Душегуб

Все, что говорил Нексин, предназначалось вовсе не всем, сидящим в его кабинете. Мнение их ему было безразлично; а если бы кто из них действительно обращал его внимание на какие-то серьезные недостатки, тем более позволил себе критику (таких просто не было, но люди, слушая его, не знали, думая, что кто-то из них в самом деле учил директора уму-разуму), такого к себе отношения болезненно тщеславный и самолюбивый Нексин, разумеется, не потерпел бы. Все, что он говорил, предназначалось Варкентину. Преследовал Нексин одну цель: постараться вызвать смятение чувств и сомнения у мастера, которому успели внушить, что Нексин может не быть директором, его снимут с должности. Варкентин должен был четко понимать, что директор лесхоза Нексин, другого нет и быть не может.

Закончил Нексин совещание своей излюбленной фразой: есть ли к нему вопросы? Ни у кого, как и раньше, вопросов не было. Все вышли из кабинета; но уже через минуту в дверь просунулась голова Варкентина, и он попросил принять его на пару минут.

– Не больше! – ответил коротко и холодно Нексин и отметил про себя, что Варкентин не вошел, как еще недавно, без спроса, чувствует, наверное, за собой вину (Нексин вспомнил разговор с Оашевым), поэтому так почтителен и блюдет субординацию.

– Алексей Иванович, я искренне рад, что у нас в лесхозе и у вас лично все хорошо. Это очень важно…

– Сам знаю! Что хотел, Роберт Евгеньевич?

– Я, это… собственно… – замялся Варкентин… – Я собирался сказать, что и у нас тоже идет все, слава богу, хорошо. На днях подъедет Валкс, вы, может быть, хотели бы с ним встретиться, поговорить…

– Мне с ним зачем встречаться? Договоры подписаны, за их исполнением следите и отвечаете вы… Можете от меня передать привет… – Нексин встал из-за стола, из чего следовало понимать, что разговор исчерпан, ему совсем неинтересно говорить о делах Валкса. Но вдруг прошел к чучелу филина, погладил его и начал говорить совсем на другую тему: – Неправда ли, необыкновенный экземпляр? Говорю это как охотник, раньше не понимал, а теперь понимаю, какая это была птица. Второй такой, наверное, в наших лесах не сыскать…

– Не совсем так! – оживился Варкентин. – От лесорубов слышал, что видели в цыбинских лесах огромного филина.

– Очень интересно! Может быть, он родственник этому?.. – Нексин снова провел рукой по оперению птицы. – Да, раз опять заговорили о лесах, мне помнится, что делянку для Валкса наметили тоже под Цыбином?

– Именно так. Мы с ним там уже были, а на предстоящей неделю, во вторник, Валкс приедет, и мы планируем туда снова отправиться.

Нексин не случайно снова заговорил на эту тему, он намеревался уточнить некоторые детали по поводу приезда Валкса, и Варкентин проговорился, сам того не подозревая.

– Что ж, поезжайте. По большому счету, мне, конечно, надо бы хоть раз поучаствовать в том, как вы выбираете дубы, знать, как это делается, почему намечаете одни, а не другие деревья… К сожалению, именно во вторник у меня снова должна состояться встреча в городе… Не то составил бы вам компанию…

– Алексей Иванович, думаю, что такая возможность еще представится, – ответил Варкентин. Было заметно, как к нему вернулось прежнее настроение, исчезла эмоциональная напряженность и осторожность в разговоре с начальником; у него снова была располагающая улыбка, а уходя, сказал, подражая пастору Либерсу: – Пусть хранит вас Бог!

