Николай Самохин. Том 1. Рассказы. Избранные произведения в 2-х томах

– Завтра мы будем черпать это добро ведрами

…Возле зыбкого деревянного причала покачивались два маленьких катера – «Мезон» и «Нуклон» Папа и Паганель пришли в непонятное волнение, стали подталкивать друг друга локтями и перемигиваться.

– Вы чего? – покосился на них дядя Коля.

– Это же элементарные частицы! – кивнул на катера Паганель. – Вот тебе примета времени! Можешь представить, насколько популярна физика и в какие области она косвенно проникла.

Дядю Колю этот факт, однако, совсем не восхитил.

– Хорошо, – сказал он, – что ваша чертова физика не проникла дальше, и поплывем мы не на этих лилипутах, а на судне поприличнее.

И дядя Коля ткнул трубкой в третий, пузатый и крепкий на вид, катер, куда уже шла погрузка:

– На таком хоть в океан.

– Ну, в океан не в океан, – снисходительно сказал папа, пересекший за свою жизнь три океана.

Большинство пассажиров разместилось на носу катера (на баке, сказал папа). Сидели на чемоданах, рюкзаках, на железных крышках люков. Некоторые вскарабкались даже на борт. Тут же играли в прятки два неизвестно чьих конопатых пацана и толстая бабушка быстро вязала чулок, шевеля губами. У всех пассажиров, не считая пацанов, были обветренные мужественные лица бывалых людей. Но прекраснее всех выглядел дядя Коля со своей капитанской трубкой в зубах. Сначала катер бежал ровно, но потом его начало покачивать, и тогда бывалые стали пугать друг друга.

– Вот выйдем из бухты – начнет поливать! – говорили они зловеще.

– Ага, сейчас закуривай!

– Держись за землю чубами! Но с палубы почему-то никто из них уходить не торопился.

Теперь я думаю, что виноват во всем был дядя Коля. Он так спокойно посасывал свою трубку, так небрежно щурился на вспухающие за бортом волны, что остальным пассажирам, видать, неудобно было прятаться от опасности в присутствии морского бродяги.

Первый фонтанчик вырвался из отверстия, в которое уходила якорная цепь.

– Ай-ай! – хихикнул Паганель и попытался закрыть отверстие ботинком.

Из отверстия плюхнуло сильнее, и ботинок моментально промок.

– Только этого не хватало, – загрустил Паганель. – Не хватало промочить ноги сейчас, когда я еще чувствую слабость.

Но грустил он недолго. Большая волна накрыла его с головой, в белой пене мелькнули оба промокших дяди Толиных башмака.

Я схватилась за папу, папа – за якорную цепь – и мы удержались. Все остальные пассажиры уже катились по скользкой палубе к борту. Волны догоняли их, переворачивали, рвали из рук чемоданы и авоськи.

– Спасайте детей и женщин! – страшным голосом закричал дядя Коля. Расставив ноги и согнувшись, он держался за свой чугунный рюкзак, который не оторвал бы oт палубы и девятибалльный шторм.

Первым спас ребенка Паганель. Его припечатало спиной к переборке и прямо в объятия заплеснуло одного из конопатых пацанов.

Паганелю не за что было ухватиться руками – и он спас мальчишку. Следом, подталкиваемая волной, к нему мелко присеменила бабушка с вязанием. Паганель заодно спас и бабушку.

Через минуту в салоне, вымокшие с головы до ног, мы пересчитывали раны. У папы было разбито колено, у Паганеля сочилась кровь из губы, проткнутой бабушкиной спицей.

– Где твой рюкзак? – вдруг спросил его дядя Коля. Паганель, пососав губу, гордо ответил:

– Я спасал детей и женщин!

– Карамба! – прорычал дядя Коля и, втянув голову в плечи, ринулся на палубу. Когда раскисший рюкзак шлепнулся рядом с остальными, Паганель сознался еще в одной потере.

– Очки смыло, – виноватым голосом сказал он.

Дядя Коля, подавив судорожный вздох, расстегнул на нем штормовку и вынул пропавшие очки из внутреннего кармана.

– Потрясающе! – изумился Паганель. – Как их туда занесло? И это всего лишь Японское море. Представляете, что нас ждет в океане?

