Loe raamatut: «Башня»

Font:

О конкурсе

Первый Конкурс Сергея Михалкова на лучшее художественное произведение для подростков был объявлен в ноябре 2007 года по инициативе Российского Фонда Культуры и Совета по детской книге России. Тогда Конкурс задумывался как разовый проект, как подарок, приуроченный к 95-летию Сергея Михалкова и 40-летию возглавляемой им Российской национальной секции в Международном совете по детской книге. В качестве девиза была выбрана фраза классика: «Просто поговорим о жизни. Я расскажу тебе, что это такое». Сам Михалков стал почетным председателем жюри Конкурса, а возглавила работу жюри известная детская писательница Ирина Токмакова.

В августе 2009 года С. В. Михалков ушел из жизни. В память о нем было решено проводить конкурсы регулярно, что происходит до настоящего времени. Каждые два года жюри рассматривает от 300 до 600 рукописей. В 2009 году, на втором Конкурсе, был выбран и постоянный девиз. Им стало выражение Сергея Михалкова: «Сегодня – дети, завтра – народ».

В 2020 году подведены итоги уже седьмого Кон-курса.

Отправить свою рукопись на Конкурс может любой совершеннолетний автор, пишущий для подростков на русском языке. Судят присланные произведения два состава жюри: взрослое и детское, состоящее из 12 подростков в возрасте от 12 до 16 лет. Лауреатами становятся 13 авторов лучших работ. Три лауреата Конкурса получают денежную премию.

Эти рукописи можно смело назвать показателем современного литературного процесса в его подростковом «секторе». Их отличает актуальность и острота тем (отношения в семье, поиск своего места в жизни, проблемы школы и улицы, человечность и равнодушие взрослых и детей и многие другие), жизнеутверждающие развязки, поддержание традиционных культурных и семейных ценностей. Центральной проблемой многих произведений является нравственный облик современного подростка.

С 2014 года издательство «Детская литература» начало выпуск серии книг «Лауреаты Международного конкурса имени Сергея Михалкова». В ней публикуются произведения, вошедшие в шорт-листы конкурсов. К началу 2022 года в серии уже издано более 50 книг. Выходят в свет повести, романы и стихи лауреатов седьмого Конкурса. Планируется издать в лауреатской серии книги-победители всех конкурсов. Эти книги помогут читателям-подросткам открыть для себя новых современных талантливых авторов.

Книги серии нашли живой читательский отклик. Ими интересуются как подростки, так и родители, библиотекари. В 2015 году издательство «Детская литература» стало победителем ежегодного конкурса ассоциации книгоиздателей «Лучшие книги года 2014» в номинации «Лучшая книга для детей и юношества» именно за эту серию.

Башня
Повесть

Туман

Батя называл это смогом, мама – туманом. Только откуда у нас на Урале взяться туманам? Это в далеком Владике туманы – обычное дело, у нас-то с какого перепугу? Мы и с Алисой на эту тему успели посудачить, и снова она меня поразила. Нет, правда, сколько раз с ней встречаюсь – постоянно узнаю что-то новое. Вот как такое объяснить? И приходят на ум два варианта: либо Алиса – скрытый гений, либо я – законченный пень. Словом, Алиса рассказала мне, что когда-то весь наш Урал был дном гигантского моря – и даже не моря, а целого океана. Так его, между прочим, и прозвали – Уральский океан. А размером он был не меньше Северного Ледовитого. Поэтому у нас и сегодня полно мест, где запросто можно нагрести самых настоящих кораллов – реликтовых, которым почти пятьсот миллионов лет! Практически – полмиллиарда! Здо́рово, да? А раз имеются кораллы, почему бы не быть и туманам? Климат-то меняется – вот и к нам, в Рифейское царство, стала заглядывать прежняя океаническая погода.

