Loe raamatut: «Россыпи»

Олег Синица

Font:

Фотограф Олег Синица

Редактор Юрий Данилов

Дизайнер обложки Валерий Верстаков (рисунок)

Дизайнер обложки Сергей Чарушин (фото)

Редактор Евгений Жуйков

Редактор Анатолий Фокин

ISBN 978-5-0051-4136-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

В добрый путь, Книга!

Эта книга, которую вы, читатель, держите в руках, издание, можно сказать, веховое. Во-первых, она появилась на свет в знаменательный для нашего народа год – 75-летия Победы над фашизмом. И дальше, сколько бы лет ни прошло, каждый год эта дата – 9 Мая – будет для всех нас, от мала до велика, «праздником со слезами на глазах», олицетворением огромной трагедии и неповторимого ратного подвига миллионов наших прадедов и дедов, прабабушек и бабушек. Во-вторых, книга появилась в год 65-летия Кирово-Чепецка – сравнительно молодого города, но у которого многовековая история, если знать, что вырос он на месте древнего села Усть-Чепца, возникшего, согласно первым летописным упоминаниям, в начале ХV века на слиянии двух больших рек – Вятки и Чепцы. И, наконец, в-третьих: авторами этой книги стали члены кирово-чепецкого литературного клуба «Поиск», который в декабре 2020-го отмечает свое 55-летие.

Это событие, безусловно, общественно значимое. И не только потому, что в сравнительно небольшом городе уже более полувека существует такое объединение, как литклуб. Причем не просто существует – действует, регулярно отмечая этапы своего развития новыми книгами. Достаточно вспомнить, что еще в 1991 году увидел свет солидный сборник произведений шести «поисковцев» «Светает» – первый на вятской земле опыт издания книги за счет ее авторов при поддержке городских властей. А потом были сборники «Там, где в Вятку впадает Чепца» (2001 год), «Город над Вяткой и над Чепцой» (2005), другие коллективные публикации. Но наиболее резонансной стала книга «Сполохи», изданная в 2010-м (в год 65-летия Великой Победы, 55-летия Кирово-Чепецка и 45-летия «Поиска») опять же при поддержке городской администрации и объединившая стихи и прозу почти тридцати участников клуба. Ее сквозной темой стала победа нашего народа в Великой Отечественной войне, непреходящая память о всех тех, кто пал на ее фронтах, кто, как мог, приближал незабываемый май 1945-го. И знаменательно, что книга эта была удостоена премии Правительства Кировской области. Не менее этапным стал большой сборник стихов и прозы участников литклуба «Изустье» (2015 год), снова трижды юбилейный. А ведь были еще десятки авторских книг «поисковцев», опубликованные в разные годы и получившие читательский отклик. Некоторые из их авторов отмечены районными, областными и даже всероссийскими литературными премиями, четверо в разное время были приняты в члены Союза писателей России.

Думается, все «поисковцы» так или иначе связаны генетической памятью с Великой Отечественной, потому что в семье каждого, наверное, хранят, передавая из поколения в поколение, воспоминания о родных и близких – фронтовиках, сберегая пожелтевшие фотоснимки, письма-треугольники из «огневых сороковых». И все мы так или иначе связаны с Кирово-Чепецком, потому что кто-то родился здесь, кто-то волей судеб приехал сюда, но для всех этот город стал родным. Хотя всех нас объединило не столько место жительства, а сколько внутренняя потребность выразить себя, свои душевные поиски в слове, то есть в творчестве, будь то стихи или проза. И пусть авторы новой книги разнятся по возрасту, как и по уровню поэтического (прозаического) мастерства, все они искренни в творческих исканиях, в корневой привязанности к своей малой родине, которая и есть частица Отечества нашего.

В добрый путь, Книга! Добрых встреч тебе с неравнодушными читателями.

Евгений ЖУЙКОВ,

член Союза писателей России.

