Loe raamatut: «Холостяцкие откровения», lehekülg 9

Честно говоря, мне здесь не очень нравится. Уж и не знаю, что предпринять. Дед все время бражку пьет, меня угощает, даже Славику один раз налил, но я вовремя увидела и отобрала. Бабка все время его ругает, но он все ее замечания пропускает мимо ушей. Скорей бы сестра приехала. Хоть веселей будет. Дожди еще эти нудные идут. Никуда ни выйти, ни сделать ничего нельзя. Деньги, которые дал нам в дорогу, уже на исходе.

В общем, такие наши будние новости. Ну а ты как там? Не скучно тебе одному, не тяжело? Пиши! Лена и Славик."

30.

Нервы Игоря уже были на пределе, когда он получил столь долгожданное послание. Новость о беременности жены поначалу обрадовала ("Значит, ошиблись-таки врачи, предрекающие мне мужское бесплодие?!"), но потом он все-таки сильно засомневался: его ли это ребенок? "Хотя вряд ли, – логически размышлял Драйзеров, – она согласилась бы мне признаться в этом, если бы ребенка нагуляла от другого… Но она же может и ошибиться!.. Нет, черт возьми, нельзя постоянно все подвергать сомнению, так можно и с ума сойти…"

Ответ Игорь дал незамедлительно, постаравшись излить всю свою обиду за томительные дни ожидания известий от нее, а заодно и негодование по поводу ее коварного непостоянства.

"26.06.66г.      Здравствуйте, Лена и Слава!

Сообщаю, что писульку твою, Лена, я получил. Что ж, и за такую тебе признателен. И хоть ты своих слов не сдержала (тебя никто не понуждал обещать – сразу ответить, когда приедешь, и писать мне чуть ли не каждый день, зачем, спрашивается, было бросать слова на ветер?!), пишу в тот же день, по прочтении твоей записки. Да, милая, лишь спустя четырнадцать дней я получил не письмо от любящей жены, а записку на скорую руку от равнодушной женщины. Долг, как говорится, платежом красен. Однако, не будем дальше разводить дебаты на эту тему, надеюсь, ты меня и так достаточно поняла.

Я, конечно, рад, что вы доехали нормально и вас там встретили. Но ты, Лена, пишешь, что уже не знаешь, что тебе делать? Не скрою: я так и знал, и чувствовал, что ты об этом напишешь. Что я теперь могу сказать?.. Я ведь тебя отговаривал. Никто тебя не насиловал ехать. Но ты поехала с условием (каким – ты сама прекрасно знаешь), значит, и винить в этом надо только себя. А деньги я смогу послать только после первого июля, и то, как мы договаривались, лишь на один месяц, иначе ничего не получится, вернее, ничего не получишь, если будешь проявлять нескромный аппетит. Ведь ты почти у себя дома, не у чужих, вот теперь и испытай, прочувствуй, каково оно – житие-бытие на стороне. У тебя сейчас свободный выбор: или ты впредь намереваешься устраивать жизнь лучшим образом в составе нашей семьи, или… Впрочем, не буду за тебя давать те или иные прогнозы, ты сама еще подумаешь, как тебе лучше поступить. Но в любом случае можешь быть уверена: меня ты уже ничем не удивишь. Но вот за Славу с тебя я спрошу. За него я жизнь свою отдам. Почему он должен был заболеть, как ты пишешь?! Ведь он уехал совершенно здоровым. Значит, ты так "хорошо" смотрела за ним. Если что плохого случится там с ним, ты мне за это ответишь. Поэтому уж постарайся смотреть за ним не как жестокая, чужая мачеха, а как заботливая, родная мать.