Попутно умнющая Алиса разъяснила мне про «ледовитость» – что есть разница между ледяным и ледовитым. Хорошенькая такая разница! Поскольку суффикс овит означает смысловое усиление. Сами сравните: «плодовый» и «плодовитый», «басовый» и «басовитый»… В общем, снова у нас получилось что-то вроде экскурса в русский язык, из которого я понял, что есть прилагательные слабые и несерьезные, а есть по-настоящему могучие и роковые – с этим самым, значит, суффиксом. А под занавес Алиса еще и коралл мне подарила – считай, кусочек иной жизни, насчитывающей миллионы лет! Я упрятал его в мешочек, повесил в изголовье у кровати. Но иногда, когда наваливалась хандра, прятал под подушку – поближе к своим мрачноватым мыслям…

Словом, туманы в нашем городе случались и раньше, но этот можно было смело отнести к супертуманам. Лишний суффикс ему явно не помешал бы, поскольку приплыл он не из окружающих лесов, не с чадящих торфяников, а прямиком из ночного космоса, огромной мохнатой варежкой накрыв распахнутый городской рот. Каменные десны набережных, кирпичные зубья домов – все потонуло в вязком непроглядном киселе. По радио и телевидению с раннего утра объявили аварийное положение – чуть ли не режим «черного неба», даже в школу разрешили не ходить во избежание несчастных случаев. Но я-то сразу сообразил, что это ОН – мой долгожданный шанс! И подкрепился основательно, и на диван прилег – сил набраться. А дальше… Даже не знаю, что это было – сон или явь. До сих пор не знаю…

* * *

После гибели главного городского руфера, Сани Курбатова, Башню стали охранять более бдительно. Несколько храбрецов, что пытались туда прорваться, угодили в лапы чоповцев. Холки им намылили основательно, еще и учителям с родителями сообщили, штрафы выписали. Не очень большие, но все равно приятного мало. Конечно, мы знали, что вся эта бдительность продержится недолго, но нас уже откровенно ломало – всех, кто по-настоящему подсел на эту гигантскую бетонную иглу, кто жить не мог без еженедельных восхождений.

А потому обошлось без долгих сборов, и очень скоро я оказался под открытым небом, а точнее – в густом и отчетливо влажном облаке, что неведомым образом заглотило наш город.

Честно скажу: шагать по улицам, которых не видишь, – прикольная штука! Солнца не было и в помине, не было и дорог с заборами и домами, вообще ничего вокруг не было. Я едва угадывал тротуар под ногами, носки кроссовок представлялись парой перемещающихся туда-сюда пятен. Даже мощный фонарь помогал слабо, усиливая зрение на метр или два.

Хорошо хоть прохожих практически не наблюдалось, а то сталкивались бы на каждом шагу. Люди благоразумно отсиживались по домам, и даже те, что отважно добрались до своих авто, плыли по дорогам с черепашьей скоростью, то и дело оглушая пространство пронзительным бибиканьем. Пожалуй, незрячей Алисе сегодняшний маршрут показался бы детской забавой, но у меня привычная дорога заняла времени втрое больше.

Я перемещался короткими шажочками – прямо как волонтер в дни «Белой трости», разве что без повязки на глазах. Ее с успехом заменил туман. Двигаясь вдоль поребрика, я представлял себя то слепым Пью из «Острова сокровищ», то угодившим в ловушку дельфином. Про них мне тоже как-то поведала Алиса.

Это когда мы петицию подписывали – против отлова косаток на Дальнем Востоке. Вот я сдуру и брякнул, что в детстве был в дельфинарии и очень мне там понравилось, даже упрашивал родителей еще раз сводить.

– Видно же, что они умные, что с радостью выполняют любые команды… – Я вроде как оправдывался перед Алисой. – Это уже потом я узнал, каково им в неволе. В смысле, значит, не слишком комфортно.

– Да уж, «не слишком»! – Обычно ласковая и радушная Алиса оказалась настроенной воинственно. – Пойми, Антош, у них же все отнимают – родину, глубину, скорость. Еще и от семей отрывают – малышей от родителей и наоборот. А потом в бассейнах они начинают еще и слепнуть.

– Слепнуть? – не поверил я.

– Ну да, практически как мы! У них же сонар – главный орган навигации – даже поважнее зрения будет. Дельфины, киты, косатки ловят отраженный ультразвуковой сигнал и видят пространство на многие сотни метров вперед, иногда – на километры. А в бассейнах кругом кафель – отражение бьет в мозг, они попросту глохнут и сходят с ума, представляешь? Наши бассейны для них хуже любой тюрьмы. Именно поэтому они живут в неволе не больше десяти лет. Про это не говорят, но это правда. А на свободе – пятьдесят и шестьдесят л ет.

