Следователь (основы теории и практики деятельности)

Согласно латинской юридической фразеологии, понятие «actum» (акт) имеет два значения: поступок или действие, официальный документ, запись, протокол^[159].

По В. И. Далю, слово акт «принято в значении бумаги, заключающей в себе постановление, решение, сделку, свидетельство, грамоту, документ, письмо»^[160]. Такое же значение вкладывается в это понятие и в современном русском языке^[161].

Иными словами, письменный акт – это либо некое постановление (решение), либо документ (свидетельство), опосредующее некое проведенное действие. С этих позиций в контексте этой части нашего исследования вполне правомерным является рассмотрение процессуального акта в следующих двух ипостасях:

– как усмотрение следователя по поводу решения правовых вопросов при наличии для того допустимых альтернатив;

– как его усмотрение о производстве следственных и других процессуальных действий также в случаях, когда закон предоставляет ему в этом отношении различные альтернативы^[162].

УПК в 5 своей статье, не давая самого понятия процессуального акта (как то сделано в УПК ряда государств, ранее входивших в состав СССР^[163]), в то же время опосредует и раскрывает содержание следующих письменных форм, в которые облекаются соответствующие усмотрения профессиональных участников уголовного судопроизводства: вердикт, заключение суда, определение, постановление, представление, приговор, согласие.

Сразу скажем, что при облечении усмотрения в уголовном процессе в большинство из названных форм оно – усмотрение – должно быть «документально» мотивированным^[164].

К сожалению, уголовно-процессуальный закон не содержит определений таких весьма значимых форм облечения усмотрения, как уведомление о подозрении в совершении преступления, обвинительный акт и обвинительное заключение, ходатайство и, особо это подчеркнем, протокол, что в ряде случаев ведет к разночтениям в понимании сущности этих письменных актов.

Но именно в форму протокола облекается усмотрение следователя о производстве допроса, предъявление для опознания, следственного эксперимента, иные следственные (судебные) и многие другие процессуальные действия, решение о чем (из возможных на то альтернатив) не требует предварительного его облечения в форму самостоятельного процессуального акта.

Следует в этой связи согласиться с Н. В. Глинской, что в таких случаях о том, что решения о производстве таких следственных действий принималось, «можно судить лишь на основе факта совершения и результатов производства конкретного следственного либо иного процессуального действия»^[165].

Таким образом, как нам представляется в настоящее время. усмотрение следователя есть результат выбора им варианта поведения и действий для разрешения проблемных ситуаций из альтернатив, предоставляемых ему уголовно-процессуальным законом или не противоречащих уголовно-процессуальному закону, выраженный в форме надлежащего процессуального акта, реализация которого обеспечена властными полномочиями следователя.

И в заключение рассмотрения этого вопроса следует подчеркнуть: усмотрение – это даже не просто полномочие следователя, основного профессионального субъекта уголовного преследования в досудебном производстве, а самая тяжкая из всех его процессуальных обязанностей – принимать решение (промежуточное, итоговое) по делу из числа альтернатив, каждая из которых, повторим, законна или не противоречит закону.

Это, можно сказать, – карма следователя.

К уголовному судопроизводству, к осуществляемому в его рамках уголовному преследованию таблица умножения не применима.

Каждое уголовное дело, каждое уголовное преследование в нем – процесс сугубо индивидуальный, в каждом деле невозможно обойтись без принятия решений следователем на основе его субъективного усмотрения.

Усмотрение в области уголовного преследования – «необходимое зло», но – и это особо вновь подчеркнем – исключительно в рамках соответствующих (уголовного, уголовно-процессуального и др.) законов.

С точки зрения гносеологии, думается нам, феномен усмотрения в области судопроизводства есть частный случай проявления всеобщего диалектического закона единства и борьбы противоположностей.

