Loe raamatut: «Феномен зяблика», lehekülg 9

Глава 16. Урфин Джюс и его деревянные солдаты

В конце недели приехал Сашин егерь с женой и бородой как с портрета Льва Толстого. Его тоже звали Александр. Это я запомнил по ходу идентификации бород еще при первом знакомстве с Сашей. Егерь принял на себя управление охотхозяйством. Процесс передачи состоял из передачи ему, того самого журнала, в который были занесены мои цели и задачи по прибытии в Пижну. Да, еще приходила жена Льва Николаевича, очень милая и обаятельная женщина. И настоятельно потребовала запереть погребок на висячий замок. А ключ утопить в Северном Ледовитом океане, чтобы «её Саша» его не нашел, пока начальство отсутствует. Так мы и сделали, а потом снялись с якоря и отправились в Черноречье «навестить Октябриныча».

По моим представлениям по карте расстояние от точки «А» до точки «БЫ» было бы небольшим. Но Саша сказал, что напрямую идти нельзя по двум причинам.

Во-первых, это территория заповедника (и хотя его там все любят и ждут, можно нарваться на административный штраф). По первому пункту я его очень активно поддержал, хотя Саша и не понял природу моей принципиальности по соблюдению режима охраняемых территорий, с учетом того, что неделю назад я оттуда и пришел. Про дикий троллейбус я ему рассказывать не стал. И хотя на этот раз зона обитания техногенного монстра теоретически не совпадала с нашей траекторией, мне бы не хотелось рисковать – вдруг он поменял маршрут.

Второй причиной были вешние воды. Несмотря на то, что сама Сежа уже давно вернулась в свои берега после половодья, все притоки, ручейки, болотца и старицы были еще полны водой и служили бы для нас труднопроходимыми препятствиями. Поэтому мы пошли по дороге, заведомо согласившись на большой крюк. Во многих местах дорога оставалась подтопленной, и нам приходилось перебираться по жердочке или разуваться до колен, чтобы перейти низкий участок вброд. Это было особенно мучительно – холодная талая вода сводила ноги. Но в любом случае, когда к трем часам дня, мы веселые без весел подгребли к Черноречью, я не чувствовал себя сильно уставшим.

Черный сруб дома неожиданно преградил нам дорогу, когда мы поднялись на очередной пригорок. Вокруг дома неорганизованно бродили козы разных возрастных категорий, а в воздухе витал запах жизни… ну, или навоза?

«Значит, жив, – облегченно произнес Саша. Но по его интонации я не понял: или старик ему действительно дорог, или Саша просто боится трупов. Я был взволнован также как тогда перед входом в землянку, но появление старика все равно прозевал. Его лохмато-кудрявая голова явилась перед нами в лучах солнца, бивших его по затылку и ослепляющих нас, пытавшихся заглянуть ему в лицо. Саше старик очень обрадовался, а вот мне не очень. Подозрительность, напряженность и недоверие генерировал он своими взглядами в мою сторону. Но мне он тоже не понравился.

Одет старик был как-то не по человечески: ночная рубашка до колен, перевязанная по какой-то фиг тесемкой на поясе; на плечи накинута фуфайка грязного цвета, видимо, для тепла. А внизу, из-под рубахи, торчали голые волосатые ноги, обутые в какие-то говноступы, неизвестной конструкции. То ли старец святой, то ли крепостной, то ли зэк на поселении… А может хиппи на пенсии? Правда, глаза, когда я до них добрался, да и лицо в целом, никак не сочетались с этим прикидом. Взгляд старика был цепкий, ясный и насмешливый. И, несмотря на дурацкий прикид, он не выглядел индивидом, потрепанным жизнью.