– Ни фига себе! – Я ощущал досаду и злость. Досаду на себя, обормота, и злость на тех, кто зарабатывал на отлове дельфинов. – А в дельфинариях про такое и не подумаешь. Играют себе, к людям ластятся – кажутся веселыми.

– Они такие и есть, – подхватила Алиса. – Даже в неволе сохраняют добрейшие качества души…

«Добрейшие качества души» – это она не про людей – про дельфинов сказанула!

Чтобы не молчать, я поделился другим воспоминанием:

– А мы как-то в цирк ходили, так там все по-другому было. Тигры со львами выступали. И тоже вроде слушались: по кругу ходили, мячи катали – только все из-под палки. При этом на дрессировщика так смотрели, что ясно было – сожрут и не поперхнутся. Но где-то я потом вычитал, что в зоопарках и цирках животные, наоборот, живут дольше.

– Все правильно. – Алиса спокойно качнула головой. – В этом и кроется главное отличие: существо разумное в неволе чахнет, а неразумному клетка даже милее.

Как-то по-особенному она это сказала. Смысл фразы я тогда сразу не уловил. Потому что вовсю смотрел на Алису и не мог оторваться. Волосы цвета темного каштана и такой же темный омут глаз – вглядывающихся и невидящих… И ведь как-то она почувствовала мой взгляд! Потому что протянула ладонь, найдя мою руку, быстро погладила.

– Спасибо тебе, Антош!

– Мне? За что? – Я опешил.

– За то, что так на меня смотришь…

Ну вот скажите – как она могла это почувствовать?! Каким таким неведомым сонаром?

Даже сейчас, спустя месяцы, я ощутил, как снова ускоряется пульс, как начинают пылать щеки. Я плелся в густом тумане, то и дело спотыкаясь, и губы мои сами собой расплывались в счастливой улыбке. Еще и руку свою захотелось потрогать. В том месте, где гладила ее Алиса. Хорошо, в тумане меня никто не видел. Выглядел я, прямо скажем, болван болваном.

* * *

Забор вокруг Башни без конца чинили и латали, но с тем же упорством с наружной стороны его гнули, резали и ломали, находя десятки способов сделать проходимым. Вот и я на территорию периметра пробрался без особых хлопот: нашарил заветный лаз, отогнул сетку-рабицу и прошмыгнул рыбкой вовнутрь.

Вокруг царила одуряющая тишина, дураков гулять по периметру не находилось – ни двуногих, ни четвероногих. Раньше здесь, случалось, выпускали собак, но нашелся мудрый начальник – запретил. Одно дело – разбившийся руфер, и совсем другое – загрызенный псами. Чего доброго, ответ держать придется. По всей строгости закона. Так что собачки отсутствовали, а вся наличная охрана либо отсыпалась в утлой сторожке, либо загодя рассосалась по домам. И то сказать – кто полезет на Башню в такой туманище! Только самые безбашенные. Но именно таким безбашенным меня и следовало называть. В прямом и переносном смысле слова.

Фонарь я умудренно погасил и передвигался практически на ощупь. Тем не менее дорога была знакома – до выбоины, до малейшего камушка. Я почти не петлял и даже лежащую поперек шпалу перешагнул, толком не рассмотрев. Должно быть, мышечная память сработала – или как там ее…

Дверь цокольного здания была заварена стальными листами, но меня это не волновало. Нашарив знакомую выбоину на стене, я неспешно двинулся влево. Через три шага – земляной бугор, обломок бетонной, рухнувшей в незапамятные времена плиты, разбитый платяной шкаф, а далее оставалось отсчитать семь шагов до нужного окна, что у меня и получилось без единого спотыка. Трос на этот раз еще не сорвали – свисал в нужном месте. На душе сразу полегчало. Значит, кто-то наверху уже был. Он-то и позаботился о тросе. Кто именно – не имело значения. Там, на Пятачке, все были свои.

