Loe raamatut: «В заповедных и дремучих»

ЧЕРНОВОЙ ВАРИАНТ.

Автор просит не считать текст историческим, не искать аналогий с реально произошедшими событиями и персонажами. Также не приводятся названия городов, поселений и мест, где описанные события якобы происходили. Ну и, конечно, просит прощения за то, что иные из фигурантов повествования наинаглейшим образом отказывались повиноваться первоначальному замыслу и своевольничали, как бог на душу положит. И наконец, приносит дополнительные извинения за черновой вариант книги, которая со временем станет приводиться, само собой, к более точному следованию нити повествования.

Вместо предисловия.

В Пратчеттовой географии, ответ на просьбу обнародовать которую до сих пор мною не получен, впрочем, как и отказ, среди прочих дружинных присутствовал персонаж далеко не первого плана- Емеля. И с маленьким своим заданием он тогда справился так, что, оказалось, что достоин парень собственной истории. Хоть и не в Плоском мире Пратчетта, всё же и не в окрестностях своей деревни. Не по своей воле, а по слепому, но счастливому случаю занесло героя в лесную таинственную Ордовию. Просто ли окажется ему найти понимание, а то и дружбу, и удастся ли вернуться благополучно на Родину? Того я и сам пока не знаю. Даже полностью выдуманные герои ведут себя порой непредсказуемо и от тобой намеченного плана отступают не усомнясь и нимало не комплексуя, то и дело. А уж кто-кто, а Емеля, представляющийся после похода за моря Эмилио, пунктуальностью, да обязательностью не страдал от роду. И не только излишней…

К северу находятся огромные леса, в которых живут два рода людей, именно: Моксель, не имеющие никакого закона, чистые язычники. Города у них нет, а живут они в маленьких хижинах в лесах.

 Гильом де Рубрук «Путешествия в восточные страны Плано Карпини и Рубрука», 1253г.

Мокшаны живут в привольных к лесному пчеловодству местах; есть также между ними действительно и такие пчеляки, кои имеют у себя по сту и по двести ульев…

Бывает чаще, что львиная доля произведений пишется о местах, в коих проживают наиболее богатые, влиятельные и амбициозные люди. Именно поэтому мало кто на диске плоского мира, кроме, разве что ближайших их соседей, и может рассказать вам об Ордвах. А народ, как сможете сделать для себя вывод, коли осилите повествование, древний, добрый и трудолюбивый…

Где бы ни плыла в безбрежной дали гигантская черепаха, слоны всегда прикрыты от палящего нещадно солнца диском. Следовательно, Мир, изначально плоский, находится в самом, что ни на есть центре мира. Точно так же и древняя Ордовия, лежащая в окружении болот и лесов ежедневно в свой час встречает рассвет. А поскольку именно в полдень светило вскарабкивается на самую верхотуру ордовских небес, мудрые древние жрецы поняли, что их племенам выпало счастье проживать в центре обитаемого мира. И рассудили предки, что богам, само собой, было, за какие заслуги поселить народ в столь престижном месте. Но размышлять и придумывать, чем же они богам угодили, ордва не стали. Они рожали детей, добывали свой хлеб и старались не оказаться уничтоженными и согнанными со своих исконных земель. Ни один из них даже и не ведал о слонах на панцире огромной черепахи. Шли века, летели десятилетия, мчались годы, приходили и уходили правители, рождались и исчезали империи…

Иной спросит в негодовании, отчего же в сказаниях о древнем Плоском Мире ни словом не обмолвился Мастер об этих племенах… Да и без того, уважаемые, сэр Пратчетт рассказал нам о такой уйме стран и народов, что хватит с лихвой на несколько томов историй с географиями. А Ордва – народец невеликий числом, в лесных дебрях преимущественно селящийся и потому малозаметный, да большинству вовсе неведомый, посему и малоинтересный.

