Ветер ярости

Есть такая штука как стихотворение в прозе. Это, например, тот самый текст Тургенева о русском языке, который учат ещё в школе. Почему это всё-таки стихотворение? Потому что оно в каком-то смысле являет собой поэтическое высказывание. В нём все слова на своём месте. Я к тому, что стихи не обязательно должны быть записаны в столбик, иметь рифму и размер. И придумали это не в 21 веке.

Здесь мы видим не стихи в прозе, а, так называемые, свободные стихи (vers libre), лишённые, в большинстве своём, знаков препинания. Ничего против верлибров не имею (они, к слову, есть и у Лермонтова, и у Блока, и у Фета), меня смущает больше пунктуация. Когда строки и предложения с маленькой буквы. Когда точки и запятые дружно сошли со страниц. Видимо, что-то не поделили с поэтессой.

И, нет, не нужно мне говорить о том, что это поток мыслей или живой разговор, где «знаков препинания нет и не должно быть». Мы делаем паузы в речи, восклицаем и вопрошаем, где нужно. Всё это и есть знаки препинания. А если у нас здесь поток сознания, то читать его я совсем не хочу. Даже если в нём рождаются интересные слова, мысли и чувства. Нельзя продавать кусок глины. От тебя ждут кружку, из которой можно спокойно напиться, а не искать в необработанном куске выемку, в которую поместится пара капель. С мыслями то же самое. Сначала их нужно переработать, разложить в верном порядке и только потом делиться ими.

Что же до самого содержания, то это и исповедь, и откровенный разговор, и даже какое-то обращение/призыв. Встречаются интересные языковые конструкции, образы. Любопытно и мироощущение автора/авторки (кому как нравится); взгляд на некоторые вещи и проблемы. Но, если бы меня спросили, кого почитать из современных поэтов, вряд ли советовал бы Оксану Васякину.

здесь языки кошек и птиц перемежаются с языками мигрантов плачем детей скрипом дворницкого велосипеда

Оксана Васякина возможно лучшее, что произошло с русской литературой новейшего времени. Прошлогодняя "Рана", открывшая ее имя широкой публике, была вся как рыдание, удар наотмашь и открытый перелом. Тогда ее появление еще воспринималось скептически - сколько их, молодых да ранних, с их предельной откровенностью...

Год спустя впечатление от "Раны" отстоялось Васякина оказалась must read, а медитативная "Степь" предъявила читателю автора, который умеет в сдержанную скорбь с бурлящей в глубине вулкана лавой. Образным и метафоричным языком большой литературы, который одновременно живой язык улиц и окраин, каким говорит большинство общающихся на нем. С куда большей общесоциальной составляющей, чем ожидаешь от фем-литературы и много большей, чем можно встретить в современной русской прозе.

"Ветер ярости" сборник стихов, перемежаемых фрагментами интервью. Стихи в формате современной англоязычной поэзии: без рифмы, без метро-ритмической основы, прежде я считала такие остро противопоказанными русскому. До Оксаны

Текущие дискуссии (в которые никаким боком не хочу ввязываться) напомнили, как я долго не любила Васякину как раз за "плакатность" - у меня вообще тогда было "все сложно" с "исповедальной" и любой другой лирической поэзией, которая не похожа на лэнгвидж скул или обэриутов или ещё что-нибудь в таком роде - а потом вдруг как вчиталась и прониклась; просто самые её точные и прекрасные места - не на виду, их часто заглушает гражданская лирика или крик ярости, но на самом деле Оксане лучше всего даётся как раз про маленькие, незаметные, уязвимые чувства (из которых, впрочем, может вырасти большое единство, communitas); про сострадание и про слабость. Вот, например, одно из самых тонких и пронзительных высказываний про отношения власти, которые мне известны; и нет, это не "Ветер ярости", а вот этот кусочек из поэмы "Эти люди не знали моего отца":

мужчина положил книжечку и ушёл а потом вернулся с ухоженной девушкой он снова взял книгу Лиды и передал девушке я смотрела на неё и она в белой белой белой блузке с прозрачной татуировкой на красивой красивой красивой коже прыснула смехом она читала и смеялась и перелистывала страницы и смеялась

красивая красивая красивая женщина в самом центре столицы в модном современном театре прыскала смехом над маленькой страшной книжечкой в руках

и мужчина спрашивал у неё хочет ли она такую поэзию себе и она отвечала нет и смеялась

она закрыла книжку торопливо положила её а потом нечаянно встретилась со мной взглядом я ждала её взгляда все это время

она смеялась мне в лицо и говорила спасибо

так вышло когда она начала говорить спасибо я начала говорить ей, вы знаете это моя любимая поэтесса она меня не услышала потому что говорила насмешливое спасибо

был второй звонок пришла продавщица программок чтобы купить себе журнал я отдавала сдачу и уронила монетку 50 копеек она сказала ничего но я начала искать монетку на полу она смутилась потому что я искала эту монетку для неё для продавщицы программок молодой девушки

но у меня было чувство что я до сих пор смотрю на ту женщину и она говорит спасибо а ещё что ей не нужна такая поэзия она все смеётся смеётся смеётся ей не нужна такая поэзия как монетка ценностью в 50 копеек продавщице театральных программок

