Loe raamatut: «Рассказы»

©Мовсина О., текст, 2013.

©«Геликон Плюс», макет, 2013.

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

Девочка-девочка

Собака подняла тощую ногу и звучно помочилась в песочницу. Первой опомнилась мамаша в синем ничего не выражающем спортивном костюме. И набросилась на хозяина:

– С ума сошли, мужчина! Заберите своего пса!

Хозяин промолчал.

Тогда включилась вторая, в роскошном леопардовом балахоне с рынка:

– Превратили двор чёрт знает во что. Штрафовать вас всех! – и возмущённо высморкала своего ребёнка.

Мужчина ухмыльнулся и свистнул пса. Некоторые дети вокруг залаяли, тыча пальцами в знакомое животное.

Катя присела с Лизой на локте и стала брезгливо выбирать из песочницы игрушки.

– Ещё и без намордника, – по инерции приклеила она к выступлению мамаш.

– Да есть у нас намордник, – наконец отозвался мужчина лениво. – Только он нам велик. Да, Гердуся? Что делать, если мы такие миниатюрные?

– Тогда пристрелите свою Гердусю, – сквозь зубы прорычала леопардиха.

Мужчина услышал и обиженно запрядал усами.

– Лучше б учили своих деток любить живую природу, мамаши. А то вон! Злые все стали – куда ни придёшь, отовсюду собак гонят. Что за злоба, я прям удивляюсь. А собаки, между прочим, очень мирные. Собаки добрее людей.

– Кажется, Гитлер тоже что-то в этом роде говорил, – Катя язвительно бросила последнюю формочку в пакет и оглянулась, ища коляску.

Розовая Лизука кукольно хлопала глазками, уже, кажется, желая есть и спать. Коляску Катя обычно оставляла на краю площадки (чтобы не мешала), пристёгивала к дереву (чтобы не увели). В правой руке держа дочь, а в левой мешок с игрушками, Катя подошла и тихо вскрикнула: в её, в Лизиной, коляске спал ребёнок, девочка. Наверное, кто-то перепутал коляски – она оглянулась. Рядом никого. Но снова взглянула на спящую и тут закричала: не громко даже, но изумлённо-тоскливо, так что напугала и Лизу, и мамаш, и даже толстокожего собаковода. В коляске лежала Лиза, ещё одна Лиза, точно такая же, как её собственная, как та, что сидела на её правой руке.

* * *

Есть логика яви и логика сна. То, что приемлемо для одной, – для другой за семью печатями. И наоборот. Они, как неудавшаяся пара, всего лишь копируют друг друга из-за угла, но не смеют вторгнуться в чужие владения. И если сон говорит с тобой скучным, прозаическим языком, полным бытовых подробностей и деталей, – жди. Приходишь ли ты с работы, открываешь дверь ключом с надоевшим треснувшим брелочком, вешаешь куртку, сталкиваешь ботинки, не расшнуровывая как всегда, идёшь в ванную и моешь руки ромашковым жидким мылом, которое покупаешь обычно в мелкооптовом гипермаркете – ёлки-палки – жди хотя бы того, что мыло вдруг станет синим, потечёт тебе за шиворот, а у ног твоих окажется ведро с битым стеклом или хоть с тараканами.

И ждёшь.

Так и явь – если она начинает капризничать и вести себя как сон, хочется её пристыдить и образумить: «Милостивая государыня».

Когда Егору позвонила жена и выговорила в трубку несколько раз икающим шёпотом: «Лиза-Лиза», он понял, что с дочерью какая-то беда. К беде Егор всегда готов, просто верить не хочется, что это она.

– Сейчас я приеду, только скажи – что?

Катя объяснить не могла.

– Это так странно, у меня…

Ладно, странно – хотя бы не страшно. И он поехал домой.

И вот на бегу, жадно – в редкую растерянную толпу возле дома:

– Что?

Одна захмыкала:

– Вот, ребёночка не то украли, не то подкинули.

Вторая уточнила:

– Да-да, девочку.

Исчерпывающая информация. Третья:

– Мамаша сама какая-то чудная: то орёт – не мой ребёнок, то наоборот, вцепилась – мой. Хотели в милицию…

– Валь, тишь, это ж сам муж.

Ох эти бабки.

– Я и говорю, подменили ребёнка.

Чёрт.

– Где?

– Да домой пошли.

