– Не могу сказать. Собаку он мог одевать, чтобы животное не пачкало пол или мебель во время течки… Но народ у нас какой?.. Все связал в одно: и что он нелюдим, не женат и сторонится женщин…

– То есть?..

– То и есть, что живет со своей собакой…

– Что за гадость?!

– Я бы хотел думать, что это только досужие разговоры, потому что Либерс – неплохой человек.

На этом они расстались, домысливая что-то друг о друге, каждый по-своему.

Уже через несколько дней к Нексину в кабинет после окончания рабочего дня, когда в конторе не было никого, вошел, как к себе, Варкентин. Он молча положил на стол директора лесхоза газетный сверток и сказал, что в нем и благодарность Валкса за понимание в бизнесе, и «заработок» от вывезенной лесовозами первой партии дерева. Между ними произошло то, что юристы называют конклюдентным (молчаливым) соглашением на продолжение дел в том же духе. Когда Варкентин вышел, а Нексин развернул сверток, то в нем была плотная пачка долларовых купюр, тех самых, которые народ прозвал «билетами Сатаны», а блатной мир «пулями», и они в переносном и прямом смыслах должны были скоро совсем изменить жизнь Нексина. Теперь же он их держал в руках и думал о том, что скоро поедет в область и от него Елене Аркадьевне будет сюрприз.

8

Прошло совсем немного времени, как Нексин появился в Залесье – два месяца, – но ему представлялось, как это бывает при смене обстановки, как при насыщенных событиями днях, новых знакомствах и впечатлениях, что он давно живет в этом селе. С наступлением мартовских дней, совсем не таких, как в городе, жизнь стала и вовсе не скучной, какой до сих пор считал. Погода стояла солнечная, днем воздух уже хорошо прогревался, и снежный покров поплыл. На удивление Нексина, межвременье в Залесье не было серым и неприглядным, как в городе, где в эту пору обычно всюду грязь, накопившаяся после зимы. В Залесье асфальтирована была только центральная улица, прилегающие переулки оставались грунтовыми, местами со щебенкой, однако из-за песчаной почвы снег и лед были непривычно белыми и чистыми, а бегущая по обочинам талая вода прозрачной. И все село с домиками, обшитыми тесом, крашенным в желтый, синий, охряной цвета, выделяющимися яркими пятнами на фоне зелени бора, и над всем этим голубое небо, словно напрашивались, чтобы их запечатлели акварелью. Но самым удивительным был мартовский воздух, не сырой, как бывает после дождей, а чуть влажный от тающего снега, настоянный на лежащих вокруг хвойных лесах, поэтому необычно густой и вкусно пахнущий.

Нексин с удовольствием ходил по улочкам и переулкам Залесья на работу и с работы, проделывая каждый день туда и обратно немалый путь через поселок. С наступлением весны не очень разговорчивые залесчане стали приветливее. Теперь, когда его знали, он мог остановиться и заговорить с кем-нибудь из жителей просто о погоде, а кого-то выслушать по наболевшему вопросу, чтобы затем по возможности помочь, но всегда преследуя неизменную цель – все, что делал, должно было приносить ему еще большее уважение. Он любил иной раз поменять маршрут, свернув с главной улицы в переулки, чтобы заглянуть в подворья, и давно обратил внимание, что ни разу ему не попадался на глаза пастор Либерс, хотя несколько раз специально шел мимо молитвенного дома, в котором тот жил. И все же от Нексина не ускользнуло, что из окна мансарды молитвенного дома подглядывают; не смотрят, а именно подглядывают из-за шторки. Нексин было подумал, что ему все же показалось, что подглядывают; но, зная от людей, что в мансарде не может быть никого, кроме Либерса, а также то, что неосторожно и заметно мог подглядывать плохо видящий человек, сделал вывод, что это близорукий пастор. Нексин решил себя перепроверить. Через день, идя на работу мимо церкви – ходил Нексин в одно и то же время, – убедился окончательно, что следили именно за ним. Двор молитвенного дома в это время был пуст, а калитка закрыта. «Этот пастор действительно странноватый, – думал Нексин, вспоминая разговор с Варкентиным. – Еще не так давно искал со мною встречи, а теперь прячется… Может, я что-то не так сделал?.. Может, сболтнул лишку, когда принимал его в конторе с Валксом?»