Без усмотрения осуществление судопроизводства в принципе невозможно, но в то же время необходимость принятия в нем решений «по усмотрению» должна всемерно законодательно ссужаться. Как минимум таким же законодательным образом должны максимально четко, взаимосвязано определяться его «поле и правила игры» – предмет, границы и условия допустимого усмотрения со стороны соответствующего правоприменителя для самого широкого круга следственных и судебных ситуаций, разрешение которых требует от него принятия соответствующих процессуальных и криминалистических решений.

И в последнее время законодатель, совершенствуя уголовно-процессуальные отношения, идет именно по этому пути, хотя в отдельных случаях направленные на это изменения УПК не представляются нам бесспорными.

Так, одной из наиболее существенных новелл ст. 96 УПК, внесенных в нее Федеральным законом от 30 декабря 2015 г., является установление права подозреваемого в совершении преступления «на звонок» не позднее трех часов после его доставления к следователю^[166].

Полагаем, что этот срок уведомления указанных в данной статье лиц о задержании подозреваемого – 3 часа – если не оптимален для соблюдения прав задержанного, то вполне разумен. Он достаточен для уяснения причин отсутствия в течение это времени близкого им человека.

Заметим, что и ранее – Федеральным законом «О полиции» 2011 г. – было предусмотрено право задержанного лица в кратчайший срок, но не позднее трех часов с момента задержания на один звонок в целях уведомления близких о самом факте своего задержания и месте нахождения (ст. 14 ч. 7 закона).

И уже тогда многими специалистами, в принципе признавшими гуманность этого положения применительно к задержанному и его семье, высказывались достаточно серьезные опасения о том, как оно скажется на эффективности проводимого расследования.

При реализации задержанным права на звонок, писал, в частности, В. М. Быков, «сам факт задержания подозреваемого в совершении преступления станет известен его соучастникам, которые могут скрыться от следствия и суда, а важные доказательства могут быть уничтожены, а похищенное имущество распродано или уничтожено, на потерпевшего и свидетелей может быть оказано незаконное давление, угрозы, попытки подкупа и т. д. […]. Особенно негативные последствия реализация права задержанного на звонок повлечет для раскрытия и расследования групповых и организованных преступлений. […]. Предоставление задержанному члену преступной группы права на звонок своим близким родственникам может сделать всю дальнейшую деятельность следователя по полному раскрытию и расследованию преступлений, совершенных преступной группой, совершенно неэффективной»^[167].

Уместно в этой связи рассмотреть, как эта проблема разрешена хотя бы в УПК ряда государств постсоветского пространства.

В Уголовном процессуальном кодексе Украины право задержанного на звонок (ст. 213) изложено в следующей редакции:

«Уполномоченное должностное лицо, осуществившее задержание, обязано предоставить задержанному возможность немедленно сообщить о своем задержании и месте нахождения близким родственникам, членам семьи или другим лицам по выбору этого лица.

Если уполномоченное должностное лицо, осуществившее задержание, имеет основания для обоснованного подозрения, что при сообщении о задержании это лицо может повредить досудебному расследованию, оно может осуществить такое сообщение самостоятельно, однако без нарушения требования о его неотложности» (здесь и далее выделено нами – авт.).

В ст. 39 УПК Киргизии содержится следующее предписание: «Орган следствия обязан уведомить близких родственников задержанного о времени и месте его содержания».

Ст. 64 УПК Молдовы предоставляет задержанному право «незамедлительно, но не позднее чем в течение б часов уведомить через орган уголовного преследования родственников или другое лицо по своему выбору о месте своего задержания».

Мы полагаем, что в интересах обеспечения следственной тайны такое решение приведенных законодателей вполне разумно. По нашему мнению, и в отечественном УПК следовало оставить возможность предоставления подозреваемому личного телефонного сообщения близким лицам о своем задержании на усмотрение следователя. При этом следовало возложить на следователя обязанность в любом случае в указанный в ст. 96 УПК срок уведомить о факте задержании и месте нахождения подозреваемого близких последнему лиц^[168].