Нексин от неожиданности даже вздрогнул. Слова Варкентина прозвучали полным диссонансом его настроению. «Пустобрех, как и Либерс, – сказал себе Нексин, провожая задумчивым взглядом мастера лесхоза. – Знал бы, что теперь сказал… Это еще раз подтверждает, что человек ничего не знает наперед… Я, впрочем, тоже не знаю…»

В понедельник Нексин, дождавшись, когда Борец начала собираться после работы домой, сообщил ей намеренно поздно, что завтра, то есть во вторник, ему снова нужно быть в городе по служебным делам и по своим; извинился, что раньше не предупредил, замотался; поедет сам, поэтому просит передать водителю Петерсу, которого тоже не успел предупредить, чтобы тот занялся гаражными делами. Нексин дождался, когда она уйдет, чтобы заранее уложить необходимое в машину. Охотничье снаряжение, начиная от ружья, взятого у Заборова, и припасов к нему, с тех пор как стал регулярно бывать на охоте, Нексин, соблюдая меры осторожности, хранил в специальном, сваренном умельцами лесхоза из лоскутов металла, шкафу, который стоял в приемной рядом с другими двумя металлическими шкафами, в которых были документы лесхоза. Для Нексина это было удобно, потому что своего ружья так и не приобрел (не успел вступить в охотничий союз), пользовался чужим. В этом не был одинок – в Залесье таких было немало. Полученные от Заборова припасы к ружью давно израсходовал, поэтому с ним иной раз делились залесские охотники, он и сам научился начинять заряды, какие были нужны, что ему доставляло немалое удовольствие; и все у него для этого было: медные гильзы, порох, капсюли, дробь, картечь, парафин и прочее.

Нексин достал из шкафа ружье, внимательно его осмотрел, словно не знал, что оно в хорошем состоянии – после последней охоты его чистил и смазывал, – но для убедительности разломил стволы, а потом дважды спустил курки – работали они плавно и мягко. Затем придирчиво стал осматривать патроны, будто тоже видел их в первый раз; задумался какие на завтра; выбрал четыре штуки, снаряженные картечью, под кабана, чтобы наверняка… сложил их в отдельном кармане на поясе-патронташе. Больше ему ничего не было нужно; сапоги, плащ и защитную одежду, в чем ездил в лес, он всегда держал в гараже, потому как часто пачкал на охоте, давал стирать в прачечную, а потом снова вешал в свой шкаф в отапливаемом гараже. Нексин уложил ружье с патронташем в большую парусиновую сумку и пошел в гараж. Ключи от автомобиля лежали в обычном, условленном с водителем, месте, в настенном аптечном шкафчике. Нексин все разместил в багажник, проверил топливо, убедился, что у пунктуального и аккуратного Петерса был, как всегда, порядок – бак с горючим полон; он запер машину, ключи забрал с собой, закрыл гараж и пошел домой.

Вечер, проводимый им с Александрой и Мишей, ничем не отличался от предыдущих. Нексина, как всегда, ждали, накрыли на стол. Сели ужинать. И он был этим удовлетворен, потому что боялся выдать свое внутреннее волнение и напряжение каким-нибудь неправильным словом, поведением, вызвать подозрение у Александры. Поэтому для него было важно, чтобы этот вечер не выделялся среди прочих, проведенных с ней. Особенным вечер мог быть только для него, Нексина. Это был его вечер, а чтобы Александра не заметила в нем никакой перемены настроения, задумчивости или озабоченности, Нексин за столом сразу сказал, что, к сожалению, вынужден завтра снова ехать в город по делам, но к вечеру постарается вернуться, потому что ему совсем не хочется с ними расставаться даже на короткое время. Нексин старался быть очень домашним с людьми, для которых хотел быть хорошим; и когда Александра сказала, что видела Либерса, спрашивала его о Каине и Авеле, задала пастору вопрос, которым интересовался, то Нексин, очень желавший узнать, что же ответил пастор, быстро проговорил, что это слишком сложная и скучная для него сегодня тема, будет лучше, если повозится с Мишей. С этими словами Нексин впервые затеял с малышом игру в прятки. Миша стал ему объяснять, что для этого нужно посчитаться; Нексин, растерявшись, думая совсем о другом, все никак не мог сообразить и вспомнить какую-нибудь считалку, на чем настаивал Миша. Им на выручку пришла Александра, предложившая свой вариант известной считалки:

 
Раз, два, три, четыре,
жили мыши на квартире,
к ним пришел страшный кот.
Пять, шесть, семь, восемь…
Ну-ка! Вон его попросим.
К нам ты больше не ходи,
Теперь, Мишенька, води…
 

