Потерянные судьбы. Роман

***

– Нюська, большая перемена! Айда на улицу в выбеганку²⁵ играть! – Сашка натягивал телогрейку на ходу.

– Слякотно… – девочка посмотрела в окно и села на своё место.

– Якыя ты… – мальчик прищурился и с недовольным лицом посмотрел на одноклассницу. – Зазналась, шо ль?

– Боюся замараться, – Нюся прекрасно помнила материнский наказ о единственной паре обуви, которую её мать сшила собственноручно. Девочка понимала, что вещи нужно беречь и новые бурки взять будет негде.

– Тю, – усмехнулся Саша Иванов. – Ребят, погнали, ну её…

Радостные ребятишки высыпали на улицу. Крапал мелкий дождик, а детям всё было нипочём. Бегают, резвятся. Нюся минут пять наблюдала за детьми, руки чесались присоединиться к весёлым играм.

– Я тихонечко, шибко прыгать не буду, – подумала девочка и, одевшись, побежала на улицу.

– Смотри-ка, – Сашка увидел подругу, приближающуюся к толпе игроков. – А я ужо подумал, шо ты не с нами. Хотел бойкот тебе объявить!

– Себе объяви, – обиженным голосом сказала Нюся и хотела было отойти в сторонку.

– Не дуйся! Лови! – Саша бросил однокласснице мяч. – Ты кидаешь, я бью…

Нюська бросила мячик Александру, тот замахнулся деревянной битой. Грязный мяч, ударившись о плоскую палку, отскочил и полетел через весь школьный двор ближе к дороге.

– Побежали! – закричал Саша, схватив Нюську за руку. – Быстрей, быстрей шевели копытами.

Девочка не поспевала за шустрым Сашкой. Запнувшись на кочке, повалилась в грязную лужу. Мальчишка остановился, подошёл к лежащей лицом вниз Нюське.

Девчушка подняла голову и заплакала. Саша помог ей подняться.

– Измазалась-то как, – пытался отряхнуть грязь с телогрейки. – Пойдём в класс, щас замоем.

Прозвенел звонок. Детишки ринулись толпой в школу.

Саша и Нюся поторопились следом. Зашли в класс. Пожилая учительница Акулина Ивановна встретила опоздавших детей строгим взглядом.

– Где были? – женщина поправила очки на носу. – Звонка не слышали?

– Извините, – насупился Саша, пропуская Нюсю вперёд. – У нас тута, вот… я хотел кружку с водой взять…

– Свинья везде грязь найдёть! – кто-то из детей решил пошутить.

Весь класс раздался хохотом. Только Нюсе Грищенко было не до смеха, она уже успела представить, как дома заругается мама, и даже представила ехидное лицо брата, который будет подсмеиваться и радоваться провалу сестры.

– Снимай телогрейку, – учительница подошла к заплаканной девочке. – Сейчас сушить будем.

Акулина Ивановна взяла свой стул и поставила возле горячей печки. На спинку повесила замызганную телогрейку.

– Просохнет, попробуем очистить, – встала возле учительского стола и пристально посмотрела на Нюсю. – Ноги тоже промочила? Снимай…

Девочка послушно стянула бурки. Женщина взяла обувь – мокрые насквозь.

– Сидите смирно, я сейчас, – Акулина вышла на улицу и направилась к ближайшей хате. Минут через десять вернулась. В руках несла похожие бурки, только выглядели они как новые.

– Надевай, – поставила перед Нюсей.

– Нельзя, – прошептала девочка. – Это же ваша вещь, мама не разрешает брать чужое…

– Теперь они твои, – Акулина встала у окна, приподняла очки и протёрла глаза.

Дети притихли. Стало ясно: всё-таки внучку учительницы вылечить не удалось.

