскресным дням. «Чего ты служишь, – говорят, – давай на работу». Я думаю: на кой черт действительно в услужении быть. И опять-таки земляк из наших помог, тоже однофамилец, Иван Чуйков. На Казанской улице была такая шпорная мастерская Савельева. Поступил туда учеником, а через три недели уже сделался мастером, не сложный это процесс. И там я проработал до конца 1916 года…

Трудиться в мастерской именитого мастера медно-бронзового ремесла, поставщика знаменитых на всю Россию шпор с «малиновым звоном» Петра Савельевича Савельева считалось за честь. Предприятие находилось практически в центре столицы на Казанской улице в доме № 14. Тут же располагался и магазин «Офицерские вещи. Магазин шпор и штрипок».

Спрос на эту с первого взгляда мелочь обмундирования всадника был большой. Но и шпор в ассортименте каких только не было – тут тебе и никелевые, и серебряные, и прибивные, и кирасирские, и гусарские, и с репейками, и без репейков, и загнутые кверху, и прямые… Иными словами, бери – не хочу. В.И. Чуйков вспоминал:

Ни одни шпоры в мире, о чем свидетельствовал современник, не могли сравниться с настоящими савельевскими по «благородству» своего звона, а звук шпор в то далекое время был очень красноречив. Так, если вы слышали сзади себя на улице громкое воинственное и вызывающее бряцание, вы, не оглядываясь, могли смело сказать, что за вами идет либо жандарм, либо какая-нибудь штабная крыса из комендантского управления. Если до вас доносился тонкий, задорный, кокетливый или же крикливый перезвон, – вы знали уже, что где-то рядом шествует приехавший в столицу провинциальный ухарь-армеец, гусар-красноштанник. Но если до вашего слуха доносилась мягкая и благородно дзинькающая мелодия, – тонкий, воспитанный гвардейский офицер, искушенный в правилах приличия и хорошего тона, носящий знаменитые савельевские шпоры, приготовленные из какого-то волшебного и, конечно, очень дорогого сплава.

Возвращаясь к годам своей юности, Чуйков вспоминал: «Берешь рогатую, в сиреневой окалине заготовку, напильник с крупной насечкой, вставляешь в губастые тиски… Железо, чугун, сталь. Хочешь совладать с ними – не жалей сил, нажимай вовсю. Вполсилы тут делать нечего – не заработаешь ни копейки».

За смену, длившуюся 10–12 часов, нужно было обработать 3–5 пар шпор. Работа, которую выполнял Василий, требовала навыков и умения. Но он со своей задачей справлялся. Даже, бывало, обрабатывал до семи пар, что отражалось на его заработке, пусть и небольшом. Но на жизнь, как говорится, хватало.

Между тем Россия уже пребывала в предчувствии бури. Все явственнее, подобно землетрясению, чувствовались глухие подземные толчки революционных событий. Ускоряла их приближение продолжавшаяся уже более двух лет Первая мировая война. Если в августе 1914 года начало Второй Отечественной, как ее стали называть, было встречено народом с огромным энтузиазмом, то к 1917 году патриотическая стихия пошла на спад, всеобщее воодушевление сменилось разочарованием. И на то были веские причины: неудачи на фронтах, тысячи убитых и раненых, перебои с продовольствием… По улицам городов, особенно крупных, бурными волнами катились забастовки, собрания, митинги. Народ, выведенный из терпения тяжелыми условиями жизни, изнурительной кровопролитной войной требовал от царского правительства «хлеба, свободы, мира».

Основные события разворачивались в Петрограде, в их гуще оказался и Василий. Чуть ли не каждый день он видел у Казанского собора несметное скопище народа. Многоголовая толпа, состоявшая из студентов, рабочих, солдат и матросов, бурлила, кипела, негодовала, требовала. Из тысяч людских глоток дружно выплескивались протестующие возгласы: «Долой царя! Долой Романовых! Да здравствует демократическая республика!» Возгласы перемежевывались с наскоро сочиненными тут же, в толпе, куплетами:

Не надо нам монархии,
Не надо нам царя.
Бей буржуазию!
Товарищи, ура!

Против манифестантов сплошным частоколом стояла полиция, пытавшаяся остановить этот бурный поток к правительственным учреждениям. Иногда это удавалось, но не всегда.

В других местах Петрограда, в районе Шпалерной улицы и Литейного проспекта, собиравшаяся публика, наоборот, ратовала за то, чтобы возвести на престол сына Николая II Алексея и тем самым сохранить династию, спасти самодержавие. Но сторонники престола были в явном меньшинстве.

В дни Февральской революции и во время отречения императора Николая II Чуйкова в Петрограде из-за болезни не было. А заболел он не на шутку серьезно. Процитируем его рассказ из названной выше стенограммы:

Была осень 1916 года… Помню, откуда-то возвращался, продрог, промок, заболел. Работал больным месяца два. Потом у меня пошла кровь горлом и носом. Всегда я был физически сильный, но тут что-то со мной случилось, не знаю. Начал просто таять. Вот, конкретно, просыпаюсь ночью, полон рот крови. Отхаркаешься, отплюешься на некоторое время и снова та же картина.
Ходил два раза к доктору. Работать уже не мог. Сестра работала прислугой в Питере. Она написала отцу, как после я узнал, что погибает парень. После этого получил слезное письмо от отца: приезжай… Всю зиму фактически проболел. Февральская революция меня застала в Серебряных Прудах. К весне начал выздоравливать, совсем окреп…

Вскоре Чуйков опять вернулся в столицу. В Петрограде ждали перемен, но они не наступали. За весь период нахождения у власти Временного правительства никаких кардинальных изменений в экономике не произошло. Так, рубль обесценился примерно во столько же раз, во сколько и за предыдущие два с половиной года тяжелой войны. Постоянные перебои в снабжении заводов и фабрик сырьем и материалами провоцировали их закрытия и забастовки. Не смогло справиться правительство и с массовыми самозахватами крестьянами помещичьей земли. Страна оказалась в тупике поражений, голода и анархии.