Но при этом важно, что в этой же поэме умирает отец. Это вроде бы социальная лирика - несправедливо, что он умирает от СПИДа, никому не рассказывая о диагнозе, несправедливо, что он возил по раскалённой трассе кур и арбузы, пока посетители Электротеатра хихикали над книжкой Лиды Юсуповой - но ещё несправедливо, что он вообще умирает. Иногда кажется, что Васякина пишет не столько о власти, сколько о том, что Симона Вейль называет силой (force), способной сокрушить человека - социальное (в широком смысле, включая гендер) неравенство и связанное с ним насилие только наиболее очевидное ее проявление (я при этом совершенно не хочу ее деполитизировать); и в том, как и ее (лирические) герои_ни стоят беззащитные перед яростным (прекрасным или ужасным) миром, часто слышно что-то от Платонова, особенно в невозможной, неподъёмной (и не вошедшей в книгу) "Оде смерти", мостик к которой перекидывается от "Моего отца" через "Проспект мира":

мы разглядываем фотографии моей матери на Одноклассниках и она там в специальной программе приделала свою голову к телу стройной изысканной женщины у роскошного автомобиля и к телу огненной женщины-бабочки и я сквозь эти коллажи как будто лучше всего понимаю время чем когда смотрю на деревья в саду и разрушенную больницу сквозь черную решетку забора мама скоро умрет и я это точно знаю как знаю свою пухлую родинку на ноге как знаю дорогу до ресторана Макдональдс или как знаю сколько стоит книга и хлеб и я знаю точно что мама скоро умрет

она погибает и погружается в травы в безликую рыхлую землю и я слышу это движенье как движенье корней как падение нежных немыслимых лепестков и безответно прощаюсь прощаюсь прощаюсь и бьюсь в безвольной скупой немыслимой боли от безответной любви и мать погружается в землю

Дикая немыслимая нежность, да.

Конечно же, под впечатлением. Конечно же, удивилась тому как стихи и интервью не просто "не утратили что-то в смысле", а только набухли от смыслов и контекста за годы после публикации книги.

Опыт прочтения "Ветра ярости" оказался положительным не только в моменте, но в перспективе. Кажется, ключ к прозе Васякиной в поэзии Васякиной. Мне было тяжело с "Раной", например, но вот "Ветер ярости" шел совсем иначе. Тут я многое понимаю. Особенно про Сибирь (в моем случае Дальний восток), про бедную злую еду и вообще "помешанность" на еде. Про жёлтые ценники Пятерочки...

Да. Стихи, герои которых: Дроздов, Пятёрочка и вся Россия, вся наша жизнь, насилие, умирающие или больные родители -- это для меня. Это про меня. Хотя, Оксана писала про Оксану.

И последнее, оставлю тут цитату одну. Оксану спрашивают, не хочет ли она эмигрировать (за несколько лет до 2022го), об этом ведётся разговор и на один из смежных вопросов она отвечает:

(...) если говорить о России, мне очень больно здесь быть, но не быть будет ещё больнее. Она мой материал, который я постоянно перерабатываю, переехать для меня -- это лишиться почвы, на которой я расту. Мне очень важно здесь быть.

Мне очень важно быть здесь .

Как это часто бывает с хорошей литературой, со временем она становится только актуальнее. Так и «Ветер Ярости», вышедший еще до «Раны», пять лет назад, читается так, будто бы был рассказан вчера. Ведь боль этих страниц — она практически универсальна, она знакома.

Мне понравился формат этой книги: семь частей, семь «тем», каждая начинается с разговора-интервью. Очень личного, Оксана открыто обсуждает и смерть отца, и тяжелую болезнь матери, и свои отношения, и ярость, вызванную осознанием масштаба и боли системного насилия над женщинами.

Читая стихи Васякиной, острые, неровные, цепляющие, призывающие обсуждать все, от выбора сладостей по скидке до панической атаки в вагоне метро, я ярко осознала, что прийти к поэзии Оксаны после ее прозы было для меня правильным решением. Для меня поэзия — это более сложная, более личная субстанция, к которой я подхожу с опаской. Но когда автор для меня уже знаком и любим, я падаю в стихи без страха — я знаю, чего ждать.

Из названия сборника может сложиться мысль, что главная эмоция тут — ярость. И ярость действительно есть, пронзительная, громкая — и очень мне знакомая. Насилие над женщинами встроено в нашу жизнь, и эти тексты — поддерживающая рука для тех, кто пережил насилие, для тех, кто с ним борется. Но еще эти тексты полны нежности, этого странного коктейля из грусти и щемящей любви.

Сборник был написан до смерти мамы Оксаны, но в стихах о ней уже просачивается боль потери. Оксана уже видит черту, слышит дыхание тления и собирает это в своих стихах. Она узнала, от чего умер отец, уже после смерти, но мама угасает от рака прямо тут, в несправедливой, жестокой реальности. Что ж, эту часть я восприняла близко к сердцу, потому что помню и парализующую боль болезни близкого, и отчаянную, глубокую пустоту на месте всех внутренностей, когда осознаешь свою собственную болезнь.

Страниц здесь совсем немного, меньше двухсот, но я будто бы прочувствовала каждую. Меня зацепило, до слез, до рваных как облака и как стихи Васякиной ночных мыслей.

Я не знаю, как закончить, поэтому лучше закончу цитатой:

поэзия должна мигрировать в язык на котором можно говорить о насилии и не впадать в завороженное упоение говорить о насилии и не замалчивать его

поэзия должна мигрировать в язык который остановит насилие