Миша бегал и прятался от «дяди Лешидиректора», искал и находил его то за дверью, то за шкафом, а то под кроватью, смеялся, катался с Нексиным по полу и был доволен, весел и несказанно счастлив… Потом все пили чай с разными вареньями и ватрушками, и надо было видеть, что всех радостней была Александра, которая хлопотала вокруг них и ухаживала за обоими с огромным удовольствием; и лицо ее от этого светилось какой-то особенной любовью женщин-одиночек, всегда мечтающих обрести тепло и уют полноценного семейного очага. И когда они начали собираться ко сну, Александра обняла Нексина и сказала:

– Спасибо тебе! У меня еще никогда не было такого вечера… Ты подарил нам сегодня совершенно особенный, незабываемый вечер!..

Когда Александра, переполненная впечатлений, намаявшаяся за день и утомленная близостью, дремотная, свернувшись калачиком, стала засыпать, Нексин тоже хотел быстрее заснуть, чтобы хорошо выспаться. Не получалось. Он неожиданно вспомнил прерванную с Александрой беседу, когда она собиралась рассказать о том, что ей ответил Либерс на вопрос о Каине и Авеле. Ему очень хотелось знать, что же ответил Либерс, но Александра уже сладко спала. Нексин снова пытался уснуть, но желание спать, наоборот, проходило по мере того, как в его голове окончательно спутались мысли о Либерсе и предстоящем дне. Сознание было таким ясным, словно он не устал накануне, не провел трудный день, а отдыхал целые сутки. Его это начало злить, он понимал, что должен как следует выспаться, но ничего поделать не мог, с этим стал мириться, понимая, что по-другому в такую ночь не будет.

Нексин тихонько сполз с кровати и вышел из спальни; простоял посредине кухни минуту, туго соображая, потом сел за стол с тем, чтобы еще раз поужинать, покушать поплотнее в надежде, что это вызовет сонливость. Он взял из чашки успевшую остыть, но очень мягкую и вкусную ватрушку с творогом, съел ее, потянулся за другой, потом налил стакан молока и стал запивать сдобное тесто, ощущая, как тяжелеет желудок, наполняемый сытной едой. Потом решил пойти в ванную побриться, чтобы утром не терять времени на бритье. Подставил лицо под струю воды, чтобы размягчить кожу, но из крана горячей воды из-за остывших труб долго сливалась прохладная вода. Его это раздражало, нервы сдавали по каждой мелочи. Наконец, пошла горячая вода, Нексин взбил пену и не спеша, тщательнее обычного, стал бриться. Он всегда любил смотреться в зеркало, находя это занятие полезным и важным для себя, чтобы как-то нечаянно не осрамиться на людях, и не понимал тех, кто не уделял этому внимания. Как правило, подолгу и придирчиво рассматривал себя и одежду, не всегда, правда, было время; теперь его было много, он не торопился. Из глубины зеркала на него смотрел человек, одетый в пижаму, с очень бледным лицом и рассеянным взглядом воспаленных глаз. Нексин еще долго разглядывал отражение, не очень себе нравился, в уставшем мозгу даже стало возникать сомнение он ли это, не снится ли все происходящее?.. И себя даже ущипнул – все восстановилось; сомнений не было, в зеркале был он, Нексин, человек особенный, незаурядный, способный руководить и управлять людьми, но недооцененный за его необычные качества. «А теперь, – думал он, – меня хотят уволить с работы, унизить и опозорить». Эта возникшая однажды в сознании мысль, что над ним нависла реальная угроза уничтожения его как личности, у Нексина превратилась в постоянную и навязчивую идею.

Он еще какое-то время придирчиво продолжал разглядывать себя в зеркале, словно первый раз видел, но усталость брала верх, стал позевывать, и последнее, что подумал, укладываясь снова в постель: «Ни за что не позволю, чтобы меня уничтожили… Так страшно в мои годы потерять уважение близких и окружающих, потом его очень трудно завоевать снова… Не допущу, чтобы обо мне сказали, что у этого человека нет будущего…»

Сон у Нексина был непродолжительный, но очень глубокий, ничего ему не снилось. Проснулся резко, словно его толкнули, сильно удивился, что рядом нет Александры, но услышал ее голос из соседней комнаты и сообразил, что уже утро, а она, как обычно, встала рано. Ей нужно было идти на работу, а еще раньше собрать и отвести в детский сад Мишу.