Саша представил нас друг другу: старика звали Аркадий Октябринович, а меня просто Андрей. При этом Саша не упомянул настоящей цели моего визита, а как-то сумбурно объяснил, что я городской. Прибыл в охотхозяйство на отработку, но сам не охотник – прислали с завода. Но так как мне в городе делать нечего, то отрабатывать буду долго, может до осени – пока не замерзну. Но очень, как оказалось, трудолюбивый, поэтому нам пригодится, в смысле поможет. Понятно из контекста, что «нам» состоял из Саши и Октябриныча, а я, соответственно, все остальное и все что поможет. Но старик воспринял поток объяснений крайне недоверчиво.

– Аркадий Октябринович, – произнес я так проникновенно уважительно, что старик сам почувствовал, как позорно торчат из-под рубахи его голые ноги при таком обращение, и вздрогнул. – У них завод оборонный, пока КГБ, ФБР и контрразведка проверяют мою анкету, они не могут запустить меня внутрь. И чтобы я не бродил вокруг забора, они и направили меня в свое охотхозяйство. Чтобы я хоть какую-нибудь пользу приносил, прежде чем буду допущен к секретам родины.

– Однако повезло тебе Андрей, – произнес старик завистливо и покачал головой. – Помню, когда я устраивался на завод Ульянова, так меня 2,5 месяца продержали на овощебазе. Я там, в сырости и в сквозняке, в подвалах слизкую капусту чистил… Зимой дело было… А у тебя – лето! Птички поют, листики распускаются, солнышко светит… Коров уже нет, но доярки-то остались! Нет. Да я бы, вообще, на завод не пошел.

– Может, и я не пойду, – поддержал я хитроумного старика.

– Нельзя! – категорически отрезал Аркадий Октябринович. – Первым делом самолеты, а девушки потом или сзади!

– Да нет там никаких самолетов, самовары какие-то собирают, – усомнился я в правильности выбора.

– Неважно! Пусть хоть валенки самоходные для армии подшивают. Но каждый должен внести свой вклад в обороноспособность нашей родины, потому что ничего другого мы производить не можем. Инженерная мысль на благо человека у нас не работает. Нет у нас такой исторической традиции – облегчать кому-то жизнь.

Старик закладывал очень длинные фразы игриво и литературно. В моих ответах он, похоже, не сильно нуждался и готов был сразу перейти к монологу. А уж когда выяснилось, что фуфайка на его плечах – это только способ ее перемещения из дома в сарай на лето, так как руки заняты… я резко изменил свое отношение к Аркадию Октябриновичу. Ум старика еще не покрылся накипью, от выпитого за всю его жизнь чая. И только имя Аркадий в сочетании с голыми волосатыми ногами вызывали у меня приступы внутреннего смеха и не позволяли относиться к старику вполне уважительно.

Октябриныч доложил Саше, что сам к странствиям готов, дом прибран от «зимнего угару», а пчелы выставлены за сараем на улицу, осталось только картошку посадить. Я заглянул за сарай – борти выстроились в ряд как деревянные солдатики, но больше были похожи на партизанский отряд. Каждая борть выглядела как высокий пень или отрезок толстого соснового ствола, поставленный вертикально. У некоторых сбоку были прикреплены какие-то веточки, но суть общей картины от этого не менялась. Борть – это как дуплянка для гигантских синиц, размером с ворону. И летком для раздобревшего шмеля. И в этом плане они все были одинаковые. Но на каждой такой дуплянке у старика сверху сидел свой собственный головной убор: от обычной широкой доски, защищающей от осадков, как на любом скворечнике, до шляпы Д’ Артаньяна и кепки московского мэра. Первоначально я принял их за садовые скульптуры и попытался рассмотреть поближе. Но густое как мед жужжание напомнило мне о судьбе Винни-Пуха, и я ретировался.