Дядя Коля сердито сказал, что лучше бы это Японское море, а вместе с ним все другие моря и океаны, в один прекрасный момент пересохли к чертовой матери. Он также ничего не будет иметь против, если заодно пересохнут искусственные водохранилища, материковые озера, великие реки, речушки, ручейки и арыки.

Дядя Коля был очень расстроен. У него промокла трубка, и пользоваться ею снова можно было теперь не раньше, чем часа через полтора.

ГЛАВА IV

Ночлег в Славянке. Мы ищем биостанцию.

Заночевали мы на катере, который остался у причала Славянки до утра.

Команда сварила флотский борщ. Дядя Толя достал большую граненую бутылку с тремя богатырями на этикетке. Один из моряков посмотрел на эту бутылку, цокнул языком и принес пузатый графин со спиртом.

Меня отсадили за отдельный столик и налили такую великанскую миску борща, что я, не доплыв до середины ее, начала клевать носом.

Папа два раза сказал: «Малыш – на боковую», – и забыл про меня, потому что у них за столом завязался интересный мужской разговор.

Раскрасневшийся капитан стащил через голову рубаху и остался в одной майке. По толстым волосатым рукам его плыли русалки и пароходы. Ссутулившийся механик, который, наоборот, не снял даже фуражки с крабом, все повторял: «Лендлиз… Лендлиз». Моряки вспоминали, как во время войны они возили через океан американскую помощь, как боялись японских подводных лодок, как в городе Сан-Франциско, в специальном магазине для русских, они покупали широкие штаны, которые сами американцы тогда уже не носили, и туфли на шпильках. Они до сих пор удивлялись тому, что на всех четырех этажах магазина не было ни одного продавца, а товары лежали навалом – подходи и бери.

Радист, какой-то все время разламывающийся на части и выпрыгивающий из себя человечек, хотя по молодости американских грузов не возил и штанов в Сан-Франциско не покупал, хотел, чтобы его слушали больше всех.

– А вот я!.. – выкрикивал он то и дело. – А вот у меня!.. А вот у моего брательника!..

Дядя Коля уловил наконец момент, когда можно говорить совсем откровенно, и спросил по-простецки:

– Ну, ладно, мужики… Вот вы опытные морские волки. Как же вы нас на выходе из бухты искупали? Знали, небось, что начнет поливать? Чего же не прогнали людей с палубы?

– Да ведь разве вас прогонишь? – сказал капитан. – Народ – он баран. Мы еще специально бортом к волнам развернулись.

– Завсегда так делаем, – признался механик. Тут капитан сообразил, наверное, что сказанул лишнее, и недовольно одернул механика:

– Чего болтаешь, Власыч!

А радист, который задремал было, вдруг проснулся и сказал:

– Да… Почему такое?.. Почему мы другим ничего не рассказываем, а вам – все? Вы какие есть люди?.. Вас утопить надо!

К счастью, капитан с ним не согласился. Капитан зевнул и сказал, что пора спать.

И мы живыми ушли в отведенный нам маленький носовой кубрик.

Опьяневший же радист еще долго шарашился по палубе, стукался о переборки и кричал, что мы наверняка шпионы. Или, того хуже, – корреспонденты. И тогда нас обязательно надо побросать за борт.

…Утопить нас не утопили, но утром подняли чуть свет. Морякам надо было готовиться в обратный рейс.

– Давай, давай, ребята! Не телись! – поторапливал нас радист.

Вдоль берега стояли уютные домики – двухэтажные, с верандами, украшенные цветным кирпичом. «Колониальный стиль», – сказал папа. На сопках, окружавших Славянку, росли непривычные деревья, с высоко поднятой и отброшенной на одну сторону кроной.

Из-за края дымящегося туманом моря выползало огромное солнце.

На витринах закрытых еще киосков лежали диковинные консервы «Банановый джем» и «Славянский ерш».

Подошел маленький автобус, и мы отправились в Посьет. Утро становилось все теплее и солнечнее, сопки, окружавшие дорогу, были очень красивы. От всего этого, да еще от предвкушения будущих удовольствий, у нас возникло прекрасное настроение. Дело в том, что мы ехали в Посьет не наобум Лазаря, а к хорошим друзьям Паганеля, работающим там на биостанции. И Паганель, кроме теплого моря, которое он гарантировал в любом случае, твердо обещал нам лодки, акваланги, пищевое довольствие, а возможно, и отдельный домик.

