Читать "Контрапункт" Хаксли — это как смотреть на парад человеческих слабостей в роскошной, но пустой обёртке. Писаки и философы, художники и альфонсы, стервы и просто сволочи — все они здесь как на ладони. Каждый хочет возвыситься над другими, но лишь топчет свою душу еще глубже в грязь. Если и есть в этом какая-то мораль, то звучит она так: чем тщеславнее и похотливее, тем громче его голос в этой какофонии.
Но, как и в настоящем контрапункте, где каждое музыкальное «я» звучит одновременно с другим, текст не даёт нам пощады — он прыгает от одного персонажа к другому, не выделяя ни одного как центрального и даже не утруждая себя чёткими переходами. В начале книга сбивает с толку, то и дело перескакивая с одного человека на другого, так что не сразу ясно, кто здесь действительно важен. По мере чтения герои начинают сливаться в общую массу, где порой трудно отличить, кто в данный момент «говорит» — очередной циничный писатель, лицемерный философ или мрачный художник. Все их судьбы, похоже, служат одному: показать, как жалки и мелки они на самом деле, как пусты их амбиции.
Приятно видеть, что Хаксли не ищет оправданий для своих персонажей. Их мания величия, их пороки — это не ошибки, это их природа, так же, как чернила для писак или краски для художников. Они уже не люди, а уродливые маски, из которых капает презрение к всему, что они якобы представляют. Как, например, Уолтер, воплощение писателя-циника, который живет только ради похвалы, но считает себя выше всех. Или Спэндрелл, который намеренно катится на дно.
Со времени второго замужества своей матери Спэндрелл из какого-то извращенного принципа выбирал всегда худшую дорогу, сознательно давал волю своим самым дурным инстинктам.
В этом я иногда видела отголоски оруэлловского "Фикуса" — ту же неискренность, тот же абсурдный цирк лицемерия, только декорации и зрители другие.
«Каждый хотел бы получить всё сразу, не отдавая ничего», — эта мысль, пронизывающая "Контрапункт", перекликается с отношением каждого персонажа к жизни и друг к другу. Ничто не удерживает их от мелочности, от лжи или манипуляций — будь то любовь или искусство, всё становится средством достижения личных целей. Художники, обезумевшие от своей гениальности, альфонсы, хитроумно ведущие игру с богатыми дамами, и стервы, хладнокровно скалящие зубы — все они кажутся словно героями одного гротескного водевиля.
Люси унаследовала от матери страсть к сознательным «промахам», которая у неё принимала оттенок научной любознательности, унаследованной от отца. Ей нравилось экспериментировать, но не на лягушках и морских свинках, а на человеческих существах. Сказать человеку что-нибудь неожиданное, поставить его в дурацкое положение и смотреть, что из этого получится. Это был метод Дарвина и Пастера.
Иронично, что каждая их мелкая страсть, каждый грязный поступок в итоге звучит как часть общей симфонии. Хаксли недаром назвал это "Контрапунктом".
Пожалуй, можно утверждать, что за тонкими словами Хаксли скрывается вопрос: «Действительно ли искусство спасает душу, как мы привыкли думать?»
Когда истина есть только истина и ничего больше, она противоестественна, она становится абстракцией, которой не соответствует ничто реальное. В природе к существенному всегда примешивается сколько-то несущественного. Искусство воздействует на нас именно благодаря тому, что оно очищено от всех несущественных мелочей подлинной жизни. Ни одна оргия не бывает такой захватывающей, как порнографический роман.
Мне показался этот роман как вызов: можно ли выдержать такой градус безумия и цинизма? Или, может, за этой яркой пустотой кроется всё-таки попытка сказать, что истинное искусство не в том, чтобы творить великие дела ради других, а в том, чтобы не утонуть в собственном ничтожестве?
P.S. нашла для себя отрывок, который в большинстве своём описывает меня и моё частое отношение к литературе. Возможно, я ещё не настолько цинична, но считаю смелостью признаться хотя бы самой себе, что это один из моих пороков - находить в книгах чаще плохое, чем хорошее.
Его рецензии были лаконичны и беспощадны. Злополучные старые девы, читая то, что он писал по поводу их прочувствованных поэм о Боге и страсти и красотах природы, бывали совершенно сражены его грубым презрением. Охотники за крупной дичью, получившие столько удовольствия от своих путешествий по Африке, не понимали, как это можно называть скучными описания увлекательных приключений. Юные романисты, сформировавшие свой стиль и свою композицию по лучшим образцам и смело обнажавшие тайные глубины своей сексуальной жизни, страдали, изумлялись и приходили в негодование, узнавая, что у них напыщенный язык, неправдоподобные ситуации, нереальная психология, мелодраматические сюжеты. Плохую книгу написать так же трудно, как хорошую; её автор с такой же искренностью изливает в ней свою душу. Но так как у плохого автора душа, по крайней мере с эстетической точки зрения, низшего качества, его искренность если не всегда неинтересна сама по себе, то, во всяком случае, выражена так неинтересно, что все усилия, затраченные на её выражение, пропадают даром. Природа чудовищно несправедлива. Талант не заменишь ничем. Трудолюбие и все добродетели здесь бесполезны. Погрузившись в хлам, Уолтер злобно высмеивал отсутствие таланта. Создатели хлама, сознававшие своё трудолюбие, свою искренность и свои добрые намерения, чувствовали себя несправедливо и жестоко обиженными.
Arvustused
56