Но это же – индивидуальность, уникальность каждого случая, отсутствие для многих ситуаций, складывающихся в практической деятельности, четких законодательных рамок и границ допустимого усмотрения при его в них разрешении – и есть генезис зачастую творимого в уголовном судопроизводстве произвола.

Причины его различны, диапазон их крайне широк, но, несомненно, наиболее негативной из них являются коррупционные факторы в деятельности СУ.

Они же, как представляется, в самом общем виде достаточно четко определены в разделе Постановления Правительства Российской Федерации от 26 февраля 2010 г., посвященном методике проведения антикоррупционной экспертизы нормативных правовых актов и проектов нормативных правовых актов.

А так как деятельность следователя есть, что очевидно, реализация его процессуальных полномочий, мы здесь считаем возможным ограничиться воспроизведением отдельных из этих факторов, содержащихся в названном Постановлении положений, которые, на наш взгляд, можно всецело экстраполировать на область усмотрений в деятельности следователя по уголовному преследованию.

«3. Коррупциогенными факторами, устанавливающими для правоприменителя необоснованно широкие пределы усмотрения или возможность необоснованного применения исключений из общих правил, являются:

а) широта дискреционных полномочий […];

б) определение компетенции по формуле «вправе» […];

в) […] возможность необоснованного установления исключений из общего порядка […].

4. Коррупциогенными факторами, содержащими неопределенные, трудновыполнимые и (или) обременительные требования к гражданам и организациям, являются: […]

в) юридико-лингвистическая неопределенность – употребление неустоявшихся, двусмысленных терминов и категорий оценочного характера»^[169].

Нам представляется, что для обеспечения того, чтобы допустимое усмотрение следователя при реализации им уголовного преследования не переходило в следственный произвол, – а возможность этого во многом обусловливается и названными выше факторами – необходимо более четко определиться как в структуре следственного усмотрения, так и основах его информационного обеспечения.

Анализ нашего видения этих проблем будет проведен на примерах лишь нескольких следственных ситуаций, разрешение которых практически всецело отдано на усмотрение следователя.

По мнению А. Барака (и многих других, в том числе отечественных, авторов, в принципе разделяющих его взгляды на усмотрение в судопроизводстве), структуру предмета этого феномена составляют:

– факты;

– применение нормы;

– сама норма^[170].

У нас также, в принципе, правомерность конструирования этой структуры предмета усмотрения сомнений не вызывает. Особо лишь следует подчеркнуть, что названые элементы усмотрения находятся между собой в теснейшей взаимосвязи и взаимообусловленности.

Деятельность в правовом поле требует усмотрения и в отношении фактов как таковых, и усмотрения в выборе правовой нормы относительно этих фактов, и обоснования правовой корректности самих своих решений, и действий «по усмотрению» при осуществлении уголовного преследования в их диалектическом единстве и, можно сказать, генетической взаимосвязи между собой. Разорвать эти компоненты друг от друга можно лишь условно, в теоретических исследованиях данной проблемы.

Иными словами, «поле» усмотрений (принятия решений «по усмотрению» – при наличии для того законных или не противоречащих закону альтернатив) следователя включает в себя факты, их правовую интерпретацию, соответствующую этому деятельность и, наконец, опосредующую ее промежуточные и итоговые процессуальные и криминалистические его решения по уголовному делу.

Если сделать попытку более «дробно» рассмотреть структуру системы усмотрений в уголовном преследовании, то в настоящее время она нам представляется состоящей из следующих групп материальных и процессуальных уголовно-релевантных элементов, также находящихся между собой в отношениях, взаимосвязи и взаимообусловленности (поэтому ниже приводимая последовательность их перечисления достаточно условна).

1. Усмотрение в отношении фактов.

1.1. Усмотрение в отношении фактов, дающих основания для стадийного развития уголовного преследования.

1.2. Усмотрение в выборе альтернатив применения информационно-познавательных процессуальных и собственно криминалистических средств если не оптимального, то рационального выполнения следователем – субъектом усмотрения – своей процессуальной функции в уголовном преследовании.

