Loe raamatut: «Недетские рассказы»
Глава 1
Поколения
День рождения
Сколько тебе лет, читатель? Может быть, 25 или 47? Когда твой день рождения? Ведь с кем-то мы рождены в один день…
Я опускаю руки в холодный фарш, пальцы немеют, но я продолжаю отбивать мясо. Вроде бы все еще спят. Туман. Но это лето не такое уж плохое. По крайней мере, утро на даче мне нравится каждое лето.
Я слышу легкий скрип в доме. Наверное, дочь. Попрошу ее быстренько приготовить завтрак, а сама буду заниматься обедом. Еще много дел. Муж топит баню. Нет, конечно, гости в баню не пойдут, но она должна быть теплой. В бане вечером можно будет смыть весь день. Даже такой хороший, как сегодня.
Я мою руки от мяса и выхожу в огород. Еще много росы, и не хочется опускать руки в холодную траву, но я все же обрываю несколько помидоров на омлет. Мне нравится наша дача, нравятся грядки и цветы. Цветы особенно. Я захожу в беседку, еще пустую и неукрашенную. Складываю помидоры в карман халата и беру вазу.
А что? Поставлю уже сейчас небольшой букетик, все же мой юбилей.
Дочь зовет меня звонким совсем несонным голосом. Хотя нет еще и восьми часов. Она ведет меня к реке, воды почти не видно в тумане. Я в носках до колен и резиновых тапочках. Но река много раз видела меня такой.
Наташа держит меня за руку. И когда это случилось так, что она стала такой взрослой? Иной раз гляну: гораздо взрослее меня. Она рассказывает, как вчера купила рыбу и забыла ее в коридоре на радость коту. Смеется коротко и красиво. И я смеюсь, с ней нельзя не смеяться. И тут же думаю: вот только мне было 30, а ребятишки сидели вот тут на берегу с коротенькими удочками. И вот уже и Наташе 30, и она покупает рыбу… И вообще все-все в жизни делает сама. И уже мои внучки ловят здесь пескарей.
На берегу тихо-тихо. Я вижу стол и шары, Наташа смеется и целует меня. Мартини? Мартини на рассвете?! Неужели я делаю это?!
Играй, музыкант, играй!
И он играет. Наш добрый сосед играет мне на трубе, и музыка летит на тот берег и обратно!
Приходит вся семья, кутаясь в кофты и смеясь. Я мельком думаю про фарш и мясо на шашлык, про гостей и еще пустую беседку, но Наташа улыбается и никуда не спешит. Конечно, мы все успеем. Теперь так просто быть несовершенной и не успеть испечь пирог к приходу гостей. Так просто простить себе всю свою жизнь и сидеть вот тут на берегу реки и пить мартини со своей семьей. Дорогая моя девочка, давно ли я была такой отчаянной, как ты, и давно ли ты доверяла мне все свое детство? А теперь я больше могу не быть всесильной… могу плакать при тебе, отчаиваться, сидеть допоздна с соседями у костра, просить тебя заплатить за свет и спрашивать твоего совета на работе. Ты делаешь меня счастливой. И самой собой.
Туман рассеивается, я вижу другой берег. Вода тихая и прозрачная. Я думаю о детях. Одна половина моего сердца ежесекундно с тобой, Наташа, а другая там, в воспоминаниях. В воспоминаниях о том, что у меня еще был сын. И там, в прошлом, он есть у меня, и здесь, на тихом берегу, он тоже есть у меня.
Может быть, мне повезет, и я когда-то умру в доме рядом с этим берегом. Летним вечером, окруженная правнуками и своими воспоминаниями. Жизнь очень тяжелая штука. Сколько тебе лет, читатель? Ты верь мне. Она неподъемно тяжелая. Но есть в ней и место такому счастью, что дух захватывает, и ты как будто летишь над туманом, над рекой, над всем миром такой легкий, такой спокойный. Как сейчас.
Я чувствую, что руки еще немного пахнут фаршем. Наташа улавливает мой взгляд и понимает меня без слов. Смеясь и отшучиваясь, она ведет нас обратно на дачу. Все же я не люблю встречать гостей с незаконченным пирогом.
Слава Богу за все.
Чита
Мы с ребенком летели из Москвы в Читу. Уже не домой, а погостить. С домом у меня пока неопределенно. Но история не о том. И даже не о поиске смысла жизни. История о шпильках.
