Дочь кузнеца, или Секреты Cредневековой стоматологии

Глава 4

Не успела я толком собраться с мыслями, чтобы определиться, как встретить незваного гостя, как кот – близнец Барсика (надо бы узнать его имя), почуяв человека за порогом, громко радостно замяукал и стрелой кинулся к дверям встречать нежданного гостя. Это меня немного успокоило: значит, человек не чужой, прежде не раз бывавший в доме.

Дверь отворилась, и на пороге я увидела старую-престарую женщину. Древняя и ветхая, будто сошла с какой-то сказочной иллюстрации о столетних колдуньях. Не успела незнакомка и слова сказать, а я уже догадалась: это та самая знахарка Мэггги, о которой говорил кузнец и упоминали те болтливые соседки. Отец ведь, уезжая, предупредил, что она меня навестит, а я об этом благополучно позабыла.

Я облегченно перевела дух. Повезло, что это она явилась, а не кто-то из односельчан, хоть примерно могу сообразить, как себя вести с ней.

– Лира, хвала небесам, ты очнулась! – старушка во весь рот улыбнулась и я, по профессиональной привычке, сразу отметила полное отсутствие зубов в ее ротовой полости. Котяра радостно терся об ноги лекарки. Та не поленилась, чуть кряхтя наклонилась и погладила его.

– А, Тибо, плутишка серый, соскучился, никак? – кот довольно замурчал, по-своему приветствуя пришедшую.

Я уставилась на Мэгги, которая так самоотверженно выхаживала мое новое, почти бездыханное после травмы тело.

Всё в её облике говорило о крайне преклонных годах. Причудливая паутина морщин бороздила дряблое, с загрубевшей кожей лицо. Старушка была седой, как лунь – неряшливые космы выбивались из-под выцветшего платка. И даже накинутая на плечи толстая шерстяная шаль не скрывала горб, которым то ли к старости, то ли с рождения наградила ее природа. Скрюченные артритом пальцы с нестриженными, обломанными ногтями, держащие вместительную корзину из прутьев, слегка подрагивали. Глаза пришедшей были затуманены мутной поволокой и немного слезились. Одним словом, старушка доживала свой нелёгкий век. И одета она была жутко бедно, такое в моём мире не на каждой помойке встретишь.

Знахарка воскресила в моей памяти кадры из сказочных фильмов детства, в которых часто появлялась Баба-Яга в исполнении разных актеров. А ещё сразу же возникла ассоциация с рассказом «Старуха Изергиль», иллюстрация в книге как будто была написана с этой средневековой травницы. Неудивительно, что в деревне её считают ведьмой. Как ей удалось дожить до стольких лет во времена мракобесия и не попасть на костер – просто загадка.

Однако, надо что-то отвечать, не стоять столбом. Старушка пристально вглядывалась в меня своими мутными глазами, и я на мгновение испугалась: а что, если она поймёт, что я это вовсе не я? Ведь знахари древности были своего рода психологами, не одними же травами они лечили людей, за годы практики научившись видеть других насквозь.

– Тетушка Мэгги! – я постаралась придать своему голосу оттенок полного спокойствия и не выдавать своих мыслей. – Батюшка предупреждал, что вы зайдете. Рассказал, что вы часами сидели у моей постели, выхаживали, как могли! Чем нам вас отблагодарить? Может, отец что-то сможет сделать для вас? Я пока сама ещё очень слаба… И я, кажется, потеряла память. Как очнулась, с трудом узнала отца, о своем прошлом тоже толком ничего не помню.

Старушка прошла к столу и присела на лавку, та даже не скрипнула под её хрупким, как у воробушка, тельцем. Часто-часто закивала, тяжело вздыхая.

– Да, доченька, я в самый первый день твоей хвори говорила Джону: как бы рассудка ей не утратить. Случалось такое и раньше, ох, сколько я больных-то на своем веку выходила. Но Господь милостив, авось поправишься, и разум вернётся. Я вот тебе снадобий всяких принесла, да харчей малость. Небось, и не ела ещё, а тебе сейчас надо подкрепиться, добрая пища – лекарство для хворающей.

