Loe raamatut: «Мне повезло»

Архитектор

Николай Лютомский

МНЕ ПОВЕЗЛО

НАСТОЯЩИЙ АРХИТЕКТОР

С Николаем Вадимовичем Лютомским мы учились в МАРХИ почти в одно время, он поступил в институт на два года раньше меня, то есть принадлежим практически к одному поколению, и поэтому его творчество и судьба мне особенно близки и понятны. Он от рождения человек одаренный и уже в годы учебы, как свидетельствует эта книга, воспринял профессиональные ценности, которые могли передать такие выдающиеся профессора как Елена Борисовна Новикова и особенно Яков Борисович Белопольский, а последний пригласил Николая Вадимовича в свою мастерскую, откуда вышел не один замечательный зодчий.

Когда размышляешь о постройках и проектах Николая Вадимовича, а он их так много сделал и сумел воплотить в жизнь, то мне прежде всего думается о том, что учителя были бы им очень довольны. Мне представляется, что для нашего поколения он – самый настоящий, абсолютно полноценный, я бы сказал – идеальный архитектор. То, чему нас учили, он в своих произведениях отчетливо, последовательно и ярко сумел создать в реальности. В его произведениях все очень точно, логично, цельно и необходимо, но вовсе не сухо. При всех различных ограничениях и трудностях, которые пройденные десятилетия воздвигали перед зодчими, ему всегда удавалось сделать интересную, органическую, живущую полноценной жизнью пространственную композицию, сочные и ясно читаемые объемы, непростые, характерные очертания, узнаваемые и запоминающиеся архитектурные образы. И в жилом комплексе Парк Плейс, для своего времени совсем необычном, и в Синей птице, и в зданиях школы, включая прославленную школу в Сколково, и в Мирном, да во всех работах. Школы, созданные им, широко известны, привлекательны и несомненно лучшие из тех, что были спроектированы в последние десятилетия, но мне очень нравится и жилая архитектура Николая Вадимовича, здесь он также – мастер.

Книга написана прекрасным языком, легко читается, много говорящих, нужных архитектору иллюстраций. Не сомневаюсь, что она нужна и интересна коллегам и совершенно необходима теперешним студентам МАРХИ, поскольку показывает поистине настоящую архитектуру прекрасного вкуса и профессиональности. А кроме того, позволю себе сказать, что мне представляется, когда будут писать историю архитектуры нашего времени, то произведения Николая Вадимовича великолепно проиллюстрируют, то, что решусь назвать «стилем МАРХИ» – очень важным, если не основным явлением российского строительного искусства новейшей эпохи.

Ректор МАРХИ, президент РААСН

Дмитрий Швидковский

ПРОСТРАНСТВА СВЕТА АРХИТЕКТОРА ЛЮТОМСКОГО

Автора этой книги хорошо знают жители подмосковного поселка Кратово, встречают его по дороге на Лесное озеро, куда он в любую погоду выезжает в своей коляске в сопровождении друзей и родных, и конечно двух собак, Лати и Фили. Его мудрость, открытость и поразительный оптимизм притягивают к нему людей, которые видят в нем доброго гения этого места. Я попал в орбиту его обаяния раньше многих, в далеком 1969 году, когда мне было уже 9, а ему почти 12. Коля Лютомский научил меня мастерить самопалы из стальных трубок (порох тоже делали сами, рецепт сообщать не буду), а главное – плавать. На близком, Лесном озере, мы почему-то плавать не любили, ездили на просторные дальние карьеры, а еще лучше и слаще – в закрытый санаторий ЦК, куда мы перелезали через высоченный забор, перебрасывая заодно знакомых девчонок и велосипеды.

Мы выросли, хулиганить почти перестали, начали свой профессиональный путь, который у Лютомского получился блестящим, увлекательным и драматичным. Описанию этого пути, размышлениям о жизни и профессии архитектора и посвящена эта книга. Хотел бы поделиться еще некоторыми воспоминаниями, но на этот раз оставаясь в более строгих профессиональных рамках. В 1996 году мы с женой работали в Москве с группой студентов в качестве ассистент-профессоров небольшого американского университета. Лучшим воспоминанием наших студентов была экскурсия по Колиной мастерской в Моспроекте и его лекция. Оказалось тогда, что он по-английски говорит столь же легко, как и по-русски, завораживая слушателей своей увлеченностью и интереснейшими фактами. Студенты женского пола были особенно потрясены его элегантной одеждой, стройной фигурой, классическими чертами лица и, хотя редеющей, но все еще кудрявой шевелюрой. Рассказывает он всегда очень хорошо и увлекательно. Жаль, что книга не в состоянии отразить всей прелести устной речи. Он много читал, путешествовал, многое пережил, о многом передумал, многое передал нам, своим друзьям, коллегам и знакомым.

