– Да если человека с детства к работе не приучишь, то потом его и палкой работать не заставишь, – полетело ей в ответ возражение из уст другой.
– Ничего, мы тоже в детстве много работали. И война была, работали ещё больше. И в худших условиях, в голоде, – полетели ещё дополнения из уст других женщин.
Окончательно побежденная в споре библиотекарша замолчала, вороной почувствовав отпущенные вожжи, вновь перешел на быстрый шаг.
– Что ж, Лариса Иосифовна, отправила дочку в Артек? – вдруг раздалось громкое в сторону удаляющейся брички из уст Светкиной мамы.
– Да! Уж неделю как в Черном море купается, – донеслось от туда хвастливое в ответ.
– Вот, жиды чёртовы, – умеют в жизни устраиваться. Так как мы, дураки, не работают, а с нас испокон веку кровь сосут. Христопродавцы! – уже громко, не боясь, что будет услышано, раздалось в кругу идущих впереди женщин.
От услышанного Коленьку охватила оторопь. Он отделился от детского круга, забежал вперед идущим группой женщинам и перегородил дорогу маме. Своими удивленными, выпученными глазами взглянул ей в лицо, ожидая от неё разъяснений.
– Мама?! – всего и вырвалось у Коленьки при этом.
Без слов мама всё поняла. Она остановилась, отделившись от остальных женщин, с которыми шла, опустила концом в землю несущую на плече связку инструмента. Глядя в глаза друг друга, они долго молча стояли на дороге, не замечая удивленных взглядов озиравшихся на них удаляющихся женщин и обходящих их ребят.
– Как же так, мама? Почему так всё это получилось? Ты знала об этом и мне не сказала? – отойдя немного от шока, начал он спрашивать маму.
Не сразу начала отвечать мать.
– Сынок, хотела я тебе это сказать, да не получилось у меня. Тебя было жалко, – тихо и спокойно, но с начинавшими появляться на глазах слезами, начала говорить она. А от обиды за произошедшую несправедливость, слезы уже ручьем начинали катиться и по грязным щекам Коленьки.
– Отказались мы с отцом, сынок, от всего этого. Ну, нет у нас денег, чтоб тебя как следует собрать, да туда отправить, – говорила мать, глотая слезы.
Увидев плачущую маму, Коленьке стало её жалко. Ее слезы, и вид, всегда красивой, но вдруг ставшей какой – то поникшей, жалкой в этот момент её стати, вмиг освободили его душу от бурлившей до этого там обиды и ненависти, и Коленька почувствовал как туда всё больше начала вселяться жалость и любовь к маме. Слезы перестали течь, и он сошёл с её пути. Мать распрямилась, вздохнув, положила связку опять на плечо и они, не сговариваясь вместе молча пошли вперед догонять далеко ушедших остальных.
– Пойми меня, сынок, – вдруг тихо заговорила мать.
– Нам ведь за сегодняшний день, в ведомости, что мы вчетвером весь день на палящем солнце работали, больше тридцати копеек не поставят. А тридцать копеек одна твоя арифметика стоит. А тебе ж в школу не одна эта книжка нужна. А сумка больше рубля, ты ж с торбой в школу уже ходить не хочешь, девочек, наверное, стесняешься, – уговаривая сына, поясняла мать.
– А боты кирзовые на грязь, на осень, – целых два рубля стоят. Это мы в детстве в лаптях все бегали, не стеснялись, вот и сейчас в них ходим, – показав на свои ноги, произнесла мать, и продолжила, – а вы ведь в них теперь уже не ходите, другой сейчас свет пошёл.
– А костюм в школу, – вновь напомнила она тихо рядом идущему с граблями сыну.
– Да не один же ты у меня, а четверо вас. На одно это на вас, хотя на самое необходимое сколько денег надо, посчитай. Про другое и про нас с батькой я уже и не говорю, – перечисляла всё мать. Говорила она о всём, заботившем её душу, медленно и тихо, с какой – то обреченной, не видящей выхода безнадежностью. От маминых слов на душе, молча идущего, Коленьки становилось как – то легче. Вдруг он почувствовал, что всё раньше его заботившее и напрягавшее сознание , облегчая душу, начало исчезать.