После её слов я действительно почувствовала волчий аппетит. И вправду, у меня маковой росинки не было во рту после того, как я здесь очутилась. Вода из кадушки не считается. А вот интересно, смогу ли я вообще есть здешнюю пищу? Что за варево принесла мне эта старая женщина? Я с опаской стала наблюдать за гостьей.

Старушка откинула холст с корзины и стала выставлять на стол глиняные горшочки и мисочки.

– Садись, девонька, разговейся после нежданного поста, – Мэгги кивнула на лавку напротив.

Опасения мои оказались напрасными. Никакой брезгливости её стряпня на вид не вызывала. В одном из горшочков оказался ароматный куриный бульон, довольно горячий. На куске холста гостья разложила ржаной хлеб и домашний сыр. На вкус он напомнил мне любимый мной в прошлом сулугуни. Из козьего молока, немного терпкий, тающий во рту. М-м, вкуснотища!

Я жадно набросилась на угощение, забыв поблагодарить добрую женщину за гостинцы и заботу.

Старушка смотрела, как я наспех утоляю голод, и, судя по ее лицу, искренне радовалась за меня. Интересно, почему же она так добра к нашей семье? Или она всем так помогает? Надо бы потихоньку расспросить…

– Тётушка Мэгги! – обратилась я к ней, утолив первый голод. – А сколько же больных вы выходили на своем веку?

– Ох, девочка… – старушка глубоко вздохнула и на минуту задумалась. – Да разве ж их всех упомнишь? Десятками, сотнями проходили через мои руки. И на свет я скольких приняла, сколько родов видела, сколько невинных младенцев, уже мертвенькими, на свет выходящих…До хоть бы твою матушку взять, покойную Мэри. Ведь пятерых после тебя схоронила, да всё грудничков. Одна ты у отца осталась, души он в тебе не чает. Сколько пытались его сосватать с той поры, как вдовцом остался… И таких степенных невест предлагали, честных вдовушек, хозяйственных, и с приданым. Нет, говорит, не введу я в дом мачеху для доченьки! Повезло тебе с родителем, что уж говорить…И дом-то у вас полная чаша, во всем нашем приходе мало где такие справные хозяйства отыщешь. И, зря не скажу, нет второго такого отца, как твой, во всей округе! Все наши мужики то норовят, чуть грош в кармане звякнет, в таверну побежать, бражничать, а Джон, он отродясь хмельного в рот не брал – всё тебе приданое копит. А ты вот, как на грех, в реке чуть не утопла, напугала нас до смерти. Видела Джона, как сидит он у твоей кровати, молитвы шепчет, а сам глядит вокруг, как полоумный. Хвала небесам, хоть рассудок не утратил! Одна надежда у него теперь – дожить до твоей свадебки! Если его прежде самого не сживут со свету…

– Кто? Кто сживёт? – напряглась я от последней фразы. Судьба кузнеца теперь была мне не безразлична, ведь отныне он единственный близкий мне человек!

– Да не девичье это дело, в дела родителя-то лезть! Скажу одно: завистников у него много, и врагов. И мастерству завидуют другие ремесленники, да вот еще отец Стефан, будь он неладен, изжить норовит. Не ладят они друг с другом, словно чёрная кошка меж них пробежала…

– Тётушка Мэгги! Ты прости за такой вопрос… – я немного замялась. – А вот отец Стефан… И другие… Говорят, что ты ведьма. Почему так?

Старушку мой вопрос нисколько не обидел, наоборот, неожиданно рассмешил. Она захихикала, потом шутливо замахала на меня руками.

– Ведьма, миленькая, как не ведьма? Вся уж мохом поросла от старости. А ведь в народе-то издавна говорят: любая старая баба – та же ведьма. Вот доживешь до моих лет, сама поймёшь. Ну, а ежели без смеха… Не больно-то некоторые любят тех, кто их чем-то разумнее да прозорливее. Я и грамоте, и счёту обучена, иной у меня на мир взгляд. Сами к таким бегут за помощью, да тут же их и поносят за глаза. А падре наш Стефан на меня злится, аж желчью исходит, но не тронет, это будь покойна. Он, между нами, до смерти колдовства да сглазу боится, хотя пастве проповедует, что власть божия сильнее любого волшебства. Опаску имеет, что тронь меня – так черти да другие нечистые духи, мои якобы помощники, его в отместку в преисподнюю ввергнут! Суетно это для духовного-то лица, ну, да не нам судить его, кто ж без греха…

Её слова позабавили, я всё-таки угадала, – Мэгги оказалась проницательной старушкой.

