Другой

Рассказ первый. Цвета

…Мама была салатовой. Она любила готовить, наводить чистоту и мурлыкать под нос старые шлягеры.

Папа же родился пурпурным. Он источал энергию, разом брался за несколько дел и частенько выводил маму из себя. Тогда мама пудрила носик и уходила жаловаться на жизнь к подруге.

А их сын был… другим. Ему недавно стукнуло четырнадцать, учился он плохо, мало что умел и совсем не думал о будущем.

… Но вот родители надумали развестись. Почему? Да мало ли… Егор узнал об этом, когда однажды рано зашёл домой, а его прихода никто и не заметил: мама била чашки, папа демонически ухмылялся. «Чтобы сейчас же духа твоего здесь не было! Я подаю на развод!» Бац! Осколок скользнул папе по щеке. Он дотронулся до лица – липко… Повернулся и пошёл, нисколько не думая там шмотках или о деньгах. Как был в тапочках, так и пошёл. Наткнулся на сына, потрепал по голове: «Извини, брат». Щёлкнул замок

И тут Егор раздвоился. Впервые в жизни. Одна его часть осталась стоять, где была, а вторая отделилась от тела и облачком поплыла к окну, а оттуда на улицу. Непонятно как, но обе части воссоединились уже во дворе, заставленном машинами. Интересно получилось: только что ёжился от душевного холода у себя в квартире на седьмом этаже, а тут – бац! – и уже во дворе. Как раз из подъезда вышел пурпурный родитель в тапочках, прошаркал было мимо Егора, но остановился, посмотрел обалдело на сына, схватился за голову и припустил в осенний вечер.

И был ещё один человек, который стоял с открытым ртом и смотрел на Егора. Инга, девчонка-растаманка. С дредами и кольцом в носу. Она недавно дернула косячок и сейчас отчаянно хлопала глазами, пытаясь отогнать из головы видение медленно опускающейся фигуры, оказавшейся вдруг Егоркой-тараторкой.

Подошла. Оглядела. Стукнула в плечо.

– Ты как, чувак? Земля держит? Поделись опытом, как притяжение обманул. Только трещи поменьше.

Случалось за Егором такое: откроет, бывало, рот – и уже остановиться не может. Слюни летят, руки как пропеллеры… Hеприятно.

Однако сейчас он молча смотрел на Ингу и видел, что она размыто-синяя. Хорошая, в общем, но легче от этого ни ей, никому другому не было. Вслед за отцом, второй раз Егор так увидел человека. И в первый раз в жизни по-настоящему испугался. Потому как ощутил себя не совсем человеком.

Инга потащила его за руку вглубь двора, на скамейку под деревьями, облюбованную маргинальной молодёжью. Иногда там почивали местные алкоголики.

Сейчас там восседал Витька с гитарой.

Звенеть струнами у молодежи нынче было не в моде. Но Витька звенел, успешно порою составляя конкуренцию неизменному присутствию личных гаджетов. При этом он слыл хулиганом: однажды выхватил телефон у озабоченного подростка и зашвырнул в кусты. Был скандал с привлечением родителей и полиции.

Наверняка вы уже подумали, что между Ингой-растаманкой и Витькой-хулиганом была некая химия. Правильно, была: друг друга они на дух не переносили. И как-то постоянно оказывались вместе.

Вот и сейчас Инга состроила недовольную гримаску, а Витька сбился с ритма. Под горячую руку немедленно попал Егор:

– Ты чё здесь потерял, блажной?

Для справки: у подростков «блажными» всегда считались тихони, открывавшие рот тогда, когда это никого не интересовало. Егор был как раз их таких.

– Чё молчишь? – начал заводиться Витька, чувствуя себя крайне неуютно в присутствии загадочно улыбавшейся Инги.

Витька был розовый. Да-да – именно розовый! Но сейчас он начал пламенеть.

Обалдевший от всего Егор вдруг опять отделился от себя, загрёб жар над Витькиной головой и окунул его в синюю размытость Инги.

Результат не заставил себя ожидать.

Над головой Инги заалел закат. Прекрасная в его лучах, она повернулась к Витьке и вся подалась к нему… Тот бросил гитару и скрылся в сумрачных зарослях, окружавшими эту часть двора.

Не обращая внимания на суету окружающего мира, Инга села на скамейку и погрузилась в себя. Сидеть она так, видимо, собиралась долго. Егор охнул внутри: «Да кто же я такой, а?», – и тоже драпанул. Домой, на седьмой этаж, без передышки.

