Loe raamatut: «Удар под ребра»

Font:

ISBN 978-5-4483-2920-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Я летела с лестницы целую вечность, поднимая страшный грохот (по крайней мере, так мне казалось), пытаясь уцепиться за ступеньки и ломая при этом ногти. Успела вспомнить даже Скарлетт О`Хару, которая именно так потеряла ребенка от Ретта Батлера. Единственный свидетель моего величественного падения (далеко не Ретт Батлер, особенно внешне) бежал ко мне и что-то кричал, когда я скатилась с последней ступеньки и, оглушенная, лежала там, внизу. Продолжая что-то бормотать, он попытался поднять меня – придурок, а вдруг у меня сломан позвоночник, подумала я и неловко отползла назад. Он, похоже, подумал о том же, отпустил меня, и я наконец-то разобрала, что он повторяет – отчаянно, на одной ноте:

– Прости… прости… прости…

– Замолчи, – прохрипела я.

Боли в теле не ощущалось, была только неестественная легкость (последствие шока?), но моя левая рука, на которую я в итоге приземлилась – не могу объяснить, что именно, но что-то с ней было не так. Я чувствовала ее иначе, чем остальные части тела – то ли она гудела, то ли неудобно лежала, в общем, мешала как-то. Ерунда, не повод вызывать «скорую». Главное, чтобы этот человек отошел от меня как можно дальше.

– Они сейчас приедут, – спрятав телефон, проговорил он и склонился надо мной.

Я с ужасом поняла, что он гладит меня по волосам, и тряхнула головой, будто пытаясь согнать назойливое насекомое.

– Вика… Вика… все будет хорошо… я люблю тебя… – прошептал он мне прямо в ухо.

«Не врет», – с удивлением и долей брезгливости отметила я.

– Уйди. – Я вытянула перед собой правую руку, пытаясь удержать его на расстоянии. Сил у меня было маловато.

– Может, ты… сможешь… меня… – лепетал он испуганно, и мне вдруг стало настолько противно, что к горлу подкатила тошнота.

Этого только не хватало. Я сделала глубокий вдох. И еще один. Мне хотелось сказать: «Если ты не замолчишь и не отойдешь, я убью тебя». Еще минут десять назад угроза была бы вполне реальной: окажись в моей руке необходимое орудие, не факт, что я бы им не воспользовалась. Но теперь это прозвучало бы глупо. Для начала мне как минимум понадобилось бы подняться с пола. Поэтому я сказала коротко:

– Я тебя ненавижу.

Просто и со вкусом, похвалила я себя, с удовольствием пронаблюдав, как потухает его взгляд, в котором, кроме ужаса, до этого было что-то вроде исступленной надежды. Его лицо почему-то поплыло перед глазами, картинка становилась все менее четкой, будто по экрану телевизора пошли помехи. В моем раннем детстве отец в таких случаях всегда шел поправлять антенну. Иногда это помогало.

Я захлопала ресницами, пытаясь настроить свою внутреннюю антенну, но изображение планомерно гасло. Может, оно и к лучшему, с радостью подумала я вдруг. Больше всего мне хотелось, чтобы он просто взял и исчез. Правда, пока вместо этого исчезала я.

Часть 1. Выздоровление

Гоша пинком затолкал под нижнюю полку мою последнюю сумку и обернулся ко мне:

– Если что, ты сама сказала – там только одежда.

– Да хоть хрустальная ваза, делай что хочешь, – безучастно отозвалась я.

Соседка по вагону – дородная женщина лет сорока пяти с избыточным количеством макияжа на лице – недоуменно покосилась на нас.

– Без тебя я бы со всем этим не справилась, – проговорила я вместо «спасибо».

– Для того и нужны друзья, – пожал плечами Гоша.

Он помедлил, посмотрев на мою руку.

– Приедешь хотя бы, когда придет время гипс снимать?

Я ожидала, что он скажет что-то вроде «куда ты прешься, подождала бы хоть, пока кости срастутся», но тогда это был бы не Гоша.