У Коли уже давно, в середине 1990-х, начался рассеянный склероз, болезнь прогрессировала, а лечение возможно, спровоцировало лейкоз в 2015 году Выжил он чудом, не раз буквально возвращался с того света (как-то намерили ему давление 60 на 30, медбрат подумал тогда, что аппарат сломался, ходил менять. А сколько дней он пролежал в медикаментозной коме после первого обострения!). Не миновал его и коронавирус в конце 2021 года, но благодаря самоотверженности его супруги Алисы он справился и с этой напастью. Поразительно, какие силы скрываются в человеке.

Философская подоплека всей деятельности Лютомского, «когнитивная архитектура», нацеленная на познание, на творчество – светла и революционна. Некоторые из его шедевров воплотились в жизнь, из построенных им учебных центров выходят поколения учеников. Другие пока фантастичны, как прекрасный теплый город в Якутии.

Лютомский вошел в избранный и очень малый круг архитекторов, которые, построив несколько замечательных зданий на пользу своим современникам, обращаются к потомкам с визионерскими, но детально продуманными проектами, причем выполненными не по чьему-либо заказу и не благодаря какому-либо фонду или гранту, а силами своими и своей мастерской.

Лютомский писал эту книгу последние года три, с 2019 по 2021. Книга оказалась свидетельством о только что завершившейся эпохе, на которую пришлись наши зрелые годы. Дай Бог, чтобы вернулись открывшиеся тогда возможности для счастья и творчества. И осуществленные, и визионерские архитектурные проекты представлены в книге как вехи творческой биографии автора, суть которой в радостной надежде и любви к жизни.

Доктор географических наук,

Леонид Чекин

Удивительно осознать себя частицей мироздания, открыв глаза после двухнедельной комы. Рассказанные ниже истории произошли в конце ХХ и начале ХХI века со мной, архитектором Николаем Лютомским. То, что я могу их записать, это свидетельство чуда. Вся моя жизнь, если рассматривать ее из моей коляски, в которой я пишу эти строки, – чудесное приключение в окружении прекрасных людей и событий.

Огромную роль в моей жизни сыграли женщины. Моя бабушка, Евгения Николаевна Лютомская, которая меня воспитала, вторая бабушка, Зельда Давыдовна Цукерман, которая помогла мне поступить в английскую школу, моя мама, архитектор, ставшая ориентиром в выборе профессии, и конечно, моя жена Алиса, с которой мы в этом году отметили рубиновую свадьбу.

В том, что я стал профессиональным архитектором, заслуга моего учителя Якова Борисовича Белопольского. В книге я называю поименно моих друзей и сотрудников, работавших в наших проектах, людей, заказывавших мне профессиональную работу. Спасибо Лене Чекину, Марине Курелла, Сергею Ловягину, Михаилу Высоцкому и Мише Бродскому за поддержку во время болезни. Отдельная благодарность моим друзьям из Союза архитекторов, сестрам Пастернак, моим соученицам и одноклассницам, приехавшим ко мне в Кратово. Огромное спасибо Леониду Ликальтеру, собравшему эту книгу. Недаром мы с ним учили в институте французский. Дружба не знает границ, со времени подготовки в институт общаемся с Сашей Ортенбергом, который ныне преподает архитектуру в Лос-Анжелесе, Колей Белоусовым и Николаем Лызловым. Благодарю Алёну Городецкую из Киева, помогавшую мне организовать процесс написания текста.

Пишу эти строки и благодарю судьбу, которая подарила мне столь насыщенную жизнь. Мне повезло.

Детство. Семья. Институт

Евгения Николаевна Лютомская.

Фото с доски почета в Магнистрое 1930

Я родился в августе 1957 года. Наша семья жила тогда в двух комнатах в коммунальной квартире на улице Герцена, теперь она называется Большая Никитская. Дом 1929 года постройки был в четыре высоких этажа, без лифта, мы жили на самом верху, а трехмаршевая лестница, по которой поднимались, уходила на чердак. Его номер – 52 на Большой Никитской. Был построен для НКВД – муж бабушки, Иосиф Дмитриевич Фельдман, работал там. В 1930 году Женя, так звали бабушку, с Иосифом уехали на Магнитострой, а в квартире остались ее мама, сестра и сын – мой папа. Только сейчас с помощью интернета я узнал, что Иосиф Дмитриевич был одним из следователей дела Промпартии, в 1930 году получил орден Красного Знамени, по списку награжденных его фамилия стоит перед Ягодой. Опять же выяснил, что многих инженеров-спецов вместо расстрела отправили на Магнитострой. Первых руководителей строительства комбината в 1936–1938 годах уничтожили всех. Уже в 1980-х бабушке написала директор музея Магнитогорска с просьбой рассказать о том времени. Помню, что она отправила в музей посылку с плитой, отлитой из первого чугуна Домны № 1 и с фамилией Фельдман. Ее плита теперь реликвия у нас дома.

