Loe raamatut: «Бешеное развлечение»

Дмитрий Анатольевич спешил к вечерней электричке за драгоценной тёщей Ираидой Кузьминичной. Мать жены ждать не любила, заставь её торчать на полустанке хоть лишнюю минуту, потом всю плешь продолбит. Кукушка старая.

Анатольевич нажал на педаль газа. На пустынной длинной дороге старого подмосковного посёлка было где разогнаться.

Из-за шеренги тополей, разросшихся вдоль трассы, под колеса набравшего приличную скорость «Рено» внезапно выскочила женщина. В развевающемся шёлковом халате, босая, она, петляя, понеслась по улице! Причём петляла девка странно, будто нарочно собираясь заморочить шофёра и наверняка угодить под колеса.

Едва не раздавив ненормальную бабу, Анатольевич успел затормозить. Раскрыл дверцу и выскочил наружу, собираясь крепко выразиться…

Но тут девица развернулась. Полы дорогого пеньюара совершенно разошлись, и Дмитрий Анатольевич увидел, что под халатиком – кроме непосредственно девицы – ничего не было. Полуголая бабёнка (довольно красивая, надо отметить) бросилась к шофёру и запричитала:

– Помогите, помогите! Увезите меня отсюда! Скорее!!

За её мольбами тот умудрился расслышать несущиеся с какого-то из дворов многоголосые мужские вопли. «Похоже, влипла девка», – мгновенно догадался Анатольевич. Приехала в гости (или на вызов), а там – толпа, бардак и полный попадос.

«Жалко труженицу», – разглядывая вусмерть перепуганную девицу с трясущимися фиолетовыми губами, подумал зять Ираиды Кузьминичны. Кивнул и разрешил беглянке сесть в машину.

А дальше, крайне своевременно, покинул улицу.

О том, что он вовремя умчался от многочисленных проблем, Дмитрий Анатольевич узнал уже гораздо позже. Но пока же его занимала лишь мысль о вредоносной тёщеньке: что скажет мать жены, когда зятёк подрулит к полустанку с голой бабой на заднем сиденье транспорта?!

«Засада, блин. Но не бросать же девку, в самом деле!»

Бог смилостивился над самаритянином. Вредная Ираида позвонила, когда транспорт был уже подан к ступенькам железнодорожной платформы, и сообщила, что осталась ночевать у какой-то старой курицы. В связи с чем Дмитрий Анатольевич согласился отвезти девицу к её дому. Где она с ним и расплатилась, сбегав за деньгами.

Утром, на следующий день, обдавая любимый транспорт пенным душем, Дмитрий Анатольевич обнаружил на отполированной «заднице» автомобиля две небольшие пулевые дырочки. Едва не обмочился (водой из шланга), струхнул, представив, что возьми стрелок чуть-чуть повыше… и – привет родителям! – пули бы пробили бензобак.

Дмитрий Анатольевич утер холодный пот, не сходя с места, зарёкся быть самаритянином и прислушался к совету мудрого внутреннего голоса: «Иди к ментам, Димон».

Подмосковный дачный посёлок уже и так гудел, обсуждая событие: в доме на соседней улице убили мужика. Девица, судя по всему, сбежала именно оттуда.

Часть первая

Спустя несколько недель

Прополка грядок с корнеплодами – нелогичное занятие для шикарной женщины.

Проблемное. Вначале у Нинель подло и скрытно под резиновой перчаткой треснул накладной ноготь. Трещинка оказалась незаметной, но вполне достаточной, чтобы зацепить нейлон на последней паре чулок и оставить там затяжку.

В результате, обматерив сквозь зубы нейлон, огород и ноготь, Нинель подошла к трюмо, оглядела длинные ноги, упакованные в предельно прозрачные черные чулки, и, нахмурив выщипанные брови, выразилась уже более конкретно о жизни вообще: в зеркале отразились ноги (кормилицы по сути), взгляд Нинель невольно зафиксировался на паре целлюлитных ямочек, проявившихся на нависших валиках бёдер… Настроение испортилось категорически!

– Вся жизнь – дерьмо, – дала диагноз действительности бывшая столичная этуаль.

