Машину трясло, боль разрезала. Максиму казалось, что он чувствует, как уголки картонной пачки «Винстона» колются изнутри, как скрипит полиэтилен упаковки, как рассыпаются сигареты, плывут по венам, во рту появляется сладко-горький вкус табака…

Резкое торможение. Хлопок закрытой автомобильной двери. Максим снова на руках у Ефима. Вокруг – бетонные конструкции, бесконечные грузовые контейнеры и бесконечные фонари. Ефим бежал, и каждый его тяжёлый шаг отзывался у Максима болью внутри.

Бег прекратился, света стало больше. Вокруг собрались мужчины в робах с грязными лицами, смотрели на Максима сверху вниз, как на новорождённого. Живот горел, и в какой-то момент жар поглотил всё.

***

Первой из темноты появилась большая лампа-колпак. Максим повернул голову: он лежал на столе в большом ангаре. Было чисто, пахло машинным маслом и чем-то сладким, вроде дезодоранта для салонов авто. Футболки на теле не было, на животе белели бинты.

– Всё передолбалось в доме Облонских, – подошёл Ефим. – Ты жив?

Конечно, жив. Пачка вот тут была, ничего толком не задела… Хорошо, что она не распределилась куда-нибудь в сердце или лёгкие, но лучше бы, конечно, в ногу…

Его голос дрожал и брал иногда высокие ноты.

– Отвези меня домой, – попросил Максим.

В такси Ефим не затыкался:

– Эти мастера, они глухие. Вернее, слабослышащие, но говорящие. По вибрациям они, что ли, ремонтируют, как Бетховен музыку писал… «Слушают» машину. Кладут руку на панель и ловят ритмы… Как китайские врачи по пульсу… Гениальные инженеры! Рядом там прессуют металл, звук долбит в самую маковку. Я пару часов шлялся…

Максим молчал. Он полулежал на заднем сиденье, привалившись к стеклу. Смотрел в одну точку, пытаясь игнорировать боль, крутил между влажных пальцев тесьму на чехле сиденья, поправлял сползающую с плеч олимпийку.

– Они говорят, мотор бы тебе. Слышь, – наклонился к нему Ефим, – встроить можно не всем моделям, тебе можно. Хоть на пару часов, а?

Максим остановил такси посреди панельных девятиэтажек. Ефим подхватил его и помог идти.

Лифт полз медленно, скрипел. В квартире было темно. Зажжённая лампочка высветила примерно двадцать квадратов с щепоткой мебели – кухня да комната. В советском серванте стояло несколько фотографий с чёрной лентой на уголке.

Ефим усадил Максима на диван.

– Я всё рассчитал, – продолжил он. – Мы заменим мотор…

– Ты пьяный? – оттолкнул его Максим.

– Каждый мент должен иметь свой мечт! Я всю жизнь гонками брежу!

– Пошёл ты! Псих!

– Не спорткарный у тебя характер, Мак!

– Я гранд-турер, а не гоночная. М-м-м, – Максим схватился за перебинтованный живот, затем медленно скинул обувь и постарался лечь. – Найди себе тачку и гоняй, сколько влезет…

Ефим обтирал обильно потеющий лоб:

– Где ж я тебе тачку найду? Поправишься через пару недель, и…

– Пошёл ты! Меня разорвёт к чертям этим мотором!

– Мы успеем вытащить, ты чего! Знаешь, какие это бабки? – Ефим оглядел комнату. – Тебе же нужны деньги. Всем нужны деньги. Купишь себе протез крутой! Хату побольше в ипотеку возьмёшь. И я возьму… Ты же видел, где я живу, Мак!

– За одну гонку? На ипотеку? Долбанулся?

– Ну не за одну, за пару.

– Пошёл ты! Уходи! Уходи!!!

Максим кинул мелкую подушку в Ефима. Тот выставил вперёд ладони и, под стоны Максима, попятился. Добавил в дверях:

– Только врача не вызывай, ладно?