Впоследствии, Саша рассказал мне, что у Октябриныча действительно каждый улей (борть) имел свой художественный образ и соответствующее имя. Три самых старых, с обычной плоской крышей, он для краткости называл «Членами партии», подразумевая под ними основоположников марксизма-ленинизма. Он даже бородки им приделал разного качества, чтобы отличать между собой. Остальные имена колод были не такие авантажные, а скорее сказочные как семена помидор: Петрушка, Буратино, Дурачок, Гном, Гаврош, Баба Яга Мать, Баба Яга Дочь, Ковбой и другие.

Когда мы вкратце осмотрели его «усадьбу», Старик пригласил нас в дом – солнце рано зашло за тучи и на улице снова становилось по-весеннему зябко. Из Пижны Саша захватил с ледника два последних глухариных трупа и бутылку хреновой водки в качестве презента. На что Аркадий Октябринович сказал, что глухарятина на его вкус жестковата и ему бы лучше рябчиков. Ну, или хотя бы белую куропатку. Был ли это стариковский каприз или стеб, я до конца не понял. Грань между слабоумием и остроумием оказалась очень неопределенной для моих несобранных в кучку мозгов. Но как орнитолог я решил: «Серую ему – еще куда ни шло, а белую, в этой местности – это вряд ли».

Зато водку Аркадий Октябринович принял с благодарностью, но разливать не стал. Объяснил, что сегодня у него тяжелый день – уборка, поэтому он с самого утра пьет «мухоморку» для поднятия тяжестей, а мешать не любит, да и здоровье не позволяет, поэтому мы все будем пить «мухоморку». «Вы молодые, вам какая разница» – заключил он, вытаскивая свою емкость. Емкостью оказалась трехлитровая банка. Половина банки уже была пустая, а вот вторая половина была густо заполнена шляпками ярко-красных грибов до боли знакомых. Прямо как в детстве… прямо как на стене в детском садике нарисованные… Наверное, ясельная группа была? А рядом боровики! Надутые, пузатые, среди травинок нарисованные, но не такие эффектные.

– Саня, я, может быть, уже и готов на свидание с Богом, – сказал я тихо, – но я не готов пробираться к нему между жидким стулом и кучками не до конца переваренной пищей. Боюсь застрять по дороге.

– Это условно съедобные грибы, – утешил меня Саша. – Или условно несъедобные? В любом случае, галлюциногенный эффект очень слабый, я уже пробовал. Проблема в другом. Видишь, бульон в банке какой прозрачный? А грибы урожая прошлого года! Значит градус очень высокий – спирт первого отжима заливал. Иначе раствор за зиму обязательно бы помутнел. Помнишь, я тебе рассказывал, как они спирт на заводе пили? Нужно лить прямо в горло, чтобы в рот не попало.

– Да ну, нафик! А можно совсем не пить?

– Можно. Только тогда как ты с ним поговоришь? Ты ведь сюда за этим пришел?

– А что по трезвой нельзя? – спросил я риторически, но с философским оттенком.

– Конечно, можно, – вдохновенно воскликнул Саша. – Спроси его для начала: «Как пройти в библиотеку?». И он тебе честно ответит: «Не знаю». Но после самой первой стопки он уже не сможет тебе так ответить. А после второй или третей, он уже сам задаст тебе встречный вопрос: «Андрей, а так ли уж срочно тебе надо в эту самую библиотеку?». А когда все закончится, и забрезжит рассвет, вы с ним вместе пойдете в эту самую библиотеку.

Представляешь, какую дистанцию вы вместе преодолеете за несколько часов? От «не знаю» до совместного поиска и уважения твоих интересов. Это я и называю культурой пития. А культура пития – это неотъемлемая часть нашей национальной культуры. Поэтому когда мне сын говорит: «Папа, я никогда не буду пить», меня это расстраивает, значит, я что-то сделал не так. Но все дело в первоначальном вопросе. Если вопрос поставлен неправильно, вы поутру пойдете не в библиотеку, а Змея Горыныча кастрировать. Отсюда и проистекает все «зло от пьянства и алкоголизма». Понимаешь?

