Loe raamatut: «Проклятый ритуал»

Ритуал первый

– Я не согласен с наказанием, Вольдемар Игоревич! – Максим хмурит широкие брови, с ровной спиной стоя возле деканского стола. Его болотно-зеленые глаза смотрят твердо, упрямо и ничем не выдают нервозность.

– Не согласен? А что нужно, чтобы ты был согласен? Чтобы вся Лысая гора взлетела на воздух? – Вольдемар Игоревич откидывается на спинку кресла, наконец отвлекаясь от стопки бумаг. Фирменную ручку он продолжает вертеть в коренастых пальцах.

– Я не нарушал правила, – упрямо поджимает губы Максим, не теряя ни горделивый вид, ни самообладание.

– Студент ПрАвилов, несмотря на вашу фамилию, правила иногда нужно нарушать. Если бы вы не следовали Бог знает когда созданной инструкции, то на ремонт Южного крыла потребовалось бы раз в десять меньше бюджетных средств. – Декан в раздражении швыряет ручку на стол. – Возомнили себя героем-праведником, а мне теперь тонну писем писать, деньги клянчить! Вот у вас есть триста тысяч на ремонт института?

Вместо трехсот тысяч у Максима есть лишь одно уточнение:

– ПравИлов, а не ПрАвилов. Ударение на букву И.

– Опять вы со своими правилами! Да хоть ПравилОв. Отработка на Медной горе три недели и точка! – в конец не выдерживает лысеющий декан. – Собирайте вещи, профессор Небреженов уже вас ждет.

Максим кивает, слегка кланяется и с недовольным видом выходит в коридор, где ждут друзья. И что ему делать на Медной горе? Нянчиться с недооборотнями, которые не умеют себя контролировать? Быть мишенью для отработки заклятий стихийников?

– Лишь бы не к проклятийникам, – с надеждой бормочет себе под нос Максим, с содроганием вспоминая забористые изобретения однокашников. Алиса в декабре вернулась со своего наказания у них, так ее еще два месяца лечили от какой-то едкой проказы первокурсника.

– И чем мы тебе не угодили? – закидывает руку на плечо Максима Дима.

– Не вы. Школьники, – тихо поясняет Максим, нетерпеливо сбрасывая перепачканную мелом руку.

– О, так тебя на Медную высылают? – присвистывает Дима, ничуть не обижаясь на поведение друга. Все давно привыкли, что ковидные ограничения закончились, а пунктик Максима на сохранение дистанции – нет.

– У-у-у-у-у, ты просто вернись живым, ладно? – завывает сзади Тихон и подпрыгивает от громкого хлопка дверью. Месяц на Медной горе у звехарей оставил глубокий след в его душе.

– Да что вы его все пугаете? К кому тебя? – со знанием дела спрашивает Катька, отбрасывая красную косу за спину.

– К Небреженову, – спокойно отвечает Максим, мысленно молясь услышать расслабленные выдохи и подбадривания. Вместо этого они молчат.

– Ты держись там, – первой «утешает» Катя.

– Ага, мы тебе надгробие забабахаем такое, что не налюбуешься, – поддакивает Тихон.

– Не хороните его раньше времени! – возмущается Дима. – Он еще завещание не написал. Ты не переживай, Макс. Если до отъезда не напишешь, то мы попросим наших некриков разбудить тебя для последней воли. Заодно и надгробие оценишь.

– Спасибо, – чеканит Максим под удивленные взгляды. – Спасибо, что вы не работаете на горячей линии психологической помощи.

Сокурсники смеются, когда сам виновник похоронных речей едва улыбается. Они успевают дойти до поворота к бывшему Южному крылу, когда Максим все же спрашивает:

– Чем так страшен этот ваш Небреженов? Он что, дракон, что ли?

– Как сказать… – вздыхает Катя, глядя на обугленный до черноты камень. – Он очень хорош собой и до сих пор не женат. Говорят, бегает в город к невесте каждые выходные, а его ритуалы…

– Да кого интересуют ваши девчачьи вздохи? – закатывает глаза Дима, театрально прикладывая запястье к запрокинутой голове. – Он ритуальник, который презирает правила и все, что связано с учебным планом.