***

Максим медленно открыл дверь квартиры. Сделав слабый шаг, выставил круглый мусорный мешок в подъезд, разогнулся, втянув воздух, и в страхе уставился на Гулю: та поднималась на его площадку.

– Привет, – сердито сказала она. – Ефим говорит, отпустил тебя по семейным, ты пишешь, что на работе…

Максим отступил в темноту прихожей, и Гуля напористо зашла следом.

– Ты что, Никитин, прячешься от меня?

Она нашарила выключатель и зажгла свет. Максим в одних трусах стоял, облокотившись на стену, смотрел растерянно.

– Что с тобой? – Гуля разглядывала его бледное лицо и белые губы. – А шов откуда?

Она уронила рюкзак с плеча, протянула ладонь к животу Максима, но не коснулась, остановила руку рядом с залитой зелёнкой кожей. Он молчал: никак не получалось придумать, что сказать.

– Максим?! – потребовала Гуля. Он молчал. На её лице гнев сменился ужасом:

– Ты что, орган какой продал? Тебя кто-то порезал? Что?

– Ефим забыл во мне сигареты, – сказал Максим тихо, и Гуля взорвалась:

– Что, прости? Что?!

Она проморгалась, потом спешно разулась, взяла Максима под руку, потащила в комнату, на диван. Усадила его, попутно задев стоящую рядом табуретку: с неё упала раскрытая «Повесть о жизни» Паустовского и чуть не упала пустая кружка. Гуля нервно подняла книгу:

– На хера ты мне врёшь в ватсапе? А где резали, в областной? Почему тебя так быстро отпустили? Почему нет повязки?

Максим молчал, и Гуля снова уставилась на него возмущённо и зло.

– Я не знаю, где резали… – сказал он, перейдя на шёпот.

– В смысле ты не знаешь?

– Ефим возил куда-то к своим, на набережной…

Гуля посмотрела на Максима ошалело. Затем перевела взгляд на шов и зелёные потёки под ним, долго молчала.

– Можешь сделать укол? – попросил Максим.

Гуля прерывисто вдохнула, осмотрела табуретку у дивана, заметила на полке шприцы и коробку с ампулами, взяла их:

– Обезболивающие… А где антибиотики? Бинты свежие?

– Нет ничё…

– Ясно.

Гуля бросила коробку на табуретку – из неё, звеня, посыпались пустые ампулы, – тяжёлым шагом промаршировала на кухню, изучила открытый холодильник, сказала ещё раз:

– Ясно. – Затем ушла в прихожую обуваться. – Собирался тихонечко помереть? Такой был план?

Максим осторожно крикнул:

– А укол?

Гуля ответила:

– Помучайся, полежи, – и вышла из квартиры, хлопнув дверью.

Она вернулась минут через двадцать, запыхавшаяся и раскрасневшаяся, сбросила ботинки один на другой, протащила на кухню пакеты с ярким логотипом продуктового. Вымыв руки, села на край дивана и стала выуживать из рюкзака медикаменты: шуршащее и звенящее разных форм.

– Я знал, что ты расстроишься… – начал Максим.

Гуля никак не реагировала, вскрыла ампулу, набрала шприц, спросила грубо:

– Рука или жопа?

Максим протянул руку.

– Эти дни сам ставил?

Максим кивнул.

– Куда?

– В ногу.

Гуля заметила тёмно-красные точки, рассыпанные по его тощим бёдрам.

– Сейчас поможет, – смягчилась Гуля. – Манную кашу ешь? Я только манную умею…

– Обожаю, – прошептал Максим.

– Как дам! – пригрозила Гуля игриво, но тут же вскинулась: – А заявление ты писал?

– Какое?

– В смысле какое?!

Гуля засуетилась: подняла рюкзак на колени, стала что-то искать.