За утренним кофе, как бы между прочим, Нексин спросил Борец о Либерсе, здоров ли он, все ли у него хорошо, потому как давно не видит его в поселке. Она ответила, что пастор, как всегда, видимо, сильно занят, у него совсем мало свободного времени, а вообще он живет по графику.

– Я так и подумал, – сказал Нексин, – у него все расписано по часам и минутам, и его график не совпадает с моим ненормированным и непредсказуемым рабочим днем, поэтому расходимся. А может быть, – съязвил Нексин, – ему на улицу и выйти некогда, потому что молится денно и нощно за нас, грешных… Но, с другой стороны, у него собака, а ее нужно выгуливать. Неужели и у собаки все по расписанию?.. Нина Викторовна, может быть, я что-то не так сделал, не то сказал, когда Либерс был в конторе лесхоза со своим приятелем?

– Что вы! Все замечательно, и после последней воскресной службы он мне высказал еще раз слова благодарности, просил передать вам, что вы так оперативно организовали работу с его товарищем, который очень рад всему, что теперь делается… Почему вы решили, что Либерс чем-то недоволен?

– Мне так показалось в последнюю минуту, когда он и Валкс от нас уходили.

– Я думаю, что он вас немного стесняется, возможно, боится.

– Меня?! Почему?

– Этого он мне не говорил.

После разговора с Борец Нексин немного успокоился и, проходя мимо молитвенного дома или неподалеку от него, был всегда уверен, что и в этот, и другой раз не встретит Либерса, который его явно избегал. И каково было его удивление, когда через несколько дней, завернув в переулок, в котором стоял молитвенный дом, увидел Либерса, шедшего навстречу с собакой. Нексин вспомнил неприятную деталь из разговора с Варкентиным о пасторе, и Либерс ему вдруг стал неприятен, даже противен до такой степени, что, с ним поравнявшись, совсем не хотел подавать руки, сделал вид, что побаивается собаки, поэтому не решается подойти ближе и поздороваться. Они так и поприветствовали друг друга на расстоянии кивками.

– Славная сегодня погода, – сказал Либерс. – Вывел погулять Элизабет.

– Замечательная погода, – повторил Нексин. – А я всегда считал, что собакам все равно какая погода, они не как люди, любят гулять в любую.

В словах Нексина слышалась некоторая ирония, даже сарказм, но Либерс словно не заметил, только сказал, что Элизабет очень капризная и всегда реагирует на погоду.

Нексин продолжал:

– Так ведь теперь уже весна, могли бы пойти в лес… Кстати, скоро заканчивается охота, зверь и птица займутся выведением деток, их воспитанием, и до самой осени охоты не будет. Вы не любитель? Не то могли бы сходить вместе. У меня собаки нет, а с собакой было бы интереснее.

– Что вы! – испуганно ответил Либерс. – Я не охотник, никогда и никого, разве что только комара, – он улыбнулся, – жизни не лишал. Охотятся в основном ради развлечения. Я же, думаю, даже при самой острой надобности не смог бы стрелять в живое… А что до Элизабет, так она домашняя и боится саму себя, а не только лесных обитателей; кроме того, часто болеет, и я стараюсь ее не застудить, поэтому мы гуляем последние дни очень редко, а сегодня теплый день, вот и вышли погулять; и, надо же, встретились с вами, хотя раньше я никогда вас, Алексей Иванович, не замечал на нашей улочке… Я желаю вам хорошего дня… И хотел бы еще раз поблагодарить за Валкса, он очень доволен тем, как идут дела.