Может, ты будешь обижаться, что я в такой грубой форме к тебе обращаюсь, пишу неласковые слова, но иначе я не могу, понимаешь, не могу! Наболело и накипело… Видишь, Лена, как тяжело и плохо, когда потеряешь доверие мужа и как потом нелегко вновь обрести эту веру! Ты меня извини, но я скажу откровенно: не могу сейчас на тебя надеяться, и меня это мучит. Ты, разумеется, в ответ можешь скептически ухмыльнуться: мол, подумаешь, муж, который объелся груш.., доверия, видишь ли, у него нет. "Да я так хороша, – как ты всегда любишь себя представить, – что еще и не такого себе мужа сыщу, еще гораздо лучше, прекрасней себе жизнь устрою." Ты можешь такое сказать. Пожалуйста. Я не против. Делай так, насколько хватит у тебя совести потом смотреть в глаза если не мне, то нашему сыну. И не забывай, что впереди – не только удовольствия, но и старость. И кому ты тогда будешь нужна?! Жаль, что зачастую ты об этом просто не задумываешься. А я, собственно, не прошу и не понуждаю тебя уважать, а тем более любить меня. Ты никогда не скрывала, почему живешь со мной: "…мне деваться некуда, ради денег" и т.д., и т.п.

Ты, скорей всего, и сейчас черканула эту свою эпистолу только потому, что тебе потребовались рубли… Лена, деньги я вышлю, я не обманываю, ты сама знаешь.

За меня не беспокойся. Со мной все в порядке, по службе тоже все нормально.

Ты пишешь, значит, что ходила на проверку и тебе там дали консультацию. Лена, здесь я могу сказать следующее. И это вполне искренне. Я тебя не заставляю делать аборт, смотри сама. Если сможешь выносить ребенка, здоровье позволяет рожать, и врачи это подтверждают, так давай заведем второго, я ни слова против не скажу, ребенок наш. – Так он писал, но в голове его шла мучительная мысленная борьба: а наш ли, в смысле его ли? – Только об одном тебя прошу, Лена, заклинаю: верни мне прежнее доверие к тебе! Это всецело будет зависеть от твоего поведения, твоего характера. Я буду тебя любить и уважать еще пуще прежнего, я найду в себе силу воли забыть все прошлое… Но пока, к сожалению, этого не произошло, и я не могу простить твоих проступков (каких – ты отлично знаешь), и они вряд ли когда-нибудь напрочь сотрутся в моей памяти.

Но если с твоей стороны еще хотя бы один раз случится что-то подобное, тогда, Лена, не проси и не жди пощады. Не посмотрю и на то, что у нас, возможно, будет двое детей. Жить я с тобой уже больше не буду, а за потерянные годы и свою загубленную молодость я тебя "отблагодарю" сполна.

Еще раз тебя прошу не обижаться за такую откровенность. Считай, что это моя исповедь. Что у меня сейчас на душе, то и выкладываю на бумаге.

Не расстраивайся. Отчаиваться не нужно. Если все в порядке, делать ничего не надо.

А сколько тебе еще там жить – решай самостоятельно. Ты находишься в гостях, тебе видней, какая там обстановка. Однако вернуться в наши края ты можешь в любое время, только, еще раз говорю, с чистой совестью. Если что-либо узнаю, смотри, лучше совсем не приезжай, дабы не разыгралась трагедия. Вот все, что я могу тебе сказать.

Почему-то ты не находишь нужным сообщить, как ты все же там отдыхаешь, что делаешь, чем убиваешь свободное время, что делает Слава, занимаешься ли ты с ним, ему как-никак в этом году в школу идти; как живут дедка с бабкой, как они выглядят, как поживают остальные родные, что пишут им Женя, Настя?.. Неужели у тебя на обстоятельное письмо не нашлось времени? Чем же тогда ты там так занята, тем более если идут проливные дожди?.. Небось, когда писала послания "Н.", перебрала, перелопатила немало книг, любовных романов, чтобы сочинять устами их героев. А родному мужу, значит, и так сойдет?.. По меньшей мере, это несправедливо.

Я когда сажусь за стол писать тебе, со временем не считаюсь, хотя его у меня гораздо меньше, чем у тебя, и всецело отдаюсь этому занятию, стараюсь вложить в письмо всю свою душу, потому что знаю: пишу самому близкому и дорогому человеку на свете. Ты можешь, конечно, обижаться, но на правду обижаться не стоит.