Нексин посмотрел на часы – стрелки стояли на цифре «семь». «Чуть не проспал», – подумал он. К нему зашла Александра, увидела, что он проснулся, и сказала:

– Жалко было тебя будить… Ты так крепко спал.

– Верно, дорогая, давненько у меня не было такого сна. – Нексин потянулся и сел на край кровати. – Однако пора вставать и ехать…

– Я уже поставила чайник, сейчас заварю, выпьешь чаю, подкрепишься на дорогу; приготовила тебе и термос.

– Спасибо, дорогая! Только условие – завтракать будем вместе, – сказал Нексин, ждавший момента, чтобы спросить у Александры о Либерсе и его ответе. – Мне неинтересно завтракать одному, составьте с Мишей мне компанию. А чай завари покрепче.

За окном было еще темно, и когда все трое уселись завтракать, Нексину казалось, что продолжается вечер, но хныканье и капризы Миши, который не совсем проснулся, наотрез отказывался кушать, не давали усомниться в том, что сейчас ранее утро и скоро все разойдутся, каждый по своим делам.

Нексин боялся нового дня, никак не мог приободрить себя; ему хотелось, чтобы время тянулось долго, как, наверное, хотят не только те, кого должны вести на казнь, но и сами палачи. Об этом он когда-то читал в записках палача – француза Сансона^[8], который писал, что «очень неохотно шел делать свое страшное дело». Нексин, наливая второй стакан чаю, обратился к Александре:

– Прости, вчера я тебя несколько невежливо, когда хотела передать разговор с Либерсом, перебил. Сейчас у нас, наверное, есть еще немного времени, чтобы вернуться ко вчерашней теме… Что интересного поведал пастор?

Александра улыбнулась его извинению, оглянулась на часы и сказала:

– Времени у меня, Леша, не так много, но, разумеется, расскажу. Для того ведь к нему и обращалась, чтобы все разузнать. Либерс, надо сказать, сильно удивился, но довольно долго и подробно объяснял; а я постараюсь передать поточнее его слова. Он ответил так: «Бог знает, что есть каждый из нас, и притчей о Каине и Авеле показал, кто из людей есть кто… Но Каин не смирился с тем, что ему было свыше определено, поступил против воли Бога. Сказано же в заповеди: «Не убий!» Каин нарушил ее. Так и каждый человек, – сказал Либерс, – не может быть больше того, что он есть и собой представляет, и нельзя человеку хотеть большего, чем он может, иначе это становится в одних случаях смешно, в других приводит к трагедии».

– Все эти притчи и аллегории, – заявил Нексин, – как правило, слишком мудреные и сложны для восприятия, поэтому ответ Либерса так и не прояснил для меня вопрос о Авеле и Каине.

Александра смотрела на Нексина с некоторым недоумением.

– Леша, знаешь, а мне кажется, что все очень просто и разумно. Я так понимаю, что при любых обстоятельствах мы, люди, не должны отступать от воли Бога, которая для человека заключается в одном – это исполнение его заповедей, и тогда все будет хорошо. В противном случае будет плохо. Где-то даже читала, что «когда человек исходит лишь из выгоды, то множит злобу»^[9].

– У тебя, дорогая, неплохие задатки для занятий этической философией и метафизикой, – сказал Нексин. – Ну да ладно… С тобой еще поговорим, надеюсь, на эту тему… Ну а сейчас нам всем, пожалуй, пора…

12

Нексин подошел к конторе лесхоза раньше обычного. Дверь была заперта изнутри на ключ; следовательно, кто-то из дежурных находился в диспетчерской, дожидаясь прихода работников. Нексин постучал; дверь ему открыл Заборов – была его смена. Они поздоровались и обменялись дежурными словами о здоровье и погоде. Заборов пожаловался на ломоту в суставах и сказал, что это к перемене погоды, к вечеру ожидает дождь. Нексин заметил, что дождь некстати, потому что собрался в город, а сейчас зайдет к себе на пару минут и бегом в гараж, потому как припозднился. Он прошел в кабинет и взял портфель, с которым его привыкли видеть, когда уезжал по делам в управление лесами. На выходе, как бы между прочим, спросил: как теперь обстоят дела на охоте?