Вместе с напарниками по шпорной мастерской Василий ходил на митинги, демонстрации, что проходили у Казанского собора. Если еще недавно все единодушно требовали отречения царя, теперь же манифестанты настаивали на отставке Временного правительства во главе с А.Ф. Керенским.

А после расстрела участников Июльской демонстрации, когда войска Временного правительства применили оружие, в результате чего было много убитых и раненых, Василий окончательно разуверился в правильных действиях новой власти. В Петрограде стало тревожно. По сути, столица находилась на осадном положении. В центре города, на Невском и Литейном проспектах, на Гороховой улице дежурили казачьи разъезды и патрули юнкеров. Днем и ночью были слышны гулкие оружейные выстрелы и трескучие пулеметные очереди. Ходить по некогда спокойным улицам стало опасно. Кроме того, повсюду орудовали преступные элементы и шайки мародеров. Тогда же Чуйков лишился работы. Впоследствии в книге «Закалялась молодость в боях», изданной в 1978 году издательством «Молодая гвардия», он напишет: «Наступил сентябрь 1917 года. Спрос на шпоры с “малиновым звоном” прекратился. Мастерская закрылась. Я остался без работы. Рабочий Петроград голодал, цены на продовольствие росли, прилавки магазинов опустели, появились мешочники, спекулянты. Чем все это кончится?»

Окончилось это тем, что Василий, безуспешно помыкавшись в поисках работы, отправился в Кронштадт. К тому времени в городе-крепости служили на Балтийском флоте два его родных брата – Илья и Петр. Третий брат, Иван, сидел в те дни в тюрьме, ему грозили расстрелом за измену Временному правительству.

Василий знал, что кто-то из двух братьев поможет ему с работой и жильем. Но опередил случай. Когда Василий пришел в казарму к брату Илье, на месте его не оказалось. Тот находился в карауле. Решил подождать, а устал с дороги, лег на его кровать и моментально уснул. Проснулся от толчков в спину. Тут же вскочил с кровати. Перед ним стоял матрос.

– Чуйков, почему ты ушел из караула? – строго спросил он.

– Из какого караула? – растерянно ответил Василий.

И тут до матроса дошло, что он обознался. Незнакомец же представился:

– Я Василий Чуйков, родной брат Ильи.

Разговорились. Матрос назвался членом матросского комитета Кузьминым. В то время матросские (солдатские) комитеты играли большую роль в армии и на флоте. Эти политические организации были созданы в ходе Февральской революции в рамках так называемой «демократизации армии и флота». Временное правительство было крайне заинтересовано в том, чтобы воинские части под командованием верных присяге командиров и начальников не смогли восстановить законный порядок в Петрограде и вернуть к власти монархию.

Иными словами, нужно было разрушить систему военного управления, разложить армейские ряды. С этой целью в армии и на флоте и был отменен принцип единоначалия, а командование частями, кораблями передали выборным солдатским или матросским комитетам. Любые приказания, распоряжения штабов, командиров должны были в обязательном порядке согласовываться с этими комитетами. Не понравился командир, ответ простой:

– Незаменимых нет. Без тебя обойдемся!

А бывало и по-другому:

– Пошел вон отсюда! В расход его!

Последствия такой «демократизации» оказались трагичными. Только Балтийский флот к 15 марта потерял 120 офицеров, из которых 76 было убито. В Кронштадте, кроме того, было убито 12 офицеров из сухопутных частей. А первой жертвой, как свидетельствуют документы, стал старший офицер линкора «Андрей Первозванный» Г.А. Бубнов, отказавшийся менять Андреевский флаг на революционный красный.

Так что матрос Кузьмин оказался не рядовым матросом, а матросом с немалыми полномочиями. Узнав, что Василий остался без работы, Кузьмин пообещал помочь ему с трудоустройством. И слово свое сдержал. Он предложил Чуйкову остаться в Кронштадте, в учебно-минном отряде. Василий дал согласие. Уже через несколько дней его зачислили в отряд, поставили на довольствие, он получил флотскую форму.

Что касается должности, на которую был назначен Чуйков, то в большинстве публикаций она называется не совсем точно. Одни биографы считают, что Василий был юнгой, другие называют его минером. Между тем в послужном списке личного дела Чуйкова записано: «Доброволец». На этой должности он числился в период с ноября 1917 года по апрель 1918 года. Вполне вероятно, что старшие по возрасту матросы его называли юнгой. Отсюда и пошла кочевать из публикации в публикацию должность Чуйкова. В учебном отряде Чуйков действительно осваивал специальность минера. Правда, на минера он не успел выучиться, поскольку в то время не было учебы. Новая революция, теперь уже Октябрьская, которую Василий, как и его братья, принял всем сердцем, нуждалась в защите.

1.С середины 1920-х и по 1942 год Серебряные Пруды входили то в состав Тульской губернии/области, то Московской, окончательно они были закреплены за последней уже во время войны – в 1942 году.

2.Или 12 февраля по новому стилю.

3.Иван Иванович Чуйков – брат В.И. Чуйкова, директор завода.

4.Владимир Иванович Чуйков (р. 1926) – племянник В.И. Чуйкова, полковник авиации, в августе 1943 г. поступил на военную службу; окончил Яновскую военную школу авиамехаников; участник Великой Отечественной войны. С 1985 г. в отставке.