Евгений Жуйков

«Мои годы еще в ходу…»

В окошке моём – зима,
в окошке моём – двор,
где тесной стеной дома,
а хочется на простор,
открытый со всех сторон,
где ветер сшибает влёт
и ворона, и ворон
в не лучшую из погод.
Где вещее пенье струн —
былья на лугах в снегу.
И вьётся на стягах Перун
небесной острасткой врагу…
Родные просторы, какой
их силищей бережёт?!
Позёмка ещё над рекой,
да зреет уже ледоход.

Юный князь

Через кровь, через гнусь —
возвращусь из похода
на родимую Русь,
к той заставе у брода,
где и молод, и зол
(подымайтесь-ка, братцы!)
я дружиною шёл
да с погаными драться.
Головой постоять
за сожжённые сёла.
Ты прости меня, мать,
будет сеча весёлой.
Мне себя не сберечь,
встретя саблю косую,
хоть одну с вражьих плеч
да башку-то снесу я…
Мне не жить во тщете —
ни с женой, ни с народом.
Может, и на щите
возвращусь из похода.
Но вернусь же, вернусь
к святцам нашего рода!
На родимую Русь,
к той заставе у брода.

К родным поместьям

Душно и тяжко в автобусе.
Снова под Новый год
медленно, словно по глобусу,
в гору автобус ползёт.

Да и дорога-то зимняя —
перемело опять.
Дама,
бабка с корзиною,
с пивом за пазухой – зять.

В этом автобусе,
раненько,
на перепутье страны —
в норке ли,
в ватнике рваненьком —
все как будто равны.

Все в прицеле кондуктора,
даже с портфелем мужик.
Голос – как из репродуктора:
«Щас остановка Ежи».

Вслед – Перелаз,
Посудино.
К выходу – этот и тот…
Пусть горожане,
отсюда мы,
в званье едином – народ.

Стёжки-дорожки

Тоскливо.
Сейчас бы в поезд
и, вскочив на подножку,
всем поклониться в пояс —
ботинкам и босоножкам.

Всем,
кто вновь остается,
кто на прощанье машет.
Скоро блеснут болотца
страны необжитой нашей.

Станут навстречь составы
греметь, купе напрягая.
Всем,
кого я оставил,
осталась и жизнь другая.

Лучше она или хуже —
тоскливо не оттого ли,
что, болью обезоружен,
кому-то доставил боли.

Стою прощенья —
не стою,
но помашу с подножки
всем,
кто со мною с лихвою
отмерил стёжки-дорожки.

Всегда с нами

Ушёл отец —
навсегда теперь.
Зачем же его походка
все видится мне?
И та дверь,
и эта в альбоме фотка —
еще не рамке.
И как живой
глядит он в глаза мне,
как бы
ни повернулся —
хоть сядь,
хоть стой.
И рядышком мама —
без свадьбы.
Какая свадьба,
когда война
ещё грохотала, казалось.
Но что-то —
как горстка к горстке зерна —
на целую жизнь связалось.
Теперь они,
молодые,
вновь
вместе – за небесами,
где-то там,
где мир да любовь…
И с нами они,
с нами.

Полог

Которую ночь не спится.
От всех передумок и дум
не спиться бы, ох, не спиться,
ох, не надумать беду.

Бессонья и час так долог,
хоть пой себе или вой.
Сейчас бы в бабушкин полог —
как в детство моё с головой.

Там поезда Транссиба
считали за стыком стык,
выстукивая «спасибо»
каждый, казалось, миг.

Там под угором, казалось,
Страна кочевая моя
Жила от вокзала к вокзалу,
как я – от ручья до ручья.

Не зная, казалось, пределов,
летел за составом состав.
И от деревни летела
за ними просёлка верста.

И не по ней ли когда-то
уйти мне куда-то туда,
чтоб через многие даты
сюда возвращаться, сюда.

Где врос в болотину волок,
но так же стучат поезда,
и словно бабушкин полог —
и думы мои, и года.