Ритуал второй

– Эй, Дуремир Грудославович, там тебе проклятийника нашли с Лысой, – заглядывает декан факультета ритуальной магии Андрей Павлович в узкий, заставленный книгами и маленькими изобретениями кабинет с аккуратной табличкой «Благомир Годиславович Небреженов».

– А в этот раз даже неплохо, – фыркает на очередной «шедевр» исковерканного имени Благомир. – Опять какой-нибудь задохлик-зачахлик, который два слова связать не может?

– Да нет вроде. Говорят, Южное крыло разнес. – Высокий жилистый Андрей пятерней зачесывает волосы назад, чуть не сбивая локтем стопку непроверенных рефератов.

– Недурно, – улыбается Благомир, потирая ладони и искренне надеясь, что это сработал его поисково-притягивающий ритуал, проведенный на прошлой неделе.

– Правда, профильные оценки у него так себе, – с сочувствующей улыбкой подкидывает ложку дегтя Андрей Павлович.

– Лишь бы силы и смелости было достаточно. – Пожимает плечами Небреженов, покачиваясь на стуле под неодобрительный взгляд декана.

– Может, расскажешь ему сразу, Мирик? Сколько раз ты уже пытался недоговаривать и скрывать? – Андрей Павлович морщится, трет пальцами лоб. – Пять?

– Восемь. Этот проклятийник девятый, – вздыхает Благомир, запуская пальцы в растрепанную каштановую шевелюру. – Не сработает. Он просто не сможет запустить ритуал. У нее больше нет времени или этот… Как его там?

– Максим.

– Или этот Максим придумывает свое проклятие, или можно больше не пытаться.

Декан понимающе сжимает плечо преподавателя, не находя слов поддержки.

– Может, еще раз Иванова?

– Толку? Трижды пытались, он уже не отличает рабочий ритуал от нерабочего. – Благомир выдыхает, закидывая руки за голову. – Отправь мне досье Максима. Погляжу хоть.

– Ты уж не сожри его с потрохами, Горемир Дуреславович.

– А так отлично, – хохочет Благомир, запрокидывая голову.

Дверь за Андреем захлопывается, и улыбка резко слетает с губ, стирая огонек в глазах. Если Максима притянул его ритуал, то он должен, просто обязан справиться, что бы он из себя ни представлял. Благомир вытрясет всю душу, пойдет на любые угрозы, лишь бы завершить ритуал.

Профессор раскачивается на стуле, заставляя ножки подозрительно скрипеть от такого обращения. Пункты ритуала кружатся, путаются в голове, каждый раз представляют собой новую, еще неиспробованную последовательность. Глина, свечи, кость. Кость, свеча, глина. Намочить, растереть, размазать. Раскрошить, иссушить, пролить. Десятки и сотни идей роятся вокруг, мучают, раскаляют его перенапряженный мозг, но ни одна из них не способна спасти от самого себя.

Спасает лишь дурацкая песенка, звучащая из кармана. Уголки губ сразу приподнимаются вверх, и Благомир отвечает на звонок:

– Соскучилась?

– Мир, я тебе такое расскажу! – обещает звонкий голос и не обманывает.

Из трубки взахлеб рассказывают о походе в дельфинарий, о новых красках, холстах и будущих морях и океанах на них. Благомир постоянно кивает, мычит, всячески соглашаясь с сестрой. Отмахивается от студентов, занимающих свои места в аудитории и улыбается, набрасывая на бумаге очередную новую схему ритуала.

– Эй, братец, все в порядке? – Ведана наконец выдыхается, сдувает свой шарик восторга, готовая к настоящему диалогу, а не монологу с редкими вопросами и комментариями.

– Конечно, что со мной может быть не так? – в голосе Благомира танцует улыбка, вызывая расслабленный выдох на другом конце связи. – У меня, наоборот, великолепные новости, скоро здесь будет новый проклятийник.

