Loe raamatut: «Там, где жила Луна»

Пролог

Солнце вырвалось из студёного плена. Округа потеряла рассудок от свежести всё ещё морозного, но уже весеннего воздуха. Мальчишки гурьбой высыпали на широкую облысевшую улицу – гонять чуть потрёпанный с прошлого года футбольный мяч. Начали свои задорные переклички голосистые и пугливые скворцы: начало марта – время для самопрезентации. Собачьи свадьбы потянулись караваном то тут, то там на стыд девкам и потеху парням. По берегу заводи пешком метров пятьсот, а дальше – небольшой лесок.

Вечерело. По узкому мосту проехал автомобиль, за ним – телега, запряженная лошадью. В вечернем небе городка появилось небольшое облачко, которое через несколько мгновений вдруг превратилось в огромную тучу. Пошёл мелкий нежданный снег, а потом он вдруг повалил хлопьями. Недовольно и хрипло залаял чей-то сторожевой дворовый пёс. Стемнело быстро. Суровая равнина превратилась в снежное море.

Мокрый мартовский снег хрустнул под тяжёлыми ботинками: полицейский шагнул ближе к ещё не оттаявшей заводи. Он остановился у тела, наполовину скрытого ноздрявым сугробом и прибрежными высохшими зарослями рогоза. Лейтенант Фёдор Гришин поднёс фонарик к трупу, распластавшемуся у берега в неестественной позе.

– Чёрт… – устало выдохнул Гришин, присаживаясь на корточки. – Будто сама природа пыталась спрятать смерть. Мужчина. От шестидесяти до семидесяти лет. Не бомж точно: обувь приличная.

– Кошмар, – страж порядка, неделей ранее переведённый из столичного шумного города в тихую провинцию, присел на корточки рядом. Он пытался рассмотреть и понять, что случилось с мертвецом, издали производящим впечатление сильно уставшего человека. – Думаете, убийство?

– Да пёс его знает. Может, зверьё напало, лес ведь рядом, – Гришин, оглядываясь по сторонам, встал сам и помог новичку подняться.

– Покойник-то немолодой. Долги. Болезни. От жизни устал, вот и решил поскорее на тот свет ноги сделать. У нас в конторе подобный случай имел место.

– Разберёмся. Вот что, Лунин, ты давай, звони в дежурку. Пусть поднимают следователя, судмеда, тащат сюда криминалистов.

– А родным будем сообщать?

– Сначала установим личность, потом поищем родственников. Всё по протоколу, что ты, ей Богу, как в первый раз.

– Виноват. Две недели назад мать схоронил. Кое-как в себя пришёл. По службе никогда ещё с покойниками дел не имел, этот – первый.

– Сочувствую, Алексей, – лейтенант по-отечески похлопал молодого по плечу, – пройдусь, посмотрю, что в округе. Ты огради пока берег: зеваки скоро набегут.

Глава 1

Тёплым летом две тысячи двадцать четвёртого года почтенная семья возвращалась из Нидерландов в Россию. Взбитая женщина лет пятидесяти с небольшим с уложенными под атласную ленту и выкрашенными в шоколадный цвет волосами разрыдалась прямо на одном из пограничных постов, обращаясь к супругу.

– Я не верю, жизнь моя, не верю, что всё это происходит в реальности! Наконец, исполню волю своей мамы: она так хотела, чтоб я хотя бы краем глаза увидела её родину, – женщина говорила на русском языке с чуть заметным акцентом, постоянно трогая своё раскрасневшееся лицо. Её супруг, симпатичный пожилой мужчина с аккуратно стриженными на современный лад серебряными волосами, поджарый, высокий и слегка сутулый, выскочив из кабины грузовика, принялся её успокаивать.

– Россия прекрасна! Тебе понравится здесь, – он взглянул на возвышающийся холм, на котором густой зеленью распластался нескончаемый сосновый лес, согреваемый лучами тёплого солнца. Дыхание перехватило то ли от ветра, то ли от аромата, то ли от острого ощущения великолепия увиденного: для него родным был не только русский язык. – Милая! Я часто возвращался сюда. Правда, во сне.

– Почему ты не рассказывал?

– Потому что не хотел торопить события. А теперь, видишь, Нюта, мы здесь…

Приступ душевной слабости случился с Анной ван ден Брук от долгого душевного воздержания. Она знала, что проявлять свои чувства на людях в Европе ни в коем случае нельзя, иначе это воспримут, как эмоциональную неустойчивость. Анна оправдывала свои слёзы ещё и смертельной усталостью: на границе с Сербией она и её благоверный, Иван Алексеевич Македонов, провели около четырёх часов в пробке. Добравшись до Болгарии ночью, супругов снова задержал трафик ещё на два часа. Ни один из них не рассчитывал, что путь окажется таким сложным. Водитель устал, однако ему удалось немного вздремнуть, пока чета караулила грузовую повозку.

– Говорила ж я, Ваня, надо было самолётом, –ворчала Анна.

– Здрасьте, самолётом. Ты ведь понимаешь, нам бы пришлось пользоваться услугами перевозчиков. Во-первых, дорого, а во-вторых, небезопасно: растащут все твои картины и тарелочки из английского фарфора, и поминай как звали.

– Да брось, Иван.

– Нюта, бережёного Бог бережёт. Ну, сама подумай. А Рика куда б? Как бы мы его, лося такого, везли? – Иван посмотрел на чёрного лабрадора, который дружелюбно тёрся влажным носом о сумку с пищевыми дорожными припасами. – Ты поспи. А я пойду шефа будить, мне ещё развлекать его всю дорогу. Ты ж знаешь, имеется у меня такая привычка – разговаривать, чтоб водитель не уснул за рулём. Где там бутерброды у нас? Перекусим, и в добрый путь. Совсем немного осталось, а там уж и отчий дом. К вечеру будем в Энске.

Супруги в скором времени без пробок и аварий добралась до городка, который ничем не уступал другим российским провинциям: била в глаза серость кирпичных двухэтажных домов, скромность деревянных построек, ветхость несколько раз переложенных асфальтированных дорог. На пути к городу простирались широкие просторы, леса и реки, по случаю величия своего равнодушно глядевшие на путника сине-зелёной гладью.

Теперь и Иван дал волю скупой мужской слезе – залюбовался бескрайним полем голубого ячменя, тёмной рекой, что разделяла город надвое, чуть осунувшимся, как одинокий старик, домом его детства. Войдя в опустевшую избу, принадлежащую когда-то отцу Ивана Алексеевича Македонова – супруга Анны и одновременно её кузена по материнской линии – сентиментальности поддались уже оба супруга. Новый хозяин склонил голову под оставшимися осиротело висеть на стенах портретами его родителей. Вдохнул запах спрятанной в резном сундуке вышитой когда-то рукой матери крестильной своей рубахи. Поклонился иконе Николая Угодника в красном углу.