– Ох, Лира, девочка моя, я-то, старая, всё болтаю да болтаю, да и ты егоза такая, всё расспрашиваешь. А мне бы уж пора к другой болящей. Мельникова-то жена уж неделю после родильной горячки отойти не может, пользую я её, как могу. Жаль, если отойдёт – ребятишек-то у них мал мала меньше, а доходов – кот наплакал, неурожай сделал своё тёмное дело. Эх, неспроста говорят: у богатого – телята, а у бедного – ребята… Так что надо поспешать, обещалась я ей. Ты вот поди сюда, глянь, что я тебе оставлю для лечения-то. Гляди да запоминай.

Знахарка порылась в своей корзине и вытащила какие-то глиняные горшочки и холстяные мешочки. Неторопливо перебирая их, поучала меня.

– Это, Лира, мазь на барсучьем жиру, ссадины свои да шишку смазывай поутру да на ночь – скорее заживёт. Вот здесь – трава святой Марии Магдалины, болящему сил придает да скорби забирает. Настаивай на пару и перед сном пей по кружечке. Это вот – богородская мурава, её лучше в молоко горячее щепоть кинуть, не более, и перед трапезой пить натощак каждое утро – все боли в теле как рукой снимет. А вот этот корень непростой, его адамовой головой кличут. Зашей его в свою исподнюю рубаху, да носи неделю, не сымая. И раны заживит, и от беды оградит. Запомнила? Ну, с богом, милочка, побреду я…Отцу-то кланяйся, как вернётся.

Старушка бережно сняла с себя сонного кота, который пристроился к ней на колени, пока мы беседовали. Прихватив свою опустевшую корзину, она побрела к выходу.

– Тётушка Мэгги, спасибо вам за всё! Приходите чаще, – едва успела я крикнуть ей вслед, и дверь за гостьей со скрипом захлопнулась.

«Надо бы петли смазать», – мелькнула мысль в голове. Я улыбнулась. Похоже, что начала ощущать себя хозяйкой нового жилища.

Остаток дня ходила по хибаре, подробно изучая содержимое. Ненадолго вышла во двор, оглядела хозяйственные постройки. Зашла в пустую конюшню, заметила под её крышей гнездо ласточки. Долго бродить не пришлось, опять накатила волна слабости – шишка всё ещё давала о себе знать пульсирующей болью. Я вернулась в свою комнатку, прилегла и сама не заметила, как забылась в дремоте.

Уже стемнело, когда меня разбудили скрип колес во дворе и ржанье лошади. «Отец приехал!» – удивительно, но я была искренне рада грядущей с ним встрече.

Я не ошиблась. Спустя некоторое время в дом вошёл кузнец. Но он был не один.

Глава 5

– Заходи, располагайся, а я дочку проведаю. – Голос отца мне показался чем-то расстроенным. Я услышала, как он почти на цыпочках подошел к моей каморке и осторожно отодвинул занавеску.

– Доченька, никак тебе опять неможется? – с искренней тревогой вгляделся мне в лицо . – Может, кликнуть Мэгги, пособит тебе чем-нибудь?

– Нет, нет, батюшка, – поспешила я успокоить нового для меня родственника. – Задремала я невзначай. – Рассудок мой отметил, что и моя речь становится всё больше похожа на речь здешних обывателей. – А тётушка Мэгги заходила к нам нынче днём, снадобья мне разные принесла. И тебе велела кланяться.

Кузнец кивнул, присел на табурет у моего изголовья, задумался. Он явно был чем-то опечален.

