Loe raamatut: «Вернувшийся к ответу», lehekülg 11

***

Марковы вернулись с кладбища. Отец достал из кармана маленький кошелек. Из кожзаменителя с облезлой металлической застежкой. Ривочка держала в нем деньги на обед, мелочь на проезд, прятала в него обручальное кольцо, снимая, когда работала с ядовитой смывкой, размывающей любой металл.

Когда Саша и Ривочка пошли в загс, денег на обручальные кольца у них не было. Всякий раз, вспоминая об этом, мама говорила: «Мне так хотелось обручальное колечко, но все не до этого было. А потом я решила – вырастет сын и с первой зарплаты купит мне обручальное кольцо».

Получив в «Геологе» первую зарплату, Аркашка отправился в ювелирный магазин. Ему повезло, кольца в продаже были, правда, одного образца. Ничего в этом не смысля, купил, что было, заплатив двадцать рублей. В гастрономе по дороге приобрел зефирный торт, тетке, что сидела на пороге магазина, отдал рубчик за хиленький букетик цветов и, довольный собой, ввалился домой. Взяв в руки кольцо, мама расплакалась и долго не могла его примерить, все никак не удавалось ей успокоиться…

И вот теперь отец достал пустой кошелек.

– Мне в морге отдали, сказали, что ничего в кошельке не было. А я точно знаю, у нее восемь рублей было, она после работы хотела на базар забежать. И кольца нет, – Александр Семенович сморщился, как от невыносимой боли.

– Папа, можно я этот кошелек себе возьму, на память? – попросил сын.

***

На восьмой день после похорон Аркадий улетел в Андижан. Все семь дней подряд они с отцом ездили на кладбище, хотя по религиозным канонам это вроде и не полагалось. Но они все равно приезжали – к жене, к матери, все еще не веря, что ее больше нет. На восьмой день отправились на кладбище пораньше – прямо оттуда Аркадий собирался ехать в аэропорт. В подъезде отец открыл переполненный, не до того было, почтовый ящик, достал газеты, журналы, большой конверт. Повертел его в руках, сказал растерянно: «Это от тебя. Маме». В конверте была статья «Сердце матери», которую он отсылал тогда, когда сердце его матери уже остановилось.

– Ты приезжай почаще, – попросил отец, когда они прощались, – а то, может, и вообще вернешься. Нас же теперь только двое осталось. Да и мама здесь.

– Папа, я вернусь, обязательно вернусь, – пообещал Аркадий. – Вот сейчас разберусь со своими делами в Андижане и вернусь.

Глава семнадцатая

На его письменном столе лежала записка: «Когда вернешься, срочно позвони. И. Новоженин». Судя по дате, собкор написал записку четыре дня назад.

– Вернулся? – Услышал он голос Ивана. – Прими мои соболезнования. Я сразу к делу, не против? Твой материал получил на редакционной летучке очень высокую оценку, представлен на внутриредакционный конкурс в номинации «Лучший очерк года». Но главное не это. С тобой хочет переговорить главный редактор Николай Федорович Тимофеев.

– О чем? – растерялся Аркадий.

Новоженин рассмеялся:

– Ну, старик, я еще не научился читать мысли на расстоянии, тем более мысли своего главного редактора. Могу лишь догадываться: он предложит тебе стать моим нештатным автором по Андижанской области.

– Нештатным автором центральной газеты, мне?

– Не будем загадывать. Это я так предполагаю. Сейчас позвоню в редакцию, узнаю, когда может состояться разговор.

Через час Новоженин перезвонил: – В шесть часов вечера будь у своего телефона в редакции, тебе позвонят.

Ровно в шесть раздались длинные трели междугородного звонка. «Здравствуйте, – услышал он в трубке женский голос. – Товарищ Марков? Сейчас будете разговаривать с главным редактором». И сразу за этим глуховатый мужской голос:

– Здравствуйте. Тимофеев.

– Здравствуйте, Николай Федорович, меня зовут Аркадий Марков.

– Иван Петрович вам уже, я думаю, сообщил, что ваш материал на редакционной летучке получил высокую оценку. Мне лично он тоже понравился. Хотелось бы с вами встретиться, побеседовать. Насколько мне известно, вы родом из Ташкента. Когда планируете дома побывать?

