Loe raamatut: «Лиловая тетрадь»

Виталию Кириллову.

Когда облака ниже колен,

Когда на зубах куски языка,

Когда национальность голосует за кровь…

Юрий Шевчук,

«Предчувствие гражданской войны».

Запись на обложке

Уже пробило три часа ночи, а я почему-то стояла у Молочного магазина; «умный фонарь» освещал белым «дневным светом» голую зимнюю землю, покрытую инеем. Был страшный мороз, градусов двадцать, а я находилась на улице босиком. И тут же, под кустом, я нашла толстые, белые шерстяные носки. Но разве они защитят?!

А в городе проходил какой-то всенародный праздник, вроде Дня города, торжественный и тревожный.

Незаметно для себя я очутилась на нашей площади Ленина. Там уже настала осень, вечерело, или же, наоборот, рассветало… Нет, именно спускались сумерки; медленно застилали закатный свет тяжёлые и плотные, фиолетово-синие облака. Заход солнца – занавес дня.

Оранжевые фонари не прорезали этого весёло-болезненного мрака. Я увидела у Старой почты пустые деревянные настилы для артистов из Москвы и местных творческих коллективов. Народу много, всем, кроме меня, весело, и все собирались праздновать День города в кругу друзей или семьи.

Я же что-то заблудилась под этими чернильными облаками, всё кружила от бывшего Углового книжного, ныне краеведческого музея, до Старой почты, теперь городской редакции телерадиовещания.

Пока я наматывала круги, снова пробило три часа ночи, и вернулась бесснежная «корнуолльская» зима.

Старый нарсуд, разорванный на клочки фирмочками по ремонту оргтехники, туризму, офисами сетевого маркетинга, в такое время оказался открыт настежь! Ни охраны, никого. Наверное, камеры, а то и роботы. Как там бит-квартет «Секрет» пел ещё в конце 80-х об охранниках отеля:

Стоят полковники в отставке у стеклянных дверей,

Пора бы фотоэлементам заменить этих парней…

Вот и заменили…

На втором этаже горели энергосберегающие лампы, без продавцов предлагались газеты и журналы. «Союзпечать» переехала из торгового центра КЭМП? Какой же идиот не запер на ночь дверь?!!

За перегородкой начиналась наша школьная раздевалка. Столько лет прошло, и тут по-прежнему так же неприятно, тяжёлая аура…

Видно, меня закружило в бывшем нарсуде, как в лесу на одном месте. Но там-то можно всё на лешего свалить, а здесь кто виноват? Домовой? Нарсудный? Судейский?

Я снова оказалась у входа в здание, почему-то оглянулась и увидела за спиной Сафронова. Он был похож сейчас на комиссара Каттани из "Спрута", уже потерявшего дочь Паолу и жену Эльзе. Удивительно, что за двадцать лет Сафронов так помолодел! Волосы – соль с горсткой перца слегка вьются, сам маленький и худенький… Странно, я же видела его фото в Одноклассниках, где у него, такого общительного, аж четыре друга (дочь, сын, некая Виктория и Банана), и целых шесть подписчиков!

На аватаре (фотографий всего пять) Сафронов стоял в своём дворе у чёрного «Форда», словно угнанного из чёрно-белого американского фильма, или же Военно-технического музея в селе Ивановское, где в холодных залах бывшего пионерлагеря выставлены его собратья. Сафронову очень идёт тёмный костюм; в мою бытность он костюмов никаких не носил, одевался в лохмотья. Наверное, он на свадьбе своей дочери Маши («Форд» по базе ГИБДД принадлежит ей). От того Сафронова ничего не осталось, только широкое, самовлюблённое лицо. У него короткая, паршивая седая бородёнка, как у "брата"-пятидесятника.

И тут физиономию Сафронова обезобразила ненависть. Он мгновенно извлёк откуда-то маленький изящный пистолетик и выстрелил мне прямо в горло, не закрытое от мороза ни воротником, ни шарфом. В глазах посерело, и я поняла, что умерла.

Я проснулась. Было пять часов утра и стреляли в телевизоре.

Вечером к нам пришёл в гости Стас, и я рассказала ему свой сон.