Надежно зафиксированная рука снова зачесалась – иногда мне казалось, что под гипсом по ней ползают всевозможные насекомые, а может, даже черви. «Наверное, фантомные боли еще мучительнее. От них невозможно избавиться даже в далекой перспективе», – в который раз утешила себя я. По крайней мере, совершенно прозаическое неутихающее желание почесать загипсованную руку отвлекало от мыслей об… остальном. Боль от ушибов, как ни странно, не отвлекала.

– Я приеду, как только… как только смогу. Сам понимаешь. Пережду какое-то время.

Гоша молча развел руками – мой взгляд тут же задержался на левой. Буквально за несколько дней у меня появилась привычка смотреть людям на руки – как когда-то я разглядывала чужие фигуры, вообразив, что начала полнеть, и чужой загар, когда все лето никак не могла приобрести собственный.

– Хочешь, чтобы я передумала? Тогда тебе же волочить мои вещи обратно, – мрачно пошутила я.

– Ты такая упрямая, что я ни на что и не надеюсь, – проворчал Гоша.

«Провожающие, покидаем вагон!» – зычно крикнула проводница. Мне всегда казалось, что такое объявляют более торжественно, чуть ли не в рупор – впрочем, в последние годы я не ездила на поезде, только на автобусе и однажды на самолете, так что судить об этом мне было сложно.

– Тебя точно встретят?

– Я же говорила.

– Ясно. Ну, я пошел. – Вместо объятий (на них я не очень и рассчитывала, особенно в присутствии свидетелей) Гоша коснулся моего плеча. – Давай… Удачи тебе.

Уже выходя из плацкарты, он пробормотал что-то скороговоркой, и недобрый тон заставил меня насторожиться.

– Что ты сказал?

Он без колебаний повторил:

– Я убью его. Если не ты, так я.

Я широко улыбнулась, несмотря на то что внутри все похолодело.

– Ерунда, оставь его. Не марайся. В конце концов, к моему падению с лестницы он отношения не имеет.

Гоша верил в это не до конца, но знал, что обманывать не в моих правилах.

– Хорошо. Я его не трону, – сказал он – и соврал.

Я шумно выдохнула, каким-то чудом удержавшись от крика.

– Прости. Очень больно?

– Переживу.

– Я… извини, – повторил Гоша. – Все. Пошел.

На ложь и даже полуправду мой организм реагировал своеобразно: толчком под ребра. Герой сериала «Обмани меня» тоже чувствовал, когда ему врут, но он был рационален, ориентировался по выражению лица, позе, мимике, голосу – и построил на этом целую теорию. У меня же ее никогда не было. Человек мог смотреть на меня распахнутыми искренними глазами, его слова могли звучать натуральнее некуда, но я все равно знала, когда он лжет, а когда нет.

Мало кто знал об этой моей особенности – большинству знать и не надо было, иначе даже поверхностное общение со мной превратилось бы в прогулку по минному полю. Не раз и даже не сто я от души жалела, что не наделена более полезной способностью – например, к скорочтению, или к иностранным языкам, или к игре в шахматы. Увы, ни в чем таком я не преуспела, а единственный имевшийся у меня дар превращал меня в мизантропа. Во многом это была заслуга Яши.

Он появился, когда мне было десять – через год после того как меня хлестнуло под ребра мамино беспомощное «папа уехал… ему пришлось… он будет дома нескоро…». Полчаса я оплакивала отца как мертвого, пиная от горя подушку и размазывая слезы по щекам, и только потом (видно, у нее тоже было что-то вроде шока) мама призналась, что он жив и здоров, просто решил больше не возвращаться. В течение нескольких месяцев развод был официально оформлен, и та, другая, уже беременная, стала папиной женой. Не знаю точно, сколько месяцев прошло, прежде чем отношения с другим смогла начать мама, но подозреваю, что они с Яшей начали жить вместе почти сразу. А через полгода после этого расписались.

У этого типа не было постоянной работы – раз в несколько месяцев он, непременно поскандалив с начальством, менял сферу деятельности, иногда даже кардинально. Похоже, ему хотелось устроиться максимально комфортно, а обязательств он совершенно не признавал. Периодически маме приходилось обеспечивать нас всех одной, но я никогда не слышала от нее ни слова упрека в адрес мужа. То ли она так любила Яшу, то ли так боялась, что и он уйдет.