Вернувшись домой, Нюся быстренько сняла новые бурки и спрятала их за печкой, чтобы мать не прознала о подарке. Свои же, вычищенные и высушенные, поставила у порожка. Телогрейку учительнице удалось почистить от грязи, но некоторые следы нужно было застирывать. Раздевшись, девочка пошла в комнату.

– Нюсь, ты? – послышался голос матери.

– Я… а ты чаво дома? – удивилась девчушка, увидев мать, лежащую на кровати.

– Приболела, чичас маленько отлежуся и поставлю капусту варить, – вздохнула Мария.

Женщине стало дурно на поле во время уборки свеклы. Она почувствовала резкую боль в пояснице и присела на корточки.

– Мань, шо? – подбежала Стеша. – Шо с тобой?

– В спину зикануло, – простонала Мария, пытаясь встать.

– Простудила, не иначе, – заохала соседка. – Чичас Петровича покличу, пущай домой тебя отвезёть, а с трудоднями разберёмси. На печку залазь. Я к тебе вечером зайду. Погутарить нужно.

Маша чувствовала дикую усталость.

– Нюсь, подай второе одеяло, мёрзну я шо-то.

– Мам, а може сбегать куды? – заволновалась дочка, укрывая мать.

– Неча бегать, отлежуся и будет.

Нюська села делать уроки. Вечером с работы приехал Иван и привёз Володю.

– Шо разлеглася? Скотину кормила? – недовольный муж, не снимая сапог, вошёл в кухню. Набрал воды из ведра и залпом выпил. – Сёдня не жди, на конюшне сторожевать остаюся. Есть чем харчеваться?

Иван заглянул в чугунок и громко шлёпнул крышкой, закрывая пустую посудину.

– Мужик с поля, жинка и в ус не дуеть… – Ваня прошёлся по горнице, взглянул на Машу, сплюнул и направился к выходу.

Нюся сидела тихо за столом. Вовка уставился в окно, наблюдая за уходящим отцом.

– Ма-ань! – послышался голос соседки. – Ты дома? Спишь аль не?

– Проходь, Стеша, тута я, – Маша встала и пошла встречать гостью.

– Твой ишо не возвернулси? – огляделась Стешка и присела на лавку у печки. – Я шо хотела-то… Разговор у меня к тебе есть…

– Вовочка, иди, сынок, погляди, як сестра уроки делаеть. Нам тута погутарить надобно, – Мария смекнула, что соседка пришла не просто поболтать.

Володька придвинул табуретку к стенке у выхода и стал прислушиваться, о чём будут говорить взрослые. Очень он любил это дело – подслушивать.

– Мань, молчать больше нету мо́чи. Сама знаешь, хутор у нас хоть и большой, но с того краю ужо всё знають, – перевела дыхание Трофимова, уставившись на Марию. – Ванька с воспиталкой шуры-муры крутить…

– Шо? Белены объелась? – Маша выпрямилась. – Пошто очерняешь Ваньку моего? А, помню… Зуб имеете до сих пор. Твоего же полишали конюшни. Ванька место твоего Порфирия занял! Тока послухай сюды, дорогая соседушка, ежели бы твой Порфирий за воротник не закладывал, то не погнали бы его в шею…

– Глупая ты баба, – Стеша поднялась с лавки. – Я ж к тебе с добром… А Ваньку твоего видали… Я ж поначалу думала мой, скандал ему учинила. Не выдержал муженёк и призналси, оказалось, шо это Ванька на сеновале…

– Пошла-ка ты, благодетельница! – Маша не выдержала и указала указательным пальцем на дверь. – Хватить сплетничать, сорока! Иди отсель, покуды я тебя не проводила!

– Манька, як бы тебе не пожалеть опосля…

– Иди, говорю! – Грищенко не хотела ничего слушать.

– Ну, как знаешь… – Стеша быстрым шагом вышла из хаты.

– Принесла нелёгкая, – Маша прилегла на кровать.

– Тётя Тамара нас в гости созывала, – ни с того ни с сего ляпнул мальчишка.