– Дело в том, что я только сегодня прилетел в Андижан…

– Ах, да, мне Новоженин говорил о вашем горе. Примите мои соболезнования. И дайте знать, когда будете в Ташкенте. Да, вот еще что. Когда соберетесь, прихватите с собой несколько вырезок наиболее значимых своих материалов. Желательно разножанровых: интервью, репортажи, ну вы сами знаете. Позвоните, как приедете. Телефон приемной возьмете у Ивана Петровича.

– Николай Федорович, а насколько срочно я должен приехать?

– Ну это вы уж сами решайте, – в голосе главного редактора послышалось явное недовольство.

Договорившись по телефону о встрече, Аркадий подошел к дому Ивана, в подробностях передал ему содержание разговора, не скрыв, что главный, как ему показалось, был раздражен окончанием разговора.

– Ну, ты даешь, – укоризненно проговорил Иван Петрович. – Кто ж задает такие вопросы Тимофееву. Любой журналист нашей республики по его зову пешком должен бежать, обгоняя собственный визг от радости. А ты додумался: «насколько срочно»… Давай, дуй максимум через неделю.

Но через пару дней Новоженин сообщил, что Тимофеев на целый месяц уехал во главе какой-то делегации в страны Юго-Восточной Азии, так что Аркашка может спокойно заниматься своими делами.

***

Неожиданно в Андижан приехал отец.

– Пап, что-то случилось? – встревожился Аркадий, встретив его на вокзале.

– Ничего не случилось. Просто стал подбирать мрамор для памятника маме, вот взял пару образцов, чтобы с тобой посоветоваться.

– Ты что же, эти камни с собой приволок?

– Не велика тяжесть, – хмыкнул Александр Семенович.

И все же Аркашке показалось, что отец чего-то недоговаривает. Они позавтракали в привокзальной чайхане, и Александр Семенович признался, что такого лагмана ему пробовать отродясь не приходилось. Потом Аркадий повез его к себе домой. Старший Марков не спеша обошел все три комнаты, для чего-то пооткрывал поочередно краны в ванной, вышел на балкон.

– Планировка точно такая же, как у нас в Ташкенте, и комнат тоже три. Только мы с мамой всю жизнь горбатились и в итоге квартиру в кооперативе купили, за деньги, а ты в свои годы от государства получил…

– Ты это к чему?

– Да к тому, что, может, я действительно ничего в твоей работе не понимаю, – признался отец.

Они гуляли по городу, день был субботний, улица Ленина, как всегда, полна народу. Отец с удивлением подмечал, как с его сыном беспрестанно здороваются, величают по имени и отчеству, останавливаются, спрашивают о делах, здоровье. И не пацаны какие, ровесники Аркашки, а люди взрослые, солидные. Ему нравилось, что сын не суетится, на вопросы отвечает степенно, не забывая сказать: «Знакомьтесь, отец мой, Александр Семенович, в гости ко мне приехал». Он пожимал руки, его приглашали в гости, выказывали радость по поводу того, что «к нашему уважаемому Аркадию Александровичу папа приехал».

– Это что же, все твои друзья-знакомые? – удивлялся отец.

– Ну как тебе сказать? Андижан город небольшой. А нас, журналистов, всего несколько человек. Поэтому нас и по именам, и в лицо почти все знают. А кто не знает, тот хочет узнать, – закончил Аркашка шутливо.

Подошли к зданию редакции. У подъезда стояла редакторская «Волга».

– Значит, шеф у себя, – понял Аркадий и предложил отцу: – Редактор сейчас у себя. Хочешь, я тебя с ним познакомлю? Он очень хороший человек и ко мне хорошо относится.

– Да я даже сам тебя хотел попросить об этом. Мама тоже говорила, что человек хороший, наверное, с твоих слов…

Выходит, и отец тоже ничего не знал о том давнем, с почтового переговорного пункта, разговоре Ривы Юрьевны с Рубеном Акоповичем.

Оставив отца в приемной, Аркадий зашел в кабинет к редактору. Сафаров поднял на него недовольный взгляд, видно, Марков явился некстати.

– Извините, Рубен Акопович, – забормотал Аркашка, – тут ко мне отец приехал, я подумал…

– Где он? – резко перебил его Сафаров.

– У вас в приемной.

– Ох, дурак, ну и дурак, – редактор порывисто сорвался из-за своего стола и, устремившись к двери, на ходу спросил: «Как зовут отца?»