Первое, что увидел Егор, открыв дверь, – Катю с улыбающейся Лизой на руках. И сразу дрожь из пальцев выпала, отлегло. Но лицо у жены? Разве…

Он выхватил у неё дочку, уже спокойнее стал осматривать, ощупывать.

– Что же случилось? Лизука…

Катя тоскливо покачала головой:

– Нет, Егор, наша Лизука там.

Сквозь щель приоткрытой двери желтел краешек детской кроватки. Там дочка обычно спит днём. Не понял.

Он шагнул в комнату с ребёнком на руках.

– Только не буди, – и голос у Кати споткнулся, ударился о край двери.

– Я-а-а не понял.

– Я тоже ничего не поняла.

Ещё одна девочка. Спит. Похожа на Лизу. Егор опустил ребёнка на пол и посмотрел на жену.

– Где ты её взяла?

Видно, во взгляде его было не только изумление, но и угроза. Катя резко опрокинула лицо к окну и заплакала, кончиками пальцев вдавливая слёзы обратно.

* * *

Первым прибежал милиционер. Участковый.

– Соседи говорят, вам младенца подкинули?

– Ну, вообще. Можно сказать и так, – попытался встряхнуться Егор. Он никак не мог выйти из ступора, в который вогнал его рассказ жены. – Пройдите на кухню, я объясню.

Немолодой и общительный, а потому какой-то неприятно обжигающий мужчина в сером прошёл, но слушать не стал.

– Фамилия? Так, пишите заявление.

Егор улыбнулся отрешённо и кисло. Из комнаты донеслось детское ляляканье. Может быть, Лиза. А может и та…

– Видите ли, товарищ… господин…

– Зовите меня Владимиром Ивановичем.

– Видите ли, в чём проблема. Так называемый подкинутый нам ребёнок, девочка… Она как две капли похожа… на нашу дочь. Так сказать. По крайней… внешне. Это какое-то необъяснимое происшествие… Явление.

– Прошу прощения, вы ведь наркотиков не принимаете, не так ли? – вежливо осведомился участковый и зачем-то быстро оглядел стены кухни.

– Вообще-то нет. Но в последние двадцать минут… Я и сам ни в чём не уверен, – Егор пытался шутить, чувствуя, как плавится способность рассуждать.

– Почему вы решили, что они так похожи? – все дети похожи. Ладно, что там, рассказывайте по порядку.

Но тут на весь коридор послышалось частое тупенькое топотание, и на кухню, как розовый шарик, вкатилась Лизука. И следом сразу вошла Катя, держа вторую на руках. Девочка вырывалась, пытаясь спрыгнуть, но мама стискивала её, сама не понимая зачем. Просто она боялась их перепутать.

– Очаровательные девчонки, – неуверенно приветствовал вошедших милиционер. – Близне… – и запнулся от вспышки ужаса на Катином лице.

– Вам случайно не знакомо чувство, с каким, просыпаясь, человек вдруг обнаруживает у себя три руки? Или две головы, – как-то чересчур театрально приблизилась она к участковому. Видно, долго обдумывала и катала в голове эту красивую малозначащую фразу. Потом ещё что-то хотела добавить, но только глубоко задышала и уткнулась в извивающееся тельце дочери.

– Извините, может, вы придёте как-нибудь… В другой раз? – попытался хоть что-то предпринять Егор. Очень уж пахло истерикой.

– Надо повязать им хоть разные ленточки, – живя только какой-то своей мыслью, пробормотала Катя и унесла одну из девочек в комнату.

– А вы меня не разыгрываете? – рассматривая вторую, произнёс Владимир Иванович. – Действительно похожи.

Лиза не обращала на незнакомца никакого внимания. Она с интересом отковыривала кусочек самоклеящейся плёнки от шкафчика с кастрюлями, как будто видела его в первый раз.

Наша или не наша? – только и думал Егор.

* * *

А потом приехала «Скорая помощь». Неизвестно, кто и для кого её вызвал, но надо хоть что-то делать, когда не понимаешь ничего.

Молодой детский врач и его скорая помощница выслушали рассказ Егора, поминутно переглядываясь. Потом, посовещавшись между собой едва уловимыми движениями, приняли решение сделать Кате какой-то укол.

– Это вас успокоит, не волнуйтесь, всё хорошо, – ничего не значащими фразами замазала медсестра место инъекции.

– Только не усыпляйте меня, – задавленно попросила Катя. – Нужно постараться быть в здравом уме и… Я ведь теперь многодетная мать.

Люди в белых халатах, конечно, ничего не поняли. Ни во что не поверили.