– Ты хочешь сказать, – крайне недоверчиво спросил я, – что у каждой пьянки должна быть тема?

– Все как раз наоборот. Застолье без темы – это пьянка.

Я погрузился в воспоминания, пытаясь вспомнить, когда я пил с темой или совсем случайно:

– Да любое застолье всегда имеет повод. Самый универсальный, например, День взятия Бастилии. Даже задумываться не надо – хорошо или плохо, что ее взяли. Кто придумал, тот уже за нас расставил приоритеты. А уж день рыбака, строителя или танкиста… грех не выпить, а потом в фонтан! Но самые противные праздники – это половые праздники: 8 марта и 23 февраля. Просто ненавижу.

– Не надо путать повод и тему, – уверенно продолжал Саша. – Любой профессиональный праздник – это только повод, поэтому потом случается мордобой и поножовщина. Даже когда ты идешь на день рожденья к лучшему другу, это еще не тема, это только повод. А тему надо специально выбирать, как вино к столу, или в чем отмачивать шашлык.

– Какая у нас сегодня будет тема? – иронично спросил я, наблюдая как Аркадий Октябринович уже разливает мухоморку по стаканам.

– Первый вариант – это твое знакомство с Октябринычем. Ты хотел у него что-то спросить или узнать? Но если ты не готов, тогда мы просто можем обсудить завтрашние планы.

– В последнем случае, мы уже на рассвете выдвинемся вешать деревянных солдатиков Урфина Джюса?

– Урфин Джюс – это кто? – спросил Саша. – Что-то знакомое…

– Элли… в Стране…– подсказал я, – невыученных уроков.

– Точно! Волшебник Изумрудного города, – вспомнил Саша. – А Октябриныч значит Урфин Джюс?

Саня загоготал как деревянный конь и громко объявил:

– Октябриныч! Ты – Урфин Джюс! Так Андрей сказал. – И снова захохотал.

Аркадий Октябринович тоже что-то прохихикал в ответ, но было понятно, что подобная фамильярность ему не по душе. И чтобы он не затаил обиду, мне пришлось разъяснять свою ассоциацию деревянных солдат Урфина Джюса с пчелиными домами Аркадия Октябриновича. Трудность адаптации данной ассоциации заключалась в том, что я совсем не помнил, кем был Джюс – злым или добрым персонажем. В конце концов, я запутался и только усугубил сказанное. В общем, Саша меня подвел. Надо было сразу идти в отказ сказанного, а не пересказывать сказки. Настроение мое упало, и когда Аркадий Октябринович подвинул мне стакан с мухоморкой, я выпил не задумываясь. Тема знакомства сразу не задалась. Но старик спросил меня:

– Ты вот кем там у них будешь работать?

– Менеджером по логистике, – соврал я.

– Ну, менеджер – это я понимаю. Это начальник, как продавец в магазине. А вот логистику не застал… Логику знаю… А слова то похожие? И корень один. Однокоренные?

– Это почти одно и то же, – задумался я, хотя и не был уверен, что Аркадий Октябринович не прикидывается. – Логистика, конечно, основывается на логике. Но нельзя быть менеджером по логике. Это все равно, что быть менеджером по истине. Логика должна быть по определению железной и непоколебимой, а вот логистика – это более гибкий вариант. Она может учитывать интересы заинтересованных лиц и меняться в зависимости от интересов самого носителя логистики или его непосредственного руководителя.

– Все логисты – воры? – спросил Октябриныч после небольшой паузы, которая потребовалась ему, чтобы осмыслить мою последнюю длинную фразу.

– В принципе, да… – неохотно согласился я. – Особенно выпускники «эм-би-ай». Но это и воровством-то назвать нельзя. Их просто учат находить свою долю в общем потоке. Это просто бизнес. Ну а те же банкиры? Бабло, которое они гребут, никак не соотносится с их умственными способностями. Здравый смысл говорит, что за такие деньги нужно судьбы Вселенной решать, а не кредиты раздавать. Они же просто дояры, и близость к молоку позволяет им снимать сливки. Если бы логистика основывалась только на логике, тогда бы у нас в стране существовало Министерство Здравого смысла.