Что тебе еще написать? Погода у нас тоже скверная, испортилась, как вы уехали. Начались холода, морозы, дожди, ветер; настоящего солнца нет. Картошка вся померзла, почернела. От моих родных письма нет. Жду, может, еще кто напишет. От тебя вот тоже пришла за две недели всего одна "шпаргалка". Не нужно, Лена, наперед обещать, чтобы не заставлять человека ждать. Нет ничего ужасней на свете, чем ждать и догонять, в этом я убеждаюсь на собственном горьком опыте.

Да, билет твой лотерейный проверил по таблице, близко даже ничего нет. Я тоже один в Тагиле покупал, так мой на одну цифру в номере не сошелся, а так бы был выигрыш – баян "Аккорд".

Грибов пока в лесу нет. Дома еще ничего не делал, поскольку сильно занят по службе: готовимся к проверке высшим начальством. Вообще, проверяют нас довольно часто, это, как сама понимаешь, утомляет.

Лена, пиши о Славе, как он там себя ведет, что делает; чем питаетесь, есть ли уже огурцы и другие овощи? Больше кушайте молока и яиц. Бери пока в долг, а потом, когда вышлю деньги, рассчитаешься… Ну а сколько тебе еще там жить – повторяю, решай сама. Лично я – привыкший и готовый уже ко всему.

Это мое письмо наверняка тебя немного расстроит; но ничего, если дойдет оно до глубины твоей души, значит, совесть еще осталась и чувства свои ты до конца не растеряла. Я всегда буду стоять за чистоту нашей жизни, наших чувств.

Пока до свидания, целую вас. Ваш по-прежнему любящий папа и муж.

.. Слава, а ты давай не болей, хорошо все кушай и занимайся по утрам физзарядкой. И приезжай домой здоровым и бодрым. Папа ждет тебя!

Пишите почаще. Очень жду ваших писем. Большой привет от меня всем родным и знакомым. Высылаю фото, пускай посмотрят на нашу семью."

И опять потянулись наводящие тоску и ужас дни ожиданий весточки от нее. Порой его охватывало состояние умопомрачения, и он готов был бросить службу и мчаться за ними вдогонку. Настичь и уже не отпускать от себя никогда. Ее приковать к себе наручниками, как преступницу, способную на самые непредсказуемые деяния, и всюду, куда бы ни отправлялся и ни шел, водить за собой… Да, господа, истинная любовь безумна, делает человека сумасшедшим…

Лена не спешила с ответом не потому, конечно, что игнорировала или как бы желала помучить мужа, отомстить ему за что-то. Нет, она сама мучилась, страдала и не знала, как поступить в отношении будущего ребенка: рожать или не рожать? Эта фатальная неразрешимость и не позволяла ей сосредоточиться, взять в руки перо и поделиться с ним своими мыслями и чувствами. Она прекрасно понимала, что неоднократно проведенные в пору цветущей юности и молодости (как до замужества, так и после) аборты в конце концов должны были сказаться негативно на ее здоровье, и эта неожиданная беременность на пороге тридцатилетия, возможно, предоставляла ей последний шанс – вторично стать матерью. И тем самым как бы реабилитировать себя в глазах мужа и доказать ему, что семья для нее – тоже не последнее дело. На этом мучительном фоне даже отнюдь не праздный вопрос "От кого?" уже не представлялся ей столь существенным и важным и отходил на второй план.

Она уже было склонялась к положительному разрешению дилеммы, но предложение, одно предложение в его письме: "…Не посмотрю и на то, что у нас, возможно, будет двое детей…" враз спутало все ее карты и доводы, заставляя вновь и вновь раскладывать сердечно-мыслительный пасьянс. К своему удивлению, стыду и страху она, о, Боже, не могла утверждать, обещать, а тем более гарантировать свою верность мужу в будущем. Она чувствовала и даже была уверена наверняка, что измены возобновятся, что они будут, и никуда ей, грешной, от них ни деться.

"Ах, Господи, – сокрушалась про себя мучающаяся Лена, – ну зачем, зачем ему было писать это, ведь он, сам того не ведая, выдал мне индульгенцию на свершение ужасного греха – умерщвление нашего ребенка, которого сам же так желал?!" И она в который раз перечитывала этот злополучный абзац, словно пытаясь развеять свои сомнения по поводу его реальности: "…Но если с твоей стороны еще хотя бы один раз случится что-то подобное, тогда, Лена, не проси и не жди пощады. Не посмотрю и на то, что у нас, возможно, будет двое детей. Жить я с тобой уже больше не буду, а за потерянные годы и свою загубленную молодость я тебя "отблагодарю" сполна…"

31.