– Как твоя поездка, папенька? Ты, наверно, сильно устал? Может, ты голоден, так Мэгги нам немного снеди принесла, я тебе оставила. Давай накормлю? – сказав это, заметила, как он тяжко вздохнул, но улыбнулся. Кот Тибо потёрся об его ноги и прыгнул на колени, явно требуя привычной ласки. Но отец его даже не погладил, он размышлял о чём-то своем.. Питомец состряпал недовольную мину, фыркнул и спрыгнул на пол. Видать, привык считать себя главным в доме и был ещё тем капризником. Точь-в-точь мой Барсик! Коты, наверное, во все времена одинаковы…

– Нет, дочка, не хочется пока мне вечерять. В замке перед отъездом малость покормили на кухне, так сыт ещё, не жалуюсь. И тебя не хочу беспокоить, до сих пор не могу нарадоваться, что в себя пришла, мое ты сокровище! Я не один приехал, со мной Уильям. Мне надо потолковать с ним кое о чем. Отдыхай, дочка. – Он поцеловал меня в лоб и вышел из комнаты.

Занавеска закрылась, и я услышала, как кузнец сел за стол и завел разговор с незнакомым мне человеком. Он говорил тихо, но я слышала почти каждое слово.

– Так вот, застал я нашего барона Готфрида в его владениях, допустили меня к его милости, – Кузнец порой замолкал, словно пытался подобрать нужное слово. Собеседника не было слышно, как будто его и не было в комнате. Мне стало нестерпимо любопытно посмотреть, кто же приехал вместе с Джоном, и, тихонечко встав, я приоткрыла шторку.

– Стал я ему объяснять: так мол, и так, не будет ли угодно латы да оружие для ваших рыцарей заказать, времена-то тревожные, слухи идут, что французы опять нам войной грозятся. Я, мол, лишнего не возьму, а уж работу мою вы сами знаете, не раз доводилось мне шлемы да доспехи поставлять ко двору вашему.

Собеседник сидел ко мне лицом, облокотившись о стол, и слушал отца внимательно, не перебивая. Это был молодой человек лет двадцати, с взъерошенными рыжими волосами, местами запачканными чем-то темным. Юноша был одет в серую от пыли шерстяную рубаху и прожженный понизу коричневый кожаный фартук. Лицо его, как и у отца, было сухим и загорелым. В широких плечах и мускулистых руках чувствовалась недюжинная сила. Задумчивые карие глаза посверкивали в ответ на отцовскую речь. Что-то мне подсказывало, что я его хорошо знаю. Но откуда?

Тем временем кузнец продолжал:

– Барон, храни его Господь, выслушал меня благосклонно, но дурную весть мне поведал. Говорит, дескать, и рад был бы мне заказ сделать, да только закон теперь не позволяет. Вышел на днях новый королевский эдикт, а в нём и говорится: дворяне отныне могут покупать доспехи да латы, да копья, да мечи, да всё прочее не иначе, как у мастеровых из гильдии оружейников. На каждом таком изделии клеймо гильдии должно стоять. А ежели, мол, кто из других ремесленников это клеймо подделает, так того велено нещадно драть плетьми и отправлять в ссылку. Вот уж напасть так напасть! А чтобы мне в ту гильдию кузнечную войти, столько денег просят, что и кобылу продав, и все инструменты – не хватит.

На этих словах его лицо скривилось, как будто от боли.

– Все ж таки, непонятно мне, чего ради нужны эти гильдии? – проронил первые слова незнакомец.

Надо сказать, я была с ним солидарна. Я тоже не до конца понимала всю эту историю, осознавала только, что для отца, который кормился кузнечным делом, – это действительно серьезная забота.

– Ну, как тебе растолковать? Гильдии, они, словно государство в государстве. Известное дело, давно хотели всю кузнечную да оружейную работу к своим рукам прибрать, чтобы такие одиночки, как я, заказов у них не перебивали. И, видно, сговорились, да дали мзду королевским советникам, а те такой указ и подсунули Его Величеству. Эх, грехи, грехи… Как говорится, рука-то руку моет. И ведь дворянству от этого теперича тоже сплошное разорение! Товары из гильдии, они ведь втридорога стоят, а уж теперь тамошние мастера вообще обнаглеют, знают, плуты, что никто им нынче не указ. А нам-то, простым мастеровым, как быть? По миру идти? Сам тому свидетель, не много сейчас заказчиков в нашей деревне. Только лошадь кому подковать, да плуг, либо соху подправить. И не мне тебе рассказывать, что уж давно селянам и платить-то нечем – налоги душат, за землю отдай в казну, за полив, да и церковную десятину никто не отменял.