– Кого енто? – приподнялась с подушки Мария. – Кого енто нас?

– Меня и папку, – довольный Володя слез с табуретки и уселся на полу.

– Брешешь! – мать села на кровати и уставилась на сына. – Ты маленький ишо и не так понял.

– Она меня пряником угощала, – улыбнулся мальчик и достал разноцветный фантики. – А исчо конфетами.

– Сторожевать, гутаришь? – Маша вспомнила слова мужа.

Женщина решила всё-таки поговорить с соседкой Стешей по-хорошему. Постучав в окошко хаты Трофимовых, подождала, когда Стешка выглянет.

– Собачиться пришла? Мне нечего добавить! – вышла на улицу соседка, положив руки на бока. – Чё надо?

– Погоди ты, не ерепенься, – Грищенко присела на завалинку. – Давай, договаривай, шо тама у Ваньки с Томкой?

– Шо… – скрипящим голосом ответила женщина, заняв место рядом. – Любовь у них, шо…

– Кто тебе докладал? Аль своими зенками углядела? – не унималась Манька.

– Своими, шоб они лопнули, – вспылила Трофимова. – Я ж думала мой, сапоги у сенца те же. Не стала клич подымать. Бабы вокруг… Дождалася покуда домой возвернётся… Приготовилася… Он входить в хату, я на дыбы!

– Стешка! Заканчивай свою тираду! – не выдержала Мария. – Говорь, шо видала…

– Мой, говорю, в дом возвернулси, а кепка на ём серая… – соседка перевела дух. – Я поначалу не заметила, а он и говорит, мол, не я это – Ванька Грищенко, сосед…

– Ну?

– Шо ну? Давненько они, Мань любуются, ходють слухи, шо брюхатая она…

– Кобель облезлый, – ругнулась Маша и плюнула на землю. – Сторожевать, говорит, буду, ня жди…

– Да ты шо? На конюшне? – женщина вытерла рот и придвинулась поближе, наклонив голову. – Вот шо я тебе скажу, мила моя, шустренько сбираемси и на конюшню, шоб на конюха поглядеть.

– Чу, сдурела? Позор-то якый!

– А хвостом крутить перед чужими мужиками – не позор? Ты думки свои распрями… Бери, чё у тебя тама есть: картошку, молочка, хлеб, и неси дорогому мужу вечернюю. Учить тебя, шо ли? Жёнка пришла мужа проведать и накормить…

– Не сготовила я, – вздохнула Мария. – Ребятишки молочком обошлися… Хворала на постели, сама ж видала…

– Ай, чёрт с им… – вскочила Стешка. – У меня есть, пошли…

Недолго думая, женщины отправились на конюшню, чтобы поймать нерадивого мужа с поличным. Больше всего этого желала Стешка, всем известная сорока до сплетен. Дойдя до заветного места, соседки остановились, посмотрели друг на друга.

– Темно, хоть глаз коли, – возмущалась Трофимова. – Дорога – ноги переломаешь.

– Тихо ты, – Маша дёрнула попутчицу за рукав фуфайки. – Гляди, свет в конюшне, значится, тута он.

– Енто ничого не значить, – Стеша заволновалась. Вдруг всё дело обломится, а так хотелось соседям донести из первых уст.

– А твой-то где? – подкрадываясь ближе к конюшне, шептала Маня.

– Где-где, у Мельниковых поминки, тама он.

– А ты чаво не пошла?

– Охота мне на их пьяные рожи глядеть. Помянула и к тебе…

Женщины подошли ближе к зданию, прислушались. Тишина, только кони тихонько фыркают.

– Не пойду, – простонала Мария у самых ворот. – Боязно…

– Тьфу, ну шо ты будешь делать? – психанула Трофимова. – Мне, шо ль, итить? И як я объясню твоему Ваньке, шо я сюды припёрлася?

Из-под навеса, где стоял огромный стог сена, послышался женский смех.

