Первая мировая глазами Третьей. Британия против США

Проект «Массы»

Теперь должно быть понятно, почему тема развития европейского парламентаризма шла рука об руку с темой рабочего движения. Нижние палаты и «всеобщее» избирательное право вбрасывали в систему голосования девятый вал новых выборщиков (или желающих к ним причаститься), на неискушённости которых планировалось сытно паразитировать. Геометрический рост числа рабочих обещал полвека обеспеченного будущего у кормил власти для земельной аристократии, получавшей в придачу железный рычаг на «новые деньги» через масонские профсоюзы и ещё менее легальные «рабочие» организации мафиозного типа (смыкавшиеся, конечно, в вышине своего генезиса). Вместо «гнилых местечек» появлялись не менее гнилые рабочие трущобы, и при видимости демократизации фактическая власть не менялась, а лишь подменялась, – главные лица всё больше уходили в закрытые клубы, а в парламенте на просвет выставлялись голые короли с правильным народным происхождением, проводившие политику хозяев. С отменой имущественного ценза номинально избирательное право касалось всех, но многочисленными рабочими голосами через партии демагогов манипулировала всё та же владетельная аристократия. И уж во всяком случае, права избирать и избираться не были тождеством ещё долго.

Британия первой столкнулась с проявлениями социализма, высосанного из пальцев французскими фриками. Именно французы додумались до уровня пост-аристократического влияния на чужие правительства. Случилось это не от большого ума, а от крайней нужды: французы утратили в результате ВФР и последующей войны свою правящую аристократию и их ложи, как инструмент «мягкой силы». Наполеон, понимая значительность масонского инструмента, попытался поставить во главе Великого Востока своего брата Жозефа, но люди только пожали плечами. А самого Наполеона долгое время не принимали на самом верхнем уровне международного управления, монархическом. За это пришлось воевать.

На роль «масс» рабочих подобрали не сразу, фантазмы Сен-Симона и Фурье включали в ковчег всякой твари по паре. На практике кастинг начали с мелких бюргеров, то есть, горожан с некоторым образовательным и имущественным капиталом. Но дело пошло не очень гладко именно в силу этих причин, породивших плохую управляемость – люди много о себе понимали, и верхний слой городских вскоре получил собственное представительство в собственных же интересах, а не в интересах выдвинувшей их земельной аристократии. Заграничные же агенты из «городских» вместо саботажа своего государства занялись борьбой за власть и её переформатированием, что плохо работало на интересантов. Более того, государства осознавшего себя третьего сословия, под модной националистической пропагандой даже усилились.

Были попытки подписать крестьян, закономерно окончившиеся безрезультатно из-за узкой секторальности мышления: интересы крестьянства простираются очень недалеко, но за них они готовы стоять насмерть, и никакие доброхоты в делах представительства им не нужны. Несколько лучше дело обстояло с этническими и религиозными меньшинствами, совсем хорошо с сектантами, но всех их было банально мало. Вдобавок крупные этносы требовали ещё затратной агитпроповской раскрутки внутри себя.

Можно смеяться или как, но этнические инспирации шли настолько хорошо, что к этническому меньшинству в пилотных версиях проекта «Массы» приравняли… пролетариат. То есть, рабочие – это такая нация без своего государства, а Интернационал – ну, как бы, нация наций. А раз так, то дело можно было двигать по шаблону. И задвигали. Тема лондонских правительств в изгнании была хорошо отработана, таким правительством в изгнании от народности «пролетарии» в нужный момент уселся Интернационал. Вполне логично, что в управляющие органы нового этноса навербовали повышенный процент евреев, ещё одной народности без государства. Герметичность сектантского иудаизма оказалась ценным активом для конспиративного управления новой религией поверх или в обход государственных структур.

Впрочем, этника плохо выдерживала критику, и её требовалось чем-то поскорее заменить. Со скрипом принялись склеивать и раскручивать расплывчатое понятие социального класса, призванное переиначить привычную и чёткую сословность. Дело в том, что на сословных противоречиях уже пытались играть, но получалось скверно, особенно там, где сословные барьеры были низки, кроме того, идеология сословных разногласий не предполагала легитимации грабежа.