– Тогда бы у нас в стране не было бы ни воров, ни плохих дорог, – вмешался Саша.

– Отсутствие общей цели в обществе приводит к воровству, – произнес Аркадий Октябринович.

Это заявление прозвучало крайне неожиданно для меня. Аркадий Октябринович постоянно выпадал у меня из образа Старика, выползшего из той жуткой землянки и почти разучившегося говорить. Конечно, если пить с самого утра, и тем более мухоморку, то после обеда, возможно, заговоришь и по-английски.

– Когда человек живет только своими интересами и интересами своей семьи, – продолжил Аркадий Октябринович, – он обязательно будет воровать. Это и есть его здравый смысл и логистика.

– Октябриныч, а общая цель – это коммунизм? – спросил бесстрастным голосом Саша.

– Общая цель – это все что угодно. Фашизм – это тоже может быть целью нации.

– Октябриныч! Я понял! – воскликнул Саша очень эмоционально (1/3 третьего стакана мухоморки давал о себе знать). – Получается, когда ты в строю, ты не вор. А как воровать: слева товарищ, справа товарищ? Слева фашист, справа фашист – сразу башку оторвут. А вот когда ты один…

– Ты чувствуешь себя художником и итогом божественной цели, – продолжил я агрессивно после 1/3 четвертого стакана «мухобойки».

– И всех остальных считаешь строем, стадом, быдлом и серой массой тупых, слепых и покорных, – резко ответил Аркадий Октябринович. Он тоже начинал расходиться после 1/3 очередного стакана.

Но к тому моменту я уже начал покидать диалог и уплывать в царство грибов на каком-то древнем топчанчике. Последняя фраза, которую я запомнил: «Эх, еще бы два-три поколения при Советской власти и ворюги бы перевелись…»

Галлюцинаций, как Саша и обещал, не было. Но страх отравиться мухоморами, вызвал небольшое видение перед самой отключкой.

Иду я по тропе, и понимаю, что я уже не там где нужно и тело свое не чувствую. Оно есть: руки, ноги и все что между ними, но отдельно от МЕНЯ. А кругом какая-то хмарь, сумерки… Правда, остается еще надежда на рассвет. И встречает меня на тропе лучезарный старик в дорогом халате со звездами, обутый в сандалии из сандалового дерева. Только почему-то из-под халата снова торчат чьи-то волосатые голые ноги.

– Ну, что ж ты, Вася, – с укором спрашивает меня старик.

– А я не Вася.

– А какое это теперь имеет значение? – с сожалением констатирует старик.

Глава 17. Молчание рыб

Когда я проснулся, Саша и Аркадий Октябринович допили тему до конца. Я обнаружил их за сараем, когда вышел отлить после сна. Они грузили деревянных болванчиков в повозку из-под Бременских музыкантов. Лица их были сосредоточенные, молчаливые и в пятнах, как шляпка гриба-мухомора. От моей помощи они категорически отказались.

«Октябриныч мне не доверяет, – понял я сразу, – и правильно. Я на его месте тоже ни за что не сказал бы логисту, где у меня ульи стоят. А банкиру где деньги лежат».

– Козла! Козла, не забудьте привязать! – крикну я им вдогонку, когда Саша сам потащил повозку в сторону леса.

– Борис у меня не приученный к ездовой езде, – с сожалением почесал бороду Аркадий Октябринович, – но попробовать можно.

– А ты, умник, картошку пока Октябринычу посади, – съязвил в ответ Саша.

Я с пристрастием расспросил старика, где мне взять посадочный материал, куда сажать, на какую глубину и резать ли клубни.