Самым омерзительным было то, что Яша постоянно врал. Нет, не вынужденно, не «во спасение», а на пустом месте, обычно стремясь набить себе цену. Он не сочинял все, а, как я вычислила со временем, брал парочку общеизвестных фактов своей биографии и накручивал вокруг них целый клубок. Звучало это примерно так: «В юности, учась на филолога, я вдохновился стихами Бальмонта и стал иногда сочинять сам. Не показывал свои записи никому, пока один из преподавателей, проверяя письменное задание, не нашел листок с моим стихотворением между страниц тетради. У этого преподавателя были свои связи в издательстве, и он предложил мне опубликовать сборник. Я с восторгом согласился, собрал свои лучшие творения, но в итоге в печать книга так и не вышла. В последний момент я решил, что подчинять талант коммерческим интересам, – а я уже, конечно, начал прикидывать, сколько человек купят мой сборник – низко. Отбирая стихи для книги, я размышлял, какие из них понравятся публике – иными словами, за какие она будет готова платить. Мне до сих пор стыдно за свою мелочность. Может, поэтому с тех пор я не написал ни одного стихотворения. Отпугнул-таки музу…».

В подобных монологах отчима непременно находилось место подвигу – его собственному, разумеется – и неуместной высокопарности. Обычно проверить истинность рассказа в целом не представлялось возможным (он всегда мог оправдаться – к примеру, заявить, что сжег старые стихи в порыве самоуничижения). Но, главное, фактический «скелет» был безупречен и устойчив: Яша действительно учился на филолога и уважал Бальмонта, и у него действительно не вышло ни одного даже самого крошечного сборника стихов. Я-то с трудом представляла, как он может срифмовать что-то более затейливое, чем «розы – мимозы» и «любовь – кровь», зато мама умиленно кивала, да еще прибавляла: «Какой ты у меня замечательный: и талантливый, и тонко чувствующий…».

Пару раз я пыталась осторожно намекнуть ей, что Яша много придумывает, но она ловко меняла тему, и я, решив больше ее не травмировать, прекратила попытки. Мама знала, что в таких вещах я не ошибаюсь и, скорее всего, не желала разочаровываться. По крайней мере, ей хотелось верить мужу: ее комплименты лживыми не были. А вот меня от его историй иногда буквально тошнило. Я ничего не могла с собой поделать: сначала это был, как обычно, легкий толчок под ребра, потом более ощутимый, после третьего бессмысленного вранья за полчаса у меня могло начаться головокружение, а однажды меня буквально вывернуло наизнанку (хорошо хоть до ванной добежала).

…ох уж эти размышления, воспоминания, зачем?.. И без них худо.

Я предъявила проводнице с зычным голосом билет, умылась, дождалась, пока принесут постельное белье, устроилась на своей полке и, повернувшись лицом к стенке вагона, как-то незаметно стала прокручивать в голове события прошлого, на сей раз последних двух лет. И уже не смогла это остановить.

…Итак, был теплый и солнечный, хотя уже и сентябрьский, день. Я, восемнадцатилетняя, шла домой с довольно тяжелым пакетом, набитым продуктами (к маминому дню рождения). Я уже прошагала мимо банка, но потом мне пришло в голову, что хорошо бы снять часть стипендии. Деньги как раз должны были поступить на карточку. Мелочь (почти в буквальном смысле), а приятно.

Впереди был довольно муторный вечер – предстояло нарезать салаты, сервировать стол прабабушкиными серебряными приборами и слушать фальшивый смех гостей над Яшиными шутками. Вежливая фальшь – не ложь, она не стегает изнутри, но все равно ощущается, и вкус во рту мерзкий даже на следующее утро. Самое противное, если к нему примешиваются другие: кисловатый алкогольный или приторно-десертный – адский получается микс, именно поэтому в праздничные дни я всегда старалась мало есть и пить. А тут у меня было четыре пары, и я, как назло, осталась голодной.