– Помилуйте, Алексей Иванович, завтра апрель! Какая охота? Разве что так, побродить для настроения и сорок истребления. В этом году их как никогда, того и гляди, повадятся таскать с подворий цыплят.

– Да, да. Так и есть. Но слышал, что к нам продолжают наезжать из района и города, – сказал Нексин, намеренно распуская слух, что в залесских лесах чужие. – Кто-то из наших видел, что по Цыбинской дороге шла машина, в ней, судя по одежде, лаю в салоне, были охотники.

– Не видел! – удивленно заметил Заборов. – Сезон закончился… Разве что какие залетные могли быть, но я не слыхал.

– Ну и хорошо, сделаю и я передышку до октября, – сказал Нексин и отправился в гараж.

Он разогрел машину, вырулил на центральную улицу и покатил по шоссе, полагая, что многие должны видеть его едущим в сторону города. Проехал с километр и свернул в знакомую просеку; углубился немного в лес, чтобы со стороны шоссе не заметили, и остановился. Из машины достал охотничью амуницию и переоделся. Потом через подлесок пробрался ближе к дороге и стал внимательно смотреть.

Он постоял совсем немного, но из-за нервного возбуждения ему казалось, что время идет очень медленно. В сторону города проехал фургон, привозивший с вечера продукты в магазин, а в сторону поселка не было никаких машин. Нексин знал о таком положении дел на шоссе, в такую рань машин и не должно было быть.

Погода установилась солнечная, и с утра было ясно и безветренно, ничего не предвещало дождь, обещанный Заборовым, но в лесу воздух оставался холодный и сырой, а земля в низинах еще не просохла, и под сапогами чавкало месиво из старой, резко и остро пахнущей листвы. Нексин, несмотря на плотную ткань одежды, вынужденный стоять на одном месте и прятаться в молодом ельнике, чтобы не быть замеченным с дороги, сильно озяб. На холоде ни о чем думать не хотелось, он лишь время от времени поглядывал на часы, потирал ладони и прятал руки в карманы куртки, чтобы согреться, оставаясь весь во внимании, стараясь не пропустить машину Валкса. Прошло еще около получаса; день полностью занялся, а шоссе все оставалось пустынно. Нексин окончательно замерз, начал психовать и решил: если не будет машины еще полчаса, это будет означать, что все его хлопоты напрасны, тогда придется ехать в город совсем за другим – встречаться с Оашевым, чтобы просить отсрочку платежа, или попробовать где-то найти и занять деньги. Но совершенно себе не представлял, как это сделает, потому что у него не было ни друзей, ни знакомых, к кому он мог обратиться с таким вопросом. Невольно вспомнил не дававшие покоя переданные пастором Либерсом через Александру слова: «Человек не может быть больше того, что он есть, и нельзя человеку хотеть большего, чем он может…» Они цепляли Нексина своей правдивостью и прозрачностью, против них ничего невозможно было возразить; по своему смыслу они перекликались с известной поговоркой: «Не по Сеньке шапка»; и его преследовала навязчивая мысль: не относит ли пастор их к нему, Нексину, и на что намекает?..

Его размышления прервал далекий звук идущей машины. «Не буду портить себе настроение и думать, что Либерс в чем-то прав, – решил Нексин. —

Буду делать то, что мне нужно!..»