Яркая букаха неутомимо карабкалась вверх по пальцу. Эмилио то и дело опускал палец вниз, и она меняла направление, но стоило устремить его к небу, та старалась подняться на самый верх. Когда это ей удалось, пятнистая спинка разделилась напополам, выпустив крылышки и насекомое исчезло, растаяв в жаркой синеве. Парень откинулся на спину и прикрыл лицо рукой.       Долго ли еще ждать? В густом разнотравье жужжало, стрекотало, посвистывало, сверху шелестело и пощёлкивало, лес жил своей жизнью и до него, простого путника, забот мирозданию не было. Все истаяло, пропало, навстречу Емеле, то есть Эмилио неслись, переваливаясь с боку на бок и неслышно переговариваясь, незнакомые люди, берёзки, что давали лёгкую тень стали тоньше и выше ростом… дотянулись и тронули тонкой веткой лоб…

–Ну, вставай пришёл, хорош, паря, ночевать, – засыпающий вскочил, таращась на окружающих. Двое парней, одного, пожалуй, с ним возраста, оглядели Эмилио, повернулись и зашагали вглубь леса, не пригласив двинуться вослед. Помешкав, он поспешил за ними. Что там дальше будет, непонятно, но ждать боле не придется и это уже хорошо. Трое шли беззаботно через лес и, казалось, молодости под силу преодолеть любые препоны и расстояния…

Вот ведь как оно бывает… Вначале не было никого, потом набрал некто, абсолютно не парясь мыслительным процессом, скажем «йцукен» и стал Йцукен быть, но настолько ничтожный и незаметный, что будто и нет его по-прежнему. А тут как тут- я. Зыркнул на экран, читаю с удивлением –«Йцукен» Ну он, разумеется, от важности, что уже двое у него компьютерных друзей, побольше сделался. Как точка. Да ещё спрашиваю, такой, у некты? – А кто эт такой-то? На что он, как кент вежливый, да предупредительный, предупреждая в свой адрес возможную мою грубость, а не то и вовсе вполне логичное в случае игнорирования вопроса приложение силы, что-нибудь, да ответит. А Йцукен как на дрожжах уже и запятую перерос, либо с двоеточие вырос, а может и в некрупную козявку ростом вышел. Если же тот же его создатель, абы снова я, в беседе с кем третьим упомянем о нашем обсуждении совсем недавно несуществующего персонажа, так вам и пожал-ста- существо уж с мышонка. Носиком по сторонам водит, глазками туда-сюда шарит, живёт, понимаешь сам по себе. А мы р-раз- по клавиатуре, тут уж ему и официальный статус вышел. Что- помните ведь? -Написано пером… Так вроде бы, никто, ничто, да вдруг и реальный персонаж, к тому ж с каким-никаким прошлым, со своей, хоть и немудрёной историей… История, в свою очередь, подразумевает в большинстве случаев участие ещё кого-то, что влечёт за собой возможный пересказ, разумеется, в приукрашенном виде, одному, либо нескольким лицам. И понеслось снежным комом с горы…

Наш персонаж Емеля, в отличии от теперь тоже имеющего место быть в каком-то из миров Йцукена, ещё лет тому двадцать с небольшим был более известен, нежели в наше время, но и ныне весьма многочисленная армия выросших тогдашних детей помнит ловкого удачливого и неунывающего парня. Помнит и пересказывая его житие угланам безбожно перевирает факты, превращая детально описанные Емелины похождения не то в «Тысяча и одну ночь», не то вовсе в «Камасутру». Есть у меня мыслишка- предположение, что наври парень с три короба – и то окажется правдой. Вот и моя история досе никому была не ведома, а прочти сам-друг, да пятый-десятый… получится, будто её и знают уж. Тем более- Печатное-понимаешь- Слово! Да некоторые и ознакомились с первой книгой (всё-таки десятки тысяч просмотров), на обнародование которой из Альбиона ни запрета, ни «добра» не поступало, где среди третьестепенных персонажей объявился впервые и получил первое своё задание сей тип.

И в таком случае вольно же мне отправить его в новое приключение, называемое обыденным словом «жизнь» с тем, чтобы сам он сделал из него историю? Считаю- вполне! Итак, Ваш выход, Эмилио! Туш!