Поправила резинки на ажурном поясе. И вскользь порадовалась: «А пальцы-то не забыли! Помнят службу». Даже в отсутствие зрителей руки действовали плавно, томно, эротично. Рефлекторно.

Нинель заставила себя забыть о подлой трещинке на ногте, привычным жестом взбила пышную гриву из обесцвеченных волос, немного выпятила и раздула губы… похлопала ресницами над голубыми глазищами. Полюбовалась, придавая глазам выражение невинной детки…

И высказалась:

– Хороша зараза. Живу в навозе… но хороша, черт побери!

Подлость жизни снова проявилась в невольном мысленном рефрене: «Пока хороша, Нинка. ПОКА».

Тридцать четыре – уже не сахар. А подмокший (целлюлитный) рафинад. Густой сироп на сухофрукте. Причём сироп тот даже не медовый…

От подобных мыслей голубые глаза Нинель потускнели, взгляд потух. Уголки пухлых губ потянулись вниз и потащили за собой носогубные складки… Напоминание «пока» начинало всё чаще звучать в голове бывшей московской «девочки»…

«Затикал метроном, моя хорошая. Затикал».

«Стоп! – сказала себе Нина Ивашова. – Солдат идёт в последний бой! Нехрен, детка, сопли разводить!»

Нинель резко сорвала с вешалки длинное шёлковое платье, одним движением набросила его на тело, обвязалась пояском!.. Поглядела на отражение в зеркале…

Тигрица. Из трюмо на Нинель смотрела прежняя столичная штучка. Хищница.

– Вот так-то лучше, – хмыкнула «девочка на пенсии». – Держи хвост пистолетом!

«Тигрица» повертелась перед зеркалом. Огладила лёгкий шёлк на округлых бёдрах, придала платью более откровенный вырез на груди…

О платье стоит сказать отдельно. Оно спадало с плеч, лишь стоило мужчине легонько дёрнуть за кончик пояска. Соскальзывало на пол как бы само собой. Использовалось для мужского типажа «нерешительный скромник». Подталкивало, так сказать. И, кроме прочего, имело несомненное достоинство: выглядело как о б ы ч н ы й домашний наряд ухоженной, следящей за собой женщины.

Во всяком случае, так думала хозяйка платья.

Оставаясь перед зеркалом, Нинель прислушалась: из гостиной, которую мама Зина по деревенскому обыкновению претенциозно величала «залой», доносился звук работающего телевизора. То есть матушка была при деле. С головой ушла в душещипательный ежевечерний сериал о потерянной любви и пропавших (как вариант: украденных, забытых на вокзале, потерявшихся, похищенных) детях, неожиданно обретших настоящих родственников.

– Порядок, – пробормотала Нинель и подошла к окну спальни, откуда открывался вид на огород, забор в смородиновых кустах, соседские угодья, виднеющиеся через сетку-рабицу.

Стоя у окна, Нинель пару секунд размышляла над серьёзной проблемой: «Стоит сбрызнуться духами или это уже слишком?»

Вредный внутренний голос тут же внёс ремарку: «А чулки с подвязками под «халатиком» по-твоему «не слишком»?»

– Ну так это будет видно после… – пробормотала этуаль.

– Если дойдёт до дела…

Секундные размышления и внутренний спор подвели к компромиссу: Нинель быстро нанесла на руки французский крем с умопомрачительным стойким запахом, представила, как вспорхнувшие на мужские плечи руки обволокут потенциального любовника Константина Павловича парижским ароматом… И осталась довольна. Ей бы только до ДЕЛА добраться, а уж там ни один Костик равнодушным не останется!

А в связи с тем – совсем порядок.

Нинель на цыпочках вышла из спальни. За спиной матери проскользнула до сеней, где надела на облачённые в нейлон ноги резиновые шлёпанцы, и, держа туфли на шпильках под мышкой, спустилась с крыльца.

Идти через улицу, на виду деревни, при боевой раскраске, шпильках и «халате» Нинель всё же не решилась. Ещё ведь не известно, чем и как закончится свидание с Константином Павловичем. (Опытная «девушка» не зря экипировалась под нерешительного мужика – Павлович таким и был: могуче разбогатевший ботан с претензией на вызывающую шок девственность.) Если по деревне слухи побегут: «К Палычу Нинка вечерами шастает!», роман может прихлопнуться, даже толком не начавшись. Нинель прекрасно знала, как трепетно относятся иные богатеи к огласке личных шалостей. Тут лучше перебдеть, чем поторопиться. Иначе – кисло выйдет.