1.3. Усмотрение в отношении необходимости производства следственных действий, ограничивающих права личности (освидетельствования, обыска, наложения ареста на почтово-телеграфные отправления, снятия информации с технических средств связи, получения информации о соединениях между абонентами и (или) абонентскими устройствами, проведения ряда оперативно-розыскных мероприятий и т. п.).

1.4. Усмотрение о применении мер пресечения, других средств и видов процессуального принуждения.

1.5. Усмотрение в отношении факта совершения преступления.

1.6. Усмотрение в отношении факта совершения преступления конкретным лицом (лицами).

1.7. Усмотрение в отношении обстоятельств совершения преступления конкретным лицом (лицами).

Мы считаем необходимым выделить усмотрение следователя в этом отношении в отдельную группу элементов рассматриваемой системы по следующим основным причинам.

Как известно, многие уголовно-правовые понятия и категории носят оценочный характер, что предоставляет весьма широкое поле для их применения по усмотрению: например, пределы необходимой обороны и их превышение; особая жестокость совершенного убийства, состояние аффекта, не исключающего уголовную ответственность виновного, и другие обстоятельства.

Кроме того, проблема соотношения самого факта совершения лицом преступления и обстоятельств, при которых это преступление было им совершенно, имеет существенную собственно криминалистическую значимость, во многом обусловливает тактическое усмотрение следователя при допросе и производстве других следственных действий с участием этого лица^[171].

1.8. Усмотрение о посткриминальном поведении лица, в отношении которого осуществляется непосредственное уголовное преследование (подозреваемого, обвиняемого в совершении преступления; заметим, что особое значение этот вид следственного усмотрения приобретает в свете проблемы заключения досудебного соглашения о сотрудничестве).

2. Усмотрение в выборе и применении нормы.

Как то убедительнейшим образом показывают практически все опубликованные обзоры судебной практики, причинами отмены (или изменений) большинства приговоров являются ошибки в применении уголовно-процессуальных и уголовно-материальных норм, т. е. ошибочное усмотрение в выборе и применении таких норм.

В этом «блоке» системы усмотрений в уголовном преследовании речь идет, разумеется, о принятии решений о выборе альтернатив по применению как собственно материально-правовых норм (в первую очередь, естественно, уголовно-правовых), так и норм уголовно-процессуального закона, в рамках которых осуществляется уголовное преследование, в котором материально-правовые нормы практически реализуются; иными словами, усмотрений в самом процессе осуществления всей этой достаточно детально регламентируемой правом деятельности.

Говоря об этом, напомним, что лицо, осуществляющее уголовное преследование, имеет властные полномочия только на применение диспозиций таковых норм. При этом усмотрение о выборе той или иной альтернативы из возможных зависит от множества достаточно субъективных факторов: от оценки следователем сущности бланкетных, относительно-определенных диспозиций, обоснования им необходимости избрания той или иной меры пресечения в отношении подозреваемого, обвиняемого, до учета зависящего от этого принятого им «по усмотрению» решения изменения подследственности уголовного дела и дальнейшей его подсудности^[172].

Если говорить о структуре этого элемента предмета усмотрения более детально, то она представляет собой возможную и допустимую юридическую интерпретацию фактов и обстоятельств, составляющих его выше очерченный элемент. А потому в него уместно, в частности, включить также следующие взаимосвязанные и взаимообусловленные виды усмотрения.

2.1. Усмотрение в отношении выбора альтернатив из уголовно-процессуальных норм, регламентирующих порядок осуществления уголовного преследования на отдельных его стадиях и их этапах досудебного производства по уголовному делу.

Диапазон таковых весьма широк: от усмотрения о наличии в исследуемом деянии признаков преступления, предусмотренного определенной статьей Особенной части УК, до усмотрения в необходимости и возможности принятия итогового решения по уголовному делу, входящего в компетенцию соответствующего следователя.

2.2. Усмотрение в применении уголовно-процессуальных норм, регулирующих меры процессуального принуждения и опосредуемых в процессуальной форме средств информационно-познавательной деятельности следователя.