«С давнего времени упражняются ордва в землепашестве, но живут не в городах, а в деревушках и весьма охотно строят жилища свои в лесах. Дворы, землепашество, небольшое скотоводство, домашняя рухлядь, пища и всё вообще расположение их от других окрестных народов не отличается. По большей части бывают и у их дворов такие же, как у тех, огородцы, в коих садят про себя обыкновенную поваренную зелень. Но к звериному промыслу не столько они прикрепляются, как иные. Ордовки упражняются равномерно в таких же делах, как прочие тамошние женщины, и притом подобные им в прилежании и искусстве. Народ сей несёт равную с соседями своими гражданскую тягость, да и в самом поведении им сообразен. Мокшаны живут в привольных к лесному пчеловодству местах; есть также между ними действительно и такие пчеляки, кои имеют у себя по сту и по двести ульев», – утверждают старинные путешественники.

Правы ли все из них и все ли бывали именно в ордовских землях- их совести дело, а соседи их записей тех по большей части не читывали и с ними общались, как между собой, с небольшими оговорками и особенностями… И был меж ними лад, и бывали войны, да обиды, всяко случалось… А только жить продолжали бок о бок, всё больше беря друг от дружки полезного.

В такую-то лесную деревеньку о чуть больше дюжины свежесрубленных домишек и доставили усталого Эмилио провожатые. Пуреш и Баюш задержались лишь на мгновение у дома старшины и повели чужака дальше, на постой определив в единственную старенькую пустую избушку. На вопрос же о том, когда можно будет идти дальше, парни пожали плечами, и заверили, что скоро, до зимы- наверняка, но жизнь его все эти дни будет не хуже, чем последнее время. Герой наш не то, что рад был такое услыхать, но малость всё же успокоился. В самом начале весны, стащивши с несущейся печи арканом, его забрали в полон на непонятном языке говорившие люди и держали несколько месяцев на воде и сухих лепешках, привязанным кожаными постромками к десятку таких же молодых бедолаг. С каждой стороны длинной жерди через одного пленники были еще и стреножены жёсткой веревкой. Тут уж не так и сложно жить не хуже, чем в полоне… К тому же, тем временем и хозяйка подоспела, захлопотала старушка, забегала. Понял Эмилио, что голодным его, по крайней мере, не оставят и волнения- тревоги отлетели прочь. Жить стало приятно. Ждать решения судьбы даже интересно. Он улыбнулся, и заснул.

Сновидения Емелины были безрадостны. Отчего-то вспомнилось позорное и тяжкое время после того, как мирных торговцев в мирное же время вблизи родных мест раздели, ограбили и определили на продажу. Хоть и плоха, тяжела и горестна потерями война, а и в её отсутствие не бывает полного и безраздельного счастья простому человеку. Успокоенные месяцами и годами покоя, ходили купчишки по ближним городам и землям бесстрашно, да расслабленно- беззаботно, охраной, почитай, пренебрегая. Кому-то беззаботность эта – лишний повод гордиться плодами собственной победы, а другим- соблазн лёгкой и немалой наживы. А уж дикая-то степь непредсказуемостью отличалась искони.

Снова и снова щерился пленникам в лицо холёный всадник, а они чуть не плача стояли, наклонив головы к длинной свежесваленной лесине. Каждый был привязан к ней жёсткой верёвкой, натирающей шею и принимающейся душить при любом движении. Вторая колодка, к коей у каждого второго с обоих сторон привязана была одна ноги, мешала идти и била по щиколоткам. Как бы пригодилось, как бы кстати пришлось щучье веленье, кабы Емелино хотенье не было забыто в пылу погони и пленения начисто. Только страх, досада и жалость к себе, непутёвому, щемила сердце. И снова, в бессчётный уже раз, переживая былое как наяву, шагал он во сне с новыми своими товарищами по неволе в неведомые земли чтобы сделаться чьим-то бессловесным рабом… … Холёный же юнец, кружа на поджаром черном коньке вокруг связанных в громадные сороконожки бедолаг, высокомерно диктовал что-то подручным, указывая перстнявым тонким пальцем на того, или иного из пленников. А те, знай, записывали на коже раскоряченными незнакомыми письменами, да перевязывали указанного от одной лесины к другой. Но «сороконожки» в ногу продолжали шагать по-прежнему безликими и унылыми верёвочными марионетками. День за днём, день за днём… Вёрсты и недели…

Голос хозяйки избушки вырвал его из горестных снов и бросил на лавку тёмного домика ордовской лесной деревушки. От приснившегося ли, а скорее от краткого освежающего сна, либо благодаря запахам, коими наполнилась теперь избушка, неимоверно хотелось есть. Эмилио потянулся, встал, расправил косточки.