Подгоняемая расчётливыми мыслями, Нинель прошла по залитой недавним дождём тропинке до калитки, что разделяла два участка. Попутно цыкнула на цепного кобеля:

– Тихо, Шарик! Попробуй только гавкнуть, тварь!

Пёс разинул агромадную пасть в ленивом и презрительном зевке. Но просьбу таки выполнил. Молча наблюдал за тем, как хозяйская дочка проходит на чужую территорию и там, на чистой плиточной дорожке, переобувается в туфли.

Нинель припрятала шлёпанцы под кустом отцветшего георгина. Распрямилась. И твёрдо поглядела на окна недавно выстроенного каменного дома под зелёной черепичной крышей.

Константин Павлович Субботин появился в деревеньке Кумушкине года четыре назад.

Вначале здесь бывал наездами, по выходным. Потом – прирос. К красотам, тишине и воздуху. Пропал в просторах, затерялся разумом между двух рек – полноводной транспортной и никчемной заболоченной Петляйкой.

Через год в просторной заводи, именуемой местными «Катькин омут», появился отличный пирс, у которого и швартовался немаленьких размеров катер нувориша.

Ещё через полгода Нинель позвонила матушка, и начало всей истории можно брать от восклицаний Зинаиды Яковлевны:

– Ох, Нинка! У нас здесь такое творится!..

Дочь Нина, давно привыкшая к гламурному имени «Нинель», тогда, помнится, поморщилась: «И чего у них там твориться-то может? Куры, что ли, передохли? Или улетели зимовать?…»

Но оказалось – происходит.

Тот самый сосед, с коим Нинель так и не случилось встретиться (хоть он и поселился через забор от Ивашовых), начал массово скупать землицу у колхозников и полуразорившихся фермеров-неудачников.

Платил – по-божески. Дела вёл без нахрапа, с уговорами и разъяснениями. Душевно подружился с председателем сельсовета Мухиным Сергеем Дмитриевичем. Пообещал главе народ трудоустроить и отлучить от пьянства. Но основное: мост через Петляйку поклялся выстроить. Не починить аль подлатать, а именно, конкретно – выстроить. Новый мост. Бетонный.

А за бетонный мост председатель Мухин был готов не только земли уступить, но и сам пойти батрачить либо мостовую сваю заменить! Держать мост на плечах, что тот атлант! Жену Татьяну и двух дочерей назначить местными кариатидами!

Поскольку перманентное отсутствие моста, регулярно сносимого бурными половодьями никчемной Петляйки, подвело деревню к состоянию плачевного замешательства. Захирело Кумушкино без дееспособной транспортной доступности, пришло село в упадок.

Мост начали строить этой весной. К началу сентября пообещали сдать не только мост, но и отличную дорогу. На землях бывшего колхоза Субботин собирался выстроить элитный загородный клуб с площадками для гольфа, конно- спортивной школой и прочими деликатесными кандибоберами.

Тем более что Катькин омут оказался какой-то крайне удобной природной «мариной». Швартовкой для яхтсменов, проще говоря.

Но, впрочем, если уж пришлось упомянуть первозданную малообразованность селян, то не лишним будет добавить: к нынешнему лету с языков кумушкинских аборигенов уже легко спархивали словечки вроде «ти-бокс», «фервей» и «грин».

Поскольку обещание народ трудоустроить Субботин начал выполнять и добрая половина деревенских мужиков успела заработать на обустройстве гольф-поля под руководством важного голландского проектировщика этих самых полей. (Газон растили загодя. Облагораживали ежедневно.)

Короче – раздышалась деревенька. Пошли движуха и вливания. По слухам, председатель Мухин держал фотографию Константина Павловича рядом с иконой Николая Угодника и молился им обоим равнозначно. Истово.

Но это – сплетни, пересуды. А неприятностей у господина из Москвы и без пустых наветов предостаточно случилось.