– Вона, тама они… – довольная Стешка повернула голову. – Ну, покличь его…

Трофимой до такой степени не терпелось уличить соседа в неверности, что даже не замечала, как она переминается с ноги на ногу, будто где-то в мыслях танцует вальс.

– Ва-ань! – крикнула Маша, дрожащим голосом.

Женский смех замолк. Из-под навеса зашептались.

– Ва-ань! Ты где? – у Марии заколотилось сердце с такой силой, что хотелось бежать куда подальше, лишь бы не увидеть то, чего она больше всего боялась – измену.

Тишина. Только собаки лают где-то во дворах, будто уже осуждают Ивана Грищенко за его беспутство.

Внезапно послышалось шуршание сена. Со стога упал один сапог. В полумраке женщины разглядели мужчину, спускающегося по лестнице. В потёмках со спины не признать в нём ни Ваньку, ни какого-либо другого знакомого мужика. Незнакомец опустил ноги на твёрдую поверхность и, не оборачиваясь, начал шоркать рукой по земле в поисках второго сапога.

Мария взяла себя в руки, подбежала, схватила сапог и молча протянула ищущему.

– Порфирий… – упала боком на стог сена от удивления.

Порфирий молча взял сапог, кряхтя натянул его и выпрямился. Положил руку на стог и приставными шагами стал было огибать его, чтобы незаметно скрыться.

– А горючка-то, як я погляжу, волшебная! – подошла ближе жена Стеша и бросила на землю узелок с припасами. – Перенесла муженька из-за стола на тюк сеновальнай!

Муж Трофимовой остановился, громко выдохнул, но голову повернуть не смог.

– Я кому говорю? – Стешка сделала ещё шаг.

По спине Порфирия пробежались мелкие мурашки, стягивая кожу. Он прекрасно знал нрав своей жены. Трофимов побаивался Стешу с тех самых времён, когда впервые повысил голос на свою жену. В тот день, недолго думая, Степанида голыми руками сорвала куст крапивы и оприходовала возлюбленного по лицу. Порфирию приходилось оправдывать покраснение и сыпь на своей физиономии перед мужиками, рассказывая басни о своём великом предназначении.

– Ей-богу, вот те крест, – Порфирий крестился, состроив серьёзное лицо, дабы доказать соседям правдивость своих слов. – Утром встаю, а жинка и гутарить, завидев мой анфас, ты, грит²⁶, особеннай, тебя боженька в темечко поцеловал, вона, гляди, и на плешке пятно!

Мужики, конечно, не верили, но слушали с удовольствием местного Петрушку, как со временем его и прозвали.

– Кому говорю? – Стешка повторила свой вопрос грудным голосом. – Кудый-то тебя понесло?

Порфирий не спеша стал поворачиваться, будто в замедленном кадре, пытаясь произвести впечатление.

– Ой, Стешенька моя пришла! – радостно всплеснул руками Трофимов. – А ты как туточки оказалася?

– Ногами! – жена подошла ещё ближе и выпятила живот вперёд. Так она изображала всю мощь свою и силу.

– Золотая моя, а я подумал было показалося, – Порфирий чувствовал угрозу со стороны обозлённой женщины.

– Ты с кем тута лясы точишь? Полюбовницу завёл?

– Шо ты, шо ты, Стешенька, образумься! – глаза забегали, мужчина слегка нагнулся, пытаясь устоять на своих кривых ножках. – Як такое могло прийти в твою светлую головушку? Я даже в помыслах ни-ни…

– Кто тама? – махнула Трофимова головой в сторону стога.

– Нико́го…

– Я ишо не в том возрасти, шоб памятью страдать! Я усё услыхала… – Стеша подошла вплотную и взялась за ворот фуфайки мужа. – А ну…

– Да нету тама нико́го… – у мужика подкосились ноги, еле держался то ли от страха, то ли от принятого алкоголя.