Ночь была бессонной, первая в его жизни. Всё когда-то бывает. И четырнадцать лет – не так уж и мало. Под утро он куда-то провалился, а когда через мгновение открыл глаза, то немедленно швырнул планшет в стену. «Индиго, говорите? Крутой, да?».

И вышел через окно.

Видел это, по причине хмурой матовости раннего утра, единственный человек: не совсем уверенный в себе дворник Митрич, который зачем-то именно в это мгновение поднял глаза вверх, к небу. Какой у дворника был цвет, осталось неизвестным, потому как Митрич после приземления Егора исчез, оставив метлу. Возможно, подался в монахи. А возможно – и нет.

Егор добрёл до скамейки. Он бы не удивился, обнаружив там Ингу, но не обнаружил. На скамейке лежала собака, окутанная грязно-жёлтым сиянием, тусклым таким, не как у двуногих. Трава под скамейкой млела в чуть различаемой серой дымке.

Егор потер глаза и стиснул зубы. «Ладно. Всё кругом подобное тебе. Но мне-то зачем это знать?»

Он протянул руку к голове собаке, та тихо заскулила, но осталась лежать. Егор отдёрнул руку. «Нет. Хватит с меня застывшей Инги. Вернуть бы всё обратно… Ну получил бы я тогда накрайняк леща от Витьки, и что с того? Куда я полез в чужую жизнь? Зачем??».

Тут он зажмурил глаза, представил Ингу в ореоле синей размытости и зашептал: «Путь всё будет как прежде, пусть всё…», – а когда снова открыл, перед ним стояла печальная Инга.

– Знаешь, я всю ночь была такой счастливой, такой-такой… – заговорила она, не смотря на Егора. – А потом захотела выйти во двор, увидела тебя, подошла, и… Всё. Даже не помню, отчего мне было так странно хорошо.

Тут неожиданно нарисовался и Витька, с кругами под глазами.

– Инга… – шёпотом произнёс он. – Я люблю тебя. Правда.

Та задумчиво на него посмотрела.

– Везёт. Я вот больше ничегошеньки, ничегошеньки не знаю…

И пошла прочь.

Егор вдруг резко поднялся, встал перед Витькой и с силой усадил его на скамейку. Тот только помотал головой.

– Слушай, – глотая слова, зачастил Егор. – Я это не специально, я думал, так лучше будет, а она теперь несчастная… Ты иди за ней. Вот сейчас как встанешь, так и догони. И ещё раз ей всё скажи: она вспомнит, всё вспомнит, но уже сама. И я не буду вам мешать.

Витька затравленно смотрел на брызжущего слюной Егора, потом оттолкнул его, прорычал:

– Да отвали ты, блажной… Без тебя знаю.

И рванул за девушкой.

… Егор пришёл к своему дому вечером, пробродив весь день по совсем незнакомым районам города. У подъезда он встретил Ингу и Витьку: они смотрели друг на друга и никого больше не видели. Егор шумно вздохнул и через две ступеньки радостно помчался на седьмой этаж.

Мама курила, хотя давно бросила. Подошла к сыну:

– Ты где шлялся? В школе хоть был?

Егор молчал, с тоской взирая на жухлую мамину ауру. Потом сказал:

– Мамочка… Не прогоняй больше папу. Тебе же плохо, я вижу.

– Что, что ты видишь? – закричала мама… и осеклась и заплакала, прижав голову Егора к груди:

– Всё-то ты видишь… Совсем большой стал.

Потом отодвинулась, посмотрела в глаза:

– Что-то с тобой происходит, это жжётся в тебе… Что, Горка, что? Это из-за нас с папой, да? Отвечай, не пугай маму!

Тут открылась входная дверь, и явился папа, в тапочках и похудевший за ночь. Странно взглянул на сына, потом неуверенно сказал жене:

– Поговорим? С глазу на глаз…

Он как будто чего-то опасался.

Родители закрылись в своей комнате. Минут через десять Егор не выдержал, подошёл к двери и прижался к ней ухом. Родители помирились. Разговор шёл о том, что с их чадом творится нечто странное. «Иду я по улице – ну, после того, как повздорили мы, – а он там стоит, и взгляд у него, я тебе скажу… Я и не понял сначала, потом только дошло. Дрянь он какую-то глотает или нюхает, не иначе», – бубнил папа, как всегда, переиначив задним умом всё на свой лад. Мама задумчиво кивала, холодея внутри от страха.