***
Давно дождя-то не бывало…
Так говорят у нас,
когда
ненастье словно покрывало —
и день, и ночь с небес вода.

И впору взять билет на лайнер,
куда-нибудь на Кипр свалить…
Зачем же водочка не с лаймом —
Вкусней с огурчиком своим?

Понятней станет поговорка,
что хорошо,
где нету нас.
Коль Родина ворвётся в створку,
Под Ницей где-то в поздний час.

И так потянет разнотравьем
с её лугов,
перед дождём,
Что вновь поймёшь —
На переправе
Коней менять – играть с огнём.

По трапу времени

В лагере,
помню с детства,
под треньканье старой гитары
мы, пионеры советские,
пели про Че Гевару.
Пели и про Фиделя —
он,
бородатый дядька,
Штатам в пределах цели
был горше редьки на грядках.
Вроде бы, что нам Манхеттен,
в «Макдональдсах» бутерброды?
Вот Куба – остров свободы,
возьми обуздай-ка —
хрен там!
Что может быть интересного
в ихних хвалённых Штатах?
Думалось так когда-то
в лагере пионерском…
Ныне же
(бойся не бойся
санкций Обам да Трампов)
русские, а по-свойски
сходим в Майами по трапу.

***
Растеплелось, словно где-то
жгут костры – пускай зазря.
А ведь это – бабье лето,
бабий век в полсентября.

Ты идёшь, под руку взявши
силуэт привычный мой,
под листвою не иззябшей,
но уже едва живой.

И не мальчик, не девчонка,
Но, кажись, лишь захотеть,
можем и на самой тонкой
паутинке улететь.

А вернёмся ли?
Об этом
скажут дни календаря.
Но пока что – бабье лето,
Жгут костры – пускай зазря.

***
Во мне ещё бродят какие-то силы,
их не разбудишь взяткой…
За былью быль прирастает Россия,
а Волга – моею Вяткой.

А Вятка – тысячью шустрых речек,
ручьишек – из-под коряжек.
Пусть на земле я, увы, не вечен,
да жил, надеюсь, не зря же.

И жил.
И живу.
И ещё поживу-ка,
ни с кем не играя в прятки.
Ещё пожую лугового лука
по берегам моей Вятки.

***
Солнышко,
привет тебе, привет!
Сколько дней средь наших зим и лет
так нечасто к нам являешься,
где ты, шаловливое,
где шляешься?
Посвети,
где трудно мы живём,
хоть досыта и едим, и пьём.
Любим ли, не любим —
чаще маемся,
хоть у края,
но за жизнь цепляемся.
Смолоду весь мир —
к добру житьё,
а потом – бытовуха да шмотьё?
Вместе мы с любимой иль расстанемся —
был бы путь
да на пути пристанище,
да её за пазухой портрет…
Солнышко,
привет тебе, привет!
И пусть жизнь,
как лёд,
порой ломается,
дай-то бог,
идти ещё да мается.

Завиток

Конечно, не те уже силы,
растрачено много зазря.
Но только б светило светило
без всякого календаря.
Без всяких примет и поверий,
чтоб снова,
противясь судьбе,
душа нараспашку —
как двери,
когда я срывался к тебе.
Пусть было их —
не на венчанье —
немало подружек и встреч.
Но было дороже молчанье
твоих неуступчивых плеч.
Хотя —
от росы на рассвете —
мой согревал их пиджак,
и всё,
что случилось пред этим
я отдал бы и за пятак…
Ничто вернуться не может,
и годы —
всё новый виток.
Да только,
как прежде,
тревожит
твой у виска завиток.

Валентине

Лёд целинный на реке.
Ночь темна.
Светла луна.
Но уже невдалеке —
чую кожею – весна.

Ветер с юга иль норд-ост
погадает по щеке.
И, очнувшись, паровоз
что-то свистнет в тупике.

И меня из тупика,
из последнего пике
выведет твоя рука
без гаданья по руке.