Кузнец замолк и вновь погрузился в свои мысли. Юноша тоже на миг задумался, затем спросил:

– И что теперь думаешь делать? Не могу взять в толк, как такие мастера, как ты, могут остаться без работы? И о чем только думают королевские советники?! – он не мог скрыть своего раздражения.

Мне очень хотелось вступить в разговор и расспросить подробнее, какие есть варианты решения этой задачи. Как я могла бы утешить этого честного труженика, который, к тому же, во мне души не чаял? Конечно, я не его родная дочь по плоти и крови. Но попытаться заменить ему настоящую дочку, не дать впасть в отчаяние, думаю, в моих силах.

– Отец! Ну не печалься ты так! – внутренне подбадривала я его. – Проживём как-нибудь. Хозяйство у нас есть, с голоду не помрём. Вот поправлюсь я, и смогу тебе помогать, ты только держись! – и, почувствовав, как заныло тело, со вздохом села на кровать.

Кузнец, до того момента молчавший, как будто услышал меня, встрепенулся.

– Ну да ладно, поделился с тобой, полегчало. Найдем выход, где наша не пропадала! Иди и ты домой, небось мать с отцом тебя обыскались.

Я дождалась, когда за парнем закрылась дверь, и тихонько вышла из своей комнатушки. Мужчина стоял возле иконки, собираясь прочесть вечернюю молитву. Услышав мои шаги, он вздрогнул.

– А ты что, доча, не спишь еще? – увидев меня, его брови поднялись вверх, лицо же осталось напряженным.

– Прости, батюшка, я случайно услышала ваш разговор. Не смогла уснуть… Мало что поняла из твоего рассказа, но вижу, что сильно расстроен. Скажи, могу ли я чем-то помочь?

– Ну что ты, доченька, не девичье это дело-то. – глаза у мужчины потеплели. – Как-нибудь справимся, не впервой решать такие задачи. Не волнуйся! Тебе бы самой оправиться поскорее!

Я поняла, что кузнец не будет обсуждать этот вопрос со мной, и решила переключить его внимание на другую тему.

– А скажи, папенька…память меня подводит. Что за счёты у тебя с отцом Стефаном? Мэгги нынче толковала что-то, да не уразумела я многого…

Кузнеца явно мой вопрос застал врасплох. С минуту он думал, словно решая, отвечать или нет. Наконец, стал рассказывать в своей обычной, неторопливой манере.

– Давняя это история, уж и концов не отыщешь. Было это в мои молодые годы. Служил я тогда подмастерьем у старого Бриггса, от которого мне кузня-то и досталась. Холост был тогда, с матушкой твоей мы еще не обручились, хотя родители с детства прочили нас друг другу. А тут помер наш старый настоятель, и прислали к нам в храм служить отца Стефана. Весьма просвещенным показался он мне. Как слышал я, не только закон божий, но и врачебное дело смолоду изучал и у самых знаменитых лекарей королевства обучался. Книг-то у него, книг-то премудрых сколько было! И на нашем наречии, и на латыни, и на заморских дивных языках. Стал он в нашей округе не только духовным наставником, но и врачевателем…

Кузнец на некоторое время прервал свой рассказ. В горнице уже сильно потемнело, и вдобавок к свече отец зажег тусклую масляную плошку. Пляшущий огонек бросал отсветы на его суровое, умудренное жизнью лицо.

– А дальше, батюшка? – рассказ неподдельно заинтересовал меня.