Одной рукой (в другой был пакет, пластиковая ручка которого врезалась в пальцы, оставляя на них черный следы краски) я дернула на себя дверь банка. Не получилось, дверь оказалась тяжелой. Разозлилась, дернула еще раз. Массивная дверь злорадно скрипнула и поддалась на сантиметр, но, когда я нечаянно отпустила ее, хлопнула так, будто была распахнута настежь.

– Черт, – прошипела я, пытаясь, невзирая на пакет, ухватить ее обеими руками.

– Совершенно не женское дело, – услышала я насмешливый голос у себя за спиной.

Вот и он. Стоит, широко улыбаясь, взгляд совершенно безмятежный, будто он только сегодня родился и не ведает ни о каких проблемах и хлопотах, чужда ему тщетная мирская суета. Он впитывает каждое мгновение с восхищением, благодарностью и наивным любопытством – и на меня смотрит изучающе, как на экспонат.

Все это – его улыбку, выражение лица – я вспоминала потом, очень нескоро, когда все эти детали, пазлы вдруг стали для меня важными. Но в тот момент я видела перед собой только странного веселого паренька, далеко не красавца, который забавлялся, не спешил мне помогать и дико раздражал.

Не удостоив ответа его своеобразную реплику, я снова повернулась к двери и вцепилась в ручку. Парень вежливо отстранил меня, потянул дверь, и она тут же открылась – даже, кажется, без скрипа. Он отступил, пропуская меня внутрь.

– Спасибо, – буркнула я и проследовала к банкомату.

Достала карточку, проверила баланс (не повезло, стипендия еще не пришла) и двинулась обратно на улицу. На сей раз дверь, к счастью, толкнул какой-то мужчина, и я успела проскочить наружу вместе с ним. Улыбчивый молодой человек ждал меня на лестнице возле банка – так естественно и непринужденно, будто мы были давними друзьями на прогулке и я сказала: «Минуточку, сейчас забегу снять деньги и пойдем дальше».

– Не женское это дело, – повторил он и протянул руку, чтобы взять мой пакет.

Я с недоверием отшатнулась и переспросила не слишком любезно:

– Что именно?

– Ходить в банк. И носить тяжести. У вас там кирпичи, что ли? Дайте.

Он повернулся в профиль, и я обнаружила, что у него очень непропорциональный, загнутый книзу нос. Весьма заметный недостаток, а если прибавить очень небрежную прическу – слишком небрежную, чтобы это выглядело стильно, – четырехдневную щетину и щербинку между передними нижними зубами, то образ получался малопривлекательный. Да еще фигура. Назвать его полным было нельзя, но живот слегка выдавался вперед, обтянутый не первой свежести белой футболкой.

– Я сама донесу.

– Вы очень недружелюбная, улыбнитесь, а?

– Зачем?

– Да просто так, для себя, не для меня же. Наверняка улыбка идет вам куда больше, чем суровость.

Сама не зная почему, я повиновалась – не специально, просто вдруг почувствовала, как уголки губ сами собой ползут вверх. Я редко улыбалась незнакомцам.

– Вот, так я и думал! – возликовал парень. – Выглядите великолепно! Честное слово, от души.

– Я и так в курсе, что вы не врете, – пробормотала я.

– Серьезно? Это видно?

– Нет. Чутье.

– Хорошая интуиция? Разбираетесь в людях? Что обо мне скажете?

– Лучше вам не знать. – Я потянулась за своим пакетом, который уже каким-то чудом оказался у него в руках.

– А я думаю, знать всегда лучше – ненавижу, когда от меня что-то скрывают.

– Я тоже. – Зачем я это сказала?

– Видите, вы меня понимаете, – обрадовался он. – Давайте так: я несу до дома ваши кирпичи, а вы рассказываете мне свое первое впечатление обо мне.

– Ага, а потом, зная, где я живу, вы будете караулить меня возле подъезда по утрам, тащиться следом до самого института и позорить меня перед однокурсниками, – вырвалось у меня.