– В крайнем случае поставим палатки, – говорил он, – но только в крайнем. Думаю, они нам не понадобятся.

За такую щедрость все прониклись к нему большим уважением, а дядя Коля даже один раз назвал его в разговоре «командором».

В Посьете, однако, про биостанцию ничего не знали. Какой-то сжалившийся строительный начальник целый обеденный перерыв возил нас на своем газике по крутым улочкам поселка, сам стучался в двери разных учреждений, спрашивал – но бесполезно.

Наконец мы приехали на берег моря, и здесь водитель угрюмо сообщил начальнику, что бензин кончился.

Потом он посвистел маленько и сказал:

– А станцию эту я знаю. Она не здесь, она под Славянкой работает.

– Ты что же молчал, Петрович? – обиделся начальник.

– А-а, вам хоть говори, хоть не говори…

– Тьфу на тебя, малахольного! – в сердцах плюнул начальник.

– Ну, что? – спросил папа, когда мы вылезли из газика. – Назад в Славянку?

– Никуда я дальше не поеду, – сказал дядя Коля. – Хватит! – и он сбросил на землю рюкзак, отчего глазевшая на нас собака испуганно шарахнулась в сторону.

– Да и куда ехать-то? Вы посмотрите вперед.

Мы посмотрели.

Прямо перед нами коротким сапожком уходил в море красивый, как на цветной открытке, полуостров. «Голенище» этого «сапога» занимали длинные строения рыбоучастка, возле ворот которого мы стояли; у «каблука» лепилось несколько домиков, а «носок» – зеленый и тупой – врезался в море, и у окончания его кипели белые волны.

– Да-а, – вздохнул Паганель. – Швейцария!

– Ну, Швейцария не Швейцария, – хмыкнул папа, не раз бывавший в Швейцарии.

– Нет, не Швейцария, – сказал дядя Коля. – Это настоящий Капри!

– Ну, Капри не Капри, – пожал плечами папа, которому доводилось бывать и на Капри.

– Во всяком случае, – заметил дядя Коля, – если существует рай на земле, то он должен выглядеть именно так. Или примерно так. Вступим же во врата рая, – он показал на калитку рыбоучастка, – пока в них не возник архангел с берданкой.

ГЛАВА V

Дяди Колин рюкзак. Среди картошки.

Первые дары моря.

Лучший укладчик рюкзаков среди нас дядя Коля. Он говорит, что это у него врожденный талант. Потому что опытом дядя Коля похвастаться не может. Ни туризмом, ни альпинизмом он не увлекался, в походы не ходил, у костров не ночевал и палатки в бурю не ставил. Просто дядя Коля однажды видел, как укладывал рюкзак какой-то знаменитый турист, мастер спорта, и этого ему оказалось достаточно.

А мастер так утрамбовал свой рюкзак, что между вещами невозможно было просунуть палец.

И действительно, рюкзак у дяди Коли уложен научно. Во-первых, все твердое и остроугольное помещается внутри, а все мягкое – по краям. Поэтому дяди Колин рюкзак не трет спину, не давит, его можно швырять, пинать ногами, ставить сверху контейнеры без боязни раздавить что-нибудь.

По виду рюкзак у дяди Коли самый маленький, но по весу ему нет равных. Когда дядя Коля роняет его на землю, земля явственно вздрагивает. Прежде чем надеть рюкзак, дядя Коля напружинивает мышцы, делает несколько вдохов и выдохов, наклоняется – и рывком, как русский богатырь Василий Алексеев свою штангу, кидает рюкзак через плечо. Рюкзак издает короткий снарядный вой и шлепается на худую дяди Колину спину. «Aп!» – выкрикивает дядя Коля, сгибаясь в коленях. Находиться в этот момент рядом с ним небезопасно – можно получить контузию.