Через пару минуту он увидел, как мимо проехал внедорожник Валкса. Настроение Нексина мгновенно изменилось, появилась сосредоточенность и целеустремленность, как на охоте, когда он видел след намеченной жертвы; он сразу перестал чувствовать холод, вернулся к автомобилю и стал ждать. По его расчетам Валкс должен взять Варкентина, потом они поедут по Цыбинской дороге и примерно через час остановятся где-нибудь в районе кордона. У него было еще немного времени; он достал припасенный термос с горячим чаем и стал пить чай, согревая ладони горячей чашкой; еще и еще раз прокручивать в голове план встречи с намеченными жертвами. Попив чаю, осторожно уложил назад термос и достал ружье. В который раз внимательно осмотрел, убедился, что оно в порядке, курок работает мягко и безотказно; затем загнал в стволы патроны. Подумал и решил, что и вторые два патрона с картечью лучше вытащить из патронташа и переложить в карман куртки, откуда в случае чего будет быстрее и легче взять. И он потихоньку поехал по той же просеке, на которую свернул, по глубоким ухабам, с кореньями и высокой травой, похожей больше на тропу, чтобы выехать к дороге, идущей в Цыбино. Вскоре выбрался на хорошо укатанную грунтовую дорогу и покатил быстрее. Как и предполагал, через двадцать километров увидел впереди оставленный посредине проезжей части автомобиль Валкса. Дорога в этом месте была узкая, близко к колее подходили стволы деревьев и кусты; Нексин мог объехать машину Валкса на компактной «Ниве», но не стал этого делать, а умышленно газанул, громко взревев двигателем, и посигналил. Почти сразу справа между деревьев показались Валкс, за ним Варкентин. Они узнали машину директора и подошли к нему. Варкентин был удивлен появлению Нексина; Валкс застенчиво улыбался, пожимая руку директору. Нексин коротко с ними объяснился, солгал, что буквально перед тем, как поехать в областной центр ему позвонили и сказали, что совещание в главке отменяется; он и подумал: почему бы ему тоже не съездить в лес, не посмотреть хотя бы раз, как происходит отбор деревьев для будущей рубки. Разумеется, как охотник, не мог не прихватить с собой ружье и патронташ.

– С этим невозможно расстаться, – сказал Нексин, доставая из багажника ружье. – Знаете, сезон охоты закончился, но вдруг напоследок удастся подстрелить какого-нибудь пьяного от весны и птичьих свадеб глухаря-петуха… Какое из него будет жаркое!.. Роберт Евгеньевич знает…

Не успел Нексин договорить, как из-за ближайшего куста появился Либерс. Очевидно, что еще несколько секунд назад у него было прекрасное настроение, но при виде Нексина он изменился в лице, побледнел, и в его глазах стоял страх… Теперь настала очередь удивляться Нексину. Появление пастора для него было настолько неожиданно, что он будто забыл, для чего сюда приехал, растерялся, не зная, что и сказать, а в его голове мелькнула единственная мысль о том, что в самый ответственный момент этот человек снова возник у него на пути и собирается предотвратить то, что он, Нексин, намеревался совершить. В стволах ружья было только два патрона, и Нексин рассчитывал на два мгновенных и точных выстрела. Но прибавилась еще одна жертва и теперь, чтобы перезарядить ружье, нужно время, и не было уверенности, что сможет это сделать так быстро, что кто-нибудь из них ему не помешает, не вступит в борьбу, и все кончится совсем иначе, чем прежде задумал.

Пока Нексин находился в раздумьях, Варкентин признался, что пастор еще вечером, узнав о предстоящей поездке в лес, попросил взять его с собой; а Либерсу сказал, что директор давно хотел поучаствовать в выборке под рубку деревьев, вот и явился.

Нексин, овладев собой, обратился к пастору:

– Доброе утро! Не ожидал вас здесь увидеть… Но это прекрасно, что надумали поехать в лес; помните, как-то мы с вами говорили, что хорошо бы прогуляться в лесу… Что может быть лучше леса! А уж мне как нравится бывать в лесу. Никогда не думал, что он станет моей стихией! И могу совершенно твердо заявить, что больше в город не вернусь… Лес, он ведь как храм… Помню даже кусочек одного стихотворения:

 
Вхожу, как в храм, в березовую рощу,
Где мшистый пень – подобье алтаря…^[10]
 

Либерс, не меняясь в лице, поздоровался и сказал:

– К сожалению, не знаю такого стиха… А лес действительно чудесный…

– Господин пастор, – перебил его Нексин, – а почему с вами нет Элизабет?