«Позорить». Бедный парень. Он не красавец, конечно, но зачем было ему грубить? Да и с чего я вообще так разболталась?

– Караулить? Какие фантазии, с чего вы взяли, что у меня столько свободного времени? – Он хохотал, будто я произнесла что-то невероятно смешное, хотя должен был, по идее, оскорбиться и ретироваться. Хорошо, если не с моим пакетом.

– Меня это не интересует. Просто оставьте меня в покое, – рубанула я (так-то лучше).

– Я и не планировал вас беспокоить. Помогу дотащить вещи, полюбуюсь еще немного вашей улыбкой – где она, кстати? – и исчезну. Вы уже скрасили мой день. А насчет первого впечатления – как хотите. Думаю, я и так понял.

Он продолжил путь вровень со мной – к моему удивлению, молча. Я размяла уставшую и испачканную краской с пакета руку и неожиданно для себя спросила:

– А почему ходить в банк – не женское дело?

Парень отозвался охотно и многословно:

– Такие заведения строились не для юных девушек, а для унылых клерков, офисного планктона. Разве тяжелая дверь – не убедительное тому подтверждение? Распахнуть ее одной рукой они еще способны, а вот сотворить какое-нибудь чудо – слепить для любимой девушки снеговика, например, негнущимися руками в двадцатиградусный мороз – уже нет. Что-то у них там внутри отмерло. Может, частые операции с деньгами способствуют атрофии сердца?

Я нахмурилась. Что несет этот человек? Никогда не слышала такой чуши: клерки, снеговики, денежные операции… как вообще он умудрился увязать все это в пяти фразах?

– Вы ведете к тому, что девушки не должны снимать деньги в банке, – попыталась конкретизировать я, – или у них вообще не должно быть банковских карточек, да и в принципе собственных средств? Возможно, наш удел – сидеть на шее у мужей и понемногу наскребать на домашнее хозяйство и маникюр из их жалких подачек?

Молодой человек воззрился на меня то ли удивленно, то ли восхищенно.

– Вот это ассоциативный ряд! Я вам о любви, а вы мне про несчастных домохозяек.

– Хм, мне казалось, мы говорили о банках.

– Это вы говорили о банках, а я о чувствах. Все остальное так скучно.

– Вы меня запутали. Я задала вопрос…

– Вопрос? Какой?

– У меня сейчас голова кругом пойдет.

– Ой, только не злитесь, это вам не к лицу. Что за вопрос… а, вспомнил. Почему я сказал, что женщины не должна ходить в банк? Да понятия не имею, почему я так сказал. Вообще, под «не женским делом» я подразумевал тягание тяжелых сумок и не менее тяжелых дверей.

– А зачем вы потом уточнили…

– Да просто так!

Тогда я еще не подозревала, что это очень в его духе – ляпнуть что-нибудь «просто так», под настроение, а потом нафантазировать вокруг этой фразы целую теорию. Нет, он не был банальным хвастливым сочинителем, как мой отчим – просто ему нравилось сооружать вавилонские башни из мыслей, слов и эмоций, наслаждаться ими, а потом рушить и строить новые. Такой у него был способ познания мира.

Я произнесла безнадежным голосом:

– О Боже.

Этот странный парень и ерунда, которую он болтал, немного отвлекли меня от размышлений о предстоящем вечере. Но, подходя к дому, я снова обо всем вспомнила и помрачнела. На сей раз он не стал просить меня улыбнуться – только ободряюще улыбнулся сам и добавил:

– Сегодня все будет отлично. Вот увидите.

– Почему вы так решили? – не удержалась я, хотя не планировала вступать с ним в дискуссии, да еще в тот момент, когда мы приближались к моему подъезду.

Больше всего я хотела, чтобы он поскорее ушел и его успело увидеть как можно меньше соседей.

– Я просто знаю, – сказал он. – Помочь вам подняться с этим по лестнице или…?

– Спасибо, я сама.

Не сомневаюсь, именно такого ответа он и ожидал. Кивнув, он вручил мне пакет со словами:

– Надеюсь, вам не каждый день приходится подобное таскать – в противном случае, ваш муж не джентльмен. Да не смотрите так, сам вижу, что вы не замужем. Нет кольца.