Дочь сидела у иллюминатора, я по центру. Рейс задерживали. Все уже были в самолете, но он не двигался. Было жарко, и немного пугала мысль, что 7 часов полета еще даже не начались. Слева от меня сидел мужчина. Это был огромный мужчина. Высокий, бородатый, мощный. Он разговаривал по телефону. Минут 40. С компанией по предоставлению услуг связи. Говорил он периодически, видимо, остальное время слушал назойливую музыку автоответчика. Сначала он подробно рассказал ситуацию одному оператору. Его переключили на «лучшезнающего». Он повторил ему. К седьмому оператору он был уже очень краток. Проблему так и не решил. Но духом не пал, несмотря на то, что всё это время, скрючившись в малОм для него кресле, держал телефон у уха.
Наконец он решительно повернулся ко мне и представился.
Он оказался то ли немцем, живущим в России, то ли русским из Германии. Инженером. Очень хорошим, как он сказал, инженером, очень ответственным за какой-то серьезный участок добычи чего-то.
Летели мы хорошо – дочь спала, мужчина болтал. Рассказывал интересно. И, конечно, спросил, что посмотреть в Чите.
А я и не знаю. Не потому, что посмотреть нечего, а потому, что всегда теряюсь, когда мне такие вопросы задают.
«Ты была в Питере? Что там посмотреть?» – «Э-э-э… ой там, все!»
И в итоге понимаю, что больше всего мне понравилось в караоке-баре, где мы до утра сидели с подружками. Не порекомендуешь как-то. Вроде лицом в грязь. Или, того хуже, репутацией в кальян и грязные танцы…
Но Чита-то! Родина моя! И ничего на ум не идёт, кроме Ленина на площади. Тем более что командировочный там только проездом, а так он куда-то на север Забайкальского края… на месяц. А там точно ничего.
И тут наконец осеняет меня – женщины! В Забайкалье нет ничего прекраснее женщин! Не нужно никуда ходить специально, достаточно не сидеть в номере.
Был ноябрь. Но я точно знала, что Наши его не разочаруют. Даже в суровый мороз никаких скучных московских водоотталкивающих сапог он не встретит. Только феи на каблучках и в норковых шубках с большой пуговицей, усыпанной стразами. И макияж всегда! Не в метро, не в такси! Строго до выхода на улицу.
И в Чите от красоты глаза разбегаются.
Мужчина улыбался. Командировка начинала ему нравиться. Он, конечно, сказал, что если там все женщины такие, как я, то он мне верит. Этим он хотел заслужить возможность съесть не только свой ужин, но и оба наших. Мы не жадничали, ведь ему эта коробочка экономкласса как слону морковка.
Говорят, что мода берет свое, и Чита тоже сереет дорогими пальто мужского кроя. Но все же я точно знаю, что даже в таком пальто Забайкальская красота вырвется наружу.
Я вот на шпильке хожу в Москве. Верный признак провинциалки. Ну не все же могут позволить себе поездку в Забайкалье. Пусть вычисляют нас здесь.
Счастливая
Она всегда делала это накануне своего дня рождения. Перебирала старенький чемодан с заржавевшими замками. Чемодан был полупустым не потому, что в нём было слишком мало вещей, а потому, что он был слишком большим для его содержимого.
Она была одна, все разошлись по делам и, конечно, кроме прочего, покупали ей подарки к завтрашнему дню.
Если ты узнаешь о ее жизни до сегодняшнего дня, то неизбежно расстроишься. Тебе не покажется, что она была счастливой.
Но я все равно расскажу. Многое понравится тебе, послушай…
Завтра ей исполнится 74, даже не верится… Ты не представляешь, какая у неё отчетливая память. Помнишь ли ты себя в 4 года? А в 15?
Она помнит слишком много. Это не посчитаешь за счастье. Помнить очень тяжело.
В 2 умерла мама, заболела – и через неделю в доме было много печальных людей. Она на все смотрела из кроватки.
Отец, страдающий безмерно, отдал всего себя детям – ей и старшему брату. А через 2 года умер и он. Она и это помнит.
Их с братом забрала не то тетка, не то соседка. 3 года как кончилась война, сирот было не сосчитать. Вот и они тоже.
Женщина эта через неделю устроила брата в детский дом, на выходные брала к себе. Заботилась как могла.
Надя к ней прикипела всей своей напуганной душой. Женщина была хорошая, это Надя помнит и до сих пор повторяет себе: она хотела как лучше. Это Надя о том, что женщина привела ее однажды в гости к брату, сказала, чтобы та подождала ее до вечера. И ушла навсегда.