Отчаявшийся Игорь, так и не дождавшись письма, предпринимает новую попытку – пишет ей вторично. В сущности, по содержанию это письмо мало чем отличалось от предыдущего, поскольку несчастный Драйзеров не исключал спасительной для него, как ни странно, потери на почте. Ему показалось, что в том, якобы потерявшемся, послании он был чрезмерно груб по отношению к своей жене. И в этом уже постарался смягчить тональность, не меняя в то же время смысловой нагрузки. А роковой абзац, к сожалению, был повторен почти слово в слово. Это и стало решающей мерой на весах ее тревожных дум, окончательно склоненных в пользу аборта.

Но зато какое он испытал счастье, получив от нее запечатанный конверт! И даже после распечатки (когда увидел, что письмо по объему опять небольшое, а когда прочитал, и по содержанию – не очень богатое), счастье его не улетучилось и не уменьшилось. Душа его пела и ликовала. Он был несказанно рад, рад и рад, что их семейный конфликт, в общем-то, разрешился благополучно. Только что вернувшийся с командировки и напрочь забывший об усталости, старший лейтенант придвинул к себе аккуратно вырванный из общей тетради двойной чистый лист и вывел с любовью:

"9.07.66г.      Здравствуйте дорогие мои: Лена, Слава, а также Дедка, Бабка и все родные!".

Немного подумав, Игорь решил про себя: "Нет, все-таки надо и поименно назвать ее превосходных родственников, хотя бы двоюродного брата и дядю, окруживших ее заботой и вниманием."

И продолжил: "Большой привет Николаю Ивановичу и дяде Феде! Была бы возможность, сейчас бы все вместе встретились и славно бы посидели за столом, но, увы, обстоятельства бывают сильнее нас. Ничего не поделаешь. Но очень надеюсь, что такое время еще наступит для нас.

Лена! Письмо твое я получил. Не знаю, правда, когда ты его писала (в нем нет даты), но как только я приехал с Верхотурья сегодня, в субботу вечером, мне мой подчиненный Ковбаско сразу его и вручил. Только ты, видимо, забыла сообщить, получили ли вы в целости-сохранности наше семейное фото, а также сорок рублей, которые я тебе послал? Как дедке подошел (или нет) костюм? Как прошла пересадка в Горьком? Переезжала на другой вокзал или нет, когда надо было садиться в поезд на Лукоянов? И сколько ты всего находилась в пути? – Игорь сыпал малозначимыми для него вопросами, как из рога изобилия, как будто ему действительно было интересно получить исчерпывающие на них ответы. – Теперь, когда поедешь обратно, дай обязательно телеграмму из Николай-Дара, чтобы я знал, когда встречать вас.

Лена, ты просишь выслать еще сто рублей, но зачем тебе такая сумма – не объясняешь. Дело в том, что выслать-то можно, но мы ведь как договаривались?!. Ты сама знаешь, что нам нужно купить телевизор и еще кое-что из вещей… И вообще, позволь еще раз полюбопытствовать, зачем тебе столько денег?.. Смотри, не вздумай еще куда-нибудь ехать! С первого августа я вышлю тебе на дорогу с тем расчетом, чтобы шестого-седьмого числа выехала домой, потому что нам нужно успеть еще Славу оформить в школу, повторить с ним подготовительный, пройденный материал. Да и сам я уже, по правде сказать, устал без вас, сильно исхудал на этой солдатской каше. Нужно хотя бы немножко овощей поесть да фруктов, а это тоже расходы.

Надеюсь, двух месяцев для размышлений, а заодно и для отдыха вполне достаточно. И мне одному скучно, все время думаю о вас: как вы там, что с вами? Мне кажется, что никто из мужей, особенно рогатых, – Игорь уже настолько перегорел и свыкся со своим положением, что его первоначальное чувство негодования, ненависти, претерпев необычную метаморфозу, к его собственному удивлению, благополучно слилось с чувством юмора, – не стал бы так часто думать и сильно переживать о семье, как я. Ты себе не представляешь, Лена, сколько я за эти дни твоего молчания передумал, сколько мысленно выдал прогнозов, один другого ужасней, мрачней. Благо, нервы у меня крепкие – выдержал, не сломался.