– Так я и думала, что этим кончится. «Помогу донести вещи». Может, вас еще на чашечку чая пригласить?

– Я действительно просто хотел помочь. Если бы я врал, вы бы почувствовали, верно? Это не мешало мне заметить отсутствие кольца. Впрочем, если тема для вас больная…

– Вовсе нет…

– Вот и я так решил.

– … а теперь я пойду. Еще раз большое спасибо.

– Пожалуйста. – Парень дождался, пока я достану ключ от домофона и открою дверь, придержал ее, усмехаясь, проговорил «всего вам доброго» и вроде бы ретировался. По крайней мере, до квартиры со мной не поплелся.

«Придурок какой-то», – пробормотала я, поднимаясь по лестнице, и уже через пару пролетов совершенно забыла о его существовании.

Не вспомнила и тогда, когда его пророчество нежданно-негаданно сбылось: с готовкой удалось справиться довольно быстро (мама пришла пораньше, и мы сделали все часа за полтора в четыре руки, даже пирог испекли), гостей было меньше, чем я предполагала, пришли только самые близкие. И вместо шумного праздника вышла приятная, душевная посиделка. Гораздо больше похожая на семейную, чем наши каждодневные ужины втроем с мамой и Яшей. Яшей, с его вечными жалобами на жизнь и работу и байками о несуществующих заслугах.

Кстати, отчим тоже вел себя примерно, произнес даже пару удачных тостов, хотя обычно был способен только на «поздравляю, люблю» – видимо, весь талант ушел в неизданный сборник стихов. Единственный раз за вечер меня передернуло, когда он льстиво обратился к маминой лучшей подруге: «Какие красивые браслеты, дорогая». Мало того, что меня бесило его стремление называть «дорогими» всех людей женского пола, в том числе и меня иногда, так он еще и соврал. Не преувеличил, а именно соврал. Браслеты были ужасны, и он это прекрасно видел. На месте тети Марины (к которой я относилась с теплотой) я не стала бы надевать золото вместе с серебром, да еще в сочетании с дешевыми бусиками из керамики. Впрочем, мамина подруга простодушно порадовалась комплименту и рассказала увлекательную историю о том, как покупала эти браслеты на распродаже. Они оказались такой же бижутерией, как и бусы.

Но это все ерунда – главное, за нашим столом (и у меня на душе) царили мир и покой. Я не думала о непереведенной стипендии и о семинаре, который ждал меня на следующий день в институте (учеба меня неизмеримо больше грузила, чем радовала). Я пила мелкими глотками дорогое красное вино и наслаждалась осенним вечером в прекрасном обществе.

Мое сердце было наполнено простой, тихой нежностью – к матери-имениннице, к ее друзьям, даже к Яше, и даже к самой жизни, которая дарит иногда столь чистые, золотые мгновения. Может, у кого-то таких мгновений (и таких вечеров) хоть отбавляй, но мне повезло меньше: нелегко расслабиться в какой бы то ни было компании, когда знаешь, что добрая половина ее участников по мелочи привирает через каждые две фразы и после следующего случайно брошенного слова тебя может толкнуть под ребра. И не дай Бог при этом пролить вино на скатерть.

Это только кажется, что лживых людей не много – и зачем врать без надобности, да еще в кругу близких? Может, на моем месте кто-то поведал бы миру, как на самом деле он, этот мир, испорчен и пропитан обманом, но я не буду, увольте. Хотя, возможно, именно в этом и состоит моя миссия…

Наутро эйфория ушла, но блаженное послевкусие (не то что обычно) осталось, и, собираясь в институт, я даже ни разу не задумалась о том, как мне неохота туда идти. Просто умылась, поела, оделась и вышла.

Погода оставалась теплой: солнце еще не было в зените, но температура воздуха позволяла распахнуть легкую куртку и спрятать подальше в сумку шарф. Было ощущение, будто впереди вовсе не зима, а лето – приятнейшая мысль, после которой неизбежно приходит легкое разочарование. Но лето всегда возвращается, так что переживать ни к чему.