– Манька, а ну стеряги его… – подошла Трофимова к лестнице. – А я чичас усё сама разузнаю…

Быстренько взобравшись на высокий стог, Стешка умолкла. Секунд десять стояла полная тишина.

– Вот лярва! – показались ноги Трофимовой на верхних ступеньках лестницы. – С той стороны утика́ла!

Стеша спустилась вниз, держа в левой руке белый платок, расшитый красными розочками.

– Чей, не знаешь? – развернула и показала соседке.

– Почём мне знать, – тяжело вздохнула Маша, понимая, что мужа нет в конюшне.

– Празднишнай… Кто у нас такие носить? – задумалась Стеша, задрав голову к небу.

– Порфирий, – Мария обратилась к соседу. – Скажи, як на духу, где Иван?

– Иван? – мужчина присел на нижнюю ступеньку деревянной лестницы. – А мне почём знать?

– Брешешь! – прикрикнула Стешка, напрочь забыв о женщине, которая несколько минут назад была с мужем на стогу. – А ну, признавайси, где его черти носють?

– Да покуда мне знать? Я ему, чай, не жёнка…

– Подымайси! – схватила за шиворот благоверного. – Пшёл до хаты! Ты мене усё должон докладать! Ты Ваньку видал сёдня аль не? Куды он пошёл? С кем? Кто она?

– Стешенька, ну не ведаю²⁷, ей-богу… – спотыкался мужичок, оправдываясь перед женой.

Рядом молча шла Мария. В её голове была только одна мысль «Неужели муж тама, у воспитательницы?»

Вернувшись в хату, Машка присела на лавку возле печи. Дети спали.

– Ну, не идти же у хату Томки? – рассуждала женщина, стараясь не заплакать.

Маша сняла старенький сапог и поставила под лавку у печки. Только хотела снять второй, как в хату вошёл Иван с недовольным лицом.

– А ты шо? – заметил жену в одном сапоге и фуфайке. – Куды это на ночь глядя? Шо-то я не вразумею!

Мария подняла голову. Ванька схватил её за грудки, приподняв с лавки.

– На блядки собралася?

Иван никогда не трогал жену и пальцем. Всю жизнь был строгий, с претензиями, но чтобы ударить – такого не было.

– Вань, ты шо? – Маша смотрела на мужа удивлёнными глазами.

– Дык куды тебя несёть? – Иван прищурился и сжал челюсти так сильно, что заходили желваки на скулах.

– Тута я, дома… – женщина растерялась. Стыдно признаться, что следила за мужем.

– Кто он? К кому хвост навострила? – Грищенко сжал фуфайку ещё сильнее и прижал к себе жену.

– Ваня, а ты чаво пришёл? – спокойным голосом задала вопрос Манька. – Ты же сёдня до утречка должон конюшню охранять… Был ли ты тама?

– Должон, без надобности не воротился бы…

– Не было тебя тама… Сама видала…

Ванька отпустил жену, округлив глаза.

– Откудова знаешь? – мужчина присел на лавку. – Пасти́ вздумала? Ты ж никогда не приходила…

– Не приходила… – Мария присела рядом. – Скажи, как есть… Это Томка?

– Какая-такая Томка? – Иван пристально посмотрел на жену, явно не понимая, о чём речь.

– Воспиталка. Знамо дело – она…

– Манька! Не чуди! – психанул Грищенко, снял телогрейку и повернулся спиной. – На, погляди…

Мария взглянула на мужа и ахнула.

– Божечки мои, шо же енто?

– Хату мы тушили, глупая ты баба…

– Какую хату? Чью?

– Мельниковых…

– Как же енто? У них же поминки вроде как…

– Допоминова́лись… Не знаю, шо да как, прибежал Порфирий, криком кричить… Хата Мельниковых рядом… Я и кинулси помогать тушить… А внутрях сам Мельник дрыхнет. Я его спасать… Ентот злыдень спросонок меня не признал, оттолкнул окаянный, я на горящую стенку и повалилси…

– Ой, батюшки святы… – запричитала Мария. – А жёнка его спаслася?