Аркадий Октябринович неспешно рассказал мне о технологии выращивания картофеля в нечерноземной Российской Федерации, все время наблюдая, как Саша, запряженный в повозку, уменьшается в размерах.

– Да и не забудь, – добавил старик напоследок почти нежно, – завтрак на столе.

Завтрак оказался вчерашним ужином – молочная пшенная каша на козьем молоке. Вчера ее ели, ели… почти доели… Но остался еще целый горшочек, покрытый сверху золотистой поджаристой пенкой. Конечно, его бы подогреть… Но изба старика была в таком аварийном состоянии, что я побоялся совершать в ней какие-либо дополнительные движения, могущие повлечь обрушение «бани», как в детской карточной игре.

Я взял горшочек и вышел на воздух. После вчерашней мухоморки аппетит был зверский. Или я просто не успел вчера закусить и отвалился совершенно голодный? На последнюю версию указывал и тот субъективный факт, что кашу я помнил – сегодня она выглядела совершенно такой же, как вчера. А вот ее вкуса – нет.

Вкус оказался восхитительным! Сразу пришла жадная мысль, что горшочек будет маловат. Но праздник вкусовых сосочков был прерван в самом начале. Тут же лавка, на которую я присел, была окружена со всех сторон козьими мордами. Они, все как один, неторопливо жевали свой орбит и задумчиво-печально смотрели на меня. Если бы это были волки, я бы понял. Они сейчас набросятся на меня со всех сторон… и отнимут мой горшочек с кашей. Но, что нужно этим меланхоликам, я не понимал.

– Каши не дам! – объявил я громко, чтобы развеять козьи иллюзии, но реакции не последовало. Не подействовали также: ни мое «кыш», ни мое «брысь» и «ну пошла». Я встал и попытался переместиться метров на двадцать в сторону. Все стадо снялось и покорно потащилось следом за мной. «Теперь я главный козел, – понял я. – Вожак стада. Во!».

Как только я скрылся в доме, козьи морды тут же разбрелись по всей поляне. «Вот суки», – подумал я.

Поедая кашу, я рассматривал остатки мухоморов в банке, выжатые как губка – ни капли жидкости на стекле. Я с удивлением признался себе, что теория Саши о теме пьянке неожиданно получила фактическое подтверждение – они с Октябринычем действительно только чудом не ушли утром в библиотеку. Хорошо, что я вовремя отвалился, а то за мной теперь даже козы табуном ходят.

Потом я пошел сажать картошку. Посевного материала оказалось не больше двух ведер. Но я сам усложнил себе задачу, вспомнив слова великого русского полководца Суворова: «Не сметь пахать без навоза!». Сам Александр Васильевич, понятное дело, сельским хозяйством не занимался – некогда было, все время война. Но поместье-то у него было, вот он и слал туда письма с инструкциями. Может это и неправда, но я продолжаю верить и уважать его за это – гениальный человек должен знать, как сажать картофель. С навозом, господа, с навозом! Без навоза – лопату в землю и бегом записываться в полководцы. Все победы от разносторонности мышления.

Так утешался я, перетаскивая две обнаруженные кучи перепревшего козьего дерьма на картофельную плантацию старика. Козье отродье постоянно лезло мне под ноги, пытаясь поднасрать, но от свежачка я категорически отказывался и даже не благодарил.

Саша с Октябринычем вернулись достаточно быстро за новой партией деревянных солдат. По их словам они сначала вешают борти поблизости, а потом будут уходить все дальше и дальше. Старик очень обрадовался, застав меня с навозом на грядках. Добросовестный труд на чью-то пользу поднимает настроение последнего, а бесплатный, вообще, приводит к эйфории.