Из стилистики работы политтехнологов XIX века ясно, что дубина классовой вражды коренится в Англии, как в стране идейно кастовой. В немецких странах расслоение было значительно меньше, Франция и Россия наслаждались почти американской прозрачностью социальных слоёв. Очевидно, что межклассовый конфликт придумали там, где ему было самое место. Именно британские классики экономики сочиняли канон от Адама и Давида (Фергюссон, Смит, Рикардо…), активно внедряя в научный (!) оборот понятие социального класса. Поскольку оно только с виду интуитивно просто, а на деле представляет собой синтетическую демагогию, то для вдалбливания его в головы карьерной черни вскоре⁷ придумали особый лифт, помеченный вывеской «для классово-сознательных», то есть, сознающих интересы своего класса, а на самом деле, усвоивших базовую терминологию второразрядных сектантов-начётчиков (сейчас обскуранты преподают «устойчивое развитие» и «зелёную повестку»).

Расплывчатость позволяла манипулировать понятиями буржуазия и пролетариат как удобно. Тем не менее, конфликта между этими назначенными группами не было никогда, поскольку не было и самих скроенных из газетной бумаги групп. Однако это было не важно. Было достаточно объявить легитимность отъёма собственности не практически, как это делали первые французские революционеры (это проделали с лёгкостью, но потом имущим почти всё вернули), а с использованием научной теории⁸, «доказавшей», что грабителей ограбили чуть раньше сами ограбленные – и они попросту возвращают своё (навсегда, разумеется). В силу невозможности повсеместной цепной реакции, на Европу, вооружив идейками, спустили цепных профсоюзных псов, – для точечных укусов конкурентов, – но первое время почти повсеместно побеждала «реакция» сложившихся традиций. Что до России, то в стране высокой литературной культуры это сразу выродилось в мирную дискуссию беллетристов, с лёгкой руки Тургенева, нашедшего ёмкое разбитное словечко «буржуй»⁹. В общем, это закономерно. Теория отъёма собственности была разработана в первую очередь для более промышленно развитых стран, но России была не страшна, и дерево от ржавчины не защищали. Точно так же было не опасно заграничное масонство екатерининской администрации, поскольку представляло собой оружие против национальных аристократий, отсутствовавших в России.

Опытным путём стало ясно, что когда число безземельных рабочих становится значительным (5 – 10% уже достаточно), их возможно использовать для давления на власти, точнее, рабочими можно было прикрываться для влияния на власть (в чужой стране, – а в своей ими давили конкурентов). Плюс фабричных горожан – это отсутствие привязанности к месту и высокая концентрация – громить чужие города им было не жаль, почти все они были бюргерами в первом поколении, культурно чуждой деревенщиной, обитавшей в рабочих гетто и жившей по гудку. Часть рабочих была к тому же грамотной, что открывало дополнительные газетные ресурсы управления. А эффект от бузотёрства мог быть велик: остановка крупных производств, нарушения работы транспорта, прекращение отгрузок в портах и т. п. Проблемой было натравить коллектив рабочих на хозяев, но технологию сплачивания отработали: малочисленные, но крепко сбитые шайки платных активистов подчиняли остальную массу не столько агитацией, сколько силовыми методами. Теоретическую базу работы экстерриториальных уголовников без стыда и совести продвигал Михаил Бакунин, один из двух главных верховников Интернационала. Сочинял он это в качестве провокации, доводя до абсурда идеи умеренных французских утопистов, и, вдобавок, применительно к Франции, но неожиданно мысли пригодились повсеместно.