– Чаво не знаю, того не знаю… Народ сбежалси, не разобрать… кто… где… Тьфу, шоб им пусто было. Плечо болить, шо кожу сняли… Намажь чем-нибудь, надобно воротиться на сторожевую.

Мария аккуратно сняла обгоревшую рубаху. Плечо получило ожог второй степени. Вздулись волдыри, раскрасневшаяся кожа сильно горела, будто приложили горячую заслонку от печи. Успел Ванька потушить спину, катаясь по полу.

– К врачу тебе надобно, – беспокоилась жена, накладывая на больное место очищенные листья капусты. – Вона як раздуло…

– Я шо баба по врачевальням таскаться? Привяжи, и бу́дя…

– Вань, – женщина всё же решилась выудить у мужа о Тамаре. – Пошто Томка в гости звала?

– Какая? Кого? – возмутился Иван, натягивая последнюю рубаху.

– Мне Стешка тута донесла…

– Шо? Трофимова? – Ванька развернулся и уставился на жену. – Твоя Стешка с рылом мохнатым, а ты и уши развесила?

– Не вразумею… Об чём енто ты? – слова мужа взбудоражили Машу.

– А ты поди спроси у своей сороки, шо она тута разно́сить, коли сама шерстью обросла! Ты думаешь, чаво она к тебе пристаёть? А?

– Ты ж место её мужика занял… – плюхнулась на лавку Манька, чувствуя, что муж сейчас расскажет такое, о чём сама Грищенко никогда бы не догадалась.

– Угу, ну, занял, и дальше шо? Тока вот твоя сорока-белобока навострилась на твоё место. Вразумела?

– Да ты шо? Не могёть ентого быть… Она же вона, як за Порфирием…

– Окстись, безмозговая! Шкуру свою прикрываеть…

– Не верю…

– Иди, говорю, спроси… – Ванька кое-как надел фуфайку и открыл дверь в сени. – Ты давеча хворала, а она ко мне прибегала… Уяснила?

Иван вышел на улицу и направился сторожить коней. Мария встала, прошлась по кухне, посмотрела в окошко.

– Ах ты ж стерва, Степанида! Ну я тебе зараз усё обтолкую… – хлопнув дверью, быстрым шагом поспешила к соседушке.

– Открывай, падлюка! – стучала в окно хаты Трофимовых Маша. – Выхо́дь! Злыдня соседская!

– Чаво зашлася? – открыла окно Стешка, протирая глаза. – Ночь на дворе. Спим мы…

– Спишь, значится… – Мария отошла от окна и сложила руки на груди. – Выхо́дь, говорю, разговор есть!

Радостная Степанида спросонья подумала было, что Манька что-то прознала о своём мужике, и, накидывая фуфайку, поскакала на улицу, словно молоденькая козочка на выгул в поле.

Мария ждала распутницу, сидя на завалинке.

– Ну-ну, чаво надыбала? С кем он кувыркалси? – аж в горле пересохло, насколько распирало любопытство Трофимову. Задавала вопросы хриплым голосом.

Присела рядышком, освободив правое ухо от платка для сладких речей.

– Скажи-ка мне, Стеша, куды ты бегала, када я в плохом самочувствии попёрлася до хаты? – Маша скривила рот, зная о проделках соседки.

– Куды-куды, – Трофимова посмотрела на Марию с укором. – Мужика твоего предупредить, шоб он поторопился до дому, мало ли шо…

Мария опешила. И предъявить нечего, вроде как Степанида прибегала к Ивану ради её же благополучия.

– Мене Ванька сказал, шо ты на него виды имеешь… – Маша встала перед соседкой.