– Может, вы всё-таки осмотрите ребёнка? – остановил Егор направившихся к двери врачей.

– Э-э, осмотрим. Которого?

– Обеих, – оживилась Катя, что-то придумав. – В первую очередь, нашего. Не повредило ли ей как-нибудь то, что… – она переступила через невысказанное слово и всё-таки высказала: – не повредило ли появление двойняшки?

– Двойника, – усмехнулся молодой доктор.

– Вы нам не верите? – опять завелась Катя, и Егор подвинулся к ней поближе, чтобы удержать от новой вспышки.

И пока парень заглядывал Лизуке в рот, в глаза, под маечку, Катя вытряхивала из комода какие-то бумаги и документы.

– Вот свидетельство о рождении, вот выписка из роддома, вот моя обменная карта беременной – смотрите. Ребёнок один, беременность одноплодная, вот, вот.

Медсестра вежливо, но не без любопытства заглянула в документы.

– Ваша девочка абсолютно здорова, – сказал врач, отпуская Лизу и поправляя ей съехавший розовый бант. – А от второго ребёнка, – он обернулся, – вы, стало быть, отказываетесь?

На секунду все замолчали, даже дети перестали лялякать и шуровать подручными предметами.

– Отказываюсь? Я не… – Катя посмотрела на девочку с жёлтым бантом, и лицо молодой мамы снова начал заливать ужас. Но не тот, не страх перед необъяснимым, а новый. – Я просто говорю, что рожала одну. А вторая… Это она или не она. Такая же точно, я не пойму…

– А одежда, – медсестра проколола молчание осторожным шприцем, – одежда на найденной девочке была?

– Точно такая же, – почему-то даже обрадовалась Катя, – тот же розовый костюмчик, как у нас.

– Странно, – многозначительно изрёк парень-врач.

И все взрослые опять замолчали.

А малышка с жёлтым бантиком в жиденьких волосах подняла с пола цветное колечко и, высоко вперёд взбрыкивая ножками, побежала через комнату.

– Нет! – вырвалось у Кати. – Я от неё не отказываюсь. Я же вижу, что это она, родная и… моя, – Катя потянулась к малышке, схватила на руки и прижала. – Как она может быть не моей, если это она, Лиза, – и таким жалобным уже голосом: – Осмотрите, пожалуйста и её.

– Абсолютно здоровый ребёнок, – повторив процедуру, пожал плечами доктор. – Но если у вас есть сомнения по поводу вашей второй малышки… Могу вам написать направление к неонатологу или в городской педиатрический центр. Сдайте анализы, что там ещё? Мы же не можем предположить невозможного, что девочку клонировали или подкинули инопланетяне. Это только в американском кино, да и то, знаете ли… Я не верю.

– Да перестаньте вы, – не выдержал Егор. – Зачем вы даже это произносите?

– А что я ещё должен делать? Мне вообще было бы спокойнее думать, что вы нас тут разыгрываете. А уж если чего не бывает, так того и быть не должно.

Доктор, как видно, обиделся и стал молча лохматить какие-то листки-направления.

И тут Егор впервые обратил внимание, что обе Лизы общаются друг с дружкой. Не слишком тепло или как-то там враждебно, а обыкновенно. Как два нормальных полуторагодовалых ребёнка могут общаться в пределах одной игровой комнаты. Для них обеих как будто ничего удивительного не произошло.

А вот он сам так и не мог отделаться от ощущения страшного сна.

* * *

О причинах они не говорили. То есть, о том, как могло такое случиться, и что это значит, – ни слова. Оба: и Егор, и Катя, старались даже не произносить слов из серии «странно», «непонятно», «не может быть». Обсуждалось в тот вечер только то, смогут ли они прокормить и воспитать двух? – наверное, смогут; надо ли дать этой девочке имя? – конечно, надо; а потом зарегистрировать – как родную или как приёмную? Вот то-то и оно.

До вечера Егор и Катя наблюдали за детьми. Практически невозможно было найти в поведении девочек никаких различий. Вторая малышка так же топотала, слегка косолапя, по всей квартире, так же морщила овальный носик, так же ластилась к Кате – всё, как Лизука. Даже те немногие словечки-полусловечки, которые Лиза успела за год и четыре месяца освоить и сделать своими, – те же словечки получались и у другой.

Вконец измученные своим изумлением родители измучили и девочек, заставляя их по очереди собирать пирамидку, узнавать картинки и фотографии, карабкаться по папиным коленям и ещё много-много чего.