–Как, милок, зовут? – старушка-хозяйка повернулась и оказалась много моложе, нежели думал он о ней прежде.

–Еме… Эмилио.

– Ага, Емеля и будешь. Неча мне тут турусы разводить, да язык коверкать. «Старушка» сняла крышку с небольшого чугунка и слюни у парня потекли обильнее. Наскоро умывшись, уселся он на указанное место и руки его перестали подчиняться голове, вероломно переметнувшись на службу к брюху. И еда капитулировала, не теряя нимало достоинства, перекочевав со стола в более приличествующее ей место, сделав дыхание тяжёлым, а мысли легкими.

–Пуховиков нетути, а тюфячок мяконький найдешь в чуланчике. Хозяйка унесла опустевшую посуду, вернулась, собрала со стола. – Сегодня-завтра можешь отдыхать. Ничем тебя неволить не станут, а там… Хочешь- веники резать, хочешь- на сено. Емилио поклонился «старушке» и вывалился за дверь.

Разлившись по небосводу, солнечный свет не мог не достичь самых лесных низов. Падало, стекало, капало и просачивалось солнечно сквозь кроны дерев и листву, полыхало красным на ягодах, изумрудами на каждой травинке, прочими самоцветами на цветках, метёлках, кисточках да серёжках. Пересвистывались, как и раньше, птахи, жужжали, стрекотали и попискивали другие мелкие невидимки. Деревья перешёптывались и кивали согласно непричёсанными головами. Детские голоса долетали из леса обрывками фраз, звонким смехом… Идти Эмилио было некуда. Непроходимый лес одинаково скрывал его от и от тех, кто его разыскивал, и тех… кто тоже его искал. Только цели у тех и других, пожалуй, разные.

Побродил Емеля, никем не сопровождаемый и не охраняемый, окрест деревушки по лесу, у журчащей речушки посидел, птиц послушал… Отчего-то мысль возникла, что много лет не приходилось, да и нужды в том не возникало, просто сидеть слушать их щелчки, и трели с пересвистами. Защемило душу до слёз. Заодно, услыхав кукуху, поинтересовался перспективами своими на долгую жизнь. Та вздохнула и методично завела нудное однообразное «ку-ку» … – Да ну тебя, -махнул досадливо рукой, едва сдерживая зевоту: – Не дай боже так тоскливо долгий век под солнышком вялиться. –Обиженная птица словно поперхнувшись на … полукуке, умолкла.

В просветах древесных крон по густо голубому небу неслись, меняя облик, быстрые белоснежные облака. Плотные и белые, рваные и причудливые, полупрозрачные и расползающиеся в воздухе… Емеля вспомнил свои скитания по свету, припомнил родной дом, неадекватную щуку с её веленьями, к которым необходимо присовокупливать собственное хотенье, с чем у несерьёзного и несобранного с детства парня постоянно возникали проблемы… Вспомнил и едва ли не самое своё значимое желание, как ни странно, мгновенно осуществлённое- сундук, откуда можно доставать в любой момент самое необходимое и который не надо было волочь за собой. . Где-то он, такой всегда нужный, сейчас? И кто достаёт из деревянного его чрева всяческие нужности, да необходимости? Пробираясь в густом подлеске, Емеля направился в деревню…

Настасья была выдрой крупной, сильной, уважаемой, поэтому местный животный мир относился к ней с некоторой опаской и старался лишний раз не раздражать, особенно по пустякам. Сама она первой на конфликт тоже старалась не идти. Положение, так сказать, обязывало, быть спокойной и степенной. Сегодня её было не узнать. И потому окрестная живность оказалась не на шутку встревоженной. Да и как по-другому, когда сама Настасья, гарант местной стабильности и безопасности, хрипло дыша, отплёвываясь и чихая, выскочила на берег и похожая на прибойную волну, понеслась громадными прыжками прочь от воды. Вода же, даже когда выдра угалопировала достаточно далеко, продолжала бурлить, закипая, пенясь и разбрасывая высоко брызги. Нечто квадратноватое переваливалось с правого на левый борт и обратно, непостижимо скоро отгрёбываясь множеством ластов… Русло и берега совершенно вскоре обеззверели. Лишь самые смелые и безбашенные из бобров, дрожа зубищами, стояли ещё на страже нескольких уцелевших плотин.