Либерс давал понять, что более не собирается говорить, и хочет уходить. Нексин чувствовал, как Либерс явно тяготится его присутствием, а ему, наоборот, хотелось спросить у него что-нибудь еще, не отпускать так быстро, даже подзадорить чем-то и услышать что-то такое, быть может, что хоть как-то прольет свет на причину его резкого охлаждения; и он спросил: как обстоят дела в приходе, что нового?

Не нужна ли помощь?

– Спасибо, ничего не надо, слава богу, все хорошо… – Либерс помедлил, собираясь еще что-то сказать, он явно чем-то тяготился, выжидательно посмотрел на Нексина и произнес: – А знаете, в молитвенном зале у нас погибают цветы. Я не сразу обратил на это внимание, но мне уборщица сказала, что они стали вянуть с запрошлого воскресенья.

– С позапрошлого воскресенья? – переспросил Нексин. – Вы этот день как-то связываете с гибелью цветов. Что же такого могло быть в то воскресенье?

– Ничего особенного, – уклончиво сказал Либерс, – шла обычная служба… Хотя тот день для меня был не совсем обычный… На литургии присутствовали вы.

Это было именно то, о чем думал Нексин, причина, по которой Либерс стал вдруг избегать его. Ответ оказался неожиданный, был чисто иезуитский – насколько вежливо-уклончивый, настолько и прямой, что Нексин немного растерялся. Для него стало очевидным, что Либерс позволяет ему этот ответ додумывать самостоятельно. Да, Нексин хорошо помнил, как в тот день стоял на службе в церкви и время от времени, от нечего делать, поглаживал глянцевую поверхность фикуса, находившегося подле него в зале… Но сейчас его поражало более всего то, что Либерс связывал воедино его, Нексина, присутствие и вянущие цветы как причину и следствие. О странном воздействии на комнатные цветы Нексин слышал не первый раз. Когда-то от матери, обратившей внимание, что в их доме после рождения Леши почему-то не живут растения; потом от Елены Аркадьевны, которая однажды заметила, что пропадают цветы с того времени, как у нее стал бывать Нексин. Тогда Хромова пошутила, что это его отрицательная энергия, а Нексин не обратил внимания, считая сам разговор на подобную тему блажью и предрассудком. И вдруг с ним снова об этом заговорил новый человек.

– Вы хотите сказать, что цветы в молитвенном зале портятся из-за меня? – Нексин намеренно сделал удивленно-смешливое лицо.

– Что вы, нет! Я так не утверждал.

– Но вы, я вижу, допускаете что-то подобное?.. Знаете, господин пастор, мне сейчас вдруг вспомнился анекдот господина Валкса по поводу нашего маленького диспута о душе и теле. Это был хороший анекдот. Мне сдается, что вы полагаете, что у ваших цветов тоже есть душа и она вдруг решила… решила, – повторился Нексин и тихо рассмеялся, – расстаться с телом…

– Я все допускаю… К сожалению, такое бывает…

– И вы рассказывали кому-то уже о том, что мне теперь сказали?

– Нет, конечно.

– Ах, господин Либерс, мой вам совет: допускайте все, что угодно, но только про себя, а вот вслух о таком не надо говорить, не все смогут понять, и даже кто-то неправильно о вас подумает… Ну а если мы снова вернемся к цветам, так думаю, что в них сходила либо кошка, либо, и в этом еще больше уверен, изменился каким-то образом состав почвы, в земле завелись, например, земляные блохи… Это ведь так просто с точки зрения науки… Не станете же утверждать, что у цветов есть душа?.. С вашей стороны это было бы недопустимо, совсем не по канонам христианства… Это древние египтяне первые выдумали, а потом всякие там язычники дохристианской поры рассуждали, что души обитают в деревьях, воде, камнях и прочих предметах… А вообще, с вами было очень интересно поговорить… Нам следует чаще встречаться… До следующей встречи, господин Либерс!..