Катя с каждым новым экспериментом всё больше ужасалась похожести двух малышек, одинаковости их действий и реакций на окружающий мир. Егор злился, и ему всё казалось, что их Лиза лучше, сообразительнее, а эта, которая поддельная, ненастоящая, она как-то так. Так себе.

В конце концов они поспорили друг с другом, чуть не поругались, а девочки раскапризничались, слушая, как взрослые перебрасываются непонятными фразами, где чаще всего встречаются слова «наша» и «не наша».

– Не наша, не наша, – ворчал Егор, отступая с поля боя в туалет. – Хороша Маша, да не наша.

Ну, вот, можно считать, проблема имени решена. Внезапную Лизину двойняшку с этого момента стали называть Машей.

* * *

Интересные версии были выдвинуты бабушками. Мама Кати пришла на следующий день, утром, когда измятый полубессонной ночью Егор уже уполз на работу.

Востроносая и предприимчивая Светлана Ильинична несколько минут брезгливо рассматривала Машу, сравнивала её с Лизой и, слушая Катин рассказ, делала выводы.

– Ну, вот что, мне всё понятно, – вдруг заявила она решительно и в то же время горестно.

– Что – понятно? – испуганно отодвинулась Катя. Она привыкла доверять маме решение сложных проблем. По крайней мере, раньше это часто срабатывало.

– А то ты сама не догадываешься. Так похожи могут быть только сёстры. Родные или хотя бы сводные. Понимаешь? – с неприятным нажимом понизила голос бабуля. Бабуля была ещё довольно молодая и уже довольно некрасивая особа, а безапелляционный тон был одним из любимых её тонов.

– Нет, мам, ничего не понимаю, – беспомощно помотала головой Катя.

– Ой, ну, наверняка, твой Егор сошёлся с какой-нибудь… женщиной. Ну, чего ты глаза таращишь? Она родила девочку, похожую на вашу. Гены-то они единокровные – никуда не денешься. Потом та воспитывать не захотела. Куда девать? – Отцу, то есть, тебе и подкинула.

– Ну, это уж ты глупости, – обиженно фыркнула Катя.

– Да? А у тебя есть другая версия?

– Вообще-то, нет. Но это как-то… Егор всегда… Да и с какой стати? – а сама не могла не задуматься, и уже почти сдалась: – Даже если и так, не могут два ребёнка от разных матерей быть так похожи.

Вечером притащилась мама Егора. Выслушав всё и рассмотрев, залилась слезами, стала мерить себе давление, пить таблетки и напыщенно креститься на маленькую кухонную иконку. Вера Александровна была из иной породы бабушек: не молодилась, больше любила болеть, чем быть здоровой, выдвигала постулат о том, что никогда никому не перечит, но при этом не верила никому, кроме батюшки своей церкви да некоторых выбранных наугад целителей.

– Обязательно сходите причаститься, – начала свою речь Вера Александровна. – И спросите у отца Андрея, что это значит. Обязательно надо спросить. Это вам какой-то знак свыше: то ли большой дар – новый ребёнок без родовых мук, то ли наоборот: какое-то предостережение, наказание за грехи.

– Да что ты говоришь, какие грехи? – возмутился Егор, по счастью, уже вернувшийся с работы. Катя очень не любила принимать свекровь у себя дома с глазу на глаз. Ей всегда почему-то не хватало вежливых слов в ответ на охи и вздохи больной и несчастной женщины.

– Какие-какие, грехи, они у нас у всех. И чтобы без разговоров. В воскресенье все вместе идём к обедне.

Кстати, обе малышки на бабушек особого внимания не обратили. Кажется, сегодня им было уже интереснее возиться друг с дружкой, чем со взрослыми и не очень близкими людьми.

* * *

Участковый милиционер больше не появлялся, зато на следующий день квартиру приступом взяла пресса. Девица с большим круглым ртом на мягком лице и её угрюмый кавалер с видеокамерой представились именно так: пресса.

Егор приоткрыл дверь и малодушно попятился от плеснувшего на него водопада вопрошающего красноречия:

– Здравствуйте, вы, конечно, отец клонированной девочки и муж безутешной матери? Мы знаем о вашей трагедии в общих чертах, а что вы сами можете сказать о случившемся? Как всё произошло? Вы при этом присутствовали? А заранее вы знали о том, что должно случиться? Насколько сильно похожи девочки? И что вы теперь с ними предполагаете делать? Расскажите сначала вы, а потом мы хотели бы поговорить с матерью и посмотреть на самих малышек.