Увидев возле арки вчерашнего парня, я даже вздрогнула от неожиданности.

– Что вы тут делаете?!

– Забыл, в каком подъезде вы живете. Двор помнил, а подъезд нет. Вот и слоняюсь, – пояснил он со своей извечной, кажется, беззаботной улыбкой (можно подумать, я спросила, почему он стоит не около моей двери, а в отдалении).

– Откуда вы знали, когда я выйду? – строго произнесла я.

Нужно было немедленно погасить его неуместный энтузиазм, говорить как можно резче и четко дать понять, что ловить ему со мной нечего.

– Да я и не знал. Просто зашел наудачу – мало ли, вдруг столкнемся. Вы упомянули о том, что по утрам ходите в институт.

– А вам что, никуда не надо? Какого черта вы здесь делаете? Вы же обещали за мной не шпионить! – Кажется, для уверенного и хладнокровного человека с жесткой позицией я наговорила слишком много, а главное, излишне эмоционально.

– Тихо, ну не кипятитесь. – Он смотрел на меня почти с нежностью. – Сегодня я работаю с десяти утра, до совещания в офисе делать нечего. Работаю, кстати, неподалеку отсюда. А «не шпионить» я совершенно не обещал! Вы помните, чтобы я сказал «обещаю»?! Я – нет.

– Не надо заговаривать мне зубы. Я спешу на пару. Оставите вы меня в покое или мне обратиться в полицию? – Я ускорила шаг.

– Ох уж, в полицию. Я ничего плохого вам не делал. Вот подумал: раз вы так и не поделились своим первым впечатлением обо мне, могу ли я рассчитывать на отчет о втором?

– Можете. Назойливый несимпатичный тип с совершенно необъяснимой уверенностью в себе…

– … и шоколадкой. – Его ни капли не смутила моя характеристика: возможно, его внутренние ощущения с ней дисгармонировали, и он не взял ее в расчет.

Достав из кармана, парень протянул мне маленькую твердую плитку в шелестящей обертке. Белый, пористый. Как я люблю.

– Знал, что оцените. Почувствовал, – уловил мое настроение он.

– Вы все чувствуете, да? – сердито произнесла я.

– Как и вы. Возьмите ее.

– Мама учила меня не брать конфеты у незнакомых дядей.

Парень расхохотался.

– Вы самый удивительный человек из всех, кого мне приходилось встречать. Из-за вас я уже второй день не перестаю улыбаться.

– Я думала, это ваше естественное состояние.

– Не совсем. Но я к этому стремлюсь. Хотя обстоятельства сейчас, увы, не слишком располагают. – Позже выяснилось, что буквально за неделю до нашего знакомства он расстался с девушкой, да и на работе не ладилось. – Но… я предпочитаю смотреть на жизнь.

– С оптимизмом?

– Нет, просто – смотреть на жизнь. Унылые люди идут по ней с закрытыми глазами. Те, кто ее видят по-настоящему, не могут ей не радоваться.

Надо признаться, в это что-то есть, подумала я.

– Ладно. Мне пора, – сказала я твердо, готовая, однако, к тому, что отвязываться от парня придется долго.

– Хорошо. Удачного дня. Кстати, сегодня все снова будет замечательно.

Он развернулся и быстрым размашистым шагом двинулся на противоположную сторону улицы. От изумления я даже проводила его взглядом.

И день, действительно, был удачен – даже на семинаре меня спросили именно о том, что я знала. А на обратном пути домой я вдруг нащупала в кармане своей куртки шоколадку – уму непостижимо, как он успел ее туда положить. Достав ее, я… улыбнулась. И развернула фольгу.