Видавший виды старый уж прикинулся почерневшей корягой и шептал подруге, немногим младше себя: – Шлышь, вш-шемирный потоп наш-штупает. Это ш-ш ковш-шег, ш-штоб мне шквозь землю провалиться-ш… … Вон, глянь, и Наш-шташья в штупоре, ниш-шего не шоображая, на ш-шушу нешётшя…

–Ш-шиди ш-шмирно, ш-штарый, авош-шь пронеш-шёт»! – и уже две коряги на берегу в безмолвии поблёскивали чёрными глазками…

Чуланчик гостю не приглянулся. Тесно, темно, душновато. Спросясь у хозяйки и получив позволение, перенёс он тюфячок в подобие сарайчика, на волю и простор, в густой запах свежего сена. Набил плотную ткань побольше, да поровней, бросил поверх сена и, обратив взор вверх и быстренько прошептав короткую молитву собственного сочинения, приготовился отойти ко сну.

Улёгшись, он сладко зевнул, потянулся и поудобнее устроился на приятно пахнущем сухим разнотравьем тюфячке. –А ведь, пожалуй, это самый, что ни на есть запах детства- и воспоминания, толпясь и стараясь опередить друг дружку, обступили его… Маленький Емелюшка, вероятно обиженный братанами, надув упрямо губы, всхлипывая и изредка утирая грязным кулачком слёзы, карабкается на хлев, на самую его соломенную верхотуру. И тятька с мамкой, и дед с бабушкой, сколько он себя помнит, а ему всё же вот-вот шесть- парень жизни нюхнувший- взбираться туда запрещали. Теперь же мальчугану уже всё равно. Он твёрдо решил поселиться наверху и до конца дней не спускаться к родне, которая наверняка начнёт просить, угрожать и плакать по нему. Маленькие пальчики с силой втыкаются в солому кровли и сгибаются, цепляясь за неё изнутри. Коленки, острые и дрожащие от обиды и страха, чувствуют, как опора прогибается и поскрипывает, но цель уже совсем рядом, пару-тройку раз перецепиться…

Коленка соскользнула и тельце беспомощно растянулось на скользком склоне. Солома под пальцами подалась, и правая рука лихорадочно заскребла, пытаясь повторно проникнуть сквозь толщу плотного снопа. Снизу заверещала баушка, призывая на голову паразита все кары земные да небесные, и обещая, коли он съерашится и убьётся, запороть вусмерть мелкого паршивца. Почти невидимый сверху прутик в её руках не давал парнишке повода усомниться в угрозах. Быть запоротым в день начала новой жизни Емельке не улыбалось, он подтянул обе ноги, подобно гусенице всем телом подался вперёд, рывком подняв и перебросив вверх грудь и сумел, наконец, уцепиться понадёжней. Баушка, продолжая бормотать угрозы, скрылась в избе. Маленькая фигурка на фоне ярко-голубого неба с быстро несущимися облаками спустя минутку уселась верхом на мягком гребне соломенной крыши. Смотреть сверху на мир, где как-то жил до этого было интересно, но длительного, а стало быть и пожизненного интересного существования крутая и не такая уж и большая крыша не обещала. Да и баушка, раз уж он не убился, может забыть запороть, погружённая в бытовые крестьянские хлопоты. Вздохнув, мальчуган лёг на пузо и поехал вниз…

Совсем близко заскрипело, зашуршало, запыхтело. –Крысы, – мелькнуло в задрёмывающем мозгу. Емеля шлёпнул тяжёлой ладонью об пол, надеясь испугать противную тварь, но шуршание продолжалось. –Кыс-кыс, – успокоившись зашептал он и пошевелил пальцами. –Конечно же, кошка. – Кыс-кыс-кыс… Кто-то небольшой заёрзал рядом, устраиваясь в соломе возле тюфячка. Парень снова закрыл глаза.