Не умеем мы с тобой
жить, как ветер, налегке.
Только б ты – всегда со мной,
только бы – рука в руке.

Завтра

Снег последний скоро истает,
на припёках зелень уже.
И опять перелётная стая
на родной приземлится меже,
про межу ничего-то не ведая —
пролегла она,
да не видать.
И опять за чьей-то победою
затаилась, может, беда.
Затаилась,
как шифр на папирусе:
мол, пока человече дыши.
Но коварней коронавируса
не одышка —
удушье души.
Всё, что было веками нажито,
что бросало не только в пот,
как в скрижалях,
уже и в гаджетах.
Даже наш генетический код
в зоне доступа.
И наизнанку
препарированная душа…
Но пока налегке спозаранку
по росе ещё в доступе шаг,
как понять —
не какая-то акция
жизнь твоя,
хоть она и пройдёт.
Зашифровано не в облигациях
наше завтра на годы вперёд.
Оно там,
за волжской излукой
и за самой малой рекой
в родовых рождается муках —
вместе с первой нынче травой.

В ходу

Не утешат ни лесть,
ни водка,
ни награды —
не тем живу.
Прохудилась, но держит лодка,
моя лодка ещё на плаву.
В тихом омуте стойкого быта
потому-то и боль не избыть,
что в былом ничего не забыто,
хоть хотелось скорей бы забыть.
И тащу на себе, как котомку,
неподъёмную тяжесть утрат.
Потому в подворотне котёнка
отогреть за пазухой рад.
Может, так-то и мне отогреться
пустит кто-то к себе,
не спросив,
чем опять стреножено сердце,
где доныне леший носил.
И хоть быт давненько налажен,
но душа-то,
как в клетке,
в быту.
Ей всегда бы —
за саженью сажень,
пусть стреноженной,
да на лету!
Пусть как плетью —
судьба по загривку
ещё вдарит,
но – гой же еси! —
мои годы,
как древние гривны,
всё ещё в ходу на Руси.

Над книгой поэта

Может, это душа на износе?
И друзья —
где вы ныне, друзья?
День июля,
а кажется – осень:
в полдень сумерки,
дождик,
позябь.

Может, это и воля,
и доля,
боль,
которая через край —
вновь читаю стихи твои, Коля,
Коля Сластников,
Николай.

Может, это строчек свеченье
над деревней твоей – Писари?
Птичьим пеньем,
реки теченьем —
слышу я —
говори,
говори.

Может, это небесная сила
вознесла твои купола?
Пусть хоть там бы
тебе подсластило,
Коля Сластников,
Николай.

И мои, может, лето ли,
осень —
те,
последние,
скоро уже…
А душа всё же не на износе —
просто нет износа душе.

Николай Сластников

«Сегодня я грущу о той земле…»

Кукарски кружева
всему белу свету известны…
(из рассказов стариков)

Сказали мне, прапрадед мой Самыл
В округе первым грамотеем слыл.
Что сам он из Кукарской Слободы,
Оттуда, значит, и мои следы.

Знать неспроста слова и кружева
Рифмуются – прапрадед плёл слова!
Был у Самыла брат Илларион,
Сказали, тоже был весьма умён.

Они пришли – кругом леса, леса…
Какая несказанная краса!
Сказали братья: здесь мы будем жить.
Здесь и деревню надо заложить.

О братьях тех давненько шла молва,
Что, мол, слова плетут, как кружева.
Шли с просьбой к ним со всех пяти сторон —
Во дни торжеств и в годы похорон…

Письмо ли написать, прошенье ль в суд —
Все помысли и замыслы несут.
И братьев тех прозвали – писаря.
И слово то – что алая заря!

Чудесен мир, где я и жил, и рос!
Среди лесов, среди сестриц-берёз.
Средь величавых лип и тополей,
И места нет на всей земле милей!