2.3. Усмотрение об отсутствии в структуре действий лица, в отношении которого осуществляется уголовное преследование, какого-либо необходимого элемента инкриминируемого ему состава уголовно наказуемого деяния, что влечет за собой прекращение уголовного дела по реабилитирующим основаниям.

В настоящее время ошибочные усмотрения в этом отношении наиболее характеры для решения вопросов, является ли обвиняемый в совершении инкриминируемого ему преступления по должности субъектом такового – должностным лицом.

К примеру. Отклоняя кассационное представление государственного обвинителя на оправдательный приговор Воронежского областного суда по делу заведующего отделением гигиены труда «Центра гигиены и эпидемиологии в Воронежской области» Л., преданного суду по обвинению по ч. 4 ст. 290 УК РФ, Судебная коллегия по уголовным делам Верховного Суда РФ указала следующее:

«Судом первой инстанции объективно был сделан вывод о том, что Л. не обладал полномочиями по принятию окончательных юридически значимых решений о соответствии (либо несоответствии) представляемой ему на проверку проектной документации. [Он]… не был наделен правом и полномочиями влиять на выводы других экспертов, контролировать результат экспертного заключения, фактически не мог способствовать получению положительного итогового заключения, повлиять на его окончательное содержание»^[173].

2.4. Усмотрение о возможности и целесообразности прекращения уголовного преследования в отношении конкретного лица, в действиях которого содержится состав преступления, по нереабилитрующим основаниям.

Нет сомнений в том, что возможна (и, видимо, продуктивна) и более дробная классификация структуры предмета следственного усмотрения. Тем не менее совершенно очевидно, что в основе решений и действий «по усмотрению» лица, осуществляющего уголовное преследование, должна лежать некая не просто информационная база, а чаще всего база доказательственная; они должны обеспечиваться некоей совокупностью доказательств в точном уголовно-процессуальном смысле этого понятия^[174].

Наиболее принципиальные положения, касающиеся ответа на вопрос о том, что должно лежать в основе усмотрения при принятии уголовно-процессуальных решений (в том числе в уголовном преследовании), нашли себе выражение в нескольких нижеприводимых (в выдержках) статьях уголовно-процессуального закона.

Статья 17. Свобода оценки доказательств.

1. Судья, присяжные заседатели, а также прокурор, следователь, дознаватель оценивают доказательства по своему внутреннему убеждению, основанному на совокупности имеющихся в уголовном деле доказательств, руководствуясь при этом законом и совестью. […].

Статья 87. Проверка доказательств.

Проверка доказательств производится дознавателем, следователем, прокурором, судом путем сопоставления их с другими доказательствами, имеющимися в уголовном деле, а также установления их источников, получения иных доказательств, подтверждающих или опровергающих проверяемое доказательство.

Статья 88. Правила оценки доказательств.

1. Каждое доказательство подлежит оценке с точки зрения относимости, допустимости, достоверности, а все собранные доказательства в совокупности – достаточности для разрешения уголовного дела. […].

Иными словами, принцип законности производства уголовного преследования требует, чтобы все принимаемые в нем процессуальные решения (выражаемые в форме постановлений следователя, соответствующих процессуальных актах руководителя следственного подразделения, прокурора) должны быть не только, что очевидно, сами по себе законными^[175], но обоснованными и мотивированными (ч. 4 ст. 7 УПК).

Нет никаких сомнений, что в первую очередь и непременно этими свойствами должны всецело обладать итоговые решения по делу, завершающие следственное уголовное преследование. К таковым можно отнести решения о прекращении уголовного дела, о предъявлении лицу обвинения, о необходимости возбуждения в отношении него государственного обвинения (выражаемое в составленном следователем обвинительном заключении, о чем более подробно будет говориться далее).

Они без всяких на то сомнений должны основываться исключительно на достаточной совокупности допустимых доказательств^[176].