Бакунин был «полезным идиотом», бесплатным агентом русского правительства, использовавшимся «в тёмную», он плотно опекался и русским посольством и парижской префектурой. Его гиперактивность направлялась на подрыв польских инсургентов, а впоследствии организаций типа Интернационала, – в конце концов, бакунинцы и разгромили его первую версию. Агитировал же «анархист» за… панславизм. Биография прожжённого авантюриста состоит из бегов, высылок, надзоров, шухера, фальшивых паспортов, полиций, арестов, «шёл в комнату, попал в другую» и так по кругу, – во Франции, Австрии, Германии, России, Англии, Италии… Его высокопоставленные контактёры не оставляют сомнений в том, что он использовался всеми европейскими игроками. Биографов сбивает с толку его отсидка в России. Но, повторяю, таких людей юзали опосредованно, – системные тузы, вроде Сперанского, отделывались ссылкой и опалой, низкоранговые хлыщи, вроде Новикова, могли и отсидеть. Шестерик Бакунина был из разряда наилучшего из возможных: даже в условиях мягкой николаевской России так не сидел никто. Ему неизменно предоставляли лучшую камеру, разрешалась домашняя одежда, переписка, многочисленные и многодневные свидания с родными, – часто по многу дней подряд в условиях комендантской квартиры, – это не говоря о книгах, журналах и газетах. Николай наследнику Александру: «Он умный и хороший малый, но опасный человек, его надобно держать взаперти». Когда опасности революции миновали, администрация Александра полезному человеку устроила побег. В Сибири, кстати, неугомонный активист вёл себя почему-то пассивно, его круг общения составляло высшее общество, включая несколько генерал-губернаторов. Вернувшись в Европу после беспрецедентных русских реформ (и как раз к польскому восстанию), профанатор принялся агитировать за независимость Польши, но одновременно за отделение от неё белорусов, украинцев и латышей, – да и Польшу звал в федерацию славянских народов. Будучи засланным англичанами в Стокгольм, мгновенно провалил дело высадки польского десанта в Паланге. Основав в Италии кучу обществ, работал против английского Мадзини. Всемерно затягивал перевод «Капитала» и его издания в России. Одновременно вступил в Интернационал и – бинго! – вскоре тот почил в бозе. (А какой вред был русскому государству от Бакунина? – Да никакого! Никто из причастных побегу революционера наказан не был.) Если это всё не работа агента, то что?

 

Натравив своё «рабочее» движение на внутреннюю борьбу с конкурентами, консерваторы взяли его на вооружение против других стран, предварительно усилив социальной и национальной¹⁰ демагогией. Одновременно (по свистку) повсюду начавшиеся революции 1848 года явились результатом первого эксперимента – относительно продуктивного. Неприятный осадок от успехов остался: революции удались на большинстве третьестепенных территорий, непосредственно интересам БИ не угрожавшим. Важнейшие же игроки с кризисом справились. Русская национальная администрация сыграла стабилизирующую роль, за что Россия получила от второстепенного журналиста ярлык одного из «жандармов Европы».

То есть, нахрапом не получилось. Монархии проявили солидарность и устояли, бомба «народного» движения себя не оправдала, единственной реальной силой стало националистически развращённое третье сословие: горожане не в первом поколении, вдруг узнавшие, что они, например, мадьяры, и им тысяча лет. Даже во Франции, где провели первые в мире почти демократические прямые и равные выборы, баловались недолго, и быстро вернулись к комфортному состоянию империи с императором. Более того, правительства сумели быстро перехватить инициативу и развернуть бешеную агитацию, переформатировав националистические тезисы в общенациональные и – монархические. В России – «православие, самодержавие, народность» – это как раз тогда, когда «в народ» отправились первые агитаторы.

Рука правящей заграничной аристократии в деле ранних континентальных националистов прослеживается легко: первый атрибут, который получает новая «нация» – древняя легендарная история. Таким образом, аристократия, чей главный багаж – старинная летопись династии под фальшивые бумаги на землю, не мудрствуя лукаво, реплицирует худородным простецам аналогичные права, но как бы второго порядка. Которые юные националисты, причастные отныне хотя и не прославленному роду, но славному народу получают в основание дела отъёма собственности.

Первый настоящий ход партии в покер по отношению к трём наступающим на пятки державам был предпринят в 1864, созданием в Лондоне Интернационала (полное название: Интернациональная Рабочая Ассоциация). Сами Маркс и Энгельс прописались в Лондоне с конца 40-х. Интересно, что деятельность Интернационала была с первого же дня направлена не только против классических европейских держав, но и против США. Казалось бы, где тогда Европа, а где Америка… Её же почти не видно. Но созидатели тридцатилетней войны всегда следили за ней весьма пристально.