– Здравствуйте, Александр Семенович! – протянул он руку. – Меня зовут Рубен Акопович. Я – начальник этого охламона, – он ткнул пальцем в сторону Аркадия. – Воспитываешь их, воспитываешь, а мозгов все равно, как у младенца. Надо же додуматься – отца родного в приемной оставить. Вы уж извините, – с этими словами он пригласил гостя в кабинет, стал заваривать чай. – Не обессудьте, Александр Семенович, сегодня у нас выходной день, секретаря на работе нет, кроме чая, вам ничего предложить не могу.

– Да вы не беспокойтесь, мы с сыном позавтракали. Я только поздороваться зашел и, если пять минут найдете, поговорить бы хотел.

«Так вот для чего он приехал, – внезапно понял Аркадий. – А мне все про образцы мрамора втирал, а сам их даже из чемодана не достал, если вообще привез».

– Для вас – сколько угодно, – заверил Сафаров, – только знаете что, давайте не здесь. Вы еще часика три по городу погуляйте, аппетит заодно нагуляете, но с условием, что обедаем вместе, у меня дома. Супруга, разумеется, тоже будет рада. И не вздумайте отказываться, – решительно заявил он, увидев растерянность и сомнение на лице гостя.

***

Дом у Сафарова был просторный и в то же время уютный. В красиво обставленной гостиной стол уже накрыт. Принимали хозяева радушно, потчевали от души. Распитая мужчинами бутылка армянского коньяка способствовала непринужденной беседе. И все же Аркадий чувствовал, как внутренне напряжен отец. Наверняка, не укрылось это и от хозяина дома.

– А ведь я знаю, Александр Семенович, с какой целью вы приехали в Андижан, – заявил Сафаров, прерывая какой-то ничего не значащий разговор.

Марков вроде и не удивился, напротив, сказал с явным облегчением:

– Ну раз знаете, так что же мы, Рубен Акопович, вокруг да около ходить будем. Я человек простой, рабочий, манерам всяким не обучен. Скажите мне свое слово.

Это Аркашка, в силу своего пока еще очень незначительного жизненного опыта, не мог понять, о чем говорят эти сорокалетние люди. А они друг друга понимали прекрасно.

– Ну что ж, полагаю, Аркадий при нашем разговоре не помеха, так что пусть остается, – произнес Сафаров. – Как отец я вас, Александр Семенович, прекрасно понимаю. И горю вашему сочувствую искренне – потерять в таком возрасте любимую женщину, друга жизни – у меня слов нет… Поэтому ваше желание жить рядом с сыном я понимаю, и как человек, и как отец. Не постесняюсь в присутствии Аркадия сказать, что я его, как сотрудника, ценю. Из него со временем может получиться большой журналист. Конечно, отпускать мне его не хочется. Но если он сам не против, отпущу. Что скажешь, Аркадий?

– Не знаю, – растерялся он, – я об этом совершенно не думал.

– Ну так подумай, – хором сказали Рубен Акопович и Александр Семенович и весело рассмеялись от такого неожиданного дуэта.

Первый раз после похорон жены Саша смеялся так беззаботно. Ему на душе вдруг стало легко и хорошо от того, что сын, его мальчик, скоро снова будет рядом с ним. Он невероятно тяжело переживал разлуку и давнюю ссору с Аркадием, все это долгое время корил себя за то, что не нашел тогда нужных слов. И вот сейчас эта тяжесть, давившая на него, свалилась с плеч, освободила дыхание.

***

В пятницу днем ему в редакцию позвонил Новоженин:

– Марков, ты сегодня вечерним в Ташкент можешь вылететь?

– В принципе могу, а что за спешка?

– Завтра в двенадцать ноль-ноль тебя ждет Тимофеев. Не вздумай опоздать даже на минуту, он в прошлом военный, терпеть этого не может.

– Так завтра утром восьмичасовой рейс есть, в девять в Ташкенте буду.

– А если рейс задержится, туманы каждое утро. Я бы на твоем месте не стал рисковать. Завтра-послезавтра выходные, тебе даже отпрашиваться не надо.

Положив в портфель изрядное количество вырезок своих статей, опубликованных в «Андижанке», Аркадий отправился в аэропорт. А на следующее утро он входил во внушительное массивное трехэтажное здание, выложенное из крупного камня. На центральном подъезде красовалась солидная вывеска: «Редакция газеты «Звезда Востока». Улица, на которой стояло здание, также носило имя газеты «Звезда Востока».