Сегодня я грущу о той земле.
Я у камина, в городском тепле…
А предки – на погосте приходском.
Нет ни крестов, ни надписей на нём…

Светлане Сырневой

Невесёлая осень. Размыты дождями дороги.
Не добраться никак до родимой деревни моей.
Вдоль обочин уныло стоят тополя-недотроги,
И роняют последние листья с озябших ветвей.

Невесёлая осень. Уходят друзья и родные.
Всё просторней становится в милой отчизне моей.
Нам с тобою хватило б и малой частицы России,
Только там, где светил нам всегда
добрый взгляд матерей.

***
А деревня моя заросла – не травой, не травой.
Лес в деревню вошёл – интересный такой.
Тут берёза, там ёлка с сосной поднялись.
Хорошо им расти, только вширь, только ввысь…

Нынче дуб молодой постучал мне в оконце, смеясь:
– Что грустишь? Мы в округе теперь
безраздельная власть!
Завтра в ваши дома мы сквозь окна без стука войдём
И о русской деревне весёлую песню споём.

Дом

I
Ничего не происходит,
Абсолютно ничего.
Просто кто-то ночью ходит
Возле дома моего.

Постучит в мое окошко,
В двери тихо постучит.
Так негромко, так сторожко…
И молчит, молчит, молчит…

Выйду молча на крылечко,
Гляну – нету никого…
То стучит твое сердечко
Возле дома моего.

II
Разобрали дом на бревна
И куда-то увезли…
Стало ровно, ровно, ровно
На краю родной земли.

Стало тихо, тихо, тихо —
Будто не было вовек
Здесь ни скрипа и ни чиха,
Ни саней и ни телег.

Только там, где печь дышала,
Пыль клубится ночь и день.
Тень избы в пыли мерцала,
Удивительная тень!

При луне, при солнце красном
Полночь то или рассвет,
Вижу ясно, ясно, ясно:
Тень стоит, а дома нет…

***
Мы живём запасами покуда,
Чтоб хранить своё житьё-бытьё.
На столе старинная посуда,
На стене – отцовское ружьё.

В огороде свёкла да капуста,
А в реке налимы да язи…
Жить с запасом – это, брат, искусство, —
Было так и будет на Руси.

Ничего, что мы опять в осаде,
Но у нас запасов на сто лет.
В памяти запас о Сталинграде,
И других три дюжины побед.

Потому и непоколебимы
Так стоим, хотя вокруг вражьё.
Потому вовек непобедимы
Русь моя, Отечество моё!

Коридоры России

Сторона у нас поката, небоскрёбами богата.
Я иду по коридорам одного из тех домов.
И во все глазки дверные на меня глядит Россия
С подозреньем и тревогой: дескать, это кто таков?

То ли тать какой наёмный, то ли мусорщик надомный —
Я иду по коридорам милой Родины моей.
Что же двери все закрыты,
словно здесь кругом бандиты,
И средь них я самый главный,
самый страшный Бармалей?

Где бы мне остановиться?
Верно, та вон дверь – столица,
И за нею восседает сам владыка-государь?
Пригласи меня, владыка, на бродягу погляди-ка.
Может, он тебе напомнит, как жила Россия встарь.

Да, бывали и запреты, да, случались и наветы,
И поэты попадали на крючки больших интриг.
Но пророческое слово – это дар Творца Земного,
Этот дар безмерно тяжек и божественно велик;

Проходил сквозь все орбиты, двери были все открыты,
Были души нараспашку у народа моего.
Нынче ж нет свободной мысли,
словно души все закисли,
И в пространствах коридоров
лишь засовов торжество…

Ночной человек

Если ночью идёт человек, да весёлый к тому ж,
И не важно – проспектом идёт
иль пустыми бульварами,
Он уже вызывает сомненье у охранительных служб,
Потому, как ночами, уж если гуляют, то парами.