Сейчас, конечно, прочитав твое письмо, немного успокоился. Оно мне доставило большую радость. А ведь совсем недавно я боролся с самим собой (ты это видела по моим письмам), чтобы не переступить запрета, мною же на себя наложенного, и честно дождаться твоего решения: возвращаться или… Впрочем, теперь даже не хочу называть ни вслух, ни на бумаге другие возможные варианты. Слава Богу, все переживания оказались напрасны (я все же верю в твою совесть). Словно тысяча голосов незримых свидетелей и пророков мне теперь постоянно шепчут, что только ты, Лена, и Славик – мои единственные, дорогие и мною любимые. И это говорю от всего своего чистого сердца, ибо не в силах молчать.

Если ты, Лена, меня понимаешь и не насмехаешься тайком над моими откровениями, пойдем же тогда беспечально и дальше по пути, на котором, несмотря ни на что, мы нередко с тобой бывали счастливы.

Ты просишь, чтобы я не вспоминал прошлое. Это не совсем правильно, Лена… Конечно, что бы там ни было, наше мнение друг о друге зиждется на прочной основе – взаимном уважении – на протяжении восьми лет, и неприятные "мелочи" в жизни никогда нас не смогут поссорить всерьез, во всяком случае, мне хочется в это верить. Однако "мелочи" порой наталкивают на недобрые мысли, которые и выплескиваются потом на бумагу, а то и высказываются в глаза любимому, дорогому человеку… Пойми, моя бесценная Ленуся, ничего, ничего против тебя во мне уже не осталось. Зато осталась самая чистая и самая искренняя любовь к тебе, к нашей семье. Но так, наверное, и должно быть, иначе бы я не переживал столь невероятно за вас. Если ты меня правильно поймешь – не станешь обижаться за бурные всплески моей несносной ревности. Я очень хочу тебе верить и доверять. Ты знаешь, на собственном печальном опыте убедился, что нет ничего страшнее на свете недоверия в семье. Оно незаметно закрадывается глубоко внутрь и начинает медленно, но верно, как червь, подтачивать все хорошее и благородное… Однако, довольно, хватит повторяться. Закончим разговор на эту тему.

Леночка! Ты сообщила, что шестнадцатого июля должна идти в больницу. По этому поводу я тебе уже писал в двух предыдущих письмах, и я желаю только одного, чтобы потом ты меня не упрекала, с твоим решением я согласен. Сможешь сделать – делай, но если нет и все нормально – ничего делать не нужно. Волю свою я тебе навязывать не буду. Надеюсь, что все пройдет хорошо. Но как будет и с кем Слава: тебя же, наверное, сразу не отпустят домой, может, с неделю придется полежать в больнице? В общем, смотри там по обстоятельствам.

Значит, вы ожидаете приезда Жени с мужем и Веру с детьми. А где же вы все там поместитесь? И почему Женя перестала тебе писать, может, она обиделась за что-то на тебя, а ты нескромно набиваешься на встречу?

С пищей и с этой бражкой будь, пожалуйста, осторожней. Не испорть себе желудок и Славику (этой заразы тебе еще не хватало), а то и так уже, вроде, почти все болезни на себе перепробовала. "По три дня гулять, не просыхая?!" – Так и пить можно научиться. Вот смешно-то тогда будет: муж не пьет, а жене только подавай. Шучу, конечно, Лена, но ты все же не очень увлекайся, контролируй свои действия и не теряй самообладания.

Да, Ленчик, интересная для тебя новость. Зимовченко Иван, который все так "грозился" покончить раз и навсегда со своим холостяцким образом жизни, наконец, привез сюда из Свердловска жену Риту. Живут они теперь в домике напротив нас, где раньше жил старшина. Рите двадцать шесть лет; волосы, видать, у нее покрашены не то в каштановый, не то в белый цвет; фигура есть немного (ноги более-менее), а на лицо лично мне не очень нравится. Все равно ты у меня лучше всех здесь (только, прошу, не зазнавайся). Приедешь – сама посмотришь, оценишь, познакомишься с новой подругой.