Вообще дяди Колин метод укладки можно было признать идеальным, если бы рюкзак время от времени не приходилось распаковывать. Первый раз это пришлось делать в Посьете, когда мы устраивали лагерь. Дядя Коля распустил на рюкзаке все веревочки и какое-то время стоял над ним в глубокой задумчивости. Затем попытался просунуть внутрь палец. Палец не просунулся. Тогда дядя Коля ухватился за что-то там двумя руками, раскрутил рюкзак, как молот, и кинул – рассчитывая, наверное, что рюкзак полетит, а то, за что он ухватился, останется у него в руках. Но то, за что он держался, не выдернулось – и вцепившийся мертвой хваткой дядя Коля исчез вместе с рюкзаком в окружавшем площадку кустарнике.

После этого они приступили к распаковке вдвоем с Паганелем.

Паганель взялся за углы рюкзака, а дядя Коля за то самое, неподдающееся, внутри него, и они, раскачиваясь по команде, стали дергать рюкзак каждый в свою сторону. На четырнадцатом рывке рюкзак с пугающим звуком взорвался. Паганель полетел в кусты, а дядя Коля на этот раз – в сторону моря, к обрыву. Дядю Колю спасла раскрывшаяся, как парашют, палатка (это за нее он, оказывается, все время держался).

– Ну что? – горделиво спросил мастер укладки, когда исцарапанный Паганель выбрался из кустов.

– Потрясающе! – признался Паганель, выплюнув изо рта полынь. – Одного не могу понять: как она в рюкзак залезла.

– Хо-хо! – сказал дядя Коля. – Залезла! У нас залезет! Это у вас, физиков, не залезет, а у нас, у лириков, залезет! Но вот уж установка – по твоей части. Учти – я в этом деле ни в зуб ногой. Так что – командуй.

Паганель растерянно посмотрел на гигангскую кучу брезента, веревок, застежек и ответил, что вообще-то ему, конечно, приходилось в своей жизни сотни раз устанавливать палатки. Он, будьте здоровы, ставил их и ночью – на ощупь, и в проливной дождь, и в пургу, и в гололедицу. Однако, заметил он, это, безусловно, какой-то особый тип палатки – и предстоит повозиться. Хотя, впрочем, принцип, разумеется, один – прежде всего нужно отыскать днище.

Мы с папой давно установили свою палатку, выбрали и расчистили место для костра, папа достал ласты, маску, привязал к поясу авоську и ушел на первую подводную охоту… А дядя Коля с дядей Толей все еще барахтались в складках брезента, сдавленными голосами выкрикивая:

– Тяни за этот конец!

– Стоп! Не тяни!

– Где вход? Где-то должен быть вход!

– Закрепляй! Закрепляй, кому говорю!

Наконец палатка поднялась. Господи, что это было за строение! Громадный островерхий шатер с окнами-бойницами и входом, пригодным для двустороннего автомобильного движения. Наверное, такие палатки ставил князь Ягайло в битве при Грюнвальде. Во всяком случае, средневековый рыцарь в полном вооружении и на бронированном коне мог въехать в нее, не пригибая головы. Дядя Коля с Паганелем долго еще бродили вокруг палатки, аукаясь, – проверяли, хорошо ли натянуты веревочки.

Потом Паганель вытер пот со лба и сказал, что вообще-то не мешало бы попробовать море. Однако лично ему с этим спешить, пожалуй, не стоит, так как он все еще чувствует некоторую слабость. А лучше он теперь поспит. Сон на свежем воздухе, сказал Паганель, поставит его на ноги.

Приняв такое решение, он забрался в успевшую раскалиться палатку и задраил за собой полог – на все двадцать четыре застежки… Мы с дядей Колей сразу осиротели.

Я вдруг представила себе – как будто сверху посмотрела, – что вот сидим мы на этом узком мысу совсем одни, с трех сторон окруженные водой, а все остальные люди где-то далеко-далеко позади нас. И не только люди, но и дома, трамваи, голуби, магазины, телевизоры, цистерны с квасом и тележки мороженщиц. А впереди нас – только море и море, до самой Японии, бесконечное и пустынное, если не считать папы, который плавает в нем вот уже второй час – крохотный и беззащитный, словно пылинка в космосе.

Когда я так подумала про папу, у меня даже мурашки по спине пробежали.

Наверное, дядя Коля почувствовал то же самое, потому что он резко вскочил и прикрикнул на меня:

– Но-но, старуха! Надо действовать!