– А, хорошо! И не нужны теперь эти ботиночки и чемоданчик, – облегченно подумалось ему.
– И жука теперь не надо искать. Да и не прилетит он никогда к нам из этой Америки, – тут – же ещё, вспомнилось ему.
– И кеды теперь особо беречь не надо, – вспомнил он, вдруг почувствовав, как в очередной раз в ногу кольнула колючка. Он остановился, положил на землю связку граблей, снял висевшие через плечо на связанных шнурках кеды, сел на пыльную землю, обул их, захватил грабли и начал догонять уже приближавшуюся ко всем маму. Нагнав, присоединился к идущим сзади всех ребятам. Коленька почувствовал, как вдруг в раз освободилась его душа от тяжести, казалось, неразрешенных забот, связанных с Артеком, что так её постоянно давила в последнее время.
В впереди идущей группе девочек, Светки уже не было. Её светлый силуэтик с граблями на плече мелькал уже далеко справа, сзади группы взрослых, на тропинке, уходящей на ту улицу, где она жила. И этого её удаления Коленьке уже было жаль больше, чем сорвавшейся поездки в Артек.
– Жаль, не успел за всем этим на неё насмотреться, теперь, наверное, только в школе увидимся, – промелькнуло у Коленьки.
А впереди всё звучали разговоры взрослых.
– Да нам этих курортов в жизнь не увидеть. Мы об этом и не помышляем. Для нас курорт, что рай на этом свете, немыслимо, – раздавалось там.
– А она прошлым летом сама ездила, а в это дочку отправила, – вновь перешли на жену секретаря взрослые.
– Мы здоровые, нам работать надо, а она ж вся изработалась в библиотеке, книжки выдавая, вся больная, скоро, небось, опять и сама вслед за дочкой укатит, – слетало с уст одной.
– Так она ж жена секретаря, а ты кто, простая колхозница, – возражала ей другая.
– Ждите, скоро будет комунизьма, тогда все мы нормы побросаем и на курорт поедем, – под дружный смех, зазвучало у третей.
Вошли во двор. Навстречу, от стоявшей в его конце коровы, с полным подойником молока в руке шла баба Ганна. Рядом с ней, держась за другую её руку, заплетался босыми ножками Витька. В свиной загородке Мишка выливал из ведра еду в корыто орущим свиньям, да возле курятника, клевали рассыпанное по земле зерно куры.
Увидев маму, Витька выпустил бабушкину руку и радостный побежал ей навстречу.
Неожиданное бабушкино появление обрадовало Коленьку. Снова увидев её во дворе, Коленька, уже давно её не видевший даже запрыгал от радости. Её появление всегда было предвестником чего – то радостного, хорошего и вкусного. Во дворе словно повеяло этими знакомыми запахами.
Все начали разгружать свои плечи от поклажи, ставя её к забору. Поставив к забору свою ношу, мама подхватила на руки подбежавшего Витьку.
– Мама, ты здесь. Всю мою вечернюю работу по дому я смотрю, уже поделала, – здороваясь со свекровью, произнесла она.
– Наверное, ещё не всю. Помогаю вот тебе с Мишкой, – махнув в сторону загородки, ответила маме бабушка.
Вдруг пузатая торба, висевшая у колодца, привлекла внимание Коленьки. Это была торба бабушки, он узнал её. Коленьке показалось, что из неё исходит запах хлеба. А рядом бабушка уже здоровалась с отцом.
– Сено, сынок, гребли? – спросила она, ответив на приветствие отца. Мать, забрав подойник у бабушки, понесла молоко в хату. Поставив свою связку к забору, Коленька подошёл к увиденной торбе и потрогал рукой её пузо. Оно было теплым. Что – то большое и круглое, по форме похожее на так хорошо помнящиеся обычные бабушкины хлебы, находилось там. И хотя он уже ясно ощущал исходящий от торбы вкусный запах свежего хлеба, Коленьке всё ещё в это не верилось.
– Неужели это так?! – радостью замелькало в его голове.