Егор вдруг почувствовал себя очень усталым. Лёг на свой старенький скрипучий диван и тут же уснул. Снилась ему радуга, которая вдруг взорвалась фейерверком немыслимых цветов.

Юноша открыл глаза, подошёл к окну и отпрянул: тёмное пространство за окном испугало его. Тогда он тихо вышел из квартиры во двор, в ночь. К нему подбежала собака, принюхалась и гавкнула. Собака была просто собакой, без всяких там переливов вокруг тела.

Егор погладил её. Она гавкнула ещё раз, дружелюбно так раскрыв пасть. Ночь была тёплая, почти летняя, но Егора вдруг начал бить озноб.

Он вернулся домой, чтобы наткнуться на стоящих в коридоре родителей. И прямо там потерял сознание.

Рассказ второй. Сны

Из больничного окна на шестом этаже казенного здания из красного кирпича небо видно не было: всё заслоняла собой громада нового корпуса. За неделю Егор в подробностях изучил вензеля на рекламном щите, призывавшего не медлить с диагностикой.

Скучно.

Ничего интересного у него не обнаружили: так, небольшие отклонения. В пределах нормы. Теперь кололи витаминами и собирались выписывать. Родителям сказали, что возраст такой, иммунная система шалит – ну, и дальше в том же духе. Сам Егор помалкивал, на вопросы отвечал односложно, про то, что видел цвета, не распространялся. Зачем? Кому от этого станет легче? Точно – не ему.

Ночью он лежал в палате, не спалось. Соседи тихонько посапывали. Лениво ворочались мысли: «Хорошо, что все прошло. Стрёмно уж больно… Жить среди людей и быть не таким, как они. Жуть».

Егор моргнул, и пространство перед глазами вдруг словно раздвоилось. Он понимал, где находится, но видел себя как бы со стороны, из другой системы координат. И та сторона была неподвластна ему… как во сне. Вскоре сон поглотил собой все: Егора, палату, всё здание, весь мир…

Время остановилось, времени не стало. Не стало и пространства. Пришла в равновесие энергия. Остались лишь некие потусторонние флюиды, образы другой реальности. Они несли информацию, и ее можно было осмыслить, нужно было только вглядеться, вглядеться в них уснувшим сознанием… подсознанием.

Егор открыл глаза от некоего толчка изнутри. Несколько секунд безучастно изучал матовый потолок, а потом его рука лихорадочно нащупала кнопку вызова и нажала на неё: раз другой, третий… Прибежала заспанная сестра, миловидная, несмотря на застоявшуюся муть в сонных глазах.

– Чего трезвонишь? – громким шепотом осведомилась она, увидев, что с Егором вроде бы все в порядке… потный вот только он какой-то.

– На втором этаже… в реанимации… человек умирает. Его можно спасти, – выдохнул в ответ Егор.

Сестра потерла глаза.

– Какой человек? Ты откуда знаешь?

– Ему операцию сегодня сделали… На сердце. Быстрее, пожалуйста! Он должен жить. – Слова давались с трудом, вдруг у самого сдавило грудь.

– Да откуда ты знаешь? – почти в голос выкрикнула сестра.

– Знаю! Знаю!! – выкрикнул в ответ и Егор. – Просто передайте, кому следует, остальное потом, потом… Ну, что же вы? Быстрее!

Последнее было сказано так, что женщина ойкнула и бросилась вон из палаты. С соседней кровати раздался недовольный басок:

– Чего орешь, блажной?

Егор ничего не ответил, прислушиваясь к звукам из коридора. Пробежала одна пара ног, другая… Ночь разжимала свои объятия.

… Утром к нему не по времени зашёл лечащий врач, Артём Сергеевич, и с ним кто-то ещё. Мужчины долго смотрели на Егора, хмуро косившего глаза в стену, потом тот, второй, произнёс:

– Я хирург. Меня зовут Вениамин Петрович. Ночью у моего больного неожиданно поднялось давление, и…

– Его ведь спасли, да? – перебил Егор.

– Да. Успели. Клапан не закрылся.

Егор кивнул: строго так, без улыбки.

– Это хорошо.

– Да уж… Ну а теперь, уникум ты наш, скажи пожалуйста, как ты узнал, что его надо спасать?