– По телевизору, наверное, показали что-то… – со своей извечной повышенной озабоченностью сказал Стас. – Жень, что опять ночью смотрел?

31 мая 1999, понедельник

И вот уже последний день как всегда пропавшей зря весны. И если в апреле повеселело, полегчало, а в мае жизнь пробудилась, но она пока с трудом ворочается после летаргического сна.

Как обычно по понедельникам, я поехала на автобусе во Фрязино. Я села в электричку на вокзале, обсаженном голубыми ёлочками. Из окна видно, как сверкает зеркало озера.

Сегодня я решила добраться до станции Ивантеевки-2. После Детской – большой перегон, лиственная лесозащитная полоса. Романтика! И почему я всегда одна и одна? Проехать бы эту прекрасную зелёную зону с подружкой, друзьями или парнем. Чтобы было что вспомнить! Но подружек у меня больше нет, а друзей никогда не было. А тем более парня! Я же толстая!

В Ивантеевке всё в двух шагах друг от друга. Я и не заметила, как меня закружило, и я оказалась уже ближе к нашим местам. Но решила сэкономить, и от «Горбаней» пошла обратно в Щёлково пешком.

После железнодорожного переезда, где другая станция, просто Ивантеевка, открытое поле, деревня Байбаки, я попала под дождь. Хорошо, что взяла зонт: он спас меня от пневмонии, но мои чёрные брюки-стрейч промокли сзади насквозь.

Но домой я не пошла, мне не стоит показываться там в эти ранние часы. Надо убить время до шести вечера. А сегодня в штабе партии как раз приёмный день.

– Проходи, красавица! – обрадовалась мне Наталья Николаевна Коломейцева, первый секретарь районного комитета. – Надо же, попала не в бровь, а в глаз! Я как раз к тебе домой собиралась идти!

В колясочной, кроме нас, находился противный дядечка в очках лет сорока. Такой классический гнилой интеллигент, что всех презирает, над всеми смеётся. Похож на очкариту из мультфильма для взрослых «Контакт», который поёт дуэтом, обнявшись с каким-то чудищем или демоном:

«Ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла…»

– Так! – нагло сказал дядька. – Меня зовут Сердюков Юрий Алексеевич. – Я – бизнесмен, у меня индивидуальное предприятие по ремонту бытовой техники.

Убей меня, ну не похож он на предпринимателя! Что-то такое интеллигентно-придурковатое. Хотя Сафронов разве похож?

Если костюмчик напялить вместо джинсов и ветровки, то будет немножко выглядеть.

Дядька Сердюков рассказал, что он, как бизнесмен, сотрудничает с общественной организацией «Молодёжная лига», которая выдала ему целую кипу предвыборных анкет.

– Мне посоветовали вас, как волонтёров. Я хотел бы, чтобы ваши люди провели предвыборное анкетирование. Нужно будет поехать в Медвежьи Озёра, в Щёлково-7… Конечно же, надо быть готовыми, что вас могут просто послать…

– Да-да! – загорелась этой идеей Коломейцева. – Только опрашивать нужно не своих, не партийцев…

Об оплате труда речь вообще не шла.

Я тут же решаю взять на себя военный городок Щёлково-7. Мне очень нужны деньги, хотя бы сумма, кратная минимальной заработной плате, но даже этого здесь не дождёшься. А отказаться от бесплатного рабского труда не могу: боюсь, что выгонят, и я опять останусь одна, как в эти страшные весенние месяцы.

Вскоре пришли два дедушки.

– Кто это такая? – услышала я за спиной.

– Это наша Аля, Алина, – приветливо ответила Наталья Николаевна. – Девятнадцать лет, окончила школу, коммунист.

1 июня 1999, вторник

Договорились встретиться сегодня в райкоме в 18:00, дядька принесёт анкеты. А мне так трудно выйти из дому вечером! Приходиться строчить маме записку, что меня не будет, и оставлять на зеркале! Ненавижу! Как дура какая-то! А потом – скандалы, разборки.

Прихожу в штаб, никого ещё нет, один Симаков перед закрытой железной дверью, выкрашенной в ядовито-голубой цвет. Спрашивает:

– Вы будете принимать участие в опросе?

– Буду, – вздыхаю обречённо. – В Щёлкове-7.