Погода сейчас нормализовалась – жарко. А до этого целых четыре дня лил дождь. Значит, к концу месяца, а то и раньше пойдут хорошие грибы.

Пиши, как отдыхаете, куда ходите со Славой? За целый месяц написала всего два письма. Ай-яй-яй, нехорошо. Теперь надо исправлять ошибку, а я посмотрю, как ты уважаешь своего мужа.

До скорого свидания, ангелы моего сердца, моей жизни! Как всегда, ваш, навеки вам преданный – отец и любимый. Жду ваших писем, жду вас!!!"

32.

В первый класс Славик пошел хорошо.., нет – отлично подготовленный. Образно говоря, его зубки для грызения гранита науки были остро отточены благодаря усилиям и стараниям отца. Выкраивая редкие свободные минуты и часы, папа плотно усаживался с сынишкой за стол, и начиналось познавание мира грамматики, арифметики, литературы и истории. Периодически Игорь проверял, как Славик усвоил пройденный материал, возвращаясь к нему по нескольку раз. Потому-то немудрено, что малыш легко справлялся с учебной программой, принося домой в основном одни пятерки. Славик с большим трепетом и бережливостью относился к купленному ему родителями незамысловатому школьному набору – деревянной ручке с перьями к ней, тряпичной перочистке, стеклянной чернильнице, которую он носил в специально сшитом мамой чехле, и, разумеется, к цветным карандашам и стиральной резинке. Особенно ему почему-то было жалко пачкать нежные, белые лепестки красиво сделанной перочистки, и он старался как можно больше завозюкать один, два.., ну от силы три лепестка, множество же остальных оставив в девственной неприкосновенности и свежести, дабы они радовали его глаз. Множественные чернильные кляксы в тетрадках и на его школьном костюмчике, разумеется, доставляли ему большое огорчение, а маме к тому же и большие хлопоты по их выведению. Однако немного поздней, когда рука Славика заметно окрепла при написании букв, слов и предложений, и папа сделал ему весьма дорогой и редкий по тем временам подарок – отечественную пластмассовую чернильную авторучку, сын не торопился расставаться с деревянной по той же причине: жалко было эксплуатировать шикарный подарок. И Славик даже обратился тогда с оригинальным предложением к папе, немало его тем самым позабавив:

– А можно старой ручкой я буду продолжать писать на черновике, а уж новой – на чистовике?..

За отличные успехи в школе папа премировал сына еще одним великолепным подарком, который привел мальчика в неописуемый восторг, – фильмоскопом. Теперь по вечерам Славик устраивал просмотр диафильмов, рассказывающих ему интересные вещи о заморских, заокеанских странах и континентах (об Африке, например), о революционерах, о космонавтах, о природе. Были и славные сказки – "Урфин Джюс и его деревянные солдатики", "Чук и Гек", "Горячий камень", "Мойдодыр" и многие-многие другие, воспитывающие в человеке доброту и благородство. Как только Игорь возвращался с командировки из города, счастливый Славик уже знал, что папа привез ему новые фильмы и с нетерпением ожидал наступления темноты, позволяющей включить диапроектор.

Потом мир приобщения мальчика к искусству весьма обогатился за счет прослушивания сказок, историй, монологов, а то и целых спектаклей, записанных на грампластинках. "Золотой ключик", "Незнайка на Луне", "Золотая антилопа", "Маугли", интермедии в исполнении Аркадия Райкина, сценические вещи "Идиот" Достоевского, "Нахлебник" Тургенева, "Человек с ружьем" Погодина, "Сорочинская ярмарка" Мусоргского, рассказы Шукшина – все это успешно, прекрасно формировало мировоззрение юного героя. А вот тяга, вернее, страсть к чтению, увы, придет к нему далеко не сразу: ни в первом, ни во втором (хотя уже тогда его любимая учительница Елизавета Николаевна, поздравляя его с десятилетием, Днем рождения, искренне пожелает в открытке: "Будь примерным мальчиком всегда и везде. А для этого больше читай хороших книг – они помогут тебе в жизни"), а лишь в старших классах. Да и то: чтение это будет бессистемным, от случая к случаю, когда просто больше нечем было заняться. Лишь последующие годы учебы в вузе позволят ему всерьез, с головой окунуться в этот чудный, неповторимый, божественный книжный мир, начиная с эпохи древней Греции и заканчивая литературой двадцатого века.