– Мир, хватит, не нужно. Я просто буду осторожнее, – радости в голосе девушки не остается совсем.

Небреженов мог бы расслышать ее усталость, бессилие, нежелание продолжать, но он витает в своих фантазиях, не желая признавать очевидное.

– Нет. – Благомир упрямо сжимает губы и стискивает телефон до треска. – Я обязательно тебя спасу.

Ритуал третий

В дорогу Максим собирается быстро и просто. Аккуратные стопки футболок – в специальный гермомешок. Классические брюки, сложенные четко по стрелочкам, – в другой. Пары носков, белья и даже сменная обувь – все по специальным дорожным гермосумкам, чехлам и в чемодан. Его организованному чемодану позавидовала бы даже Мария Кондо, ведь осталось место под парочку учебников и сборник проклятий. Максим самодовольно приподнимает уголки губ, застегивает молнию и после короткого взгляда в зеркало хватается за расческу, чтобы правильно уложить чуть вьющиеся темно-русые волосы.

– Я отбываю сегодня, а вам желаю хорошо провести три недели. Не забывайте вовремя отдыхать, – церемонно прощается Максим с соседями под их слишком счастливые взгляды. – И не разрешайте Григорию есть на моей постели.

– Да езжай уже, мы тут справимся и не спалим твою кроватку, мамочка, – фыркает тот самый Григорий, пиная ногой матрас Максима на втором ярусе кровати. – Я всего один раз уронил крошечку от кекса на твое одеяло, а ты три года припоминаешь!

Максим едва заметно усмехается, решительно хватает серый чемодан и черный кожаный дипломат с документами, чинно покидает комнату, беззвучно закрывая за собой дверь. Кажется, он даже слышит дружный радостный писк. Предатели! Максим морщит нос, размеренно шагая по коридору.

Он же просто соблюдал правила: душ не дольше пятнадцати минут, отдых для глаз каждый час, ужин не позже восьми и отбой ровно в десять часов. Для всех, естественно. Ведь если никто не соблюдает правила, то для чего они существуют?

«Нужно жить честную, правильную жизнь» – любила повторять его бабушка, у которой даже борщ всегда имел одинаковый вкус и был сварен по ГОСТу. Максим даже знает рецепт наизусть, но, правда, не варил ни разу. Да и не особо собирался.

Ступени под ногами заканчиваются быстрее, чем хаотичные мысли в голове. Максим не оборачивается, раздраженно идет к воротам, которые должен был покинуть лишь через четыре месяца, на летние каникулы. Металлическое недоразумение скрипит не хуже сжатых зубов и радостно встречает одиноким потрепанным велосипедом, который развалится, если его тронуть хоть пальцем, и табличкой:

«Спецтранспорт отсутствует в связи с внеочередной забастовкой коньков-горбунков. До ближайшей станции сто шестнадцать километров. Счастливого пути!»

Максиму уж очень хочется сотворить что-то такое эдакое, но выходит лишь нелепейшее и простейшее проклятие: «Раз, два – колеса брысь, дурацкий велик развались!»

Достояние любого музея раритетного транспорта в ответ даже не скрипит. Максим закатывает глаза, достает телефон и со вздохом открывает авиасейлс, а заодно и отправляет заявку на оплату дороги к Медной горе. В конце концов, они сами указали, что его наказание – это практика. Как говорится, знай институтский устав как свои двадцать пальцев, ведь от цен на билеты хочется проклясть еще кого-нибудь. Максим уже тянется нажать кнопку оплаты, когда на телефон поступает звонок.

– Я вас слушаю.

– Студент Правилов, это что еще за шуточки? – возмущенно ругается мобильник голосом Любови Андреевны.

– Устав Лысогорья, пункт сто пятнадцать подпункт “г”, – довольно цитирует Максим, мысленно нахваливая свою память и правильность.

На том конце связи слышится бормотание, шорох перелистываемых страниц и обрывки ругани на «слишком умных и зарвавшихся».

– Действительно есть такой пункт… – растерянность и злость удивительным образом сплетаются в голосе куратора.