Во-первых, взбунтовались рыбаки. Строительство марины распугало рыбу, изничтожило или, в лучшем случае, изгадило обильнейшие камыши. Коряги, так любимые сомами, со дна все повытаскивали. Да и конкуренты, судя по всему, предполагали появиться большим числом… С новомодными электронными приманками и навороченными спиннингами.

Куда против них селянину с опарышем и удочкой времён совдепа?!

После рыбаков в пятую колонну объединились фермеры.

Дотумкав, что продешевили, пустились интриговать и рассылать петиции в инстанции. Пару раз мазали ворота Палыча дерьмом и дёгтем.

Но Павлович отмылся. И повёл себя уже неделикатно.

К фермерам-бунтарям приехали конкретные ребята на однозначных джипах и объяснили деревенским интриганам:

«Хотите по-плохому, раз по-доброму не получилось?… Обеспечим! Останетесь довольны, сиволапые!»

В общем после того, как типичнейший высоколобый интеллигент Субботин показал, что и у него есть оборотная сторона, народ значительно утихомирился. Фермеров приспособили к делу обустройства территорий, для рыбаков сочинили показательные соревнования, где те лихо утёрли нос богатеям с навороченными удочками. Призы в виде лодок и спиннингов раздали. Напоили, разумеется…

Прижился в Кумушкине господин Субботин. Со всем почётом-уважением.

Поскольку – умный. Щедрый. И беззлобный.

– Эх, Нинка, мне б такого зятя! – многозначительно намекала мама Зина дочке в телефонных разговорах. – Золото, а не мужик! Сосед, немаловажно. Завсегда под боком. – Вздыхала: – Возвращайся, а? Чего мытариться-то в столице? Где родился, там и пригодился, Нина…

Рациональное зерно в намёках матушки имелось. Сосед, богатый, холостой, ежели верить описаниям мамули, – лёгкая добыча, ботан в очёчках.

Нет, безусловно, Нина понимала, что мама ни черта не разбирается в современных реалиях и очкариках! Такие вот «ботаники» заказывают «девочек» в высоких сапогах и с плётками…

Но всё же стартанула в Кумушкино. Зимой. И две недели куковала перед соседней резиденцией в сугробах, пока «добыча» загорала где-то на Мальдивах, Бали или в Кении слонов валила.

Досада. Холод. Злость. От козьего загона гнусно пахнет.

Одно приятно – мухи передохли.

Озверев от ничегонеделанья, мадемуазель Ивашова, ярост- ная как мартовская кошка, вернулась в Первопрестольную. Пря- миком в объятия изнервничавшегося сутенёра Маратика, кото- рому несколько постоянных клиентов блудной Нинель оборвали телефоны.

На радостях маленько «дунув», Маратик предложил:

– Нинель, есть беспроигрышный вариант. Пару лет ещё работаем, потом открываем салон на паях. Мне один кент обещал тайских девок подогнать… массаж, спа, релакс… Раскрутимся, Нинок!

Нинель, на тех же радостях, ответила согласием.

Через год Марат забыл о тайках и обещании. Постоянные клиенты Нины находили свежих «девочек». Догадка «я выхожу в тираж» лишилась вопросительного знака. Будучи неглупой женщиной, Нинель прекрасно понимала: ещё год, другой, и она отправится из приличного борделя на улицу. К трассе, на шоссе, вылавливать дальнобойщиков с пропотевшими вонючими задницами.

Профессия своих з а т я г и в а е т. Иных не отпускает до могилы, куда укладывают гроб со спившейся, почти беззубой и безволосой уродливой старухой.

Б-р-р!!

Нинель вернулась в Кумушкино. И, вероятно, насовсем.

Относительно Константина Павловича пенсионерка эротического фронта сокрушительных батальных планов не выстраивала. Надеждами не тешилась, решила: «Выгорит так выгорит. Но п о д р у ж и т ь с я – стоит». Поскольку даже в самом элитном и закрытом загородном клубе спрос на «девочек» имеется. Тут главное подсуетиться вовремя, делянку застолбить, а там и видно будет – где Маратка, а где Нинель Александровна. Кто контрабандных таек от ментов отмазывает, а кто знакомит богатеев с первосортными и чистенькими девочками.