Лишь год отучился Славик в своей первой школе села Акинфиево, названного так, видимо, в честь знаменитого купца-промышленника Акинфия Демидова, основавшего на Урале немало заводов. А потому, вероятно, и смутно сохранился в памяти мальчика образ первой учительницы. Но вот зато образ второй, Елизаветы Николаевны из города Нижнего Тагила, куда вскоре переехали на новое временное место жительства Драйзеровы, не только отчетливо и навечно запечатлелся в голове Славика, но и привнес в его жизнь немало доброго в познании Женщины, в получении приятных ощущений, когда любовался ею.

Славик просто упивался ее превосходным внешним видом и красивым, хорошо поставленным голосом. Ему нравилось в ней все – с ног до головы. Нередко дело доходило до полового возбуждения, и тогда Славик, словно приклеившись к женщине своими пылающими глазенками, бессовестно изучающими ее анатомию, время от времени начинал усиленно ерзать за партой, чтобы получить уже изведанное им облегчение и наслаждение. Порой умная, проницательная учительница, будто разгадав его непристойное занятие, подходила к нему, мягко и ласково дотрагивалась до его плеча своей ухоженной рукой и столь же мягко, тактично советовала:

– Успокойся, мой мальчик, не нервничай. Все у тебя будет хорошо.

Да, он любил эту эрудированную, интеллигентную, красивую, зрелую женщину, как любил бы любой другой мужчина, обуреваемый не столько похотью для удовлетворения животного инстинкта, сколько естественным желанием обладать ею, заронившей в его крепнущем сознании и сердце ростки прекрасного. Ее видение мира, отношение к ученикам, к самой себе были настолько необычны – не простецко–лозунгово-советские, а с налетом эдакой дворянской элитарности, изысканности. И это, безусловно, тоже покоряло юное дарование и не могло не волновать его кровь. Казалось, что между ними как бы произошел негласный, тайный сговор. Она выделила, вычислила его из общей массы учащихся, расшифровала его не по летам заинтересованное, интимное отношение к себе и позволяла ему снисходительно многие вольности, в том числе "поедание и раздевание" себя глазами. А порой и прощала ему невинные, а то и серьезные шалости, которые другим его сверстникам при данной ситуации уж никак не сошли бы с рук. Он, со своей стороны, всегда добросовестно относился к ее урокам, тщательно готовился к домашним заданиям, с удовольствием добровольно вызываясь отвечать с места или идти к доске.

Одна из прощенных его выходок весьма сильно потрясла мальчика-мужа и заставила его в дальнейшем быть более осмотрительным в своих поступках. Не без чуткого вмешательства, влияния Елизаветы Николаевны ее питомцы регулярно могли подпитывать свои энергично развивающиеся, растущие организмы бесплатным полдником – стаканом компота, молока или киселя с булочкой, ватрушкой или пирожком. На большой перемене работницы общепита вносили в класс подносы, уставленные яствами, и ребята с удовольствием налетали на угощения. Однако нередко на подносе оставались небрежно брошенные недоеденные куски. На что как-то Елизавета Николаевна заметила деликатно:

– Сытость не освобождает человека от необходимости оставаться культурным и вежливым. Я уж не говорю об элементарной благодарности и уважении к чужому труду других людей. Надеюсь, все вы желаете, чтобы ваш труд в будущем ценили или, по меньшей мере, не игнорировали.

Кажется, дошло. Во всяком случае, в последующие дни огрызков на подносе явно поубавилось. Но однажды среди пустых стаканов отчетливо выделилась лишь немного надкушенная ватрушка. Она сиротливо (больше хлебно-мучных остатков не было) покоилась на забрызганном подносе на подоконнике и как бы жалостливо вопрошала:

– Ну что я вам такого плохого сделала, что вы меня – лицом в эту лужу? Уж лучше бы скушали, чем так опозорить.