Раскрыв запавшие друг на друга края холстины, он заглянул внутрь торбы. Там, внутри, знакомой блестящей рыжей корочкой светились бока двух больших круглых бабушкиных хлеба.
– Что, учуял? – услышал он вопрос подходящей к торбе бабушки.
– Бабушка, кто тебе сказал принести нам хлеба? – снова запрыгав от радости, задал ей вопрос Коленька.
– Кто, кто, Николай Угодник, кто. Явился ко мне сегодня ночью во сне и сказал испечь тебе хлеба и занести. Вы же свой сегодня в магазине прозевали, – ответила она внуку.
– Бабушка, правда?! – ещё не веря в произошедшее чудо, удивленно допытывался внук.
– Ну вот, Фома неверующий, когда я тебя обманывала, укоряя, ответила бабушка, доставая из торбы один хлеб.
Оглядываясь вокруг широко раскрытыми глазами, Коленька, словно ещё от кого – то пытался удостовериться в правдивости спокойных, сказанных с легкой тенью недовольства, что в верности её слов сомневаются, бабушкиных слов.
Но кроме радостных лиц старших братьев, поближе начавших подбираться к торбе и чуть подальше улыбающегося на всё происходящее отца, ничего не увидел.
– Беги лучше в хату, да принеси нож, – послышалось от бабушки.
Коленька стремглав сиганул в хату, схватил лежавший на шаховке нож.
– Мама, бабушка принесла нам хлеба! – прокричал он цедившей молоко матери и снова выбежал во двор, подавая нож бабушке.
Прижимая буханку к груди, и покручивая её, бабушка отрезала сверху от неё большую горбушку и протянула её внуку.
– На тебе твой любимый окрайчик, – произнесла она, подавая горбушку Коленьке.
Дальше, нарезая большие ломти ароматного пахнущего, ещё теплого, своего вкусного хлеба, она подавала их Ваньке с Мишкой.
– Берите молоко, да с молоком, – раздался из раскрывшегося окна голос мамы, одну за другой протягивающей кружки.
Разглядывая горбушку, Коленька кусал теплый хлеб и запивал его таким же тёплым вкусным и ароматным парным молоком. Зерна чернушки светились в её теплой вкусной мякоти, а на зубах приятно хрустела ещё более вкусная корочка.
– Ну, вот вам и вечера, – произнесла бабушка с любовью, наблюдая за уминавшими хлеб с молоком внуками.
Потом ещё в хате, под писк залетевшего комара и тиканье ходиков, ели упревшие за день в печке щи. С кислинкой, заправленные сметаной, и ещё с ломтём, вторым каждому, но поменьше, уже мама отрезала, бабушкиного вкусного хлеба.
– Наверное, чтоб на подольше хватило, – оглядывая ломоть, подумалось Коленьке.
Расположились всей семьей за столом, на центре которого мама поставила большую глиняную миску щей. Бабушка всё была в хате, домой не торопилась. От щей она отказалась.
– Ешьте, ешьте сами. Вы все с работы пришли, голодные, а я дома поела, – сказала она, присаживаясь рядом со столом на лаву.
– С бабушкой хорошо, от неё одна приятность и польза. Наверное, и на эту осень нам всем купит боты на грязь, в прошлую ведь купила, – промелькнуло у Коленьки, хлебавшего с хлебом щи.
Стараясь ложкой побольше зачерпнуть плавающего сверху, покуда старшие братья весь его не выловили, вкусного золотого развода от растворенной в горячих щах сметаны, Коленька резво работал ложкой в большой общей миске.
– Опять бабушка про своего царя вспомнила, любит она об этом всем рассказывать, – услышав бабушкин рассказ, подумал он.
А из уст бабушки звучало.
– Царь им плохой был. Царя они скинули, сами власть захватили. Как только Бог это допустил, наверное, за грехи наши. Эти жиды-комиссары, устроили нам теперь жизнь. Всех хороших людей сослали, поуничтожали, голод нам устроили. А кто они такие, бандиты ведь все были, безбожники, – в который раз рассказывала своё бабушка.
Она на миг замолчала, взглянула на окружавших миску внуков, на маму, кормящую ложкой засыпавшего у неё на руках Витьку. И вновь у неё зазвучало.