Надо действовать, сказал дядя Коля, хлопотать, суетиться, придумывать пусть даже необязательные дела – только так, видимо, и следует вести себя вдали от цивилизации. Нам, в частности, сказал дядя Коля, надо запастись пресной водой.

Нарочно гремя и звякая, мы собрали все котелки, бидоны, фляжки и отправились за водой. Но не успели мы сделать и двух шагов, как путь нам загородил сердитый дядька в грязно-белой рубахе навыпуск и с лопатой в руках. Видать, дядька давно уже таился поблизости, дожидаясь, когда мы ступим за пределы своего лагеря.

– Ну шо? – грозно спросил он. – Так и будем топтать картошку?

– Какую картошку? – растерялся дядя Коля.

– Як какую?! – затрясся от возмущения дядька. – Як какую!..

А ото шо? – он ткнул лопатой возле сапога. – Разуй глаза!

Дядя Коля, низко пригнувшись, осмотрел, чуть ли не обнюхал плотный ковер из цветущей сурепки, пырея, еще какой-то травы и честно признался, что не видит здесь картошки.

– А я не бачу, шо ты чоловик! – высокомерно сказал дядька.

– Ну, хорошо, – сдался дядя Коля – Раз, как вы утверждаете, здесь посажена картошка, мы будем ходить по меже. То есть, я хотел сказать, по обочине.

И мы двинулись по меже, которая одновременно была и обочиной, потому что проходила по краю скалистого обрыва, заросшего высокими, почти в человеческий рост лопухами. Под лопухами оказались незаметные сверху канавы и промоины, дядя Коля то и дело оступался, нырял с головой в бурьян и раздраженно бормотал:

– Ах, как мило!.. Чудесно! Проехать шесть тысяч километров. Ночевать на рюкзаках. Голодать, нервничать, мерзнуть. Тонуть в Японском море! И ради чего? Чтобы услышать сакраментальную фразу: «Значит, так и будем топтать картошку?» Кошмар! Где найти приют и отдохновение?

Когда мы вернулись с водой, посреди лагеря стоял еще не успевший обсохнуть папа, а у ног его, как на владивостокском толчке, был разложен первый улов: остроконечные морские звезды и морские ежи. Ежей я не сразу узнала, потому что до этого видела только одного, он лежит у нас дома, на серванте, выпотрошенный, засохший, с повалившимися иголочками. А это были упругие шевелящиеся шары – черные, с длинными сверкающими иголками, и маленькие серые, похожие на замерзших взъерошенных детенышей этих черных.

– Руками не трогать! – предупредил папа, увидев нас.

– Да-да, руками ни в коем случае, – сказал дядя Коля и тут же схватил самого большого ежа. – Черт их знает, старуха, может, они ядовитые.

– Положим, ядовитыми они никогда не были, – снисходительно заметил папа. – Но уколоться можно. Малыш, отойди! – тут же закричал он на меня. – Можешь потрогать звезду. Об нее, по крайней мере, не уколешься. Заведомо.

Из палатки вылез разомлевший Паганель. Сон не принес ему облегчения, он по-прежнему чувствовал себя неважно. Превозмогая слабость, Паганель боком подкатился к папиным трофеям и болезненным голосом начал лекцию:

– Посмотрите на это уникальное сооружение, – пригласил он, поднимая на ладони ежа. – У него сотни иголок, и каждая имеет самостоятельную подвеску. На первый взгляд, они шевелятся беспорядочно – не так ли? Но вот я ставлю его на землю. Обратите внимание, как слаженно они действуют при видимой хаотичности. Куда он ползет, позвольте спросить? Он ползет не на северо-запад, а именно на юго-восток – в сторону моря. Потрясающе! Идеальный луноход! Человечество еще тысячу лет не сможет построить такой механизм. – Тут в глазах у Паганеля появилась какая-то мысль. – Ну-ка, дайте мне нож! – приказал он, не спуская глаз с ежа, и жестом хирурга протянул в сторону руку. – Ведь в них должна быть сейчас икра. Черт побери! Икра морских ежей! Знаменитое тонизирующее средство! Это поставит меня на ноги.

И взяв свой охотничий тесак, Паганель принялся безжалостно крошить уникальные сооружения природы на глазах побледневшего папы.