Стандартная ошибка, которую допускают исследователи, это датировка Интернационала. Принято считать, что в 1863 Интернационал только-только начинался. Но в том году на поверхность поднялся перископ гигантской субмарины, построенной и испытанной значительно раньше. Появление в дни Парижской Коммуны рубки управления привело Европу в трепет, точно так же, как привела бы в шок тогдашних адмиралов информация о существовании подводного военного флота, принадлежащего неизвестным частным лицам. Саму лодку Интернационала, кстати, никто не видел и по сей день. Хотя их сменилось несколько поколений.

Собственно, международной эта ассоциация была весьма отчасти, и уж совсем не была рабочей. Однако название не врало. Международной и рабочей организацию назвали не по участникам, а по целям: влиять на вражеские правительства посредством инспирации их наёмных работников, которых без разбора уже на входе облили помоями определения «пролетариат».

Скажут, что в Интернационале было множество национальных фракций: кроме, собственно, британской, сильнейшие позиции имели французы и немцы. Это вполне естественно. Организации типа Интернационала воспринимались как съезд масонствующих агентов влияния, и каждая национальная фракция окормлялась соответствующими секретными службами. Началась классическая шпионская игра из разряда я знаю, что ты знаешь, что я знаю, но было не понятно, на кого на самом деле работают двойные-тройные агенты. Далеко не сразу выяснилось, что множество их работает на квази-экстерриториальную террористическую структуру. Британский сегмент сумел сформулировать наиболее привлекательные лифты, иерархию и защитные механизмы для своих, взамен потребовав принятия наиболее радикальных программ (а умеренные версии социальных государств внедрялись ответственными европейскими правительствами, например, Наполеоном III, и, по его примеру, Бисмарком). Самой жестокой ошибкой континентальных полицейских было считать объединения радикалов-интернационалистов финальной инстанцией, в то время как они были лишь политическим крылом – прикрытием для совершенно безымянных трансграничных боевиков, готовых делать путчи на местах. Что было явлено воочию в дни всё той же пресловутой Парижской Коммуны, хотя репетиции проходили и в 1830 и в 1848.

В контору принялись наперегонки рекрутировать проходимцев из разных уголков света, которым давались задания организовывать местные боевые ячейки, – конечно, не из рабочих, а из всё тех же дворянских отпрысков и разночинцев. Неплохо (хотя год от года всё хуже из-за перекрёстной прошпионенности университетов) функционировала студенческая среда, уже многократно опробованная раньше. Рабочие появились на следующем витке, как объект чистой манипуляции. За чистотой рядов следили строго. Наряжаться рабочими было можно, но когда Хрусталев-Носарь (глава 1-го Петросовета, сам ряженый двурушник, из мелких юристов) на V съезде РСДРП предложил созвать беспартийный рабочий съезд, юрист Ленин его решительно поправил.

Единственным средством тушения был контрпожар, который власти направляли навстречу: европейские правительства озаботились тем, что принялись растить похожие на мухоморы менее ядовитые грибы. Менее, но ядовитые. Введённые в новые, с иголочки, парламенты «рабочие» растягивали конвульсии, но смерть наступала с удручающим однообразием.

Интернационал v1.0 приказал долго жить в 1876, но ещё за четыре года до того Генеральный совет был перенесён в Нью-Йорк, и это был не первый опыт размещения серьёзной антиамериканской организации в Америке, где только что закончилась война за гегемонию северян. Шёл процесс поглощения Юга, США превращались в мирового монстра, и его нельзя было пустить самотёком. Началась накачка США социализмом, анархизмом и мафией.

Праздник Первомая в память о «мучениках Хеймаркета»¹¹ учредил 2-й Интернационал, чьё возрождение было приурочено к 100-летию Французской революции. Но поскольку серьёзные организации к праздникам не рождаются, то можно сделать вывод, что произошло всё существенно раньше, или вовсе – как между первой и второй перерывчик был так, выдохнуть под давлением континентальных гигантов. Перемирие чисто декоративное, конспиративное, на который истинные владельцы конторы пошли в тактических целях, на войне ещё называется: перегруппировка сил. После Франко-прусской войны главным ТВД стал германский фронт. Это отразилось и на составе делегаций учредительного конгресса: немцы на нём преобладали.