Мечты, мечты… Но как поставить дело, потенциальная «мамка» знала распрекрасно.

Но пока… Пока не собиралась обеспечивать низкосортными девицами бригады строителей моста, дороги и нулевого цикла под отель.

Могла бы. Заработать. Но не хотела загодя высвечиваться.

Поскольку резвость хороша для ловли блох, а вот большие деньги требуют неторопливости, подспудности, хорошей подготовки.

А ко всему прочему Нинель ещё не поняла: удастся ли ей по-взрослому зацепить соседа?

На пригожую, совсем не деревенскую особу Субботин поглядывал благожелательно. Смущался явно, если доводилось разговаривать.

Смущение Нинель, правда, частично списывала на проблемы с речью: приходя в волнение, Константин Павлович начинал заметно заикаться.

Но всё же, всё же… Смущение – приятный факт.

Многозначительный. Особенно если придать ему развитие… И посему, зная, как нежно-трепетно мужское эго, Нинель избавила Палыча от разговорного общения и завязала с ним шутливое телефонно-интернетное общение. Писала чётко выверенные миленькие эсэмэски, отправляла по и-мейлу пожелания доброго утра… Очаровательно дурачилась (как сама считала).

И Палыч отвечал. Не всегда и не сразу, но постепенно связь налаживалась, налаживалась… Заикающийся скромник всё больше раскрепощался…

Сегодня пригласил зайти. На чашку чая. Эсэмеской: «…Если вы не очень заняты, Нинель, то, может быть, зайдёте в гости по- соседски? Я только что заварил божественно ароматный чай…»

Смешной вопрос!

Нинель немного задержали лишь треснувший ноготь и нейлон!

А в остальном – всегда готова и к услугам!

Зря, что ли, сегодня всё утро задницей кверху в огороде проторчала?! В купальнике и широкополой шляпке изображала трудолюбие!

(Идею относительно показательного трудолюбия, надо сказать, подбросила мама Зина: «Нин, а может, Костя белоручек не любит, а?… Чего ты день-деньской в доме-то прохлаждаешься?… Выйди, покажи себя во всей красе!»)

Дочка вышла. Показала.

И непонятно что сработало. То ли очковтирательство в виде исключительной работоспособности (как признак хорошего здоровья и твёрдых моральных устоев), то ли купальник был выбран грамотно. В меру скромный, в меру соблазнительный… Поднятая к небу круглая попка полтора часа торчала напротив окон кабинета и гостиной.

Спина, правда, немного обгорела и зудит… Но это – пустяки!

Нинель Александровна расправила плечи, слегка ноющие от непривычного деревенского труда. Придала белокурой голове горделивую посадку независимой, знающей себе цену женщины.

Пошла на приступ, цокая по плиткам каблучками. Умело, не вульгарно, покачивая бёдрами. Надеялась, что шторка дрогнет на окне.

***

Внутреннее обустройство жилища Палыча Нинель знала хорошо. Ещё при строительстве дома Субботин договорился с соседкой тётей Зиной, что та станет помогать ему по хозяйству. И мало того, прислушался к мудрому совету пожилой селянки, когда однажды, поглядывая на возводимый перед домом кирпичный забор, тётушка вздохнула:

– Ты бы, Константин Павлович, это… от деревни шибко-то не отгораживался. Не любят у нас этого. Зазнайкой посчитают, болтать начнут о том, что за забором спрятано… Такого напридумывают, чего и в помине нет! Деревня это, Павлович, её понимать надо… Нос не задирать без нужды.

Субботин проявил гибкость. Внял совету, кирпич, что пред- назначался на окончательное кольцевание участка, отдал на нужды сельсовета. Преграда между огородом Ивашовых и лу- жайками Субботина так и осталась сетчатой, прозрачной. (В свя- зи с чем, надо сказать, к тёте Зине зачастили гости. Но Зинаида Яковлевна к любопытству односельчан отнеслась с пониманием, пару раз, испросив разрешения у Палыча, устраивала массовые экскурсии по дому с незаконченной внутренней отделкой, а поз- же позволяла через рабицу полюбоваться клумбами.)