Коломейцева срочно подтянула на бесплатную работу Свету Старостину, её соседку-подружку Юлю Круглову и Володю Кучкина из Фрянова.

Очень жарко. Я в чёрных брюках-стрейч и сиреневой кофточке с бусинкой у выреза. А девки – как из одного детдома, в одинаковых коротких цветастых сарафанах, только на панель. Спины, плечи и руки – будто кипятком ошпаренные.

– Так, девочки! – командует Сердюков. – Вы должны будете взять эти анкеты и опросить людей, чтобы узнать предвыборную ситуацию. Можете подходить на улицах, звонить в квартиры… Конечно же, надо быть готовыми, к тому, что вас могут просто послать, избить, затащить в квартиру…

Володя получает тридцать анкет, я – пять. Но для меня и этого слишком много.

Наталье Николаевне уже перестаёт нравиться эта затея.

– Слушай, – шёпотом говорит она, – а тебя родители не пошлют, если ты их опросишь? А с кем ты ещё живёшь?

– Нет!!! – пугаюсь я. – Я поеду в Щёлково-7!!!

Дома одну анкету заполняю сама, по второй опрашиваю маму. Она неожиданно заинтересовалась. Я с удивлением узнаю, что маме, оказывается, нравится Явлинский!

– Но это же моё мнение! – заявляет мама. – Он умный! А как он хорошо по-английски разговаривает!

2 июня 1999, среда

В первой половине дня иду на остановку. Она по-прежнему называется «Рассвет», хотя надо «Парус». У меня на сегодня есть ДЕЛО! Хотя бы это радует. Проезд мне бизнесмен Сердюков, как и работу, не оплачивает.

– До моста! – орёт со своего «трона» кондуктор, но я не придаю её словам никакого значения.

Вместе со мною в автобусе оказалась Наталья Николаевна, которая ехала ещё с Воронка. Она как раз жила в городке. От конечной до конечной…

Я хвастаюсь, что еду на анкетирование.

– Так он же до моста! – дублирует она кондуктора, и тут до меня наконец-то доходит.

– Тогда я пойду пешком! Я не могу по два раза за проезд платить!

– Ничего, я за тебя заплачу.

И мне стыдно. Нищенка!

И мы перетекаем на соседнюю остановку, не ту, где нас выплюнул the bus. Наталья Николаевна, депутат, точно соблюдает все правила дорожного движения: переходит строго по «зебре», позади автобуса.

– Я за границей нигде не была, только в Болгарии, – задумывается она, – но там очень уважительное отношение к пешеходу. Машина перед тобой всегда затормозит, и не только на переходе. Ой, смотри, земля, цветочки сажать будут! – как ребёнок, радуется она.

Так мы добираемся до городка. Наталья Николаевна встречает каких-то тёток, весело болтает с ними. Кажется, это те же самые, с кем она ехала со станции.

Предстоящая мне опасная бесплатная работа внушает ужас. Я боюсь людей, с которыми мне предстоит общаться. И вовсе не потому, что они что-то со мною сделают, просто боюсь. Я живу очень-очень замкнуто, как в монашеском затворе.

В военном городке всего две улицы: проспект 60 лет Великого Октября и Маршала Неделина. Наталья Николаевна живёт на проспекте.

– Скоро буду делать новую газету, – делится планами Коломейцева, когда мы у четырнадцатиэтажных башен. – «Коммерсантъ» надо будет купить, только он дорогой, "Коммерсантъ"… Аль, а родители твои как, работают?

Где-то я такое уже слышала…

– Да, – отвечаю я, как провинившаяся.

Коломейцева остаётся трепаться на рынке, что посреди проспекта, а я обречённо иду штурмовать какой-то подъезд. Я выбираю только советские двери, деревянные, или обитые утеплителем. Я уверена, что за дешёвыми дверьми меня не ждёт никакой опасности.

С первого раза мне везёт, открывает какой-то разбитной молодой чувак в шортах и чёрной майке, с накачанными плечами. Вот это действительно персонаж нашего нового времени, а не Сердюков в очочках на лопатообразном лице.

Я что-то бессвязно тараторю, но он меня понимает.