Прабабушка, Матильда Кроптье, родилась в Швейцарии в деревне Селиньи, около Женевы, в семье плотника с 11 детьми и приехала в богатую Россию на заработки. Они были потомками бежавших из Франции гугенотов, спасшихся от резни в Варфоломеевскую ночь. В Москве Матильда познакомилась с молодым офицером-сапером. Они поженились в 1898 году и вскоре уехали в Иркутск строить дороги и мосты в Бурятии. Николай Александрович был внуком польского офицера, участника восстания 1830 года, сосланного в Сибирь. Его отец Александр Викентьевич, преподаватель Ярославской военной прогимназии, опубликовал в 1877 году «Учебник географии. Европа в физическом, политическом и этнографическом отношениях: с картами государств Европы». Я обнаружил информацию об этом только в 2021 году, и мне сканировали учебник в Ленинской библиотеке. В 1916 году Николай Александрович прошел переподготовку и в чине полковника возглавил Особый радиотелеграфный дивизион в Иркутске. Россия готовилась к экспансии в Маньчжурию. В семье родились три дочки. Моя бабушка Евгения, 1903 года рождения, была средней. Прадедушка погиб в 1918 году, старшая дочка полюбила эсера и уехала с ним в ссылку на Соловки, где они оба умерли, а младшая умерла в 1942 году от дизентерии дома в Москве. В Иркутске Женя стала членом комсомольской группы Дальневосточного секретариата Коминтерна (1921 год). Ее товарищи совершили в 1924–1925 годах экспедицию через Бурятию и Монголию в Лхасу, встречались с Далай-ламой XIII, обсуждали контакты с СССР. С детства помню глиняные фигурки буддийских божеств, которые лежали в ящичке бюро, стоящем сейчас и в нашей домашней гостиной. В 1924 году Женя Лютомская, студентка факультета общественных наук МГУ, родила сына, моего папу.

Его отец быстро уехал на родину, в Узбекистан, а Женя нашла себе нового спутника жизни – Иосифа Дмитриевича. Брат моего кровного дедушки, папиного отца, – Иосиф Абрамович Кассирский, знаменитый российский гематолог, – основал Гематологический научный центр в Москве, где в ХХI веке мне подарили вторую жизнь. Иосифа Дмитриевича расстреляли в 1937 году, и он не реабилитирован. В квартиру подселили семью милиционера, с которыми мне оказалось суждено прожить первые семь лет моей жизни. Дядя Петя попал под трамвай, и ему отрезало ногу, потому разминуться в коридоре с ним было непросто. Позже в этой же квартире прошли наши первые семь лет жизни с моей женой Алисой, она ужасно страдала еще и от того, что Петя пренебрегал гигиеной.

Моя бабушка Евгения Николаевна была человеком, который определил мою жизнь, она занималась мною и вырастила меня. Важно отметить, что в 1956 году она вышла из лагеря на Урале – ГУЛАГ, где провела 7 лет. Она вошла в число тех, кто отсидел свой срок за анекдот. Бабушка говорила, что улыбнулась первый раз только после того, как у нее на руках оказался новорожденный я. Меня всегда поражали ее оптимизм и умение разговаривать со всеми доброжелательно и абсолютно бесстрашно. Я понял, как это возможно, только после того, как провел полгода в реанимации.

Лхаса 1925

Мама моей мамы, Евгения Давыдовна Цукерман-Рубинчик, работала в известном роддоме им. Крупской (позднее – Абрикосова) в Москве. Благодаря ей меня приняли в английскую спецшколу номер 31, которая находилась на улице Станиславского (теперь Леонтьевский переулок). Надо сказать, что школа дала мне знания английского языка, которые помогали мне всю жизнь. И до сих пор возможность говорить на английском с соседом по даче из Индии радует меня. В девятом классе нужно было принимать решение о дальнейшем обучении, поскольку все в нашей школе знали, что будут получать высшее образование. Мне очень хотелось поступить в Институт стран Азии и Африки, но архитектурный казался более реальным, и мне нравилась увлеченность работой моей мамы. Она училась у архитектора Оленева и очень высоко ценила свое образование. По окончании института работала в мастерской Игоря Евгеньевича Рожина над проектами высотного здания в Варшаве и бассейном в московских Лужниках. До пенсии она работала в Московском научно-исследовательском институте типового и экспериментального проектирования (МНИИТЭП) и получила звание заслуженного архитектора России. Здание института было в Столешниковом переулке, туда можно было зайти из школы, минуя киоск с пончиками. Стены института украшали работы архитекторов, выполненные в ручной графике. Когда я приду сюда снова спустя 30 лет, экспозиция окажется почти не изменившейся.