Нинель бывала в соседском доме часто. Пока мать бегала по нему с пылесосом и шваброй, тайком исследовала холодильник, листала всевозможные журнальчики (по большей части деловые, специфические, на разных языках). Завидовала и мечтала. Иметь такой же дом или войти сюда хозяйкой…

Сегодня Нинель впервые шла сюда не дочерью прислуги, тайно, а в гости. Возможно даже, на любовное свидание.

Постукивая каблучками, мадемуазель резво проскакала по крыльцу, вошла в прихожую через открытую настежь дверь.

– Ау-у, – промурлыкала, – Константин Павлович?… Вы где?

Голос гулко прокатился под высоким потолком, но отклика не вызвал.

Усмехнувшись, Нинель погляделась в высокое зеркало холла, нашла своё отражение вполне товарным и храбро двинулась в гостиную, где имелся выход в кабинет. Субботин практически не использовал второй этаж, не бегал по собственному дому через ступеньки: ел, спал, работал в одной плоскости. Нинель решила, что хозяин дома, вероятно, засиделся за компьютером или бумагами, увлёкся и забыл о визите (очаровательной) соседки.

То, что Нинель увидела в гостиной, согрело душу и порадовало глаз. На низком столике перед большим кожаным диваном стояли ведёрко с шампанским, ваза с фруктами.

Тарелок и бокалов, впрочем, не было, но не исключено, хозяин намекал, что гостья может похозяйничать сама?

Нинель подумала: «Сходить на кухню за фужерами?… Или пускай мужчина сам старается?… Как быть? – заклинило рассудочную путану. – Идти, не идти, сесть на диван и принять позу?… А может, лучше Белоснежкой притвориться?!»

Положа руку на сердце, Субботина мадемуазель ещё совсем не раскусила. Не понимала! Считая себя женщиной, способной просветить мужчину насквозь и вызнать подноготную, с соседом Ивашова обломилась. Тот выпадал из всех разрядов, на взгляд Нинель – лукавил! Поскольку несметные богатства плохо уживаются с порядочностью.

Начиная несколько нервничать, не зная, как себя вести, бывшая ударница борделя неожиданно растерялась. Замерла столбом у столика с шампанским, покусывая нижнюю губу, нахмурилась. Сценарий (предположительно) свидания разваливался напрочь!

– Константин Павлович, вы где?! – Нинель капризно притопнула ножкой. – Ау! Я уже здесь.

Молчание.

Ивашова с распрямлённой по-учительски спиной прошагала до двери в кабинет. Постучала. Нажала на ручку и заглянула в комнату.

Там тоже было пусто. Несколько книжных шкафов трудами мамы Зины сверкали чистыми стёклами, на письменном столе – тоже образцовый порядок. Офисное кресло расположилось чётко у середины столешницы.

Шторы раздёрнуты в точности так, как и этим утром, когда Нинель, половшая морковку, заметила мелькнувшее в окне лицо соседа.

«Может быть, он в гараже?» – уже совсем растерянно подумала гостья.

А что ему там делать? Тосол менять, машину починять?!

«Но если колесо спустилось? Его-то богатей и сам подкачать в состоянии».

Пожалуй, не исключено. Поскольку лишь из гаража, имеющего выход прямо в дом, голос гостьи можно не расслышать.

Но прежде чем пройти до холла, Нинель заглянула на кухню, мельком поинтересовалась спальней. Удивилась, что огромная кровать всклокочена, одеяло под толстенным покрывалом собрано буртом…

Но, впрочем, сегодня Костя маму не вызывал, постель он, вероятно, не заправил как следует, а лишь набросил покрывало поверху.

Нинель перешагнула порог спальни, решила навести порядок… Но не успела. Из холла-прихожей раздался низкий бархатный голос Алки Дубовой:

– Константин Павлович, вы дома? Дверь открыта…

Ивашова замерла, окостенела на пороге спальни.

О том, что здесь понадобилось злейшей подружке, долго Нина не раздумывала.

«Ту же «тему» разрабатывать пришла! – мгновенно проскочила яростная мысль. – Ах сука шёлковая… на чужой кусок нацелилась!» Почему Нинель априори посчитала Костика своим, себя не спрашивала. Вероятно, решила так по принципу: кто первый вошёл, за тем и право!