Нексин пошел дальше в хорошем, даже приподнятом настроении. Либерс смотрел ему вслед с огорчением и досадой и думал, что не надо было говорить об увядших в молитвенном зале цветах. Он ничуть не сомневался в своей правоте и совсем не хотел больше встречаться с Нексиным, сильно жалея, что вынужденно, из-за Валкса, передавшего ему совсем небольшую сумму денег за посредничество, познакомился с директором лесхоза; лучше бы его совсем не знал, чтобы не общаться. Так думая, Либерс и не подозревал, что между ними и не будет больше встреч, ни таких, как только что случившаяся, мимоходом, ни обстоятельных, когда они дискутировали в кабинете Нексина, а будет последняя, роковая, о которой ни он, никто другой не могли наперед знать.

Придя к себе в контору, Нексин перевернул на настольном календаре листок – было шестое марта – и радостно вздохнул. Последние дни он жил в предвкушении поездки домой, в город, поездки, которую наметил на завтра, нетерпеливо ждал, чтобы наконец-то увидеть Елену Аркадьевну. Он начал физически ощущать, что в бесконечной череде дел и дней устал, хотелось сменить обстановку, а главное – сильно соскучился по Елене, которой ему не хватало. Еще со вчерашнего дня он начал собираться, стараясь не просто угодить любимой женщине своим приездом, а приятно ее удивить. Нексин из пачки долларов выделил сумму для дорогого подарка, который они вместе пойдут покупать в ювелирный. Но у него был заготовлен не только подарок из украшений; Борец, осведомленная о его поездке, собрала для него две увесистые коробки (вторая предназначалась прокурору Оашеву) с продуктами. Здесь были не просто качественные продукты питания из деревни, но настоящие деликатесы, которые можно было привезти только из этой местности. В коробках были домашнее масло и сыры, разные соленья и сушеные грибы, а также экзотика вроде тушенки из глухариного мяса, самого сладкого, какое птица нагуляла еще осенью на клюкве и бруснике; здесь были вяленые и копченые окорока из лосятины и дикий мед, взятый бортниками в лесу.

Выехать Нексин собирался седьмого марта сам, за рулем служебной «Нивы», чтобы не быть привязанным к водителю Петерсу Саше, которому предоставил выходные на ближайшие дни. К поездке все было готово, осталось прожить день и ночь.

Нексин снова, с сожалением, что еще только шестое, а не седьмое марта, посмотрел на календарь и отставил его. На полях календаря не было никаких пометок о срочных встречах и неотложных делах, фактически он был уже свободен, если не считать намеченного на утро поздравления женской части коллектива, после чего сразу и собирался отъехать. «Почему бы мне не уехать сегодня, после полудня, в городе буду вечером. Елена, конечно, ждет меня завтра, но это будет сюрпризом… Целую ночь сможем быть вместе, – решил Нексин. – Скажу Борец, думаю, не обидятся женщины, чтобы их поздравила от моего имени; пусть скажет, что срочно вызвали в главк… Борец меня очень даже поймет, еще скажу, что надо сделать визит к важным людям, она и это поймет, поскольку сама же готовила вторую коробку, с которой собирался навестить Оашева».

Нексин вышел в приемную и объявил о своем решении Борец; она сделала вид, будто расстроена этим известием, что его не будет завтра, сама осталась весьма довольна, потому что, как и весь народ, сможет немного расслабиться в отсутствие строгого и всегда серьезного начальника, а потом пораньше уйти с работы.