Поступая в МАРХИ, я совершенно не понимал, что такое архитектура, но мне очень хотелось менять этот мир к лучшему. Поэтому вначале я поступил в группу, которая должна была заниматься промышленной архитектурой – мне казалось, что именно это направление наиболее востребовано. К третьему курсу я понял, что главное в институте – это хорошие преподаватели. На ПРОМе их не хватало. Мама позвонила декану факультета жилых и общественных зданий – Рожину, и он перевел меня в группу Елены Борисовны Новиковой, великолепного педагога из семьи Бархиных. К сожалению, я учился у нее не с самого начала, и многого из ее курса не вынес. На диплом в свою группу она меня не взяла, и нужно было искать научного руководителя. Благодаря совету мамы я познакомился и вышел вначале на преддипломную практику, а потом на диплом к архитектору Якову Борисовичу Белопольскому в мастерскую № 11 (Моспроект-1).

Мама к этому времени оплатила первый взнос за кооперативную квартиру. Мы переехали в трешку на Юго-Западной, в дом по ее проекту. Денег всегда не хватало, и я начал подрабатывать. В стройотряд поехал после 2-го курса. После 3-го курса поехал на зарисовки в Каргополь – городок на Онеге – и, возвращаясь, нашел работу по созданию интерьера Красного уголка мясокомбината в городке Няндома – это станция по дороге в Каргополь. Мы сделали роспись стен в нитрокрасках. Работали с маминым сотрудником Юрой Арзамасовым, у которого к этому времени было двое детей, потому он всегда искал подработку. Мы работали в красном уголке, и рядом с ним располагался кабинет врачей. Они нас жалели и подкармливали пробами продукции мясокомбината, которые им приносили из цехов на тестирование. Ничего вкуснее не ел!

Преддипломная практика

На преддипломную практику я пришел в Моспроект-1 в 1979 году. Темой моего диплома стал проект застройки микрорайона в Новых Черемушках, и работа с Яковом Борисовичем дала мне первое понимание того, как архитектор может создать градостроительное образование, способное влиять на человеческую жизнь. В ту пору работа над дипломом требовала больших трудозатрат на создание визуализации с перспективами, фасадами, планами и разрезами, – всего 12 квадратных метров чертежей. В Московском архитектурном институте существовала так называемая система рабства, когда молодежь помогала старшим, а потом старшие помогали в подаче диплома, или молодые тоже приходили учиться и, помогая работать над дипломом, готовились к своей защите. При подготовке подачи диплома мне помогало много людей, и работа получилась удачной, на выставке проектов 1980 года он был признан лучшим. Как итог, Яков Борисович предложил мне место архитектора в своей мастерской, куда я и пришел работать в сентябре того же года.

В Моспроекте работало около 3000 человек. Все или большая часть сотрудников мастерской носили белые халаты и нарукавники, чтобы не пачкать эти халаты карандашом. Два раза в день все должны были открыть окна и делать зарядку, динамики по этому поводу в 11:00 и 17:00 транслировали бодрую музыку и сопровождаюший гимнастические упражнения голос диктора. Правда, часть сотрудников пряталась в курилку. Время прихода на работу строго контролировалось, и за опоздание можно было получить выговор. Тогда еще оставалась система мастерских, руководители которых были главными архитекторами планировочных зон Москвы. Было восемь планировочных зон, в том числе центр в границах Садового кольца, которым занимался Моспроект-2. Наша мастерская 11 отвечала за Юго-Западный административный округ. Яков Борисович, как руководитель зональной мастерской, имел достаточно большое влияние на возможности отвода и получения земли на территории своего округа и, соответственно, получения хороших заказов. Моими первыми работами по проектированию стали предложения по завершению застройки Ленинского проспекта и работа над демонстрационными материалами Октябрьской площади, которые нужно было представить на градостроительную выставку к открытию 26-го Съезда КПСС.