– Что поделаешь… Она боится незнакомых мест, запахов и звуков, – ответил Либерс. – Оставил ее дома, чтобы не травмировать психику животного.

– В этом трудно с вами, пастор, согласиться; думаю, что собаки гораздо ближе нас, людей, к природе… Но это вам решать…

– Пастор, может быть, прав, – вступил в разговор Варкентин. – Элизабет – собака слишком домашняя, всего пугается.

– Роберт Евгеньевич, – улыбнулся Нексин, – после ваших слов кто-то подумает, что в этих лесах водятся страшные звери: волки, медведи… Однако, смею заверить вас, господин пастор, – Нексин обратился к Либерсу, – медведи давно перевелись, а волки нынче людей боятся гораздо больше, чем мы серых.

– Я мало знаю здешнюю фауну, – сказал Либерс. – А можно у вас спросить, господин Нексин: почему тогда вы с ружьем?

– Это привычка. Для меня пойти в лес без ружья – все равно как быть за обеденным столом без вилки или ложки. Пока вы здесь, поброжу в стороне, глядишь, что-то подвернется…

Нексину не дал договорить Варкентин:

– Алексей Иванович – очень удачливый охотник, он всегда возвращается с дичью, об этом знает весь поселок… Он обещает, что и сегодня к вечеру мы будем с дичью на ужин.

– Ну, вы скажете, Роберт Евгеньевич, так уж и всегда… Как-то вернулся пустой…

Нексин только теперь обратил внимание, что у Варкентина в сумке, которую он держал в левой руке, топор. Он и раньше видел подобные топоры у работников лесхоза, наподобие плотницких, с широкой и тонко заточенной, как бритва, лопастью и небольшим обухом, насаженным на длинное топорище; таким топором было очень удобно обрубать сучки и тесать бревна. Увидев топор, Нексин сразу понял, что от своего преступного умысла не отступится, но придется скорректировать намеченный ранее план действий. «Все из-за Либерса, – думал он. – Пастор появился некстати… Хотя почему некстати?.. Либерс в курсе коммерческих дел Валкса и, может быть, знает гораздо больше, чем я думаю, о незаконном бизнесе с продажей леса…» Новый план Нексина был страшен и чудовищен, трудно исполним для всякого другого человека, но не для него, расчетливого и жесткого, когда это касалось достижения намеченной цели.

Нексин подошел к Либерсу и резко протянул ему ружье, тот инстинктивно, когда что-то подают, протянул руки и принял ружье, как охапку дров; и так оставался стоять… Вид у него был настолько неуклюж, растерян и смешон, что Варкентин и Валкс рассмеялись одновременно.

– Пастор, – сказал Нексин, – мы сейчас будем заняты делом, выбирать деревья, для этого, как вижу, у Роберта Евгеньевича в сумке все есть, а вы, пожалуйста, несите ружье, можете повесить за ремень на плечо, только несите осторожно и имейте в виду, что оно стреляет…

Валкс и Варкентин снова прыснули со смеху. Нексин взял у Варкентина сумку, в ней была банка краски, кисть, капроновая веревка с нанесенными делениями для обмера деревьев и топор. По сложившейся практике выбиралось дерево определенной толщины, на нем вырубался участок коры и делался затес, на который охряной краской, чтобы не смывался дождями и не блек на свету, наносили порядковый номер, заметный издали. Топор Нексин взял себе, оставив банку и кисть Варкентину.

– Я никогда не имел дело с оружием, – заметил Либерс.

– Если вы имеете в виду, что не использовали ружья по назначению, – сказал Нексин, – то это серьезно, потому что нужен хотя бы какой-то опыт и обучение… Но мы вам его доверили только нести…

– Пастор, – вмешался Варкентин, – не хотите ли вы сказать, что даже ни разу не держали ружья?

– Ни разу.