Я никогда не доверяла незнакомцам. До смерти боялась влюбиться всерьез, из-за этого избегала и секса – вдруг бы он привязал меня к кому-то, заставив потом страдать? Дружила только с парой проверенных людей: Аней (о ней позже) и Гошей – другом детства, практически родственником. Любые попытки вторжения в мою жизнь меня раздражали. Но…

Постепенно, по крошечному кирпичику, этот парень сотворил чудо. Бог знает, как он смог выбрать единственно верный, пусть и довольно долгий, путь к моему сердцу. Говоря «путь к сердцу», я не имею в виду традиционное завоевание девушки. Речь о тех редких случаях, когда другой человек становится неотъемлемой частью твоей жизни, такой гармоничной частью, что тебе не хочется менять ничего – ни его характер, ни характер отношений. Может, ты и не в восторге от всего, что он делает, но у тебя дух захватывает от того, что он именно таков, каков он есть, что он такой один. И он – рядом. Почувствовать это за один день или за неделю – почувствовать правильно, не истерично и сумбурно, не порывисто, а всей душой и осознанно – нереально. Но слишком много времени мне не понадобилось.

Все развивалось своеобразно. После второй встречи я уже периодически вспоминала «того странного парня». Даже не зная его имени. В следующий раз он появился – так же внезапно – через несколько дней, после моих пар: «Запомнил время, в которое встретил тебя из банка – ты вроде тогда из института шла?». Не знаю, может, это была и не первая попытка подстроить третью встречу, это мы потом никогда не обсуждали.

Мы наконец-то представились друг другу (архаичному полному имени Тимофей он предпочитал короткое Тим) и перешли на «ты». Я настороженно, коротко, но все же сообщила необходимый минимум информации о себе: студентка второго курса, учусь на культуролога (звучит претенциозно и очень бесперспективно одновременно, да простят меня все культурологи мира), живу с матерью и отчимом. Тим к тому времени учебу уже закончил – наша разница в возрасте составляла четыре года – и занимался в какой-то конторе продажами. «Но это ведь это совсем не творческая профессия», – удивилась я, услышав об этом. «Отнюдь. – Тим даже, кажется, немного обиделся. – Всякая работа является творческой. Или ты думаешь, творчество непременно подразумевает бумагу, перо и кисти?».

К зиме мы начали видеться почти каждый день: бродили по улице, отогревались горячим чаем в кафешках, сходили пару раз на каток, смотрели у него дома фильмы допоздна – все без малейшего намека на романтику. Мне было легко с этим человеком, потому что от него, в отличие от остальных, я не ждала подвоха: очень скоро стало ясно, что Тим, как и я, ненавидит врать. Он не бросался со своей правдой-маткой к окружающим, но, уверена, если бы любой, кто вызывал у него антипатию, спросил Тима об его отношении к себе, тот ответил бы честно.

Общаться с кем-то часами и ни разу не получить «удар под ребра», как я это называла, было необычно, почти нереально. Будто мне впервые за много лет разрешили выйти из душного помещения и постоять на пороге, вдыхая упоительный морозный воздух, и я с ужасом ждала, что вот-вот меня погонят обратно, но этого не происходило.

Закрывая за собой изнутри дверь в квартиру, я уже чувствовала, как ноги несут меня обратно – к оазису, к Тиму.

До сих пор я считала одним из самых честных людей свою мать (разумеется, она, в отличие от Яши, знала о моей особенности, пусть и предпочитала молчать о ней как о редкой и постыдной болезни, – в любом случае, при мне она старалась не врать и не лицемерить). Но по сравнению с Тимом и она стала казаться неискренней и фальшивой. О своей реакции на Яшу вообще говорить не приходилось: я продолжала сводить наше общение к минимуму, обращая к нему только дежурные фразы вроде «Доброе утро», «Спокойной ночи», «Сегодня снежно».

Однажды, уже в середине весны, я приехала к Тиму домой в выходной. Он встретил меня в пижаме – непричесанный, по обыкновению, побритый как попало, в старых истрепанных тапочках, которые у него руки не доходили зашить. Что бы он ни говорил о том, как к ним привязан, на день рождения я собиралась подарить ему новые, о чем зачем-то и сообщила в прихожей. Да еще пошутила, что эти давно пора выкинуть.

С ним я научилась одной простой и приятной вещи – говорить все, что вздумается. Конечно, только ему.

– Ну уж нет! Что угодно, а вот тапочки мои не трогай, – воспротивился Тим.