–Эй, пришлый, как тебя там … Эм-миля, покалякам можа, – Емелю аж подбросило на тюфячке. Рядом точно никого не было, а голосок, в соловьиной ночной тиши был настоящий, вовсе не кажущийся с устатку. –Да не робей, ты ж парень-от хожалый, да бывалый, а я – вон какой малой, меня индак, некий за всю жисть ни разочку и не заметит. Это при том, значит, что мы в каждом дому так и живём веками. –Емеля привстал, опёршись на локоть, и кое-как во тьме разглядел маленького широкоплечего человечка, нелепо одетого, но ничуть от этого не комплексующего и на всё смотрящего смешно моргающими слегка насмешливыми глазками.

–Эк успокоил, а ты, стало быть, кем будешь-то? –Маленький уселся, обхватив колени крепкими ручками: – Я буду, мил человек, Куд-атя. Домовой, разумей, по-вашему. За хозяина в этой избёнке. Хозяйка-т здесь одна, вот я и помогаю, как могу. Токмо, коли другие наши от домашних своих прячутся, я хозяйке сразу показался. Она ж непростая… Ох, непростая будет, знай, пришлый. Коли совсем начистоту, то, пожалуй, такая и одна бы без меня со всем управилась, но… порядок- есть порядок. – Оба некоторое время помолчали. Емеля, собираясь с мыслями, разбрёдшимися, будто овцы у нерадивого пастуха, и вполуха слушая свист, щёлканье, да трели соловьёв; домовой- наслаждаясь произведённым впечатлением, ожидая новых вопросов, посапывая картофелеподобным носом… А снаружи, невидимая нам, дедам, прадедам, бушевала, заливалась, забывала себя, пернатая жизнь.

– Покалякать по-людски хочется. Да чтоб сурьёзно и о чём-то этаком … важном, что ли. А не то, – мозолистая ладошка досадливо гребанула прохладный ночной воздух: – С хозяйкой, так не положено, вроде, а с котом- Куд-атя помолчал малость: – О чём с энтим паразитом и говорить? Его же и занимает только жратва, да деревенские Мурки. Животное, одним словом…

–Да не, и чего это я? -Емеля потряс головой: – Любой малец знает, что домового, хоть в упор гляди, человеку не увидать, единственно, разве, «обратным»– боковым зрением… – Щека его снова опустилась на слегка колющийся тюфячок, глаза блаженно защурились и он отдался на милость «пригрезившегося» сказочника… Да и какая, в общем-то, разница, собственный ли твой мозг представляет картины расслабленному засыпанием разуму, или чуткое, избавленное в предвкушении сладкого сна от необходимости внимать окружающему миру, ухо услыхало вдалеке нечто, что дополняет, подменяет и доносит до гораздого додумывать несуществующее сознания, если это складно, интересно, захватывающе… Нет, определённо, всё же, далёкий шум достигает слуха и причудливо преображается в живую речь… домового. – А и пускай, коли это поможет приятно заснуть, – и губы выгнуло счастливой улыбкой…

И чего я ещё здесь-то? – Куд атя, громко вздохнул: – К хозяйке опять, значит, этот долговязый пришёл. Вот вроде я и есть в дому хозяин, ан-нет, как он в дверь, меня будто кто выталкивает наружу. Человек-то, кажется, неплохой, она, хозяйка-т, с большим понятием, а вот оно как! В которую ночь он придёт, всё бросит, только и знает потчевать, да ластиться до своего Терёши, а тот хватит из серебряной фляжки, и как безумный, неистовый, да неутомимый делается… Тут не токмо я, а и тот же срамник кот за дверь шементом выметается, выпучимши зенки… Но наутро, стало быть, она нас балует и закармливает, весёлая, помолодевшая и будто в чём виноватая…

И домовой принялся приглушённым голоском монотонно рассказывать о нелёгкой домовячьей жизни вообще, о своей, горемычной (не-не, я-т своё понимание имею и дом блюсть мне не в тягость и не в обиду…) в частности, жаловаться на равнодушие кота… Емеля пару раз задрёмывал, убаюканный складным речитативом, снова просыпался, продолжая слушать, кажется, с того же места, на котором выпадал из повествования… В какой-то момент рассказ перестал восприниматься ушами и начал создавать причудливые образы в мозгу, сменяя один сюжет следующим, не менее причудливым… Тело подхватило, закачало, растворило в видениях и уже сквозь сон, отчего и сам после не уверен был, что не пригрезилось, он услыхал лопотание, тихохонькое и непонятное по причине плохого знания ордовского языка, прерываемое мурлыканьем, ворчанием, а реже- мяуканьем, тоже почти неслышным… Под этот аккомпанемент сон его окончательно и заполучил, всего и без остатку, до самого утра.