Когда я уже начал формировать бороздки под картошку, я снова вспомнил о Сашиной теории, что каждая пьянка должна иметь тему вначале, чтобы иметь ожидаемый результат в конце. О политике ни слова, иначе в конце пьянки драка по политическим мотивам. О женщинах без женщин – глупо, иначе в конце неудовлетворенность конца. О погоде – самая нейтральная тема, можно сказать универсальная. Только тоже можно скатиться к политике, потому как любая жара или иной катаклизм в природе – дело рук американцев. Зато «Катрину» – это мы им закатили – не только у них есть климатическое оружие. А вот мамонтов, конечно, жалко – зря они их у нас заморозили. Америкосов тогда еще не было? И что? Это их не оправдывает – все равно они.

Я тогда и не мог предполагать, что тема климатического оружия коснется меня очень скоро и очень близко.

В третий или четвертый рейс Саша и Аркадий Октябринович действительно впрягли в повозку козла Бориса. Животное вело себя крайне спокойно и удивительно послушно.

– Это он в благодарность за то, что я его осенью на мясо не пустил и зимой волкам не отдал, – сказал Аркадий Октябринович.

– Борис – папа всех семерых козлят? – поинтересовался я.

– К сожалению, нет. Он, как и все остальные – потомок козы Зинки. А папка у них сбежал как раз прошлой осенью. Старуха Афанасьевна из Старого Яра держала много лет козла. Вся округа водила к ней коз на случку. Козел у нее был страшный, вонял на всю округу козлом, светил в темноте красными глазищами и постоянно крушил свою загородку. У меня всегда было подозрение, что это на самом деле черт, а не козел. А хозяйка, сама ведьма, специально скрывает его в темном загоне. Как Афанасьевна справлялась с таким чудовищем, я не знаю. Я каждый раз с опаской заходил к ней в сарай и боялся, что он порвет мою Зинку. Но та всегда с радостью рвалась вперед. А что? Пахуч, могуч и волосат. Что еще козе надо. А перед самой зимой этот козел развалил-таки весь сарай и убежал в самую дикость. Теперь даже не знаю, куда Зину на случку свезти.

– А с Борисом нельзя? – поинтересовался Саша.

– Я его еще в младенчестве выложил. Я же не знал, что его папа уйдет в бега, и вся округа останется без осеменителя, – пояснил Аркадий Октябринович. – Да и не надо нам в стаде близкородственного скрещивания. И почему я его осенью не съел? Загадка. Ведь всю зиму сено без пользы поедал.

Когда процессия: Саша, козел Борис, несколько деревянных болванчиков в повозке и Аркадий Октябринович в хвосте, двинулась к лесу, я продолжил хоронить картошку. Спина с непривычки очень болела в области поясницы. То ли копчик, то ли мозжечок, то ли почки?

Я уже заканчивал зарывать последний выкопанный окоп, откуда на меня стреляла глазками заключительная картофелина, когда из леса показалась траурная процессия. Шествие возглавлял Аркадий Октябринович, как то неестественно подпрыгивая на ходу. За его плечом, как гренадер возвышался Саша. Замыкал колонну пчеловодов козел Борис, тащивший повозку Бременских музыкантов. Из всех он выглядел самым расстроенным.

– Обосрец, однако, произошел, – мягко объяснил, как мог, Аркадий Октябринович на мой немой вопрос.

– Не обосрец, а полная дрисня! – внес ясность Саша и отнял руку от лица.

Граница проходила ровно между глаз, тянулась по хребту носа и расплывалась на губах. Слева от границы располагалось обычное Сашино лицо, вернее только его правая половина, левая же часть, та, что была правой для меня, больше напоминала ягодицу. Я невольно попытался заглянуть за Сашу – что же у него теперь там, на месте задницы?

– Теперь ты долго не умрешь, – попытался я его утешить, когда до меня, наконец-то, дошел смысл произошедшего.

– На пользу пчелиного яда намекаешь? – протрубил Саша. Говорить нормально он уже не мог, а его гортанные звуки не могли передать интонацию. Шутит он, злится, констатирует факт, иронизирует или «рвет и мечет» – было совершенно непонятно.