– На шо он мне? Ванька твой… – резко поднялась Стеша. – Глядеть не на шо… Зенками своими зыркаеть, словно чёрт с рогами… Зад свой прикрываить, а ты и поверила… Эх, Манька, глупая ты… Он ночами по хутору швыркаеть, а ты ухом не ведёшь…

– Ты лучше мне скажи, разузнала, с кем Порфирий был, аль не? – сменила тему Маня.

– Не было тама никого… – запнулась Стеша, отвернув голову в сторону.

– Как енто? Ты шо? Я ж сама слыхала…

– Ничё ты не слыхала, показалося тебе…

– Ах, вон оно шо… своего неверного прикрываешь, а на моего помои льёшь! – Мария поставила руки на бока и выпятила грудь.

– Порфирий ни в чём не повинен, а Ванька твой – кобелюка, каких свет не видывал… юбки не пропускаить, лишь бы своё кобелиное нутро грехом позабавить… И Вовка ваш вырастить такой же, як и батька евоный. Того и гляди, Нюська подоло́м закру́тить… Якый отец, такие и отпрыски…

Зря Степанида приплела детей в разговор, чем и зацепила соседку за живое.

– Вовка с Нюськой? – опустила руки Маша. – Вовка, як батька, а Нюська – подоло́м?

Мария схватила Стешу за правое ухо, которое выглядывало из-под платка, и потянула вниз. Стеша во всё горло закричала от боли, схватилась за руку соседки. Второй рукой Грищенко стянула платок с головы женщины и вцепилась в волосы мёртвой хваткой.

– Сорочий твой язык! Детёв моих оговаривать? Я тебе чичас усе патлы повыдергаю, будешь, як твой Порфирий, плешью светить…

– А-а-а, караул! – закричала Степанида, пытаясь освободиться от цепких рук Мани. – Пусти! Люди, помогитя, убивають!

На крики выбежал Порфирий в одной длинной рубахе и без штанов, только успел на ходу сапоги натянуть. Не понимая, что происходит, схватил жену и начал оттаскивать от Грищенко.

– Бабы, угомонитеся! – повторял мужчина. – Ночь на дворе! Разбудили, треклятые, а мене спозаранку Галочке забор поправлять!

Женщины резко затихли. Маша отпустила Стешку и уставилась на соседа. Поправив волосы, Степанида развернулась и исподлобья посмотрела на мужа.

– Чё? Какой-такой Галочке? – пошла в наступление Стеша.

– А? – Порфирий тут же потерял слух и попятился назад.

Мария стояла как вкопанная, переводила взгляд то на соседку, то на её мужа.

– Я гутарю… – нужно было что-то срочно выдумать, и Порфирий, схватившись за дверную ручку, сказал. – Оградку, гутарю, мамочке…

– Шо? Оградку? – медленно подходила Стеша к мужу. – Ты ж к ей несколько годков не ходишь! Я щас покажу тебе оградку!

Порфирий скрылся за дверью, Стешка побежала за ним, выкрикивая угрозы.

Мария молча пошла домой.

Вернувшись в хату, выпила кружку воды и собралась ложиться спать.

– Мам, – Нюся подошла к матери и присела рядом на кровать.

– Ты чаво не спишь? – удивилась Маня.

– Я тута сказать тебе хотела, – замялась девочка, не зная, как рассказать о подарке учительницы.

Нюська встала и вышла в кухню. Пошуршала за печкой и принесла бурки.

– Откудова?

– Акулина Ивановна принесла…

– А почему тебе?

– Я упала… Мы с ребятами на перемене бегали, и…

– Растяпа, я ведь предупреждала… – повысила тон Маша, объясняя дочери, что вещи нужно беречь, на новые денег нет…

– Я случайно, я не хотела… – слёзы потекли от обиды.

– Стыдоба-то какая… – взглянула Мария на девочку и тут же продолжила. – Это же Надькины, видимо…

– Мам, а Надя… – дочь зарыдала навзрыд.

– О божечки мои… – Маня обняла Нюсю.