Жизнь, господа (и дамы)– штука сложная, непредсказуемая, и неповторимая. Хоть и говорится –Жизнь пройти- не поле перейти, но прикиньте что-то к чему-то… Не похоже ли это явление, участниками которого становимся все мы, и не по своей воле, на… поход до остановки, скажем, общественного транспорта? Вот идём, значит, мы, такие все из себя разэтакие, а и вместе с нами попутно, встречь, либо наперерез уймища народу. Кто куда направляется. Иной, как и вы, до той же остановки дошагает, да ещё и постоит немного. Парой фраз, глядь, и перекинетесь с ним, а не то и родственными душами друг дружке покажетесь. Только р-раз- и его, или ваш трамвай подходит, куда кто-то из двоих вскочит, и поминай, как звали (и Митькой звали). И опять в павильончике- один с ноги на ногу мнётся. А другие и вовсе, даже до остановки не дошедши. Один, понимаешь, в концерт, другой- в библиотеку, або качалку, третий… третий вообще пропал, как в воздухе рас творился, а кто из подъезда, вроде вышел, ан, снова дверь захлопнул и путь на другое время отложил. Но, как ни крути, а только гора с горой, говорят, не сходятся. А нас то лбами столкнёт, то вдогонку, а то и совсем непонятно как, с тысячами и тысячами на жизненном пути, что у каждого своей длины и направления, сводит. И круг знакомства, дружбы-приятельства, родства-соседства и пробегания мимо, «здрасьте» не сказамши, крайне затейлив, да непредсказуем бывает. А Эмилио, как и раньше Емеля, от большинства из нас мало, чем и отличается, хоть и персонаж на всю голову сказочный. Разве тем, только, что иной в глаза его не видя, в книжках про щуку, и её веление такое имя прочитывал.

А судьбе всего того мало. Вот она и затеяла помотать парнюгу по городам, весям… да мерям… На своей шкуре проверить, своими глазами повидать, а и просто поучаствовать в контактах Гросии с Ордовским миром. -Уж- решила судьба-игрунья: – Коли есть он персонаж медийный, то бишь востребованный в рассказках, глядишь, через его похождения читатель и про некоторые Ордовские традиции, и факты истории прознает. Родилась же на свет сила тяжести из-за падения фрукта на голову именно тому единственному человеку, коий в состоянии был её развить, и до нас довести… Эй, как там тебя теперь… Эмиля, давай, двигай в заповедные и дремучие славные Уромские леса…

Крепкий, да справный пленник, привязанный к слеге позади дюжины ему подобных, не старался перебирать ногами быстрей. Кому ж охота поскорей на невольничий рынок попасть, а то и вовсе в евнухи угораздиться? За то ему, опять же, как и остальным, кнутом перепадало весьма нередко. Беззлобно-равнодушно, словно скотину, степняки метко подгоняли «нужного» человечка без лишних слов и придирок. Связка, в которую в конце концов парня определили, ничем не отличалась ни от той, в которую он попал вначале, ни от второй, куда перевязали молодых парней на первой ночёвке, с той лишь разницей, что сперва к ногам не была привязана бьющая, мешающая и натирающая ноги лесина. Хитрые кочевники, очевидно, имели повод не особо доверять лесине потоньше, шейной.

–Да что ты всё, «Хозяйка», да «Хозяйка», – выговорила она, не прекращая сеять муки- У меня, так и знай, имя есть. Хошь- гросское Анна, а хошь- по здешнему- Ашавой зови. Это у меня, как сюда пришла, волосы больно уж были светлыми, вот и прозвали. Ты же тоже вот, не токмо Емеля, а ещё и Эмилио, видишь ли. – Решето, наконец, вытряхнуто и отложено и женщина насмешливо глянула на Емелю: – Или стара я для имени и так для тебя хозяйкой и останусь? Парень гоготнул и прогудел: – Не-е, чего-й- то стара-то? В самый раз, – и понял, что сказанул не то. Анна-Ашава хмыкнула: – Ну-ну… В самый раз ему… Люблю смелых, но… Успокойся, парниша. В древние времена говорили- «Ты не герой моего романа», хоть, может, по жизни и герой.