Люди-то были всё те же, проверенные, кроме выбывших по возрасту: Маркс умер, но остался Энгельс, и курировал детище до конца дней, что наводит на мысль, что он всегда и был главным на службе…

Искусственность классовой борьбы и интернационализма была бесстыже проявлена красной лампой Первой Мировой, когда профанаторы на ходу переобулись в националистов с лозунгами классового мира. Что говорит о почти полной подконтрольности системных соцдеков тайным полициям. Но были и несистемные, то есть, работавшие на большой центр. Наименее везучих, оказавшихся не в том месте, вроде Жореса, быстро убили, прочие либо всплыли потом в Циммервальде.

Проект «Нижние палаты»

Несмотря на чудовищное давление, Россия последовательно со времён Александра I отказывала Британии в учреждении парламента и конституции. Парламент, а именно, его «нижняя» палата, призванная давать представительство «народу», был чисто английским убийством. В пару к атомной бомбе рабочего движения создали водородную и тоже, конечно: у себя дома её взрывают в ужасающих масштабах, но осторожно. Жертвы случаются, но приемлемые. Что же до чужого дома… чужих не жалко.

У себя англичане держали народ без представительства, – до 1833 года голос имело около пяти процентов взрослых мужчин, крупные промышленные города типа Бирмингема, Манчестера, Лидса – представителей и вовсе не имели. Это, разумеется, в метрополии. О зависимых территориях и речи не было. После ситуация улучшилась в разы, но в Палате Общин по-прежнему заседали младшие лорды, места покупались через систему «гнилых местечек», «карманных округов» и т. п. инструменты. Избирательные округа были курьёзом.

Я всё это говорю не потому, что на континенте ситуация была лучше, но принципиально хуже она точно не была. Верхние палаты и законосовещательные органы, не говоря уж о местном самоуправлении, существовали повсеместно. Но о России, Испании, Германии, Турции и пр. существуют устойчивые «чёрные легенды», а о Британии «80 шекспиров».

На пике «бездымной войны» реверансом в сторону вражеской Англии Александр I ввёл Государственный Совет, то есть Палату лордов, «умер», но палату Общин не ввёл – и передал власть наследнику. Завершением процесса построения новой национальной администрации Николай I вызвал мировую войну против себя, воевал, проиграл Восточное Средиземноморье, от этого умер, но нижней палаты не ввёл и – передал власть наследнику. Его сын провёл бездну реформ, погиб, – но Думу не ввёл и – передал власть наследнику. Александр III тряс конституцией Лорис-Меликова, но палату не ввёл и – передал власть наследнику. Николай II Думу ввёл. Недолго думая, Дума его свергла.

И тут не скажешь, что он находился под двойным прессом – войны внешней и внутренней. Александр I находился в худшем положении: мировая война, госпереворот и паралич авторитета верховной власти. Это не считая всю жизнь наступавшего на пятки Константина.

Сказать, что введение парламента привело к падению только российского государства нельзя. Вообще говоря, даже английский парламент XVII века довёл дело до смуты, революции, республики и резни. Тогда шла мировая война за смену лидера: Франция валила Испанию, а Англия, прицепившись к растущей Франции, вошла в клуб великих держав, и Парламент, воспользовавшись множеством проблем, королевскую власть уничтожил. Монархической Франции это не понравилось (стало не с кем разговаривать о делах) и, покончив с главным делом в Испании, она английского короля запихнула обратно. Вместе с культурой. Своей, французской. Если даже и были, шекспиры куда-то мигом испарились, континентальная драматургия заполнила английские подмостки.

Второй от парламента (по-русски, почему-то называется, Генеральные Штаты, правильнее было бы перевести «Собрание сословий») пала Франция, про Великую Французскую Революцию знают все. Главным бенефициаром стала Англия, заняв первое место, но радовались не только они. В числе выигравших в результате действий Конвента и мировой войны была и Россия, а также Австрия и Пруссия. Технологии проникновения масонов, шпионов и террористов в высшие органы представительской власти были отработаны как раз во время ВФР.