– Чувствую прилив сил, – сообщил он после десятого примерно ежа. – Заметно поправляюсь… А вкус какой! Это вам не из баночек. Рекомендую, – Паганель подцепил икру на кончик ножа и протянул папе. – Можно без соли.

– Кушай, кушай, – сказал папа, отворачивая лицо. – Мы здоровые – нам ни к чему…

ГЛАВА VI

Куда девалась рыба? Повседневные заботы.

Бой с комарами.

Уже пятый день мы живем в палатках в бухте Посьета. Жизнь наша протекает так.

Папа, проснувшись утром, на скорую руку выпивает полчашки растворимого кофе и ныряет в море, чтобы вынырнуть только к обеду. Папа – главный наш добытчик. Гребешками, трепангами, икрой морских ежей он уже накормил нас и теперь хочет подстрелить рыбу. Но рыба ему не попадается, о чем он и сообщает нам всякий раз с большой растерянностью.

– Нет рыбы, – говорит папа, обводя нас тревожным взглядом. – Совершенно нет. Просто удивительно.

– И скоро совсем не будет, – успокаивает его Паганель. Рыбные запасы, говорит Паганель, основательно подорваны – это общеизвестный факт. Подумать только, еще лет пять назад он покупал в магазине свежую стерлядь. По три рубля за килограмм. Теперь Паганель готов отдать за килограмм двадцать три – но кому отдавать? Рыбы нет даже в Одессе. Завалящего бычка не найдешь. Один хек серебристый. Это в Одессе – скумбрийной, ставридной и кефальной! «Шаланды, полные кефали, в Одессу Костя приводил». А теперь что он туда приводит? Шаланды, полные свежемороженого хека?

Если Паганель знает за одесскую рыбу, то дяде Коле известно все про обскую. Раньше в Оби было очень много рыбы. Она там, можно сказать, кишмя кишела. Дядя Коля сам, когда еще был студентом, ловил стерлядь на том месте, где теперь построена Обская ГЭС. Он брал обыкновенную бельевую веревку, привязывал к ней ржавый крючок, цеплял червяка и забрасывал эту пустяковую снасть в воду. Стерлядь хваталась, как сумасшедшая. А недавно вот дядя Коля по своим журналистским делам плавал по Оби. Он проплыл почти три тысячи километров, от Новосибирского водохранилища до Карского моря, но рыбы так и не обнаружил. Только один раз шкипер самоходки угостил его кусочком полусырого язя, да еще в городе Нижневартовске дядя Коля встретил как-то человека, несшего на прутике двух чебаков.

Правда, был еще третий случай – в самых низовьях, почти в Обской губе. Однажды прямо к сидевшему на бережку дяде Коле выплыл из камышей катер без опознавательных знаков, весь увешанный по надстройкам осетрами. Но когда дядя Коля спросил у небритых мужчин, управляющих катером, где они взяли рыбу, те грубо ответили: «А тебе какое дело, крыса!» – и уплыли обратно в камыши.

– Апше, я очень опасаюсь, что уже ближайшие наши потомки будут всерьез полагать, будто рыбу добывают из рыбных консервов, – подводит итог Паганель.

Папа после таких собеседований обычно говорит:

– Пойду все же попробую еще. Только бы мне ее встретить –

уж я не промахнусь.

И он опять ныряет в море – на этот раз до ужина.

В промежутках между ныряниями папа воспитывает меня: за то, что я карабкаюсь к лагерю по скалам, обдирая колени; за то, что плетусь как черепаха в обход, когда могла бы пулей взлететь по скалам; за то, что не хочу идти в воду; за то, что отказываюсь вылезать из воды; за то, что сижу сложа руки, как барыня; за то, что суюсь не в свое дело… Методов воспитания у папы несколько. Чаще других он употребляет показательный, или – как я его про себя называю – метод вопросов и ответов.

– Малыш, а что сейчас на моем месте сделала бы мама? – спрашивает он. Отвечать нужно так:

– Мама взяла бы ремень.

– Заведомо, – кивает папа. – А я что делаю?

– А ты ограничиваешься замечанием.

– Вот именно, – соглашается папа. – А ты что должна делать?

– А я должна это ценить.

– Молодец, – совсем уже благодушно говорит папа – Соображаешь.