Юноша вздохнул.

– Сон приснился.

– Э-э… Сон? – включился в беседу лечащий врач.

– Сон.

– И… часто тебя такие сны посещают?

– В первый раз, – буркнул Егор.

Врачи вышли в коридор, нервно так посовещались и вернулись.

– Похоже, плохо мы тебя обследовали, – заговорил Артём Сергеевич. – Не возражаешь, если продолжим?

Егор лишь пожал плечами.

… Ночь. Опутанный проводами, с головой в конусе аппарата МРТ, юноша лежал на спине. Ждал. Чего-то ждал и специалист за пультом, установленном в палате, на самом выходе. Специалисту хотелось спать. Егору нет. Он размышлял:

«Сон – это безвременье… Точно. А во сне я – это я или нет? А если не я, то – кто? Эй, так и с катушек слететь не долго. Остановись, Егорка-тараторка».

Голова как-то разом отяжелела, и пространство перед глазами дрогнуло… раздвоилось. С той стороны навалилось забытьё, и Егор перестал мучить себя вопросами.

Он… или не он… или всё-таки он… оказался в небольшой комнате. В спальне. На кровати спала девушка: волосы разметаны, одна рука под подушкой. Одеяло сползло, сорочка задралась выше колен. Егор смотрел и неизбывно краснел в своём сне, не в силах отвести взгляд. Вдруг девушка перевернулась на спину, открыла зеленый глаз и подмигнула Егору.

Он очнулся, глупо улыбаясь в капсулу. За пультом слышалась нервная возня и бормотание:

– Сгорели… все датчики сгорели! Аппарат сгорел… Это как это, а? Они ядерный взрыв могли бы выдержать. Что происходит? Что??

В палате они были одни, другие пациенты с извинениями были эвакуированы кто куда.

Егором вдруг овладела тревога. «А ведь я не знаю, где она живёт… Понятия не имею. В нашем городе, или нет… Что, ещё приснится? В прошлый раз я точно знал, где находится тот мужчина и что с ним. А теперь только уверен, что ни с того, ни с сего… влюбился. Неизвестно в кого, с зелёным глазом. Я даже лица толком не разглядел, всё взгляд от коленок отвести пытался… А она ведь меня видела, видела. Меня ли? Ох…»

Следующие два дня его, как носителя или передатчика чудовищных запасов энергии, вновь мучили по полной программе: делали снимки мозга в разных проекциях, не обошли вниманием и эндокринные железы, ещё чего там… Крови выпили не меньше литра. Спинномозговую жидкость качали, не стесняясь.

И ничего… Всё в пределах нормы, с незначительными допустимыми отклонениями.

Егора вновь опутали проводами, аппаратуру ввели в состояние защитного режима, как при термоядерном взрыве. За пультом теперь постоянно сидело два специалиста, напрасно убили целую неделю.

Снов больше не было. Нет – были, конечно, некие смутные кадры, запечатлевающие незнакомую реальность, но: никакой информации они не несли. Стрелки приборов лениво колыхались, специалисты, с ночною тоской взирая на это, безнадёжно засыпали, погружаясь в собственную ни о чём не говорящую муть. По утрам Артём Сергеевич ободряюще улыбался Егору и самому себе, произнося при этом:

– Может днём, брат, задашь жару нашим умникам?

Но – нет. Днём у Егора заснуть не получалось. Девушка, увиденная им, растворялась в памяти. Он тосковал, скрежетал зубами, но уже начал смиряться с мыслью, что всё закончилось. Может, когда-нибудь потом, потом…

Когда наконец-то сняли надоевшие провода, зашёл хирург, Вениамин Петрович.

– Пойдём-ка, познакомишься со спасённым. Большой человек. Зовут его …

… Антон Григорьевич возлежал на заботливо подложенных подушках, один-одинёшенек в просторной палате. Столик рядом с кроватью был загроможден книгами, рукописями и снимками, похожими на рентгеновские: очевидно, выздоравливающий проводил время в трудах и никоим образом не жаловался на одиночество.

Когда врач с Егором вошли, Антон Григорьевич хорошо поставленным баритоном сухо общался с кем-то по мобильному:

– Нет. Обойдутся. – Пауза. – Хорошо, пусть попробуют. У тебя всё? Меня скоро выпишут, ждите.