Давно у Нексина не было такого счастливого выражения лица, как теперь, когда вел автомобиль навстречу ожидавшему его огромному счастью, у которого было свое имя – Елена Хромова. Он давно и сильно к ней привык, скучал не только по ее телу, ласкам, а чувствовал потребность в каждодневном, простом общении с нею, хотел видеть ее глаза, иной раз хитрые, иной загадочные, с какой-то тайной, которую словно не торопилась открывать, оставляя в себе завораживающую притягательность, какую могут иметь для мужчин только женщины. Он ждал то время, когда они наконец-то будут вместе, и теперь у Нексина было редкое состояние, когда он испытывал особенное состояние души, которым был готов поделиться с любимым человеком. Он старался делать для этого все, особенно в последние месяцы, когда согласился ехать в лесхоз, и у него уже появились средства, которые, он понимал, нужны и важны для женщины, которая хотела с ним постоянно жить. Но в силу своей скрытности, стремящийся как можно меньше зависеть от окружающих и совсем не склонный к сентиментальности и открытости чувств, понимая в то же время, что не следует так вести себя с дорогой ему женщиной, он совершал большую ошибку, когда не делился с близким ему человеком своими планами и настроениями. В сущности, это был его характер, который ни он, никто другой не был в силах изменить, и он жил, словно отгородившись от всего мира стеной, не пуская близко окружающих его людей в свою жизнь, полагая, что так лучше, что он менее уязвим, однако сильно заблуждался, поскольку при наличии такой «стены» окружающему миру и людям до него не было никакого дела. У Хромовой в качестве ответной реакции на скрытность и невнимание со стороны Нексина со временем возникла отчужденность, а затем и безразличие к нему, так что ей все меньше хотелось быть понимающей этого человека, заглянуть глубже в его душу и знать его истинное настроение.

Был уже полдень, солнце, поднявшееся высоко на юге, ослепительно-ярким светом заливало черно-серый асфальт дороги, которая была полностью свободна ото льда и снега, сухая, поблескивала водой только в выбоинах, где отражалось как в зеркале небо. «Меня от Лены отделяет всего несколько часов!» – особенно воодушевившись, сказал себе Нексин и, желая сократить их, нещадно топил педаль газа.

В город Нексин приехал к концу рабочего дня. Здесь тоже хозяйничала весна. Она была другой, чем в Залесье, прежде всего шумной и разноголосой из-за особенно, по-весеннему, грохочущих трамваев, многочисленных автомобилей, гудящей пестрой толпы на улицах; а когда он открыл боковое окно, в него ворвались и запахи города, тоже особенные, с привкусом бензина, мазута рельс и горелого масла из вытяжек многочисленных кафе быстрого питания. Нексин остановился у цветочного киоска. Памятуя о недавнем разговоре с Либерсом и забытом, давнем замечании Елены Аркадьевны о его нехорошем влиянии на цветы, которые не любил, особенно срезанные, считая их уже мертвыми, он долго выбирал букет для Елены Аркадьевны, зная, как их любит она. Выбрал пурпурные розы, которые цветочница красиво завернула в целлофан и пожелала удачи. Он отошел от киоска с цветами и увидел желтую настенную капсулу городского телефона, было двинулся к нему, чтобы позвонить и сказать, что уже в городе, и чтобы Лена сильно не суетилась с ужином, поскольку у него было и без того немало съестного, но сдержал себя, решив, что должен появиться неожиданно.

Нексин въехал во двор дома, в котором была квартира Хромовой. Они встречались всегда именно у нее по какому-то негласному соглашению, в ее уютной и чистой квартирке, хотя у него в городе была своя квартира, но неприбранная, в которой он и сам ощущал себя менее комфортно, чем у Хромовой. Во дворе дома вдоль тротуара стояли один за другим несколько автомобилей. Нексин проехал вдоль них и встал впереди новенькой дорогой иномарки. Он достал из багажника один из пакетов, сумку со своими вещами, букет и поднялся на второй этаж. Наверху, перед дверьми, опустил тяжелый пакет на пол и позвонил. Елена к двери не подошла, и он подумал, что она еще не вернулась с работы. Но огорчаться не стал, решил, что войдет – у него была вторая пара ключей – и будет ждать, сам что-то приготовит на ужин. Нексин достал ключи, вставил ключ сначала в нижнюю замочную скважину (Хромова часто именно этот замок не закрывала), чтобы убедиться, что и в этот раз не заперт, он и оказался не заперт, и Нексин подумал, что сделает ей снова замечание. Но когда стал вытаскивать ключ, ему показалось, что за дверью раздался шорох. Нексин прислушался – было тихо, решил, что все же показалось, поскольку дом многоквартирный, мало ли какой мог быть звук, может, сверху. Он стал вставлять второй ключ в верхний замок; ключ не входил. Нексин снова услышал шорох, прислушался… и понял, что за дверьми стоят, а ключ не может вставить, потому как с обратной стороны в скважине тоже ключ. Нексин стоял в недоумении из-за внезапно возникшей проблемы, затем еще раз позвонил и стал стучать. Дверь не открывали. Он, оставив вещи в подъезде, вышел на улицу и посмотрел вверх, на окна. Сразу, как подъехал к дому, на них не обратил внимания, а теперь увидел, что форточка в спальне открыта. Нексин вбежал в подъезд, стал сильнее стучать в дверь и громко заявил, что знает, что в квартире кто-то есть, и не уйдет, пока не откроют, а сейчас немедленно позвонит в милицию и будет вызывать соседей. Снова прислушался. Возникла небольшая пауза, потом услышал голос его милой, любимой Елены Аркадьевны.