Однако далеко не всегда принимаемое по усмотрению решение может основываться на внутреннем убеждении следователя, складывающемся в результате оценки им доказательств на таковой их совокупности. Зачастую убеждение в необходимости принятия решения базируется на неких сведениях, на исследуемых при принятии решений материалах, доказательствами как таковыми не являющимися.

К примеру, «основанием для возбуждения уголовного дела является наличие достаточных данных, указывающих на признаки преступления», говорится в ч. 2 ст. 140 УПК (выделено нами – авт.).

Иными словами, усмотрение на этой стадии уголовного судопроизводства обусловливается не совокупностью доказательств, которые подлежат оценке в соответствии с приведенными положениями УПК, а содержанием сообщения (заявления, рапорта) о преступлении и материалами доследственной его проверки. А проверочные материалы зачастую не только не полны, но и могут вызывать разумные сомнения в своей достоверности, в возможности трансформации их в дальнейшем в доказательства либо использования их непосредственно в судебном доказывании (последнее особо характерно для материалов, полученных в результате осуществления оперативно-розыскной деятельности при проверке заявления, сообщения о преступлении; эти проблемы вкратце рассматривались нами в предыдущем параграфе данной работы).

Нет никаких сомнений, что эти обстоятельства представляют следователю самое широкое поле для усмотрения, выражаемого в его решении о возбуждении уголовного дела или в отказе в том. И хотя обоснованность каждого из таких решений лица, компетентного на возбуждение уголовного дела (отказа в том), находится под ведомственным контролем и прокурорским надзором, количество необоснованных, а потому незаконных, решений главным образом об отказе в возбуждения уголовного дела, и в настоящее время, как известно, весьма существенно.

Причины принятия следователем последних решений – традиционно во-первых, нежелание «портить статистику» о количестве регистрируемых преступлений в целом, а преимущественно регистрируемых по линии уголовного розыска; во-вторых, нежелание затрачивать усилия для раскрытия неочевидных преступлений, о которых сообщается в заявлении, сообщении (зачастую усугубляемое неумением их раскрывать).

Правоприменительная практика последних лет выявила и противоположную, не менее, если не более, тревожную тенденцию необоснованного возбуждения следователем уголовных дел. Причины ее также традиционны и достаточно глубоко исследованы в литературе.

В первую очередь это коррупционные составляющие в деятельности правоприменителей (они, заметим, присущи и необоснованным отказам в возбуждении уголовных дел, но, по нашим наблюдениям, для этих случаев не столь распространенны).

Особенно эта причина характерна для принятия решений о возбуждении уголовных дел сотрудниками, осуществляющими работу по линии выявления и раскрытия коррупционных и экономических преступлений, когда заинтересованными в том лицами (организациями) «руками правоприменителей» делаются попытки (зачастую успешные) устранения своих экономических, а в ряде случаев и политических конкурентов.

Во-вторых, опять же статистические критерии, по которым оценивается качество и эффективность работы лиц и органов, осуществляющих уголовное преследование, – повышение показателей выявленных и раскрытых преступлений. Этой причиной, по нашим наблюдениям, во многих случаях объясняются не столь уж редкие факты учинения провокаций в оперативно-розыскной деятельности и прямой фальсификации доказательств по уголовным делам^[177].

И здесь в прямой связи с темой всего нашего исследования о следователе как субъекте досудебного уголовного преследования необходимо следующее отступление. Очевидно, что существующая «палочная» система оценки деятельности правоохранительных (да и судебных) органов направлена, как это на первый взгляд ни парадоксально выглядит, именно на ограничение усмотрения при таковой, на ее объективизацию, оценки компетентными в том государственными структурами (руководством соответствующих правоохранительных ведомств, в конечном счете – руководством страны).

В то же время приведенные выше рассуждения, думается, достаточно наглядно свидетельствуют о негативных последствиях такой статистической оценки самого качества деятельности в области уголовной юстиции. Нет сомнений, что эти критерии должны быть кардинально изменены – этого настоятельно требуют потребности социальной и общественной жизни общества.