Он повернулся лицом к вошедшим. Хорошее у него было лицо: с крупными чертами, волевое и простое одновременно. И грива была у него соответствующая, прямо-таки львиная, никакая там ни копна. Снял очки в массивной оправе, оценивающе прищурился, губы раздвинулись в улыбке.

– Ба! – совсем другим, весёлым тоном, произнёс непростой пациент. – А это, очевидно, мой спаситель. Ну-ка, молодой человек, поведайте-ка мне о своих способностях видеть невидимое.

Егор потупился, пожал плечами, буркнул:

– Само всё как-то получилось… Я и ни причём вроде.

– Вот как? А кто тогда причём? Парадокс, парадокс… – Антон Григорьевич на несколько секунд закрыл глаза, потом вперил в Егора решительный взгляд.

– Так, юноша. Не буду я вас сейчас мучить. Потом как-нибудь. Ну-ка, скажите ваш контакт для связи… – Он расхохотался, заметив, как сморщил лоб Егор. – Номер вашего сотового, пожалуйста! Ох уже моя привычка всё усложнять… Так, записал. – Антон Григорьевич убрал телефон и серьёзно сказал:

– Я ваш должник, молодой человек. Жду вас в гости, уж не обидьте старика. Договорились? Ну, вот и славно. Я вам позвоню. Вы сколько ещё в больнице пробудете?

– Пару дней, не больше, – вступил в разговор Вениамин Петрович. – Этот орешек нам не по зубам.

– Да-да-да… – рассеянно проговорил Антон Григорьевич, думая уже о чём-то глубоко своём.

Врач с Егором вышли из палаты.

– А … что это за дядька? – небрежно осведомился Егор.

– Светило науки. Крупный специалист по исследованию мозговой деятельности. В нашем городе специально для него институт построили.

Егор поскучнел.

– Ну, теперь и он за меня возьмётся…

Вениамин Петрович улыбнулся.

– А тебе самому разве не интересно узнать, что ты за птица?

Егор лишь пожал плечами в ответ.

Рассказ третий. Любовь

… Прошло около месяца. Егор ходил в школу, и со стороны могло показаться, что жизнь вошла в привычное русло. Но перемены были, и четырнадцатилетний подросток явственно их ощущал.

Инга и Витька особо не распространялись о причинах, по которым они теперь ходили вместе, держась за руки, но несколько раз всё-таки нагородили лишнего; этого было достаточно, чтобы Егора начали избегать. И в самом деле: вон, у одного «семиклашки» приступ эпилепсии случился, так впятером его удержать не могли, всем носы поразбивал! А тут случай ещё интересней вырисовывался – магией пахло. Покруче, чем в импортном Гарри Поттере. Вывод: держаться надо от «блажного» подальше.

Егорка-тараторка теперь сидел за партой один, нехотя прислушиваясь к увещеваниям учителя. И раньше успехи в учебе были далеко не блестящими, а теперь окончательно скатился он на «трояки», нередко сдабриваемые и «гусями». И вокруг никого, кто хоть списать бы дал, что ли. Пусто было вокруг него. Пусто было и внутри.

В воскресение Егор проснулся ближе к обеду, всё никак не мог забыться ночью. В квартире загнездилась тишина: родители старались не шуметь. Отец вообще устроился ещё на одну работу, лишь бы пореже бывать дома. Ну, а мама, временно нетрудоустроенная, шмыгала по комнатам мышкой, отчего-то вздрагивая, когда случайно наталкивалась на сына. И комнату его теперь постоянно обыскивала, и в глаза боялась смотреть. В больнице Егор подслушал случайно, как она спрашивала у доктора, не нашли в крови сына случаем чего-нибудь запрещенного. А когда выяснилось, что нет, заплакала: «Ох, боюсь я его, сама не знаю отчего – боюсь… Чужой он мне стал».

Дела.

Залился диковатыми звуками мобильный, номер высветился незнакомый. «Брать, не брать? Да ладно, не так часто тебе и звонят…» В трубке раздался смутно знакомый голос:

– Здравствуй, Егор. Узнал? Это Антон Григорьевич, должник твой.

– Здра-вствуй-те, – медленно проговорил юноша. Картинка перед глазами вдруг дёрнулась, потом встала на место. Что это было – знамение?

– Ты чего такой вялый? – весело продолжил должник. – Не знаешь, чем заняться?