– Никуда, пожалуйста, не звони, – проговорила Хромова. – Я дома.

Нексин потоптался на месте и сказал:

– Так открой же, Лена. В чем дело?..

За дверью снова воцарилась тишина. Нексин не выдержал и опять стал стучать.

– Я не могу тебе открыть, – прозвучало из-за дверей.

Нексин, заподозрив неладное, в ответ крикнул:

– Ты можешь объяснить, что происходит?!

– Я не одна, – был ему ответ.

Нексин сначала опешил на секунду, потом до него стал доходить смысл ее слов, и он почувствовал, как у него участился пульс, сердце застучало так, что ему казалось, вырвется из груди, в глазах помутилось, и его взорвало:

– Как не одна?! Немедленно открой! Я хочу тебя видеть! – Он бешено застучал кулаком в дверь.

– Прошу тебя, Алексей, не шуми… Больше у нас с тобой ничего не будет… – прозвучало из-за дверей. – А сейчас ни время, ни место, чтобы выяснять отношения… Я тебе обещаю, что сама на днях позвоню, а лучше всего нам больше не общаться… Напишу тебе письмо, и в нем постараюсь все изложить… Уходи, пожалуйста… Потом как-нибудь передам твои личные вещи… И давай без истерик…

Мы взрослые люди…

– Я его знаю? – тихо спросил Нексин.

Он хотел еще раз ударить в дверь, но дрожал от волнения, по телу прокатывался сильный озноб, и руки не слушались. Хромова ответила:

– Какое это имеет значение?

– Для меня имеет, поэтому и спрашиваю. Можешь не открывать, но хотя бы честно скажи.

Хромова долго молчала, он уже и не ожидал от нее никакого ответа, а тупо смотрел на дверь. Вдруг она сказала:

– Да, ты знаешь его.

Нексин продолжал все также смотреть на дверь, глаза у него повлажнели от горечи и обиды, в них была тоска и бесконечная растерянность… Так продолжалось несколько мгновений; вдруг он со всего маху ударил в дверь ногой, так что она задрожала, потом сунул в дверную ручку букет, взял сумку, коробку и пошел вниз.

Подойдя к машине, он увидел стоявшую позади его автомобиля белую иномарку, стал разглядывать ее; и его осенило: «Баскин?.. Хвастался, что собирается купить новую машину… А когда его спросил: какого цвета? Ответил, что «белая, как невеста». Нексин бросил вещи в багажник, закрыл его и уже осознанно снова обошел иномарку; неожиданно ударил ногой по наружному боковому зеркалу, удар получился неуклюжим, но этого было достаточно, чтобы корпус зеркала свернуло, а само зеркало покрылось густой паутиной трещин. Машина взвыла сигнализацией. Нексин выжидающе посмотрел на окна квартиры и обнаружил в окне спальни испуганное лицо Баскина. При виде его у Нексина от волнения так скаканул адреналин, что он покраснел и задрожал от злости и ненависти, а после этого, уже как заядлый хулиган и скандалист, зашел с другой стороны автомобиля и теперь уже несколькими ударами каблука вдребезги разбил второе наружное зеркало. После сел в свою машину и под продолжающийся вой сигнализации белой иномарки поехал со двора.