Это метод понарошечный. Папа любит демонстрировать его перед дядей Колей и Паганелем, чтобы показать им, какое у него хорошее взаимопонимание с дочерью.

Второй метод – заугольный. Его папа не любит демонстрировать. Поскольку углов здесь нет, папа уводит меня за палатку и там, раздувая ноздри, сдавленным голосом спрашивает:

– Ты чего добиваешься, дрянь?! Хочешь, чтобы я немедленно отправил тебя домой? Ты этого хочешь, говори?

Можно, конечно, ответить: «Ага, хочу», – все равно ведь папа не отправит меня одну за пять тысяч километров. Но, во-первых, я понимаю: дети – а я, в глазах папы, ребенок, да еще и настырный – не должны так отвечать. И во-вторых, мне кажется, что если я так отвечу, раскаленный докрасна папа просто разорвется на мелкие кусочки.

– Не хочу, – говорю я, потупясь.

– Ну, смотри! – Папа трясет пальцем перед моим носом. – Последний раз предупреждаю! Последний!

Дядя Коля рубит дрова для костра, моет посуду, проветривает палатки, ходит за пресной водой. Целыми днями он хлопочет, трубка его, не переставая, дымит, отчего дядя Коля напоминает маневровый паровоз, снующий туда-сюда по рельсам.

К морю дядя Коля относится как к одному из обязательных дневных дел: раз уж приехали за тридевять земель, надо купаться, ничего не попишешь. Раза три-четыре за день он спускается на пляж, с озабоченным видом сбрасывает одежду и быстро отплывает метров на пятьдесят. Потом так же быстро возвращается и бегом выскакивает на берег. Дядю Колю бьет крупная дрожь.

– Б-б-большая теплоотдача, – извиняется он. – Очень скоро замерзаю. Даже в теплой воде.

– Напрасно ты не хочешь нырнуть, – ласково уговаривает его Паганель. – Ты лишаешь себя двух третей удовольствия. Там, под водой, совершенно потрясающий мир.

– Б-б-боюсь, – говорит дядя Коли, прыгая на одной ноге. – Ну его к лешему. В-вода в уши нальется.

Паганель, больше всех грезивший морем, не купается вовсе. Он сидит на берегу, скрестив по-восточному ноги, и радуется, глядя, как ныряют другие.

– Правда ведь, замечательно? – заглядывает он нам в глаза. – Ну, сознайтесь, что это прекрасно. Помните, я говорил: здесь лучше, чем на Черном море!

У Паганеля такой довольный вид, словно он лично подарил нам и этот живописный мыс, и маленький пляж, усеянный ракушками, и поднимающийся напротив двугорбый остров с белым маяком. Один лишь раз за все время Паганель сам окунулся. Он торжественно надел ласты, выполнил полное йоговское дыхание, по всем правилам – пятками вперед – забрел в воду, отплыл метров на десять, нырнул, красиво взбрыкнув ногами, достал со дна маленького уродливого гребешка, сказал: «Потрясающе!» – и тут же вернулся назад.

Дядю Колю, кроме большой теплоотдачи, терзает еще бессонница. Обнаружилось, что он не может спать в палатке. Дядя Коля считает, что это из-за комаров. Не потому, что они кусают его. Мы все спим в спальных мешках, выставив наружу только носы: мешок комар прокусить не в силах, а с носа его всегда можно сдуть. Дядю Колю угнетает комариный писк. Лучше бы уж волки выли, говорит он, это, наверное, легче. А комариный писк действует ему на нервы. Особенно, когда комар вьется где-то в ногах, тычется бесполезно, не находит лазейки, начинает раздражаться и взвизгивать. Это раздражение передается дяде Коле, ему в такие моменты хочется сказать:

«Ну что ты там зудишь?! Лети сюда – вот открытое место. Кусай – только замолчи!»

Так он лежит по целым ночам и злится.

Правда, какую-то пользу можно извлечь даже из бессонницы, говорит дядя Коля. Например, он любуется восходом солнца, который мы регулярно просыпаем. Еще дядя Коля знает, что по утрам из поселка прибегает собака – вылизывать наши миски, сложенные под кустиком.