Деятельность многонациональной террористической организации «Молодая Европа» с отделениями «Молодая Италия», «… Германия», «… Польша», «…Швейцария»¹² под руководством протофашиста Джузеппе Мадзини известна достаточно хорошо, и нет нужды описывать её ещё раз. Сам Мадзини после очередного провала и казней сподвижников всякий раз оказывался в Лондоне, откуда, собственно, и финансировался. На «молодых» тестировались новые техники и идеологии, но дело практически везде провалилось, так как идеологии были разные: там национализм, а сям конституция… Да и национализм был разным: где-то сепаратизм, а где-то объединение. До стройных масс Интернационала определённо не хватало чёткой теоретической базы. Именно поэтому агентам выбрали наиболее обобщённое название, связанное с возрастом, мол, молодое поколение европейцев просто смещает ретроградов. Так разнородных «декабристов» причислили к месяцу года.

Процесс становления национальных государств шёл уже полным ходом. Ускоренно создавая своё, другим его активно подрывала Россия через механизмы Священного Союза. Имевшая бонус второго старейшего национального государства Британия, поначалу тоже активно поддерживала торможение в отношении объединения германских земель, и прекратила это только с новым возвышением Французской империи. Справедливости ради, нельзя не отметить, что в Британии никогда не было полноценного национального государства – нет и сегодня – однако даже оболочка мыльного пузыря недурно справлялась с внешними задачами. Это хорошо видно по тому, что у БИ не было национальной армии, но в целом сухопутные военные задачи успешно решались.

Но Британия, жившая по старому доброму принципу управления империей через высшие аристократические механизмы, проигрывала новому типу управления России, поэтому запустила процессы поощрения сепаратизма с последующим признанием независимых «национальных» правительств¹³. Правительства были революционными, обычно, масонскими, то есть такими, которые знали только часть правды (нижнюю часть) о мироустройстве. Верхней половины знаний они были лишены, что было удобно контролёрам процесса. Главным тестом можно считать отделение Бельгии от Нидерландов в 1830. В преддверии неизбежной скорой потери Ганновера отколотая Бельгия как удобный плацдарм для десанта на континент была мгновенно взята под британскую опеку. И это не аналог временного регентства над взрослеющим сувереном, а взятие под пожизненный надзор богатого родственника, освидетельствованного недееспособным. Тему нарушения бельгийского суверенитета БИ использовала, например, в 1914 для объявления войны Германии. (Ганновер англичанам ненадолго удалось вернуть к присяге, но, в конце концов, его аннексировала Пруссия.)

Австрийцы прогнулись под Парламент тоже в результате мощного прото-социалистического давления революции 1848 года. Поначалу законосовещательный орган был декоративным, но постепенно, провоцируя волнения, он отобрал часть власти, после чего Австро-Венгерская империя начала быстро распадаться внутри себя, а в результате ПМВ исчезла без огрызка. В Австрии тоже было две палаты: верхняя Палата господ формировалась из людей надёжных и достойных, понимавших в некотором роде национальные интересы.

Ошибкой было думать как в Австрии, так и в России (полагаю, так мало, кто думал), что верхняя палата и императорское вето смогут контролировать ситуацию, так как нижняя палата нужна была для профанации идеи государственного управления и государственной власти вообще. Получалось так, что чиновники, всю жизнь корпевшие над своей карьерой, встали утром и поняли, что все их старания на почве администрирования в интересах страны (и себя лично) стали архаизмом: любой проныра, использующий шпионское финансирование и фальшивые социальные технологии (часто и документы) оказывался выше них у кормила власти в один миг в результате «выборов». Да ещё, эта без году неделя сволочь брала под контроль работу карьеристов. Теперь уже недовольство верховной властью становилось всеобщим. Особенно доставало то, что новоиспечённые сепаратисты и мелкие националисты открыто вели антигосударственную деятельность, – и им за это ничего не было, – а попробуй-ка чиновник используй хотя бы долю риторики депутатов.