Ухватившись за трос, я добрался до первой оконной заглушки, подтянувшись, вылез на узенький карниз. Теперь осторожно переместиться и не соскользнуть…

Чертов туман все же подвел. А может, это я чересчур стремительно выпрямился. Балка, подпирающая один из башенных «лепестков», произвела недружелюбный контакт с затылком. В голове плеснуло болью, череп наполнился звоном, и на секунду-другую мне почудилось, что я лечу вниз. Но только на секунду. Распластавшись морской звездой вдоль стены, я с шипением выталкивал из себя боль. С каждым вдохом-выдохом ее становилось меньше и меньше, сознание потихоньку прояснялось. Действуя на автомате, я нашарил кирпичный срез, зафиксировав пальцы, подтянулся на руках и сделал некрасивый выход силой. Поелозил на животе и, словно гусеница, окончательно выбрался на цокольную площадку. Всё! Никто моего позора не видел, я был на месте. То есть почти на мест е…

По слухам, особо ретивые охранники устраивали засады именно здесь, однако случалось подобное редко. А уж в такой туман их, конечно, можно было не опасаться. Я перекатился по бетонному крошеву, осторожно встал на четвереньки. Включать фонарь все-таки поостерегся: говорят, у некоторых охранников уже и тепловизоры имелись, а эти приборчики могут работать даже в тумане. Конечно, если засекут, следом не полезут, но вот дождаться внизу с наручниками и парой резиновых дубинок вполне способны. Так что потерпим без фонарей.

Голова после неласкового контакта с балкой продолжала болезненно пульсировать, однако направление я выбрал верное и очень скоро уже мог обнять Башню.

– Привет, роднуля!

Я погладил шероховатый бетон. Совсем как шкуру гигантского бронтозавра, окостеневшего, но не утратившего внутренней жизни. И, как обычно, испытал смешанные чувства – робость напополам с восторгом. Другие руферы вовсю изображали из себя дрессировщиков, покоривших высотного зверя, а у меня такое не получалось. Более того – я знал, что этого зверя покорить невозможно и все его благодушие легко и просто может сойти на нет. По крайней мере, счет парней и девчонок, разбившихся здесь, шел уже на десятки. Имена их – с эпитафиями, стихами и разномастными комментариями – украшали тело бетонного гиганта в самых непредсказуемых местах. Сейчас надписи различить было сложно, но я и без того помнил многие из них наизусть.

Перебирая прохладную твердь руками, я добрался до ржавой лестницы, поправил за спиной рюкзак и полез вверх.

Время я не засекал, но первую сотню перекладин пробежал довольно резво. Туман с высотой стал менее плотным, и это мне не слишком понравилось. Высота – она ведь страшна прежде всего своей прозрачностью. А мне хотелось и дальше себя обманывать. Страховочные обручи были разбросаны не слишком часто, но в сегодняшнем тумане они были и не нужны. Вязкая серая пелена создавала иллюзию близости земли – словно я и не взбирался никуда, перебирал себе руками-ногами на одном и том же уровне. Даже веселье какое-то накатило – и чего я так боялся? Вот же, всего-то второй раз лезу по внешней лестнице – и никакой дрожи! А первый раз было ох как страшно! Навсегда запомнил. И перекладины стискивал так, что пальцы потом неделю болели и в груди болезненно ёкало.

То есть по внутреннему каркасу я поднимался на Пятачок уже раз сорок, но это было совсем не то. Мы и компаниями там карабкались, и анекдоты по дороге травили – шутили да ржали – какие там страхи! Кругом арматура, кабели, а главное – бетонный надежный кокон со всех сторон. Если сорвешься – лететь тебе те же сотни метров, но вот страшно все равно не было. Практически ничуть. А вот снаружи, да без спасительного тумана, меня, помнится, крепко прижало. Потому тогда уже твердо решил: хочу я того или не хочу, а лезть снова придется – возможно, даже не раз и не два, пока не пройдет эта предательская дрожь. Тем более что примеров достойных хватало. Во-первых, Славка – давний мой друг, Сержант с Карасем, Жора бородатый, Юрыч и, конечно, Саня Курбатов.