– Говорят, что перед самой смертью, – пояснил я, – обе части лица у человека становятся зеркально одинаковыми.

– И что? – не понял Саша.

– Тебе еще долго!

– А все из-за тебя, – протрубил в ответ Саша, – кто предложил козла в повозку привязать?

– Саня, да ты чё! Это же детский мультик – наш ковер цветочная поляна, наши стены сосны великаны… – пропел я. – Если бы у Октябриныча была телега, я бы предложил вам запрячь коня. А тут повозка, как из студии «Союзмультфильм».

– Да, – вмешался Аркадий Октябринович, – колясочка у меня винтажная. По собственным чертежам собирал, и из того, что под руку попалось.

– Я чисто по аналогии… Ассоциация! Понимаешь? Раз есть повозка, значит должен быть и козел! – продолжал я оправдываться. – Ты что, не можешь ассоциативно мыслить?

– Андрей! У них был осел!!! – протрубил Саша, и на этот раз мне показалось, что я разобрал его интонацию. Осел, а не козел- ты-понимаешь?!

– А ведь точно! – не без труда вспомнил я. – Он был ушастый как заяц и точно без рогов.

– Андрей, тут точно не причем, – вступился за меня старик, – он картошку сажал, во всем виноват Борис. Пойдем-ка лучше повязки накладывать.

– А вы, Аркадий, – пробулькал Саша, и дальше было не понять. Но покорно пошел на перевязку.

Остаток дня и весь вечер Саша возлежал на кровати хозяина, весь увешанный какими-то водорослями, и обращался к старику исключительно на вы и по имени. И каждый раз это вызывало во мне приступ неуемного смеха. Превращение Октябриныча в «Вы, Аркадий» казалось мне очень забавным.

Старик, в свою очередь, подобострастно регулярно менял повязку на лице пострадавшего, называл ее «компрэссом», и поил Сашу каким-то зельем. Так они мирно сосуществовали, пока между ними не возник теологический спор – пить или не пить. Саша «требовал вина», а Аркадий Октябринович в ответ предлагал козье молоко и говорил, что организм «итак переполнен ядом». Тут вмешался я и рассказал, что если человека, смертельно укушенного змеей, постоянно поить алкоголем, то есть шанс довезти его до больницы и вколоть противоядие. Цирроз печени ему, конечно, обеспечен, но жить будет. Потому что пока алкоголь всасывается в кровь, все остальные яды толкаются в очереди. И если алкоголь вдруг кончается, наступает смерть.

Саша издал трубный глас восторга и призывно замахал руками.

– У нас нет столько водки, – пытался остудить его Аркадий Октябринович, но разве можно остановить того, кто хочет попробовать умереть.

– Пои его из пипетки, – предложил я, в душе понимая, что Саша не алкоголик, ему просто скучно, больно и досадно.

– Вообще-то, пчелы не любят запах спирта, особенно настоянного на мухоморах, – необдуманно проговорил Аркадий Октябринович и замер, ожидая ответной реакции.

Саня был хорошим человеком. Вместо того чтобы попытать прокаркать матерные слова или швырнуть в старика чем-то тяжелым, он заржал как смог, но так, что из его оставшегося глаза потекли слезы.

– Если я умру, козла не ешьте – я не кровожадный, – произнес Саша почти по слогам, когда немного успокоился.

Аркадий Октябринович начал мензурить хреновую водку, которую принесли мы с Сашей. Предложил и мне, но я отказался, и отправился тренировать козла. Я уже догадался, что оставшихся деревянных солдатиков придется развозить мне.

Когда я вернулся, прием противоядия подходил к концу. Саша к этому времени уже полностью потерял дар речи. Поэтому Аркадий Октябринович горячо спорил с ним жестами на тему: «Почему рыбы молчат». Очевидность ответа в свете прожитого дня лежала на поверхности, но я не стал умничать.