У Нексина появилось маленькое удовлетворение от содеянной Баскину гадости. Потихоньку волнение и ошеломительное состояние, вызванные приемом, оказанным Хромовой, улеглись, несколько отошло и от сердца, но разум оставался все таким же замутненным, словно после похмелья. Автомобиль вел машинально, повинуясь больше инстинктам самосохранения и элементарной осторожности на дороге, но только не осмысленности своих действий; в результате через какое-то время обнаружил, что на улице почти нет городских огней, а он, оказывается, выехал из города. Нексин резко развернулся, чтобы ехать обратно. Ему снова захотелось вернуться назад, к Елене Аркадьевне, – очень хотел ее увидеть. Он в этот момент острее, чем когда бы то ни было, почувствовал, как бесконечно, оказывается, дорога она ему, и был готов, как казалось, к любому унижению, только бы с нею остаться, упасть на колени, просить прощения за обиды, которые, возможно, причинял; готов был простить ей измену и попытаться объясниться. Нексин проехал несколько улиц, и оставалось пару кварталов до дома Хромовой, как его обогнала милицейская машина с проблесковыми огнями, двигалась она в ту же сторону, куда он. К нему вернулся холодный рассудок; он принял автомобиль в сторону и остановил, решив, что милиция едет к дому Хромовой разбираться по поводу повреждения машины Баскина. В этот момент ему, впрочем, вовсе не было страшно, что им займутся, еще и заведут какое-то дело, остановило другое: он понял, как глупо, всех глупее, и Хромовой, и ее любовника Баскина, будет выглядеть, если вернется назад, обнаружится, что машину разбил из ревности и мести, и, того хуже, над ним еще и посмеются. Нексин снова развернулся, чтобы уехать, но, проехав с километр, опять остановился и тяжело откинулся на спинку сиденья, от усталости и нервного напряжения закрыл глаза. Перед ним мгновенно возник образ любимой им женщины, которая теперь была уже не его, Нексина, женщиной, а была с другим. Он тихо застонал от бессилия сделать хотя бы что-то, чтобы изменить ситуацию, и от уязвленного самолюбия, что ему предпочли другого. Нексин вылез из машины и машинально двинулся к дому Хромовой. Возвращаться было достаточно далеко, но он совершенно не замечал расстояния, идя очень быстро, временами переходя на бег, торопясь, словно боялся опоздать и пропустить что-то значимое, важное для его судьбы, а его глаза застилала время от времени набегавшая слеза обиды. На улице было темно, редкие фонари плохо освещали дорогу, витрины магазинов из экономии электричества горели тускло, и он пару раз оступался и падал, но боль от ушиба колена и расцарапанной ладони не могла заглушить в нем другую – душевную. Его еще никогда не оставляли женщины, всегда их оставлял он, и, как ему казалось, без каких-либо взаимных обид и претензий; и, если раньше он даже не мог предполагать, что, расставаясь с кем-то, причиняет человеку неизбежные в таких случаях страдания и переживания, потому что всегда думал только о себе, то сейчас узнал, как, оказывается, бывает тяжело, когда тебя бросают.