***

В начале двадцатого столетия рабочие ташкентских железнодорожных мастерских стали выпускать подпольную листовку, которую претенциозно назвали газета «Звезда». Таким образом, газета, впоследствии получившая название «Звезда Востока», стала вторым, после ленинской «Искры», большевистским изданием. В советские годы это была уже крупная газета, пожалуй, самая крупная из всех партийных в Средней Азии и Казахстане. Здесь собраны лучшие журналистские кадры, газетная элита. Обласканные властью, сотрудники «Звезды Востока» были обеспечены всем необходимым, как для работы, так и для жизни – улучшенная планировка квартиры, ведомственный детский сад и пионерский лагерь, поликлиника, спецраспределитель, где два раза в неделю те, кто писал, могли приобрести продукты, недоступные для тех, кто читал. Таким нехитрым способом власть держала на жестком поводке тех, о ком напыщенно говорили: «Слово партийной газеты – это слово ЦК партии».

Полтора года назад, когда единым постановлением прихлопнули ведомственные газеты, оставшиеся без работы журналисты заглядывали в любую редакцию, кроме «Звезды Востока» – здесь с ними и разговаривать бы никто не стал. Аркадий Марков о центральной газете в то время и помыслить не смел. Искать там работу было так же немыслимо, как отправиться в космос на велосипеде. И вот теперь он входил в приемную главного редактора той самой газеты, которую делали исключительно небожители журналистики. Так он, во всяком случае, думал.

***

Тимофеев, крепкий пятидесятилетний мужчина, сурового вида, с загорелым не по сезону лицом, жестом пригласил его садиться, не прерывая разговор по телефону. Разговор шел на узбекском языке, Николай Федорович говорил совершенно свободно, причем без всякого акцента, как может говорить только человек, родившийся и выросший в конкретной языковой среде. Закончив разговор, спросил, даже не осведомившись, кто перед ним:

– Вырезки привезли? Давайте, – и только потом, спохватившись, уточнил: – Вы Марков, из Андижана?

Аркадий вывалил на приставной стол все, что захватил с собой. Тимофеев глянул на эту кипу вырезок, явно одобрительно заметил: – Плодовитый.

– Поступим с вами так, – проговорил он, перебирая газетные вырезки. – Найдите себе какое-нибудь занятие и к шестнадцати ноль-ноль возвращайтесь. Я пока с вашим творчеством ознакомлюсь.

***

Аркадий дошел до сквера, обогнул возвышающуюся на постаменте бородатую башку «лохматого», заглянул в кафе, в надежде встретить если не своих консерваторских, то хоть кого-нибудь из «скверных мальчиков». К своей радости увидел Витю Энкера, с которым еще в музучилище учился, а потом на первом курсе консерватории, в одной даже группе. Не изменяя своим привычкам, Витька пил сухое вино в обществе очередной смазливой блондинки с боевым раскрасом на лице.

– Вот обсуждаем с кукурузой души моей, кого на свадьбу приглашать, – доверительно сообщил Витя, ничем не выказав удивления по поводу появления приятеля, которого полтора года не видел.

Энкер всех своих новых пассий, исключительно блондинок, другого цвета волос он у женщин не признавал, называл «кукуруза души моей»; знакомство с ними начинал с предложения руки и сердца, на полном серьезе договаривался о предстоящей свадьбе, и лишь потом тащил в койку.

Отказавшись от сухого вина, Аркаша спросил: «Как там наши?», – и, пока блондинка ходила «носик попудрить», выслушал подробный отчет. Мишка Салашный уехал в Киев, музыку бросил, поступил в торговый институт. На Лариске он так и не женился – ему мамаша не позволила, заявила «только через мой труп на этой жидовке женишься». Витя Воронин подрабатывает в каком-то клубе, обучает сопляков игре на духовых инструментах. Людочка Арсеньева по-прежнему – первая скрипка, она талант, уже дважды на международные конкурсы ездила. О себе Энкер ничего не сказал, только развел руками: «Cам видишь, в аудитории бываю реже, чем здесь». Вернулась блондинка, одарила непрошенного гостя таким взглядом, что Аркашка поторопился сказать: «Ну, не буду вам мешать», – и ретировался.

Кое-как скоротав время, ровно в четыре он снова входил в кабинет к Тимофееву. Главный был не один. За длинным столом для заседаний сидели трое мужчин и две женщины. Получив разрешение, Марков уселся у дальнего торца.