Зайдя в класс, Елизавета Николаевна сразу обратила внимание на эту постыдно-пренебрежительную картину.

– И кто же автор? – прозвучал ее спокойный, четкий голос в наступившей вмиг тишине. Мне хочется посмотреть в глаза этому горе-"художнику". Если он считает, что ему все позволительно, пусть выйдет сюда и объяснит мне и классу, почему он решил самоутвердиться столь примитивным способом, за счет оскорбления ближних… Что, смелость получается однобокой? Ее хватает лишь на свершение низкопробных поступков?.. Хорошо, если этот таинственный мелкий пакостник не желает давать объяснений, так пусть хотя бы выйдет молча и заберет неудачное творение своих рук, как забирают назад небрежно брошенные слова в чей-либо адрес сквернословы, сознавая собственную вину. Я же даю честное слово не упрекать и тем более никак не наказывать того, кто это сделал. Думается, ему и так будет достаточно неприятно и стыдно, чтобы впредь подобного не повторять.

Но и на сей раз класс безмолвствовал, и не нашлось ни единой души, кто отважился бы сделать хотя бы шаг к исправлению допущенной грубой жизненной ошибки, устранению следов проявленного легкомыслия.

– Да-а, – сокрушенно покачала головой искренне удивленная и озадаченная преподавательница, – честно говоря, не ожидала я, что мои воспитанники так слабы духом и неспособны на открытый поступок – лишь только исподтишка… Ну что ж, тогда, вместо урока чистописания, проведем своеобразное испытание, тест на чистоту совести. Возражающих нет?

Ни возражающих, ни тем более возмущающихся не было. Класс продолжал безмолвствовать. Царила гнетущая атмосфера нервного напряжения: ребята (мальчишки и девчонки) молча переглядывались, словно пытались узнать и спросить друг у друга: "Не ты ли случайно надкусил и бросил эту несчастную ватрушку?" И все как бы отвечали: "Нет, не я…" "Но тогда кто же?"

– Тогда приступим, – начала испытание Елизавета Николаевна, – беседовать придется индивидуально с каждым.

Вопросы, задаваемые учительницей испытуемому, были предельно просты, но они предполагали лишь два варианта ответа: либо "да", либо "нет". Причем человек с совестью (в детстве, к счастью, данным важным в жизни качеством владеют почти все, это уже многие взрослые, к сожалению, его утрачивают, как невыгодную и весьма хлопотную вещь) обязательно должен был бы запнуться, стушеваться при ответе, не соответствующем действительности, как спотыкаются, "засвечиваются" при проверке на детекторе лжи.

Первым "принял огонь" на себя сидевший на первой парте с краю Мира Шевкунов, умница, отличник, душевный и общительный мальчик. Он, разумеется, без проблем прошел этот тест и был с Богом отпущен домой (успешно ответивших на ее вопросы Елизавета Николаевна не задерживала). Парта же, за которой сидел Славик Драйзеров, истинный виновник происходящего, находилась в середине второго ряда. И по мере сужения круга опрашиваемых, неотвратимого приближения к нему, он все острей ощущал, как внутри разрастается животный страх, грозя вырваться наружу и сдать своего хозяина на милость праведного судии. Когда, наконец, очередь опроса дошла до грешника, щеки его пылали, как на раскаленной сковородке. Весь вид его, жалкий и смущенный, выдавал внутреннюю тайну. Он обреченно смотрел на любимую женщину и как бы умолял ее: "Простите, Елизавета Николаевна, мне горько и стыдно. Но только не разоблачайте того, которого вы всегда и во всем ставите в пример одноклассникам!" И она, словно прочитав его мысли на расстоянии, великодушно и ласково подала ему ответный беззвучный сигнал: "Не волнуйся, мой мальчик, я не выдам тебя, ты и так, вижу, сильно переживаешь. Я сейчас так задам вопрос, что любой твой ответ – и "да", и "нет" – будет расцениваться как отрицательный, то есть отрицающий твою причастность.