Впрочем, про Саню – отдельная тема. Он был у нас признанным королем! По слухам, покорял первую высотку города более сотни раз – и это только по наружке! Внутренние подъемы этот красавец уже и считать перестал. А сколько про него всякого рассказывали! Как взбирался на Пятачок в любой мороз и любую непогоду – на время, с завязанными глазами и даже скованными руками! Ребята шептались, что в нагрудный карман Санька всегда брал с собой документы. Чтобы не было потом проблем «с опознанием тела». Прямо как в воду глядел! Точнее, в пропасть. Ну а пропасть взяла и глянула на него ответно. Как в той жутковатой присказке.

Я попробовал выбросить из головы невеселые мысли. Но все равно подумал, что один из подвигов Сани Курбатова я наверняка смог бы повторить. Во всяком случае, взбираться с завязанными глазами мне было бы значительно легче. Поскольку страшнее всего глядеть вниз – на микроскопические фигурки людей, на тонюсенькие ниточки улиц, на ползущие по ним личинки троллейбусов и автобусов…

И все-таки туман меня изрядно расслабил. Левая кисть успела коснуться заветного узелка, но мозг вовремя не отреагировал. Лесенка здесь не слишком раскачивалась, но одна из перекладин отсутствовала. Руки ее миновали по внешним лестничным полозьям, а вот ноги сплоховали. Сперва соскользнула одна нога, а за ней и вторая. Стылый ужас стиснул внутренности, лишил способности рассуждать. Лишь мгновением позже я сообразил, что вишу на скобе, как на школьном турнике, а ноги скребут по бетону, пытаясь нашарить утраченную опору. Наконец правая ступня поймала металлическую перекладину, встала, точно вдетая в стремя, следом нашарила прогнувшуюся скобу и левая нога. Память, ожив, зажужжала шестеренками, и я припомнил, что о чем-то подобном руферы друг дружку не раз предупреждали. Ну да – где-то ближе к середине одна или две перекладины отломились, и надо было смотреть в оба. Только как смотреть, когда такой туманище? Потому и старались подобные места чем-нибудь метить – краской, узелками, цветными лентами. Чтобы народ удваивал бдительность. Между прочим, кое-кто предполагал, что именно отсюда Саня Курбатов и сорвался, когда совершал очередное восхождение. Только сейчас уже было не проверить…

Дальше я лез более осторожно и через каждые двадцать – тридцать перекладин позволял себе передохнуть. Тем более что помнил: финальные сорок – пятьдесят метров самые опасные. Не оттого, что лесенка там пучилась горбом и выходила на отрицательные углы, а потому, что заканчивались защитные обручи. Эти последние метры страшили всех руферов без исключения. Легко одолевая две трети дистанции, они цепенели и шли в отказ на финальном отрезке. Многие (и не только девчонки), по рассказам очевидцев, закатывали настоящую истерику, малодушно пускаясь в обратный путь. Но меня сегодня поддерживала непогода, и я точно знал, что «обратки» не будет. Словно по гигантскому бобу этакой божьей коровкой я взбирался на небо, только вместо неба предлагалось облако, и такое же облако расстилалось внизу. Я не видел и не чувствовал высоты, и оттого душа не уходила в пятки, а ладони не покрывались жарким потом. Я даже стишки читать про себя начал, те самые, что нацарапала на бетоне рука одного из моих веселых предшественников: «Вознесся выше он – красава рукотворный – Александрийского столпа…» Или столба? То есть это раньше были столпы, сейчас – все больше столбы да бревна. Хотя куда там Александрийскому столпу до нашей Башни! Там я бы залез и не заметил, а здесь… Здесь это и впрямь можно было называть восхождением. Совсем как у реальных альпинистов.

Страхующие обручи закончились, и, сделав минутную паузу, я мысленно попросил Башню о «пропуске». Нет, не на небеса – всего лишь на Пятачок. Правая ладонь осторожно погладила Башню, и бетонное тело отозвалось отчетливой дрожью. Впрочем, возможно, это мне только показалось, а дрожал я сам.