Монолог корреспондентки длился так долго, что Егор успел не только прийти в себя, но и рассвирепеть. Он взялся обеими руками за воротник зелёного плаща девушки и чуть-чуть приподнял. Не саму девушку, а плащ, так что пухлые щёки корреспондентки жалобно заторчали прямо из ворота – и вылил на неё ответный поток:

– Это на журфаке учат быть такими бесцеремонными идиотами, или вы уже на телевидении проходите курсы повышения квалификации? Как называются у вас дисциплины: наглость и бестактность в работе с клиентом? Основы абсурда в общении с людьми? Принципы хамского отношения к населению? Кто вас сюда звал? Извольте покинуть мой дом.

И, не давая девице опомниться, не обращая внимания на её удивлённый протест, Егор поднажал и выдавил её за порог вместе с молчаливым оператором. Потом быстро и немилосердно громко захлопнул дверь.

За железной дверью глухо послышался взрыв активного неприятия: девица напала на мужчину с камерой за пассивное поведение и халатное отношение к работе.

* * *

Катя выпрыгнула из церкви ужаленно-ошпаренная. Давно на неё так не кричали. Сначала отец Андрей, не разобравшись, пошёл в наступление, что дети до полутора лет ещё некрещеные. Потом добавил, что самой матери после родов нельзя заходить в церковь, пока не будет прочитана специальная молитва. А когда Катя с помощью страдальчески вздыхавшей свекрови наконец описала свою странную ситуацию, пожилой строгий батюшка совсем взбеленился. Он набрал в лёгкие как-то чересчур много воздуха и загудел что-то о дьявольском наваждении, о происках сатаны, внедрившегося в чьи-то сердца, а главное – о позоре тех матерей, которые уже начали плодить детей, пытаясь избежать законных родовых мук.

Катя выслушала, с хрустом повернулась и быстро пошла, сдёргивая на ходу с головы платок.

– Да ты что, поверила ему? – сажая её в машину, ласково проворчал Егор. – Такая речь – это венец абсурда, гораздо смешнее, чем всё, – он запнулся и добавил уже не ей, а в сторону: – остальное.

Они покатили домой, слёзы покатились у Кати из глаз. Правда, на этом человеке не сошёлся свет клином. Это всего лишь его мнение. Богу Богово, а батюшке – батюшково.

Долгие годы Катя не могла для себя многое решить. Ей было тесно и неуютно в столь удобной для большинства людей формуле: «Был бы Бог в душе, а уж церковь и всё остальное…» Подразумевается, что остальное неважно. Для неё это важно было. Но понимая, что не может отдать себя процессу воцерковления с должным, всепоглощающим пылом, Катя медлила у ворот храма, не решаясь войти. Не могла себя заставить.

Однажды они с институтскими подругами проходили мимо церкви, где её, Катю, когда-то крестили. Одна из подруг предложила зайти, просто так постоять, другая согласилась, а Катя… Катя заупрямилась: просто так она не хотела, а вдохновения при подругах быть не могло. Сосредоточенного вдохновения одиночества. И пришлось ей ждать подруг в сквере на скамеечке, пока те непринуждённо и просто так.

Вот и Лизу Катя до сих пор не крестила, всё ждала какого-нибудь вдохновения.

А сейчас, возвращаясь домой к своей – Господи! – к своим девочкам, Катя поняла, что, кажется, и правда, пора. Но не здесь, а в деревне – скоро ведь лето, они едут к бабушке! И ещё вдруг почувствовала, что не просто радуется этому, а радуется как-то вдвойне. Может быть, потому что дома ждало её не одно, а два! Два ненаглядных, на всю жизнь обожаемых существа.

* * *

В свои восемьдесят четыре бабушка Сима многое забывала. Молоко, сбежавшее на плиту, очки, оставленные неизвестно на какой тумбочке, – это всё классика, да и ладно. Но детей своих, внуков и правнуков – чтобы чьё-нибудь имя перепутать или кто где учится неправильно спросить – такого не бывало.

Катя приоткрыла калитку и, судорожно покашливая, ввела Лизу и Машу в палисадник. Бабушка, сидевшая на скамеечке, по-птичьи радостно взвизгнула и потянулась к девочкам:

– Малышки мои любимые, ласточки мои, рыбоньки, какие большие стали.