– Это сильно меняет дело! – заметил Нексин, стараясь быть серьезным. – Ружье, как ни странно, действительно стреляет даже тогда, когда просто висит на гвозде… Об этом всем известно… Однако сейчас оно мне не с руки, будет мешать… Может быть, вернуться и отнести в машину?..

– Я понесу ружье, – сказал Валкс. Подошел к Либерсу, забрал у него ружье и набросил на плечо.

Все трое двинулись по малоприметной тропе в глубь леса. Варкентин нес банку с краской; Нексин топор; Валкс шагал с ружьем; руки Либерса были свободны, он время от времени почему-то снимал очки, хотя они не потели, и тщательно протирал их носовым платком.

Весна в лесу набирала силу; особенным был воздух, настоянный на хвое и распускающихся почках. Это восторженно отметили все четверо, и лес был главным предметом общего разговора.

– Уважаемые, – говорил Варкентин, – можете мне верить, информация проверенная! День пребывания в таком весеннем лесу продлевает человеку жизнь на неделю. Это мне сказал знакомый врач-фтизиатр, который подумывает, как организовать групповые поездки больных в такой лес. Говорит, что нет лучше ингаляции.

Слушая его, Нексин подумал о том, что предприимчивый Варкентин и здесь был готов оказать кому-то содействие, чтобы иметь свою выгоду.

Варкентин остановился на участке леса, где вперемежку с елью и березой часто стояли дубы в охвате от двух до трех метров – своего рода дубрава. Росли они не на открытом месте, а в тесном лесу, поэтому были высокие, стройные, с той особенной статью, которая внушает уважение одним видом; почки на них еще не распустились – дубы спали здоровым крепким сном, как могучие сказочные богатыри. Ни Валкс, ни Варкентин даже не стали мерить толщину стволов, лишь обменялись одобрительными взглядами. Варкентин по просьбе Нексина, чтобы показать, как делать метки, ударил по стволу острым металлом. Дерево в ответ словно охнуло, отозвавшись глухим звуком. Варкентин продолжил зарубку, и на землю посыпались куски коры, оголяя белую древесину. В образовавшемся «окошечке» – так Варкентин назвал вырубленный участок – вывел краской цифру 1. Дальше так и пошло; но теперь Нексин довольно ловко орудовал топором, вырубая на высоте человеческого роста на стволах «окошечки», в которых Варкентин малевал один за другим порядковые номера. Валкс, идя за ними, полез во внутренний карман плаща и достал записную книжку, вместе с нею – видно нечаянно – полиэтиленовый сверток, который, засуетившись, быстро спрятал назад; в книжке стал что-то помечать. Нексин догадался, что в свертке деньги. Без дела оставался Либерс; он следовал за остальными по пятам, как будто боялся отстать или заблудиться в лесу, и постоянно оглядывался по сторонам, словно чего-то опасался. Немолодой Варкентин намаялся за час непрерывной работы и предложил передохнуть; не дожидаясь ответа от коллег, тяжело опустился на мшистую валежину. Нексин предложение присесть не принял, воткнул в валежину топор и остался стоять. Либерс остановился за спиной Варкентина и внимательно, как какую-то невидаль, рассматривал изящный бронзовый ствол мачтовой сосны, устремившийся высоко вверх, и водил по коре пальцем, словно чертил невидимые знаки. Валкс, словно не слышал предложения передохнуть, продолжил осматривать другие деревья, войдя в коммерческий азарт.

В работе возникла небольшая заминка; все четверо на какое-то время перестали перебрасываться друг с другом короткими замечаниями, репликами, задавать вопросы. Светившее до сих пор солнце исчезло в серой пелене, незаметно затянувшей небо; в лесу стало сумрачно; в воздухе повисла тишина, какая бывает перед надвигающейся грозой, и, казалось, эту тишину боялись нарушать хотя бы каким-то звуком не только люди, но и переставшие щебетать птицы. Так продолжалось недолго. Почти торжественный покой нарушил Валкс, возгласом недовольным и громким, прозвучавшим диссонансом тишине, как громкий кашель во время музыкальной паузы между частями концерта.