Но польза пользой, а бессонница здорово подкосила дядю Колю. Он еще более заострился, потерял аппетит, под глазами у него появились синие круги. Поэтому на третью ночь они с Паганелем решили дать комарам генеральное сражение. Сначала они пытались выкурить их, для чего развели внутри палатки, на листе фанеры, костер из сырой травы и, размахивая полотенцами, стали гнать комаров вон.

– Ну как, летят? – спрашивали они нас. – Вылетают – нет? Вылетают ли комары, плохо было видно, но сами дядя Коля с Паганелем скоро выскочили из палатки. Минут пять, наверное, они сидели на земле и страшно кашляли, мотая головами. Трава в палатке между тем подсохла и вспыхнула огнем. Нерастерявшийся папа залил пожар компотом, выбросил тлеющую фанеру наружу и принялся топтать ее ногами.

– Может, вы просто подожжете палатку? – спросил он. – Тогда уж заведомо все комары погибнут.

Дядя Коля с Паганелем ничего не ответили. Они покашляли еще немножко и приступили ко второй половине операции. Теперь началась борьба с отдельными уцелевшими комарами. Дядя Коля с Паганелем, включив фонарики, брали летящего комара в перекрест, снижали на стенку палатки и били кедом.

Туго натянутая палатка на каждый удар отвечала пушечным выстрелом. Зенитчики вошли в азарт. Палатка гудела. В Посьете лаяли растревоженные собаки. В конце концов с моря подошел сторожевой катер, осветил нас мощным прожектором, и оттуда сердито крикнули:

– Эй, на берегу!.. Вы что там, с ума посходили?!

Сражение пришлось остановить. Но дядя Коля не сдался. На следующий день он сходил в поселок, вернулся с бутылкой коньяка и, потрясая ею, грозно сказал:

– Ну, я т-т-ебе покажу!

…В эту ночь дядя Коля спал, как убитый.

Папа аккуратно ведет дневник. Каждый день он ухитряется выкроить минутку, достает маленький пузатый блокнотик и мелким почерком заносит в него разнообразные данные: температуру воды, облачность, количество пойманных гребешков, мелкие происшествия и свои вытекающие размышления.

Дядя Коля, которому в силу профессии его полагается быть нашим летописцем, ходит вокруг папы со страдальческим лицом, заглядывает через плечо и стонет:

– Меня надо расстрелять, – говорит дядя Коля. – Поставить к стенке и безжалостно кокнуть, как злостного растратчика.

Сам он вел записи только первые два дня, а потом охладел к этому делу. Красивая планшетка его, где в специальных гнездах хранятся отточенные карандаши и авторучки, беспризорно валяется на земле, об нее вечно все спотыкаются и отшвыривают ногой в сторону. Яростнее всех отшвыривает планшетку дядя Коля.

Вообще дядя Коля говорит, что сам не в состоянии объяснить, как он при таком отвращении к перу и бумаге, при таком варварском неумении работать, сумел все же написать несколько книжек и почему эти книжки получились такими, что его пока не подвергают за них гражданской казни с конфискацией имущества.

…Прекраснее всего наши вечера здесь, когда мы, поужинав, завариваем чай, разливаем его по кружкам и папа начинает рассказывать нам о звездах. Заводит такие разговоры обычно дядя Коля. Он знает небесную географию еще хуже, чем земную, из всех созвездий умеет отыскать только Большую Медведицу и поэтому всякий раз просит папу:

– Ну-ка, Володимир, покажи мне еще, где у нас созвездие Лебедь?.. Ага… А это… Как оно?.. Рака и щуки? Папа показывает сначала неохотно, а потом увлекается сам и начинает интересную экскурсию по созвездиям и туманностям.

Мы лежим у потухающего костра, смотрим в небо, слушаем, как негромко шумят деревья, как пошлепывает внизу море о камни – и полуостров наш постепенно превращается в маленькую планету, медленно плывущую куда-то в пространстве.

ГЛАВА VII

Наши практичные соседи.

Вечер культурных развлечений.

Рядом с нами на мысе расположились туристы из Москвы. Вернее, это мы расположились рядом с ними. Место для лагеря ходил выбирать Паганель, и тогда еще, вернувшись, он сказал:

– Там уже стоят две палаточки, но, думаю, они нам не помешают. Ребята вроде симпатичные – я уже познакомился с ними. Все – молодые инженеры из Москвы.