– Вы мне перевод сделайте сразу, Любовь Андреевна. Чтобы я уехать мог. – В своем воображении Максим уже видел, как женщина обиженно скрипит своими вставными зубами. – Или отмените поездку.

– Жди билеты, – мстительно бросает Любовь Андреевна и обрывает звонок.

Не прокатило. Цокает языком. Сейчас ещё купит какую-нибудь боковушку возле туалета на двое с лишним суток…

Через пятнадцать минут бездумного хождения вокруг раритета-развалюхи перед обшарпанной конюшней Максим понимает, что ему нужно было идти в ясновидцы, а не проклятийники. Со злости пинает велосипед, который тут же разваливается на запчасти. Оглядывается по сторонам, торопливо собирает неизвестно откуда вывалившиеся болтики и гаечки дряхленьким заклинанием, прислоняет еще более убогий на вид велик к табличке. Тот снова разваливается от первого же дуновения ветра.

– Зараза! – ругается Максим, удерживаясь от желания пнуть еще и чемодан.

Закатывает глаза и рукава, потирает большим пальцем кольцо, разбирает насмешку над транспортными средствами до мельчайших частей и принимается колдовать. Золотое кольцо с черным камнем отзывается сегодня мягко, почти нежно, с удовольствием воплощая слова хозяина в жизнь. Через полчаса стараний и один разбитый ноготь велосипед готов и похож на последнее изобретение человечества.

– Вот это цаца! – восхищенно притопывает копытцами и подергивает лошадиными ушами появившийся из конюшни вазила, докучливая нечисть в половину человеческого роста.

– Ага, только эту цацу я временно конфискую, – самодовольно улыбается Максим.

– Ишь чего захотел! Я тебе сейчас другого коня выдам, – тут же суетится вазила, пытаясь отобрать зачарованный велик.

– Лучше со своими коньками-горбунками разберитесь. Чего они там бунтуют опять? – Максим крепко вцепляется в руль велосипеда, делая вид, что не замечает попытки вазилы отколупать его пальцы по одному.

– Да морковку не поделили и началось. Этот царевича возил, тот королям служил, другой вообще под Черномором скакал. Сказали, что возить студенческие за… студентов-замухрышек не будут.

– Значит, надолго.

– Ага, уже и профсоюз созвали, права качают, возмущаются. В общем, пару месячишек еще придется на железных конях, – важно кивает вазила, с сожалением выкатывая еще один едва остающийся единым целым велосипед.

Максим вздыхает, поправляет непродуваемую парку, проклиная себя за то, что не надел еще один, пусть и колючий, но очень теплый свитер. Чемодан сиротливо смотрит на своего волшебника, тонко намекая, что его собирались нагло и бессовестно забыть. И это он еще вслух возмущаться не начал!

– Да помню я, помню. – Похлопывает ладонью по магическому товарищу Максим, щелкает пальцами. Капелька волшебства – и огромный чемодан легко умещается в карман, а дипломат, обретая рюкзачные лямки, оказывается на спине.

Часы пищат, сообщая, что провозились они здесь целых пятьдесят шесть минут и сорок восемь секунд, и до поезда остается всего четыре часа, когда до вокзала – сто шестнадцать километров, если верить табличке.

– Издевательство, сплошное издевательство! – шипит Максим, седлая свое произведение магического искусства и принимаясь крутить педали. Особенно громко он возмущается, когда начинает падать снег. В середине марта!

Два средненьких по сложности заклинания – и жизнь налаживается. Колеса крутятся сами, разгоняясь до шестидесяти километров в час, а плотный тепловой купол не позволяет запоздалой зиме залетать за шиворот. Горы пролетают мимо, легкие забиваются свежестью леса, и на душе почему-то становится не так уж и погано от предстоящего наказания. Ну, по крайней мере до того, как Максим садится в потертый, пахнущий перегаром вагон поезда, в котором дышать не хочется совсем, но приходится потерпеть. Всего-то два с половиной дня, которые тянутся вечность. Порой проклятийнику кажется, что он умер и попал в ад, где каждый день едят котлеты, чеснок, доширак и копченую курицу, периодически прикрикивая «мороженое, кому кореновское мороженое». Что удивительно, первым терпение заканчивается у проводника, которого достают постоянные замечания и придирки пассажира. Именно он вздыхает с большим облегчением, когда Правилов, наконец, сходит в Екатеринбурге.