* * *

Путешествие мое завершилось, и, выбравшись на верхнюю площадку, именуемую Пятачком, я поздравил себя с победой. Я снова был здесь – и я взобрался по наружной лестнице!

Выпирающий из башенной сердцевины трубчатый каркас казался фрагментом гигантской паутины, а вот дальний край платформы едва просматривался, теряясь в туманном мареве. И все же я был здесь не один. В медлительно перемешиваемой ватной каше я скорее угадал, чем увидел смутную человеческую фигуру. Мужчина сидел на самом краю Пятачка, спиной ко мне, свесив ноги вниз. Именно так мы любили сидеть в этом месте, вольной своей позой демонстрируя бесстрашие и независимость, покачивающими ступнями дразня простирающуюся внизу бездну.

– Триста сорок седьмая? – Голос мужчины прозвучал глухо, но смысл сказанного я понял.

– Кажется, где-то там… – Я смутился. – Только что едва не сорвался…

– Все верно: триста сорок седьмая перекладина, триста сорок седьмой подъем – так оно и бывает. – Человек по-прежнему не смотрел на меня, а приближаться к нему отчего-то не тянуло. – Магия цифр. Я в такое раньше не верил.

– А теперь? – невольно спросил я.

– Теперь уже поздно – верить или не верить. – Человек неопределенно повел плечами. – Но надо эту перекладину укрепить, ты согласен?

– Конечно, надо, а как? Сварку туда не затащишь.

– Можно обойтись без сварки, просто сделать проволочную стяжку – пропустить через отверстия и укрепить. А чтобы лесенка не раскачивалась, костыль использовать. Он слева чуть выше торчит. Остался после альпинистов. Если взять хорошую проволоку – хотя бы «пятерочку», на ближайшее время хватит.

– А потом?

– Потом? Потом уже не понадобится… – Человек погладил бетонную площадку рукой. – Обратил внимание, как она дрожит?

Мне стало не по себе. И дрожь! Прямо сейчас я стопами почувствовал тревожную вибрацию бетона!

– Дрожит, потому что чувствует…

– Чувствует? Что чувствует?

– А ты не догадываешься? Обычно такие вещи мы загодя ощущаем. Кто-то лучше, кто-то хуже… Так как, сделаешь?

Вопрос прозвучал столь неожиданно, что я не на шутку разволновался.

– Ну, я… попробую. Если проволоку достану.

– У ребят попроси. Кто-нибудь да поможет.

Я кивнул. И хотя человек на краю Пятачка по-прежнему не оборачивался, мой кивок он каким-то образом угадал.

– Вот и славно, Антон. Знал, что ты согласишься, потому и ждал тебя здесь. – Он ненадолго замолчал. – Понимаешь, сам хотел укрепить, да все тянул, откладывал. Вот и обманул себя самого.

– Обманул? То есть, выходит…

Мой собеседник наконец-то обернулся, но рассмотреть его лицо я все равно почему-то не мог. Мешал даже не туман, что-то другое… Какая-то непонятная резь в глазах. Бывает такое с оптикой: крутишь ее, крутишь – и никак не можешь добиться нужной фокусировки.

– Ты сделай это, пожалуйста, Антош. В самые ближайшие дни. Обещаешь?

– Конечно, сделаю.

Нет, я, наверное, мог отказаться. Во снах обещаний не дают. Да и при чем здесь я? Почему не Сержант, не Карась, не Жора бородатый? Они и старше, и опытнее… Но это был Пятачок, и мы сейчас оба стояли на нем. Точнее, я стоял, а он сидел. Нас было трое, понимаете? Я, мой собеседник и Башня. Она тоже нас СЛЫШАЛА! И не просто слышала, а вроде как являлась свидетелем всего происходящего.

Башня. Вежа. Каланча. Стрельница… Существо неживое, но явно одушевленное, женского рода. А может, и мужского, если использовать немецкое – der Turm. Но, скорее, все-таки женского – la tour, la torre… А женщинам – им всегда сложнее отказывать. И потому сказать «нет» я в ту минуту не сумел. Как не сумел когда-то сказать «нет» Алисе. Или хотя бы просто промолчать, когда она впервые попросилась наверх…