Белопольский с 1932 по 1937 год учился в Московской архитектурной академии, а позже там преподавал. С 1937 года и до начала Великой Отечественной войны активно участвовал в проектировании Дворца Советов, в разработке интерьеров зала правительственных приемов, проекта площади перед его зданием, вводного зала павильона СССР на Всемирной выставке в 1939 году в Нью-Йорке. Работал в мастерской у Бориса Иофана. Во время войны занимался маскировкой Москвы от налетов вражеских самолетов. И после войны – над проектом университета на Воробьевых горах.

Когда я пришел в Моспроект, там работали архитекторы, ставшие руководителями в сталинское время. Директором института был Рочегов, работали Воскресенский, Лебедев, дорабатывали Чечулин и Андреев. Яков Борисович со всеми дружил и общался, и мне тоже удалось познакомиться со всеми этими архитекторами прошлого. Прошлого в хорошем смысле этого слова. Яков Борисович рассказывал о том, как они проектировали застройку Ленинского проспекта от площади Гагарина в сторону аэропорта Внуково (в сталинское время его застроили от Октябрьской площади до бывшей площади Калужской заставы). Это как раз очень красивые дома с арками, которые строились уже после объявления Никитой Хрущевым борьбы с излишествами, приведшей к застройке СССР типовыми жилыми коробками. Авторы убрали с фасадов лепнину и декор, но формы двухэтажных итальянских арок, объединяющих лоджии, остались. ЯкБор, как его звали в мастерской, гордился градостроительным решением застройки Ясенево, где сейчас его именем названа улица. В стране он был, конечно, известен как автор Трептов-парка в Берлине и монумента на Мамаевом кургане в Волгограде, которые они реализовали со скульптором Вучетичем. Сам же Яков Борисович лучшим своим зданием считал комплекс «Парк Плейс» на Ленинском проспекте, дом 113, в проектировании которого мне посчастливилось участвовать в должности главного архитектора проекта.

Можно сказать что судьба сделала меня последним учеником Белопольского. После 1980 года он дипломы в МАРХИ не вел. У нас сложились хорошие доверительные отношения, и часто он давал мне возможность заработать немного дополнительных денег. Помню, как мы красили перспективы интерьеров для музея на Поклонной горе в мастерской недалеко от Киевского вокзала. Потолок ЯкБор попросил сделать кессонированным, как в Стокгольмской ратуше, для меня этот посыл стал откровением.

Когда начались командировки за границу, пригодились мои знания английского. В 1987 году мы поехали в Париж. Яков Борисович был там раньше и даже встречался с Марком Шагалом, поскольку они оба родом из Витебска. Пригласивший нас французский коммерсант предложил выбрать недорогую гостиницу для проживания, чтобы на сэкономленные деньги насладиться прекрасной едой. Так мы и сделали. Я впервые оказался в ресторане La Coupole на Монпарнасе, традиционном рыбном ресторане, где собираются парижане. Пока мы ужинали, по залу несколько раз проходила процессия официантов с песнями и десертами, поздравляя кого-то из гостей, а на время их шествия в зале ослабляли освещение. Когда в следующий раз я оказался в Париже с Алисой, атмосфера в этом ресторане ничуть не изменилась. На входе все так же толпилась очередь из желающих поесть, а по залу сновали пожилые официанты, разнося кушанья и напитки.

Яков Борисович стал первым человеком, который рассказал мне о связи музыки и архитектуры. Я принес эскиз плана проектируемого здания – к слову сказать, это был эскиз Всесоюзного агентства по авторским правам, – и он ему очень понравился. Глядя на кальку, он сказал, что архитекторы делятся на композиторов и исполнителей. Моя дальнейшая профессиональная жизнь подтвердила это утверждение. Пространственные архитектурные композиции наш мозг воспринимает так же, как музыкальные.

Музыка всегда была искусством времени, а вот архитектуру стали воспринимать искусством пространства только в последние 150 лет. Музыка воспринимается в линейной последовательности, тогда как архитектура трехмерна. Даже футуристическая архитектура не движется во времени. Время-музыка и пространство-архитектура воспринимаются разными органами чувств, на которые воздействуют или световые, или звуковые волны. Но есть и другая точка зрения: все, что мы воспринимаем, происходит последовательно. Музыкальную композицию мы воспринимаем рисунок за рисунком. Архитектура тоже может быть воспринята как последовательность картин. Мы читаем пространство или картину, двигая глазами, а музыку воспринимаем ушами. При этом за слуховое и зрительное восприятие отвечает правое полушарие головного мозга – именно этот способ делает для нас близкими по восприятию два великих искусства. Как и музыка, архитектура – это ожидание, растянутое во времени, она лежит в основе любого драматического опыта. Мы проецируем будущее на настоящее, следующую фразу или аккорд на целое музыкальное произведение, так же последовательно мы воспринимаем и пространство здания.