Но в настоящее время мы не считаем для себя возможным сформулировать сколь-либо обоснованные предложения по решению этой проблемы. И (что несколько нас утешает) не только мы^[178].

Возвратимся, однако, к проблеме информационных основ усмотрения на стадии возбуждения уголовного дела.

Даже когда сам факт криминального события сомнений не вызывает (к примеру, обнаружение трупа человека со следами насильственной смерти в ситуации, исключающей самоубийство), на данной стадии, как правило, нет полной ясности ни о его субъекте, ни о субъективной стороне совершенного деяния. Заметим, что и при возбуждении уголовного дела в отношении конкретного лица на этой стадии судопроизводства субъектом усмотрения не устанавливаются (и в принципе не могут быть установлены) все элементы, входящие в предмет доказыванию по нему.

Именно поэтому, как подчеркивает законодатель, дело возбуждается, напомним, даже не по факту совершения преступления, а по факту, в котором содержатся признаки преступления, предусмотренного определенной статьей Особенной части УК (как правило, объективной стороны преступления).

И тут субъект усмотрения (дознаватель, следователь) – воспользуемся словами А. Барака – при решении этого вопроса стоит перед необходимостью выбора из ряда альтернативных норм, возможных для применения «к данной совокупности фактов».

В основе принятия решения об этом лежит правосознание следователя (его правовые знания, правовая объективность и т. д.). В принципе, подлежит выбору та норма уголовного закона, которая по усмотрению этого лица наиболее адекватно отражает известную к этому моменту (возбуждения уголовного дела) совокупность фактов, которые более чем другие возможные «вкладываются» в модель криминального деяния, описанного в избираемой уголовно-правовой норме. Нет сомнений, что это, в частности, придаст далее проводимому расследованию более целеустремленный характер, оптимизирует процесс выдвижения следственных версий, выведения из каждой из них необходимых и возможных следствий, лежащих, как известно, в основе их практической проверки. Последнее же, что очевидно, может повлечь изменение квалификации расследуемого преступления относительно той, по признакам наличия которого данное уголовное дело было возбуждено.

Кроме того, что убедительно показывает следственная практика, повторим, следователь зачастую с субъективных позиций оценивает и вероятность изменения подследственности в случае, если проводимое по возбужденному уголовному делу по избранной квалификации из возможных на то уголовно-правовых альтернатив может оказать на то влияние (как, впрочем, и на других этапах уголовного преследования).

Этим образом следователь пытается избавить себя от необходимости дальнейшего расследования возбужденного им уголовного дела либо, напротив, по неким субъективным причинам (честолюбивым, коррупционным и др.) предпринимает попытку «закрепить» расследование его за собой (первая из указанных мотиваций принятия таких решений, по нашим наблюдениям, встречается чаще).

Думаем мы, что на предварительную квалификацию преступления, по признакам которого возбуждается уголовное дело, влияют во многих случаях и внешние факторы, в том числе (о чем уже вкратце упоминалось) желание снизить количество выявленных, тем более неочевидных преступлений, относящихся к категории особо тяжких. Либо, напротив, показать активность в борьбе с отдельными видами преступлений.

Примером того могут служить многочисленные факты возбуждения уголовных дел по фактам получения взяток, которые в дальнейшем не только вполне обоснованно переквалифицировались на другие составы преступлений, в частности, на мошенничество, неуместность и несостоятельность квалификации как взяточничества усматривалась изначально^[179].

Из сказанного выше очевидно, что эти решения следователя – результат его усмотрения, они не могут расцениваться как принятые на основе его внутреннего убеждения в уголовно-процессуальном смысле этого феномена, более того, они в целом носят достаточно прогностический характер (возможно, преступление, по признакам которого возбуждено уголовное дело, имеет место, возможно – нет; возможно, расследуемое преступление будет в конечном счете квалифицировано по той статье УК, по признакам которой было возбуждено уголовное дело, возможно, квалификация преступления изменится).