– Мы с членами редакционной коллегии ознакомились с вашим творчеством, – без всяких предисловий начал Тимофеев. – У нас в редакции планируется некоторая реорганизация отдела писем и жалоб трудящихся. До сих пор отдел только регистрировал письма, распределял их по нашим отделам и отправлял в соответствующие инстанции. Теперь мы хотим пополнить отдел, так сказать, пишущей единицей. Журналистом, который не только может проверить письмо, но и написать социально значимый материал по итогам своей проверки. Эту должность мы намерены предложить вам. Что скажите, товарищ Марков?

– Я… Для меня… «Звезда Востока»… – несвязно забормотал смущенный и не ожидавший такого поворота событий Аркадий.

– Ну я так и думал, что вы согласны, – улыбнулся Тимофеев, и улыбка преобразила его суровое, изборожденное глубокими морщинами лицо. Одна из женщин, та, что помоложе, смотрела на него пристально и приветливо – он поймал на себе ее взгляд.

– Ну что ж, товарищи, всем спасибо, что нашли время приехать в выходной день. Мы с товарищем Марковым обсудим кое-какие технические детали. Лола Санджаровна, вы тоже останьтесь, – обратился он к той женщине, что пристально смотрела на Аркадия. Когда все вышли, Тимофеев ее представил: – Лола Санджаровна Исамухамедова – завотделом писем, ваш будущий начальник. Лола Санджаровна не только заведует отделом, она секретарь нашего партбюро, так что у меня от нее секретов нет.

Тимофеев поинтересовался, когда Марков сможет приступить к работе.

– Думаю, за недельку сумею закончить все дела в редакции и собраться…

– Нет-нет, – решительно возразил Тимофеев. – Я очень уважаю Рубена Акоповича Сафарова, он возглавляет одну из лучших областных газет республики. И я не хочу, чтобы ваш переход к нам выглядел, будто мы переманиваем кадры. Подайте заявление, отработайте все, что положено по закону, и тогда – милости просим.

– После гибели мамы у нас с Рубеном Акоповичем был разговор о моем вероятном возвращении в Ташкент. Он не против. Так что, думаю, проблем с увольнением и переездом у меня не возникнет.

– Ну что ж, тем лучше, – заметил Тимофеев. – Но в любом случае вы должны уехать из Андижана по-доброму, без конфликтов. И не стоит пока никого ставить в известность, что вы будете работать в «Звезде Востока», во избежание возможных кривотолков, – туманно посоветовал Тимофеев.

***

Пьяный Вовка Чепелев, литсотрудник из промышленного отдела, всё лез к нему целоваться и заверял, что все к нему, Аркаше, в «Андижанке» так привыкли и так его полюбили, что без него и жизнь им будет не мила. Вовка уснул, пристроив беспокойную голову на край стола.

Аркадий собрал в чайхане всю редакцию, устраивал отвальную. Только Кондрата не пригласил. Но тот в приглашении не нуждался. Как ни в чем не бывало, явился вместе со всеми, маханул свой «законный» стакан водки, поел и был таков, ни слова не молвив на прощание.

– Чепель, конечно, напился, но он правду сказал – мы действительно к тебе привыкли, – подсел к Маркову поближе Женя Сорокин. – И вообще, ты подумай, стоит ли тебе ехать. Здесь ты уже король. Печатаешься, сколько хочешь, вон в прошлом месяце по гонорарам Марка обогнал. А там, в столице, что будешь делать? Ну, допустим, устроишься. Напечатаешься раз в год – и привет. У них в штате по сто с лишним человек работают, за место на полосе друг другу глотку перегрызут. По мне, так лучше быть первым парнем на деревне, чем последним в городе.

«С чего это он решил, что в городе я буду последним?», – подумал Аркадий, но мыслями своими делиться не стал, при себе оставил. Он вспомнил свой прощальный разговор с редактором.

– На твоем месте я бы начал либо с «вечёрки», либо с областной газеты «Ташкентская правда». Областная для тебя даже предпочтительнее. Формат, периодичность – все, как у нас, – советовал Рубен Акопович. – И знай: если понадобится, ты всегда можешь твердо рассчитывать на мою самую благожелательную характеристику.

Он не мог нарушить указаний Тимофеева и рассказать о своих переговорах в «Звезде Востока», поэтому при разговоре с Сафаровым испытывал угрызения совести, словно обманывал человека, который относился к нему с открытой душой. Это неспокойное чувство не покидало его до тех пор, пока он не вышел из вагона поезда на ташкентскую платформу.

Михалыч пророчил ему пять лет работы на периферии и возвращение в столицу на белом коне. Аркадий возвращался через год и семь месяцев. Белого коня он под собой не ощущал.