– Да нет никаких особых занятий…

– Ну, вот и хорошо. Прямо сейчас подъезжай ко мне, подарок для тебя есть. Записывай адрес… – В голосе говорящего появились административно-командные нотки. – Жду. Отбой.

… До нужного дома он дошёл пешком: больше час понадобилось. Захотелось прогуляться, забыть мамино тревожное выражение лица. Физиономист из Егора был никакой, но эти горестно опущенные уголки губ, неестественно расширенные глаза… Любой бы сообразил, что за него отчаянно переживают.

Жилище Антона Григорьевича было четырехэтажным, обнесенное высокой оградой в виде копий со щитами, со шлагбаумом и будкой на единственном въезде. Егор попытался проскользнуть через калитку рядом, но не тут-то было: закрыто. Строгий голос немедленно осведомился:

– Куда прёшь, сопляк? А ну подь сюды.

Хозяином будки оказался седовласый мужчина в новеньком камуфляже. На улице было прохладно – конец октября, и поверх новенькой униформы на охраннике красовалась замызганная, очевидно – любимая, душегрейка. Выяснив, куда направляется Егор, охранник ткнул в нужную кнопку на пульте, взял трубку и, услышав: «Говори», – сказал:

– Антон Григорьевич, тут к вам пацан какой-то. По приглашению, мол.

– Всё правильно, Семёныч, – раздалось в трубке. – Объясни и пропусти.

Подъезд в доме имелся один. Тихонько, очевидно, подчиняясь манипуляциям Семёныча, щелкнула массивная дверь. Квартир на этаже было две. Лифтов тоже. Пол был облицован, насколько разбирался в этом Егор, под гранит, на стенах висели картины. Прямо в подъезде.

Хмыкнув, Егор неспешно поднялся по широкой лестнице на третий этаж. Встал перед дверью – мощной, отливающей багрянцем, вздохнул и…

Дверь открылась сама. За ней никого не было.

Егор помялся и ступил за порог. Дверь немедленно закрылась.

Коридор был длинный и заканчивался аркой. Из неё вдруг выскочила девушка, оказалось рядом с Егором.

Он тут же задохнулся. Это была… она. Зеленоглазая.

Подошёл и Антон Григорьевич, некоторое время созерцал на две застывшие фигуры. Хмыкнул, бросил:

– Знакомьтесь. Жду в гостиной.

Ещё через какое-то время девушка прошептала:

– Какое странное чувство. Я же тебя видела… Но где, где? Не во сне же?

Разжал рот и Егор:

– Тебя звать-то как?

– Маша, – уже нормальным голосом произнесла новая знакомая, протягивая руку.

– Егор, – ответствовал визави, осторожно пожимая тоненькие пальчики.

– Ну, пошли. Папа ждет, а он человек о-очень занятой!

Сказано это было тепло, но с подковыркой.

«А что же мама?» – подумал Его,       но вслух ничего не сказал. Он был тактичным молодым человеком.

Взору предстала современная гостиная: белый стол, белые стулья, черный прямоугольник «плазмы» на декоративно-оштукатуренной стене. Никаких люстр, пуфиков, бархатных занавесей на окнах. Не раздражающий нервные окончания минимализм, одним словом. Что при этом испытывала душа – трудно сказать. Возможно, что и сожаление.

Устроились на стульях. На массивном столе (мраморном, что ли?) громоздилась ресторанная снедь: многочисленные кастрюльки и судочки с неясным содержимым.

– Ну-с, молодые люди, давайте-ка поедим, – весело произнёс хозяин торжества, окидывая взглядом собравшихся. И вдруг замер, обнаружив прелюбопытнейший факт.

«Ба, как же они похожи друг на друга! Причем даже не внешне, а… Глаза у обоих сияют: у Машки зелёные, как светофор, а у молодца этого – светло-серые, как… даже не знаю – как, я всё-таки ученый, а не лирик».

Антон Григорьевич вышел из ступора, положил себе чего там из судка и начал жевать, бросая украдкой взгляды на парочку напротив него.

«И эти выражения лиц… Как будто они прислушиваются к чему-то там, внутри себя. Есть, однако, в них некая настороженность, может быть даже… страх? Ох, не просты детишки. А ты чего хотел?»