Может быть, он с разбоя шагает, бродяга ночной?
Отчего он так весел? И тут же проверят гуляющего.
Все карманы обшарят, найдут лишь огарок свечной.
Не поймут, что ночной человек
возвращается из настоящего…

В перевернутом мире давно мы живём, господа.
Мир наш замкнут на массу тельца золотого.
В генераторе правды перепаяны все провода,
Нет ни ближнего света, ни дальнего
для человека ночного.

Оттого и шагает он, весел, с огарком свечным:
Служба в храме закончена.
Смолкли молитвы святые.
Верно, скоро стану я и сам человеком ночным
И с огарком свечным побреду по дорогам России…

Картина

Стала часто видеться картина,
Будто сквозь тумана пелену:
Чья-то мама собирает сына
То ли в школу, то ли на войну…

Он ещё юнец. Слова картавы.
И совсем не знает, кто свои.
Он нырнёт в донецкие кварталы,
Где идут жестокие бои.
Там сейчас железные метели,
И шумят свинцовые дожди.
Нынче ночью «грады» налетели,
«смерчи», «ураганы» впереди…

И доколе это будет длиться —
Ни один не ведает боец.
Те за гривны будут насмерть биться,
Эти за Луганск и за Донецк…

Мама молча перекрестит сына.
Знает: весь характером в отца.
И горит, пылает Украина —
И того, и этого бойца…

Кто мы есть

Вечны в мире и зависть, и лесть,
Подлость всякая, бьющая в темя.
Нам ли спорить о том, кто мы есть —
Бог рассудит и время…
2016 г.

Старый таджик

…Много ещё на деревьях осенней Москвы,
Красной, жёлтой, и даже зелёной листвы.
Старый таджик во дворе подметает листву,
Будто бы всю подметает и чистит Москву.

Старый таджик – гастарбайтер, и это смущает его
Всю его сущность, живое его естество.
Может, на Родине, может, в самом Душанбе
Старый таджик о такой и не думал судьбе.

Радует то, что в соседнем дворе, на Тверском,
Сын его, добрый Анзур, в положенье таком.
Знают, что дома их ждёт молодая Лайло —
В доме от женщины этой тепло и светло.

Есть ещё внучки – Бахор, Азнурат и Барно.
Старый таджик, он не видел их очень давно…
Тёплые письма он пишет порой на фарси,
Как хорошо ему здесь на великой Руси.

Пишет, что дедушка скоро приедет домой,
Только управится с жёлтой московской листвой.
Он им не пишет,
что много ещё на деревьях Москвы
Красной и жёлтой, и даже зелёной листвы…

***
Всё суета сует, – сказал Эклезиаст.
Да, суета, и кто оспорит это?
Писание стихов – есть суета поэта,
Другой на суету иных искусств горазд.
Скажи, зачем же нам бежать от суеты?
Ведь суетная мне ещё желанней ты!

***
Восход был чуден: розовое с синим
Переплелись и озарили землю.

И было ощущение весны.
Она пришла, как дева молодая —
Обнажена, ни капельки смущенья,
И лишь глаза зелёные смеются,
Как будто говорят: пойдём со мной!
Но это было только ощущенье —
Сентябрь трепал деревья и кусты,
И краски лета тихо угасали.

***
Мой телефон свистит соловьём.
Я ему задал задачу такую.
Если я вдруг о тебе затоскую,
Ты отзовёшься мне в сердце своём.
Ты набери многозначный мой код —
Мой телефон соловьём запоёт!

Будто бы вновь к нам вернётся весна.
Юность шальная, черёмух кипенье.
И соловьёв неумолчное пенье.
Память тобою одною полна.
Ты набери меня в сердце своём —
Сердце моё запоёт соловьём!

***
Тихое счастье – отречься от суетных дней,
Уединиться, уйти от случайных явлений.
Сам я себе господин и слуга, и злодей;
Сам я себе надзиратель и узник сомнений —

В это затерянной, всеми забытой глуши,
Где нет ни единой души, ни комарьего лёта.
Только движение света и сердца работа,
Только дыхание мысли – внимай и пиши.