– Так, я сейчас опишу травму, имею полномочия. На работе поставлю печать. Где-то был чистый А-четыре…

– Погоди, – начал Максим осторожно, – надо обдумать…

– Кого думать? Чего ты его жалеешь?! До хрена здоровья? Отстранят, но не посадят же. Будет внимательнее. Переживёт.

– Погоди, Гуль, правда…

Девушка присела перед Максимом на пол, взяла его ладонь в свои, зачастила:

– А если бы пачка попала в другое место? Ему нужно задуматься, это серьёзно.

Максим отводил глаза, нервно гладил руку Гули, та продолжала:

– Пусть оплатят компенсацию, потом уволишься…

– Я не могу уволиться.

– Почему это?

– Не могу, и всё. Ещё полгода не могу.

– Да почему?

Максим молчал. Гуля снова стала напирать:

– Что мне тебя, бить, чтобы ты говорил?

И Максим сдался:

– Я не на работе, я на сроке.

У Гули что-то поменялось в глазах. Она медленно вытянула ладонь из его руки, ушла на кухню, растирая висок. Максим на пару секунд закрыл глаза, потом поплёлся за ней:

– Нельзя Ефима отстранять. Если работать будет не с кем, мне могут заменить срок на реальный. Надо обдумать, понимаешь?

Помолчали.

– Что-то я утомилась охреневать, – наконец проговорила Гуля.

Максим стоял в проёме двери. Гуля вытаскивала из пакетов продукты, кидая на стол.

– Ляг, чтоб я тебя не видела, – попросила она.

Когда с кухни полетел сладкий запах, Гуля зашла в комнату, сказала, не глядя в глаза:

– Каша готова. Там фрукты, булки, салаты… А уколы ты и сам можешь ставить.

Она ушла. Максим лёг и уставился в стену.

***

Через пару недель Максима вызвали к начальству.

Когда он подошёл, у кабинета уже стоял Ефим. Он громко кричал в телефонную трубку:

– Я всё отдам, отвалите! Ещё есть время!

Он сбросил звонок и глянул на Максима пустыми красными глазами.

– Ну и зачем? – спросил он. – Ты же сядешь.

– После тебя.

Максим указал Ефиму на дверь, тот молча открыл её и вошёл первый. Седой и усатый полковник тепло пожал Ефиму руку, пригласил сесть. Максим почуял подвох.

Так и вышло. Полковник сложил его заявление вчетверо, убрал куда-то в стол и мягко попросил Максима с Ефимом решить всё мирно друг между другом. Все аргументы падали как подстреленные. Глаза полковника были усталыми. Глаза Ефима смеялись. Лениво и вязко тикали часы на стене.

– Ну не помер же, – сказал Ефим, когда они вышли в коридор. Максим развернулся и дал ему в глаз.

Выйдя на крыльцо участка, Максим столкнулся с Гулей. Она не пошла внутрь, осталась с ним, спросила:

– Ну что?

Ответ поняла по лицу. Помолчав, спросила снова:

– Какая у тебя статья?

– Сто пятьдесят восьмая…

– Что ж, буду прятать от тебя деньги и ценности.

Он посмотрел на неё: она грустно улыбалась.

***

Максим появился в кабинете Ефима через месяц. С серым лицом, ещё слабый и высохший, но теперь у него была короткая стрижка, новая футболка с надписью «Будни таракана» и джинсовая куртка вместо олимпийки.

У Ефима всё ещё проступал охристый ореол вокруг глаза. Он встретил Максима осторожным молчанием, пригласил жестом сесть:

– Участвуем в гонках на выходных. Это не обсуждается.

У Максима медленно расклеились губы и приоткрылся рот.

Квадратная лампа пульсировала светом. По оконному стеклу ходили тонкие тени. Ефим снял кипящий чайник с круглой платформы, налил себе и Максиму, вытряс из пакета на стол белые пряники. Максим даже не посмотрел на кружку:

– Выигрыш пополам?

– Если не будешь создавать проблем.