Полупустой автобус, несмотря на заклеенное скотчем окно, становится раем. Тихо гудящее наслаждение длится всего пару часов и приносит с собой тревожное волнение, когда дверь с хлопком распахивается на его остановке. Величественная. Необъятная. Поросшая деревьями и травой. Окутанная рекой и туманом. Ненавистная и любимая одновременно. Здесь он научился контролировать волшебство и нашел друзей. Здесь он получил ненавистное кольцо проклятийника и стал белой вороной в семье стихийников.

– Ну, здравствуй, Медная гора, – хрипло шепчет Максим, вытаскивая небольшую бересту с приглашением. Практически такую же, как девять лет назад.

Горло зудит и ноет, предвещая ему сказочную неделю болезни после поездки под незакрывающимся окном. В марте. В Екатеринбурге. В неожиданные минус пятнадцать.

Феерическое возвращение в родную школу происходит совсем не по плану: с громогласным чихом он запинается, летит на камни и тут же оказывается посреди кишащего учениками холла. На коленях.

– А этот совсем отчаялся, – фыркает мимо проходящий стихийник с синем камнем в серебряном кольце.

– С порога молит о пощаде. К кому его? – сочувственно спрашивает светловолосая ритуальница-старшекурсница.

– Прошлого оборотням скормили, – совершенно спокойно распускает слухи звехарь.

– Споткнулся я, – стыдливо бурчит Максим, поднимаясь с пола. Отряхивает руки, потрепанные и измятые штаны, снимает синюю парку, аккуратно вешает ее на предплечье.

Шагает по каменному полу уверенно, точно зная, что свою комнату найдет на старом месте. Как и многие ритуальники, он категорически не любит перемены. Чтобы эти традиционные ребята переехали, недостаточно даже сжечь и взорвать их часть горы – скорее потребуется снести ее всю. И то некоторые скажут, что земля есть, а она своя родная и нечего тут переезжать.

– Эй, куда собрался? – «дружелюбно» встречает его комендант.

– Я на практику к профессору Небреженову.

– Ага, знаем мы таких, а потом из комнаты девочек вас выкуривать. Документики! – Комендант встает в полный рост, пытаясь впечатлить Максима своей по-звериному мощной фигурой.

– Вот, – к его сожалению, не впечатляется Максим, протягивая свою бересту.

– М-м, помощничек, – бурчит комендант обиженно, но величественно садится на исполинское кресло. – Тебе в преподавательский корпус.

– В преподавательский? – удивление Максима сложно скрыть, ведь он никогда не слышал, чтобы наказанных селили в «вип-корпусе».

– У меня приказа о заселении не было, ищи Мирика и спрашивай сам.

– Мирика?.. – возмущенно сипит на такое неуважение Максим, но отчитать почти преподавателя не решается.

Только разворачивается и действительно направляется в лучшее место этого учебного заведения. Правда, пройти через оранжерею и выжить – то еще развлечение даже для студента-третьекурсника. Растения то пытаются втянуть в свои трепетные объятия, чтобы сделать корневым удобрением, то впиваются в кожу, оставляя следы присосками, как у осьминога… Не каждому хватает смелости пройти через такую «сторожевую собаку», чтобы попасть к преподавательскому жилью. Но в итоге именно Максим выходит победителем и толкает дверь, с удивлением оказываясь за пределами горы.

Небольшие деревянные домики расползаются по пологому склону, вдыхают ароматы хвойного леса, кажутся совершенно обычной высокогорной деревенькой. Удивление такой мирной и безобидной картине на лице Максима кажется слишком очевидным.

– О, студентик, – усмехается кто-то совсем рядом, заставляя Максима вздрогнуть. – Думал, мы живем в самой глубокой пещере и едим младенцев по утрам?