Вот и знакомый дом. Нексин остановился на дороге и, несмотря на переполнявшие его чувства, с опаской зашел во двор. К его удивлению, милицейской машины не было. Белая иномарка стояла на прежнем месте, вокруг вообще не было никого, словно ничего не случилось. Он прошел в глубь двора, чтобы нельзя было его увидеть со стороны и где не было освещения, и спрятался за ствол старой липы. На это дерево однажды, когда, сидя под ним на лавочке, Елена заговорила о том, как жители их двора любят собирать липовый цвет для чая, он под настроение, как мальчишка, залез и нарвал ей целый пакет липового цвету. Нексин провел ладонью по грубой коре дерева, словно здороваясь со старой знакомой. Через голые ветви отсюда хорошо были видны выходившие во двор все три окна квартиры Хромовой. Свет горел только на кухне. Нексин жадно всматривался в желтоватый квадрат окна, давая волю своему воображению. Он знал каждый предмет кухни, ее обстановку и представлял себе, как теперь за столом Елена пьет чай с Баскиным; представлял себе потому, что вечерами они с Еленой тоже любили пить чай и беседовать; говорили обо всем на свете, темы могли быть самые неожиданные, и было это после того, как она, оставив его в постели после всегда жадной и страстной любви, приготавливала чай и звала, приговаривая: «А теперь, поговорим!..» И эти беседы могли длиться очень долго, пока их снова не начинало влечь друг к другу, и тогда они оставляли чаепитие и снова удалялись в спальню… «Да, они пьют чай», – решил Нексин. От этой мысли его перекосило, он особенно ощутил себя брошенным, ненужным и лишним, а всего неприятнее было, что они, наверное, на него теперь не обращали внимания, обрадовавшись, что не нужно будет с ним объясняться, а можно просто вычеркнуть из их жизни. «Они из-за этого и милицию не стали вызывать, – сказал себе Нексин. – Полагают, что со мною квиты». К его горлу снова подкатил горький ком обиды. В это время на фоне зашторенных окон появились сначала одна, потом вторая тень. «Это они встали из-за стола, совсем как когда-то я с Леной», – подумал Нексин. Тени в окне маячили недолго, затем сплелись и растворились в темноте (кто-то из них выключил свет). Нексин вышел из-под дерева и встал на лавочку, напрягши что есть сил зрение. Но в окне кухни было темно, а в другом, спальни, где-то в глубине, затеплился оранжевым светом торшер – он это знал, потому как сам покупал и устанавливал в спальне торшер с плафоном в виде апельсина. Снова боль от безысходности положения охватила сознание Нексина; женщина, которую он любил, свои ласки дарила другому… Но в этот раз он не взорвался, не стал бить и крушить все вокруг, швырять камень в окно, а только заплакал навзрыд, как мальчишка, но никто его не слышал во всем дворе, за закрытыми окнами дома которого шла своя, обычная людская жизнь, и никому не было дела до убитого горем одинокого человека.

Нексину казалось, что для него все и навсегда кончено с потерей любимой и дорогой ему женщины, он даже подумал: стоит ли жить?.. Теперь он уже не бежал, ему было некуда торопиться, а растерянно и не спеша брел куда-то… Куда?.. Не знал; но машинально пришел обратно к машине. Усевшись в автомобиль, повел его медленно, спешить было некуда. Ночное загородное шоссе было пустынно, редко попадались навстречу машины; и он проехал довольно много в состоянии отрешенности и полного безразличия к действительности; пришел в чувство, когда в дальнем свете фар обнаружил на дороге лису. Она и не пыталась убегать. Нексин резко остановился, чтобы посмотреть ближе на зверя, ослепленного светом, но лиса тут же юркнула в кювет. Он поехал дальше и неожиданно вспомнил, что помимо Хромовой в городе были и другие дела: в частности, надо было съездить к Оашеву, да и заехать к себе на квартиру. Нексин чертыхнулся из-за этого, но возвращаться было далеко, решил, что в другой раз. Потихоньку мыслями вернулся к своим делам; потом стал думать о том, что Хромова еще сильно пожалеет, что его бросила, он себя покажет и докажет, что во много раз достойнее ее, что о нем еще заговорят, и материальное будет иметь положение такое, что ему станут завидовать. У него начал созревать план мести Баскину и его партии «За Отечество», членов которой за глаза называли «крысятники». Нексин, вспоминая великого экономиста Витебского, который тем и отличался, что втихаря воровал у своих же, соглашался, что так и есть, многие из новоиспеченных либералов были именно «крысятники». Ему стало очень жаль, что раньше не догадался об истинном Баскине.