…Много лет назад Ниночка и Аллочка были лучшими подругами. Алла не жила в деревне, но каждое лето приезжала сюда из Питера к троюродной бабушке. Бывала на каникулах, остальное время девчонки регулярно переписывались и перезванивались. Шестнадцать лет назад они вместе поступали в московский вуз и обе провалились. Нинель – ожидаемо, Аллочка не добрала одного балла… Всё так же дружно девушки решили остаться в столице. Алла не хотела возвращаться домой, где её ждали сварливая мачеха и деспотичный отец. Нине же до почечной колики обрыдло существование в заштатной деревеньке!

В эскорт девчонки скатились так же дружно.

Но Алла умудрилась немного выправиться, попала в дорогие содержанки. Её ж товарку с макушкой затянуло в тягостную (развесёлую) кручину-жизнь.

И большой обиды в этом не было б – сама Нинель дорожку выбрала, – если б перед расставанием Дубова не увела у Ивашовой мужика! БАНКИРА!!!

Причём такого щедрого, что останься с ним Нинель, бордель ей стал бы уже без надобности! Алка провела на содержании у «кошелька» почти шесть лет, успела хатой и машиной обеспечиться. Постельный номер отрабатывала пару раз в неделю, а не пахала в «бардаке» как проклятая!

СУУУКА!!!

При малейшем упоминании давней истории – да даже при звуке голоса подружки подколодной! – у Ивашовой сводило скулы от ненависти. И сердце в горле начинало клокотать.

«На этот раз не уступлю! – раздула ноздри Нина. – Ботана не отдам, он – МОЙ!!!»

В том, что подколодная зараза приехала в село почти месяц назад и осталась в доме покойной бабки, рассчитывая отхватить КУСОК, Нинель уже не сомневалась.

Алла посмотрелась в огромное зеркало. Привычным движением указательного пальца подправила над бровями спадающую на лоб длинную смоляную чёлку, одну блестящую прядь волос через плечо пустила.

Прядь легла на грудь лоснящейся змеей… Готовой укусить неосторожного мужчину в сердце…

Приятнейшее зрелище. Дорогущий сарафан из льна ладно устроился на стройном худощавом теле. И выглядел тот сарафан довольно просто, продуманно и без излишеств. В таком не стыдно показаться в ресторане, но можно и малину двумя пальчиками с кустов собрать.

«Пейзанка, – улыбнулась себе Алла. – Сюда можно было и соломенную шляпку приспособить».

Содержанка отошла от зеркала, поставила на тумбочку миниатюрный белый клатч на длинном ремешке. С той же ласковой улыбкой прошла в гостиную.

И вначале увидела лишь натюрморт из шампанского и фруктов. «Минимальный джентльменский набор», – усмехнулась мысленно и обернулась на довольно громкое сопение, раздающееся справа и чуть сзади.

И брови её медленно ушли под чёлку.

В дверном проёме смежной комнаты стояла Ивашова с раздутыми и побелевшими от бешенства ноздрями.

– О… моя пергидрольная подружка, – едва слышно и чуть насмешливо пробормотала Аллочка. Через мгновение, удивленно озираясь, добавила более громко: – А у нас здесь, оказывается, суаре…

Нинель терпеть не выносила, когда эта прилизанная тварь начинала бросаться иноземными словами! Ведь знала, что Нинель не питерскую гимназию окончила, а школу-интернат в посёлке за сорок километров от дома! Но – козыряла, стерва. Глаза колола, намекая на необразованность.

Аллочка медленно прошла по комнате, подойдя к высокому, от потолка до пола, окну, оглянулась на раскрасневшуюся бывшую подружку. «Ничто не изменилось, – разглядывая располневшую Нинку Ивашову, подумала Дубова. – Шелка, нейлон, хорошо хоть кофту с люрексом не нацепила».

Почти два десятилетия назад Аллочка пыталась втолковать подруге, что кофты с люрексом и синтетические яркие лосины (под юбкой!) это – моветон. Что густо пудриться, румяниться – не стоит. А тушь не должна лежать комками на ресницах.

«Кое-что в мозгах застряло, но толку всё же мало, – подумала, разглядывая аляповатый «халатик», натянутый поверх – колготок! – или всё-таки чулок… – Да какая разница! Летом. В деревне. Чулки и каблуки! БРЕД…»

Но что поделаешь. Нинель всегда испытывала слабость к скользкой синтетике.