– Хорошо, давайте, – добродушно соглашается он. – Да вы пройдите…

– Нет, спасибо! – маскируя страх, отказываюсь я.

Анкета же пятистраничная. Мужчина никого из политиков не знает, и голосовать не пойдёт. Доход у него высокий.

– Скажем так, я руководитель среднего звена.

Это из последних вопросов.

Ура, одна анкета «убита»!

– Спасибо, вы мне очень помогли!

Спускаюсь. Наталья Николаевна всё ещё общается с народом. Она же у нас – депутат райсовета.

Я взахлёб, во всех подробностях рассказываю ей о проделанной работе, и она говорит:

– Правильно, не надо к таким заходить, ещё чего!

И я иду штурмовать другой дом.

В одной из квартир мне открыла какая-то забитая, запуганная женщина лет сорока пяти, с короткими русыми волосами и выпученными от дикого страха глазами, и на мою просьбу всё так же пришибленно покачала головой. А может, её сейчас гоняет пьяный муж или сын? В другой же мне отворил пенсионер либерального толка. Он подчёркнуто обречённо, как фашистскому оккупанту, согласился ответить на мои вопросы. Я зачитала, что он думает насчёт реформ, и он заявил:

– Ну, раз начали, то нужно продолжать!

Мимо нас сновали соседи, и либерал со всеми здоровался и жаловался, что его мучают, отрывают от дел и не дают покоя. Но вот и предпоследняя анкета убита!

А Наталья Николаевна, словно политический апостол, всё ещё учила народ на рынке. Подробно рассказываю ей о «клиенте»:

– Ну и дурак! – возмущается она.

В последней на моём скорбном пути квартире открыла бабушка. Она впустила меня в прихожую. Сначала бабка честно пыталась ответить на вопросы, а потом сказала:

– Поставьте везде «нет»!

Женщина была высокого роста, полная, вернее, опухшая, с ещё чёрными (или же крашенными?) длинными волосами и выразительными, чёрными, как виноград или смородина, глазами. Хохлушка, наверное. Или еврейка. Она и сейчас красива. Дышала жительница очень тяжело.

И вдруг как начнёт причитать! Она, Валентина Николаевна, инвалид второй группы по кардиологическому заболеванию. Пенсия маленькая, сыновья-военнослужащие зарплату не получают, и мальчик семи лет на день рождения без подарка!

– Я бы пошла работать, – голосила Валентина Николаевна, – но кто меня, пенсионерку, возьмёт!

– Так у меня другая беда! Мне все говорят, что мне не надо платить зарплату, потому что у меня родители работают!

Тумблер на мозговой панели бабки тут же переключается:

– А если бы родителей не было?!

– Тогда не знаю.

Я просто, как тот старик из пушкинской сказки, закинула невод. А кто здесь тина, трава морская и одна рыбка – не знаю. Но ничего золотого, это точно.

А Наталья Николаевна всё ещё стояла на рынке. Я рассказала ей про последнюю встречу.

– А что у неё? Лекарств нет? – оживляется она.

Так я покончила с эти страшным партийным заданием. Обратно пошла пешком.

Но времени, которое мне следовало убить, оставалось ещё достаточно. И я стала бродить по микрорайону Заречный.

На Комсомольской улице, на покосившейся лавочке со спинкой, сидел грузный одышливый дедушка с тростью.

– Это какой номер дома? – спросил он меня.

– 7\3, – тут же ответила я.

Я в своих скитаниях по городу уже всё выучила.

– А дом № 6 – это там?

– Да.

– А Космодемьянская? Она выше или ниже?

– Сбоку, снизу вверх.

– Вот ведь – ни номеров тебе, ни черта!

– Названия сзади дома есть.

– А надо, чтобы везде было!

– Но, ведь это же самый лучший район считается…

Так утверждала моя одноклассница Бурундукова.

– Да какой «лучший», – взвился дед, – когда в объявлениях всё время пишут: «Микрорайон не предлагать»! Я вон поднялся и выдохся весь, присел отдышаться! Милая моя, да я шестьдесят лет назад, нет, даже шестьдесят с лишним, катался здесь на лыжах с горы, сверху от самой Полевой, и никаких домов тут ещё не было!