Пока хозяин квартиры предавался подобным размышлениям, молодые люди делали вид, что пробуют угощение. Обоим, впрочем, было не до этого: Егор мучительно краснел, как только Маша случайно задевала его локтем, а та мучительно ворошила сознание в надежде вспомнить, где же она видела гостя. Потом закрыла глаза, попыталась ни о чём не думать, глубоко вздохнула, вскинула ресницы и посмотрела в лицо Егора. Ей показалось, что вот сейчас, сейчас… схватит она за хвостик что-то важное… но – нет. Хвостик ускользнул.

Когда Маша в упор уставилась на Егора, тот в смятении уронил на паркет сначала вилку, а потом, неуклюже пытаясь её достать, и тарелку. Маша бросилась ему помогать, и, естественно, они столкнулись лбами. Сильно, потому как оба плохо контролировали происходящее с ними.

И тут, в некотором ошеломлении взирая на скачущие перед глазами «зайчики», девушка вспомнила! Да – она видела его – Его-рра! – во сне, именно во сне! Причем как бы и себя там видела… Видела, как открыла один глаз – почему один? – и подмигнула сновидению. А потом… Что же было потом? Маша зажмурила глаза. «Ничего. Провал в черноту». Точно. И голова утром болела. И очень тревожно было за папу.

Маша, потирая лоб, уселась на модерновый стульчик, лениво повела глазками в сторону соседа: «А какого, собственно, ты мне снишься, а? У меня и без тебя воздыхателей полно. И во сне уже от них покоя нет».

То, что Егор, на неё «запал», сомнению не подлежало. Нет, конечно, он милый. И необычный. Проникнуть в её сон… Круто. «А ведь мне хорошо с ним. Флюиды от него, что ли, какие исходят? Эй! Ты что – поплыла?»

Тут она вдруг чихнула. Вздрогнув, Антон Григорьевич отложил приборы, тряхнул головой и промолвил:

– Так, время дарить подарки. Машенька, извини, но это не тебе. Понимаешь… – Научное светило немного замялось. – Егор мне жизнь спас.

Девушка ничего не уронила, не ахнула, не всплеснула руками: нет – просто нахмурилась и закусила губу. Спросила:

– Каким-нибудь необычным образом?

Папа вскинул брови: «Что происходит? Она, кажется, всё уже знает», – вслух же медленно произнёс:

– Угадала, доча… Я ему приснился, когда мне совсем уже плохо было. Но всё обошлось.

Тут самообладание, наконец, отказало Маше. Она со всхлипами бросилась к отцу, обняла тонкими руками за шею:

– Одну меня хочешь оставить, да? Мама ушла, теперь ты себя совсем не бережёшь…

Антон Григорьевич нежно поцеловал дочь в мокрую щёчку.

– Всё хорошо, хорошо… Я теперь, как новенький.

Маша, всхлипнув напоследок, вернулась на место, шёпотом бросила Егору:

– Ну, ты и шустрый… Где ещё побывал, пока все думали, что ты просто спишь?

Егор поперхнулся морсом, закашлялся и тут же получил неожиданно сильный удар от девичьей ладони между лопатками. Отлегло сразу.

Антон Григорьевич с улыбкой уже протягивал ему плоскую коробочку:

– Ну-с, братец, принимай, и без всяких там отговорок, не люблю.

Одариваемый взял коробочку, поддел пальцами крышечку. Под ней покоился некий блестящий предмет яйцеобразной формы без всяких там идентифицирующих признаков, слегка, впрочем, отливающий розовым.

– И… что это? – осторожно поинтересовался Егор – Тамагочи какой-нибудь суперсовременный?

Антон Григорьевич несколько обалдело посмотрел на него.

– Э-э-э… Нет. Хотя не знаю. Это может быть чем угодно, даже тем, чем ты сейчас назвал эту штуковину.

– И что мне с этой штуковиной делать?

Егор осторожно дотронулся до загадочного предмета.

Тут в содержательный разговор несколько бессодержательно встряла Маша:

– Папочка… это же, это же…

Она потянулась обеими руками вперёд, коснулась Егора, и тут…

… раздался треск: сухой, неживой. Между юношей и девушкой образовалась слепящая дуга. Егор поднялся в воздух и куда-то поплыл, отрешенно наблюдая, как его любовь рассыпается на мириады светлячков.

А потом научный мозг Антона Григорьевича констатировал факт падения Егора из-под потолка на стол, в гущу расставленной снеди. Но: стонущий, в соусе и лапше, юноша хотя бы был.

Маша же исчезла без следа.