Храня невозмутимое лицо, Дубова спросила:

– А где Константин Павлович?

Ивашова что-то пробурчала. Алле показалось – выругалась. За это стоит наказать, решила дорогая куртизанка.

– А ты что здесь делаешь, Нина?… Сегодня маму замещаешь?

В интернате, где училась Нинка Ивашова, за слова наказывали тумаками. Указание на то, что Нинель здесь может оказаться только в качестве прислуги, взорвал темпераментную путану, как граната, изнутри!!

Растопырив когтистые пальцы, Нинель ринулась на подколодную!

Непонятно, чего ожидала томная содержанка, разбрасываясь подковырками, но того, что её сразу начнут бить, Дубова не предполагала совершенно точно. Вероятно, понадеялась, что где-то поблизости всё-таки находится воспитанный мужчина, который как хозяин не позволит пергидрольной дуре руки распускать! А дура таки ум и выдержку проявит.

Ошиблась Алла не по-детски. За что и нарвалась вполне по- взрослому. Поскольку Нинка моментально налетела разъярённой фурией. Мгновенно намотала на правый кулак лощёную «чёрную змею» (так никого и не укусившую) и совершила несколько попыток достать левым кулаком до лица противницы.

А молотила Нинка с наслаждением, коего не испытывала уже давно. Драться ей, конечно, приходилось, и не раз. И битвы те бывали всякими: правыми и неправыми, за жизнь, за кошелёк, за территорию, за сутенёра. Но чтоб с таким желанием и страстью?… Пожалуй, ещё не было. Впервые в жизни страшилка «я тебе, сука, счас глаза выцарапаю!» выступала вовсе не фигурой речи, а истинным намерением.

Визжа, словно придавленная кошка, Алла согнулась, пытаясь увернуться от поршня-кулака, норовящего попасть ей в глаз, и в визге чётко прорывалось слово «ПОМОГИТЕ!!!».

Не получив подмоги, Дубова припомнила поговорку «Спасение утопающих дело рук самих утопающих» и применила её на практике. Оставаясь в согнутом положении, изобразила из себя таран. Ударила в живот Нинель макушкой!

Спаянные канатно прочными прядями смоляных волос куртизанки пролетели через комнату визжащим клубком из мартовских кошек! Немного побившись о дверные косяки, ввалились в спальню и рухнули на скомканную постель! Нинель спиной, подружка подколодная поверх упала…

И сразу же почувствовала, как на её волосах в районе темени разжимаются крепкие пальцы Нинель. Ослабевает хватка.

И раздаётся тихий выдох:

– Оооох… Тут – что?!.. Тут – КТО?!

Валик из скомканного одеяла, прикрытого толстенным двусторонним покрывалом, оказался неожиданно жёстким. Нинель спиной почувствовала, что под ней лежит не одеяло. ЧЕЛОВЕК.

Дико взвизгнув, Ивашова коленками сбросила с себя подколодную, юрко скатилась с кровати!.. Уже сидя на полу, очумело выпучилась на чёткий абрис человеческого тела, что очертило придавленное женщинами покрывало.

Аллочка сползала на пол медленно. Её рука тоже угодила на предположительно бедро того, кто прятался под покрывалом.

Угадывался силуэт мужчины среднего роста, лежащего диагонально на кровати, раскинув руки…

Мужчина совершенно не пошевелился, когда на него упали две дерущиеся тётки.

Кошмар. Жуткая догадка нагоняла бледность на женские лица. Нинель почти позеленела, у Аллы моментально обозначились круги возле глаз и запали губы…

Бывшие товарки переглянулись. Нинель несмело взялась за край покрывала, немного потянула на себя…

Но Алла её опередила. Не позволяя стащить покрывало с человека, она просто откинула его в сторону!

Кошмар воплотился в зрелище. Две худшие подружки заторможенно встали. Распрямились. И некоторое время молча, тяжело дыша, смотрели на тело Константина Павловича, одетого по-уличному: носки, рубашка, брюки. С пробитым виском и распахнутыми в последнем удивлении мелковатыми серыми глазами.