– Ну, а дальше… – отец опять нахмурился. – Стали люди поговаривать, что отец Стефан, хоть и служитель божий, а врачеватель не от Бога. И руки-то у него, дескать, недобрые, и мзду за свою помощь он берет большую. А тут такой случай вышел… Разболелся зуб у хозяина моего, старого Бриггса. Воет, хоть на стенку лезь! Ему домашние-то и говорят: езжай, мол, к отцу Стефану, излечит он тебя. А тот упёрся – ни в какую. И кличет меня к себе. «А, ну, говорит, Джонни, щипцы неси! Будешь зуб мне рвать! Руки у тебя сильные, да и парень ты расторопный!». Я так и обомлел. Куда мне, говорю, хозяин, сроду, мол, такого не делал. А он как цыкнет на меня: «Делай, что велено!». Не смел я ему возражать. Делать нечего, помолился, взял щипцы, да и единым махом больной зуб у старика и вырвал. Тот хоть и заорал от боли, да не ругал, наоборот, похвалил. Потом Мэгги принесла ему маковой настойки, и боль как рукой сняло. Старина Бриггс об этом деле растрезвонил на всю округу. Так и начали ко мне с больными зубами люди приходить, не только наши, деревенские, но и из дальних сел. Да что говорить, купцы да дворяне моими руками не брезговали – молва-то, она впереди дел бежит. Ну, так и стал я скорби людские утолять…

Во время его рассказа, с каждым словом, меня накрывало искреннее изумление. Как?! Мой новый отец – не только кузнец, а, по сути, зубной врач своего времени! Коллега, можно сказать! Нет, это всё-таки судьба…

– И что же дальше, папенька? – спросила я, с нетерпением ожидая продолжения истории.

– Да что же дальше? Сама понимаешь. Обозлился на меня с той поры отец Стефан – не больно уж хотелось доходы от хворых зубами терять. Уж чем он мне только не грозился – и карой божией, и отлучением от церкви. Дескать, бесовской силой я людей врачую. Да спасибо покойному барону, отцу-то нынешнего барона нашего, что заступился. Дочери его я помог, зуб удачно вырвал, который ни один лекарь не мог исцелить. Застращал он отца Стефана, мол, не оставишь Джона Лидса в покое – не видать тебе жертв на храм от моего замка. Отец Стефан и смирился, против барона с его властью-то не больно пойдешь. Ну, а злобу на меня таки затаил. И до сих пор ворогом на меня смотрит. Не ровен час, ждать беды от него…

Отец закончил свой рассказ и стал неторопливо разжигать огонь – в комнате повеяло ночной прохладой. Мне удалось уговорить его поужинать принесенными Мэгги припасами.

Вскоре мы собрались спать, и перед тем, как пойти в свой угол на соломенный тюфяк, кузнец перекрестил меня на сон грядущий. Тибо прыгнул мне под бок, свернулся клубочком, и под его успокаивающее мурлыканье я провалилась в сон.

Вот так и начались мои средневековые будни. Дни неспешно сменяли друг друга, я потихоньку привыкала к своей новой роли. Слабость временами ещё накрывала меня, но я старательно исполняла наставления знахарки и пила все оставленные ею травы. Силы с каждым днем возвращались, росла жажда жизни, даже в этом неведомом и непривычном для меня мире.

Отец строго-настрого запретил мне хлопотать по дому, пока я полностью не встану на ноги. Я только стряпала ему немудреную еду – варила яйца, овощи, кашу.. Иногда нехитрое угощение приносила старушка Мэгги. А помогать по дому и на скотном дворе вызвалась отцовская кума, тётушка Молли, у которой кузнец некогда крестил первенца. Она оказалась женщиной доброй, весёлой, словоохотливой. Управившись со своим хозяйством, приходила она к нам и сноровисто хлопотала в доме и на подворье. Готовила еду, кормила кур, кроликов, поросёнка, нашу единственную рыжую кобылу, ловко доила козу. Наблюдая за ее работой, я запоминала тонкости крестьянского труда, которые мне теперь пригодятся в новой жизни.

Отец допоздна трудился в своей кузне, приходил уставшим, но по вечерам всегда с удовольствием беседовал со мной, рассказывал деревенские новости, вспоминал о покойной матери.

Впервые в своей жизни я почувствовала неведомую мне ранее родительскую любовь. Сердце наполнялось теплотой и благодарностью к этому доброму, бесхитростному и щедрому душой человеку. Отец помогал любому, кто приходил к нему с просьбой, зачастую не требуя никакой платы, если человек действительно нуждался.

Прошла неделя, я окончательно окрепла и уверенно стояла на ногах. Настало время познакомиться с моим маленьким новым миром. Утром, накормив отца и проводив его в кузню, я причесалась, надела платье, к которому уже успела привыкнуть, и вышла за ворота – изучить доселе неизведанное…