В том же 1848 году появился и парламент Пруссии.

В германских землях революции тоже начались по команде, с немецкой чёткостью, в марте. Чтобы Франция не вмешалась и не подавила немецких анархистов, её саму подпилили в конце февраля (в этом месте был прокол, выдающий интервентов с головой: французы дождались бы лета). Кстати, часто не понимается природа той французской революции, ведь по существу во Франции не изменилось ничего. А нужна она была только для невмешательства.

Для удобства начали с системного южного кластера: Баден, Бавария, Вюртемберг… далее везде. Правительства падали как мухи, места вековых консерваторов заполоняли клоны «с иголочки» либералов, люди толпами переобувались на ходу, от зубов отлетали готовые передовицы. Всё было как всегда, – с баррикадами, перестрелками, поножовщиной, невинными и сакральными жертвами. Однако, несмотря на обескураживающее начало, немецким лидерам удалось сгруппироваться, перехватить вожжи и направить революцию в более-менее приемлемое для всех сословий русло общегерманского национализма – и шпионы остались с носом. В немецких землях агенты-социалисты натолкнулись на встречное общенациональное движение за объединение германских земель и на какое-то время уступили. Для большинства Германия оказалась прежде всех прав сословий и личных благосостояний.

Гигантскую роль сыграли простые и проверенные замедлители в виде процедурных процессов. Агентам взвинтили общественный статус, но согнали в гетто бесконечных совещаний, где под иконами германского национализма начали с заграничными террористами «советоваться». После третьей-четвёртой итерации (Гейдельбергское собрание, Предпарламент, Франкфуртское Национальное Собрание, Бундестаг…) всё более и более разбавляемые санитарами, вредные идиоты запутались в собственных ногах и быстро сошли на нет. Когда пришло время, в 1871 году в новой единой стране был созван Рейхстаг, а верхней палатой сделали Союзный совет Германии. Когда пришло другое время, ровно через сто лет, Германия приняла-таки некоторые положения конституции, разработанной Национальным Собранием. Чем закончилось в 1849? Городовые постепенно взяли верх, а прусский король Фридрих Вильгельм IV плюнул в кривые рожи заморских провокаторов и отказался от мантии кайзера, преподнесённой ему Нацсобранием поверх бомбы конституции.

То есть, революции вроде бы произошли, (эрзац-) народное представительство появились, но вместо пинка старым элитам от подставных, Германия неожиданно получила гигантский импульс к объединению.

Практически то же самое и в то же время произошло в Италии. Вообще, революции 1848 произошли по команде – ибо сразу и везде. За пару лет до часа «икс» возродили и начали новую возгонку «евро-молодых», распущенных за десять лет до того. Взамен совсем абстрактных «свобода, равенство, гуманность» (это обычные для террористов слова) теперь требования кристаллизовали: народное представительство.

Вообще смысл революций 1848 – одно- или двухступенчатая республиканизация (как в Латинской Америке) формировавшихся национальных государств. Эта попытка тогда почти полностью провалилась. Но опыт был получен, выводы из ошибок сделаны.

Проблема была, как и с «молодыми»: не было стройной теории, понятной массам. «Конституция», «представительство»… – замечательно, а бомбу-то в кого бросать? Люди, включая вождей на местах, начинали быстро путаться, терять нить. Дальше в большинстве случаев хватало околоточных. Рота солдат – это «жизнь удалась».

Конечно, не случайно, что в самой Великобритании именно в 1848 году был принят закон-прививка о госизмене, приравнивавший пропаганду даже мирного республиканства к тяжкому преступлению. Оно каралось исключительно пожизненным заключением. Закон, кстати, действует и по сей день, хотя в 1998 его рекомендовано интерпретировать в соответствии с правами человека. Как это так – непонятно. Почему его не отменили совсем? Потому что не известно, какой из зверьков сдохнет раньше.

И в том же году было окончательно троллизировано движение чартистов при помощи примитивных для нашего времени технологий мелочной дискредитации, подлогов и «вбросов». В самой Британии континентальная республиканская «весна народов» закончилась, получается… запретом календаря.