Август на исходе. Кузнечичий стрёкот не стихает, изредка вдали словно весенняя лягушка-жерлянка заклокочет, комарики те же звенят тонко, жалостливо… Гладь отсвечивает розовым, жёлтым и огненным, круги на тихой поверхности расходятся то бесшумно, а то с громким всплеском. Ещё тепло ночами, днем жарища стоит летняя совершенно, но птицы уже смолкли, дневные – на ночь, ночные- по семейным обстоятельствам.

Где-то справа, по-над лесом, вскарабкалась выше самых могучих верхушек луна. Чуть прищуришься, ан- золотое яблоко, с одного боку стукнутое и едва заметно смятое. Сразу понятно, что спелое и ароматное. Звёздочек пока мало, раз-два и обчёлся, но день стал скудеть часами, оглянуться не успеешь- засверкают рассыпанным просом на небесной «Большой дороге», освещённой катящейся с верхотуры луной. Люд лесной с сумерками стал по домам расходиться. А то как же, последние деньки сено просушить, а кому хмелю набрать, диких ягод насушить, опять же- к осени крыши подлатать, погреба, да клети проветрить. Едва управишься, там уж полевые работы начнутся, огородики рук потребуют, дальше – птицы к югу потянутся… Откормленные, ленные, такие зимой нужные, вкусные… А оно, между прочим, во всех землях, где про ордву знают, почитают каждого их них удачливым охотником, и не напрасно. Бьют они птицу осенью сильно и много, иначе не прожить многоснежную лесную зиму. Но бьют умно и бережливо, как деды и прадеды завещали. А предки- они если что не так, и предъявить могут. Не зря же на каждых ордовских поминках старуха, видящая души умерших, перечисляет всех, кто пришёл из того мира и пересказывает, о чём они говорили за столом. Так ордва и жили век за веком, новому обучаясь, да старого не забывая. И наш герой неожиданно обнаружил в себя приязнь к неспешной, текущей подобно чистой полноводной реке их жизни. Да и не только их, а и своей, которая сколько уж времени неотделима от радостей, печалей и забот бесхитростных местных обитателей.

Весь мир, полагаю, знает историю о том, как поймал в свое время деревенский увалень щуку и отпустил ее в реку, поддавшись на уговоры. И многие помнят, что щука та отблагодарила Эмилио, на Родине, правда, тогда звали его на свой привычный лад Емелей, возможностью щучьим велением и его, Емелиным хотением выполнять неисполнимые в принципе желания… Неисполнимые, если не захотеть сильно-пресильно. Именно с желанием и настроем на чудо у парня и были проблемы.

Если дело, скажем, касалось выпроваживанием младшего, каковым он был в семье, из дому за дровами, тут у любого получится захотеть, не расставаться с теплой печкой в трескучий мороз… И печь послушно повезла бы его в заснеженный лес. Другое дело- как бы посмотрели домашние на то, что избе на пользу бы точно не пошёл печкин выезд… Дальше же, особенно в случае, когда необходимо было желание придумать, веление-хотение не шло, и простое дело, не говоря уж о чудесах, оставалось несделанным. Надо ли говорить, сколько пришлось вынести человеку и каких трудов стоило жить и трудиться наравне с братьями и односельчанами. Но склонности к крестьянствованию у себя Емеля не замечал, в один прекрасный день собрал тощую сиротскую суму и подался с благословения старших в город. Парнем он слыл необидчивым, и совсем не думал, прощаясь, что родные вздохнут облегчённо, когда, проснувшись наутро, увидят, что он, передумавши, не вернулся домой. И кого должна волновать Емелина оплошность, в результате коей он, вознамерившись воротиться к ночи назад, просто-напросто заплутался в лесу и вышел, таки на рассвете на большак, идущий в сторону города. Тут уж из одной только лени и пойдёшь, пожалуй, куда ближе шагать.