– А я царя помню, хоть и галайда тогда ещё была, – слегка улыбаясь, произнесла бабушка.
– Галайда, у бабушки значит молодая и глупая, – вспомнилось Коленьке.
– У батьки с маткой тогда нас семеро было, земля своя была, свой хутор был, Столыпин дал, да хозяйство большое. Три коровы, два вола, лошадь, да жеребец выездной под свою бричку. Свиней, овец, всякой птицы и не счесть. Хозяйство крепкое у батьки было, от поста до поста сало, мясо вся семья от пуза ели, масло ложкой. Вместо воды молоко пили,– вспоминала она.
– Да, не просто это всё доставалось, а как же. От зари до зари всей семьей работали, да не абы как, как сейчас в колхозе. Ни на кого не посматривали, не юлили, как теперь можно в колхозе. На себя, на свои руки да голову и надеялись. Всего отдыха и было, что в церковь сходить.
Сказав это, бабушка повернулась к образам, перекрестилась тихо прошептав короткую молитву, и вновь продолжила.
– Дураков, этих лодырей да пьяниц, голь эту, жиды потом взболомутили, революцию устроили. От них и началось.
– А что теперь? Одно зло от этой власти пошло. Всё отняли, всех в колхоз согнали, работой за палочки, ни шыша ни у кого нет. Еда, капуста да картошка с огорода. Сходить некуда, церковь они разрушили, клуб устроили. Антихристы! – ругалась на власть бабушка.
– Правда, теперь вот недавно на старость пенсию хоть давать начали. Целых восемь рублей получаю, – вспомнила и о хорошем, она.
– От Бога нас хотят отлучить. Покуда опять к Богу и Царю не вернемся, хорошей, правильной жизни не видать, толку не будет, – как всегда подвела итог бабушка.
Миска пустела. В предчувствии скоро могущей последовать команды «Покиньте дитяти!» Коленька начал орудовать ложкой чаще. Но умаявшийся за день Витька ел слабо, и, похоже, не угрожал её подачей. Скоро мама подтвердила это.
– Мишка, постели там поокуратней вам лохмаки на полатях, поправь их. Я сейчас Витьку докармлю, да спать уложу, – проговорила она. Через минуту осоловевшего вида Витьку, она уложила на полатях спать.
Досыта наевшись, Коленька вылез из-за стола, улыбнувшись, взглянул с благодарностью на образ Николая Угодника. Из сумрака божьего уголка, ему в ответ, как всегда молча, святой ответил мигом легкой улыбки.
– Спасибо тебе за хлеб! – тихо произнёс Коленька, глядя в глаза своему покровителю.
Дальше ноги сами потянулись к полатям. Приятная нега, исходившая от полного желудка лишала сил, туманила сознание. Зевая, слабеющими руками спустил резинку штанишек на колени и остановился. От усталости снимать их уже не было сил. Ногами стоптал штанишки на дол и медленно полез на полати.
– Мама поднимет, – виновато подумал он об оставшихся лежать на долу штанишках. Начал укладываться рядом с уже сопевшим здесь Витькой. Попрощавшись со всеми ушла домой и бабушка. Скоро он услышал, как по очереди, залезая на полати, рядом начали укладываться спать старшие братья. И только, казалось никогда не устающие родители, всё ещё продолжали заниматься делами по хозяйству. Прывычно стучала ухватами возле печки мама, да во дворе у колодца звенел вёдрами отец.
– Завтра все пойдём копать торф, – вдруг вспомнилось засыпающему Коленьке.
– Торф – это хорошо. Это полегче, чем сено грести, – пронеслось в его затуманенном сознании.
– Обед вкусный будет, с ломтём бабушкиного хлеба. Каждому, – радостно, тут же подумалось ему.
Проникая в маленькие окна, сумрак всё гуще заполнял небольшое пространство хаты. Подходил к концу третий день Коленьки. Такими были и все остальные дни его детства.
середина марта 2012 года.
г. Рязань.
ул. Зубковой д. 27 кв. 287.
Долматович Николай Михайлович.
моб. т. 89105609258.