Надя помнит, как ее поставили на стол, раздели догола, постригли практически налысо и одели во что-то неуютное. Так она попала в детский дом. Послевоенный детский дом. Помнит каждый день до своего шестнадцатилетия, когда уехала в педучилище.
Помнит, как ели какую-то сладкую траву у забора детдома.
Как нашла металлические шарики, 16 штук (!), от подшипника. Прятала эту драгоценность во рту, чтобы не отобрали, и 8 из них проглотила за день.
Помнит, что по нескольку раз в год лежала в больницах, чем только не болела. Выжила.
Помнит, как одна санитарка в больнице посадила на колени и сказала: «Заберу я тебя, Надюшка, у меня три сыночка, вот и дочка будет».
5 лет она ее ждала, весь детдом смеялся. Но больше никогда не видела.
Помнит, как приехала в училище… общежитие, девчонок, первую настоящую дружбу.
После училища уехала по распределению, от брата совсем далеко. Много переписывались, единственные родные души.
Вышла замуж, но семья мужа детдомовскую не приняла. 13 лет воевали с ней, внуков видеть не хотели. Так и распались отношения. Подняла детей одна.
Завтра ей 74. Она перебирает вещи: фотографию мамы, письма брата, тетради еще с училища, газетку про родное село, младенческие вещички сыновей, их первые поделки…
Завтра у нее день рождения… Все соберутся за большим столом – дети, внуки, правнуки, друзья. И муж, с которым уже 20 лет вместе (вот уж не надеялась на любовь перед пенсией!).
Надя закрыла чемодан, убрала его обратно под кровать, вытерла слезы.
Она живет хорошую жизнь, ей не надо другой. Только бы помнить поменьше.
Жданка
Так звали мою любимую корову. Пожалуй, из всех домашних животных коров я полюбила больше остальных.
Жданка была красивая – темно-коричневая, крепкая, выразительная.
Я ее боялась, но все равно любила. Она была старше остальных, с характером.
Но характер ее был понятен – не злить, считаться с терпением. Терпения у Жданки было много – вымя тугое, тяжелое, 10 – 12 литров молока. А мне лет 10, я ее доила гораздо дольше дедушки. Жданка терпела. Только изредка утомлялась и уходила. Просто переступала через меня с ведром и выходила из стайки (помещение на хоздворе, где коровы отдыхают и зимуют).
Пару раз мне от Жданки приходилось прыгать на забор. Не то чтобы она бодалась, но могла показать рога. Один раз она разлила полное ведро молока. И даже не посмотрела в мою сторону. Как ей самой было не жалко?! Целый час стоять смирно и вылить все на дощатый пол…
Но было в ней и ласки немало. Она давала обнимать себя, делать массаж, почесать за ухом.
Породистая была корова. Воспитанная.
Идет из леса впереди не спеша и все за ней, кое-кому из телок помоложе хочется припустить, но Жданка не торопится… и они делают вид, что можно не спешить. Открываешь им ворота, забываются – бегут к воде, к ведрам с кормом. А Жданка не бежит, идёт, как шла. Но никто ее ведро не тронет. От бачка с водой разойдутся. И она будет стоять, пить аккуратно и тихо.
По правилам и по силам, Жданку всегда стоило доить первой. Но она меня жалела, и я к ней шла в последнюю очередь. А до нее доила всех нетерпеливых. Корова, когда устает или руки твои ей не понравятся, может уйти, лечь, лягаться. Жданка же вздыхала, но стояла. Только смотрела на меня раза три за дойку обескураженным взглядом. Мол, кто догадался под меня эту малявку посадить.
Когда мне было лет 15, я приехала в деревню и не смогла Жданку подоить, она не дала мне молока. Пришлось идти деду. А мне так хотелось его пожалеть, помочь хоть немного. Но Жданка уже не шла мне навстречу. Говорю же, опытная была корова – берегла мое детство. А потом уже как со всеми взрослыми обходилась – никаких компромиссов.
Семья
Деда Вася плохо слышит. Если очень громко говорить ему в ухо, то частично он поймет вас. А в целом он уже привык к тишине.
И вот подросшие внучки решили, что деду Васе давно пора купить слуховой аппарат. Внуки – это народ современный, продвинутый. Нашли специалиста, посоветовались, выбрали достойную модель. Купили и подарили. Не забыли прокомментировать четырем дочерям деда (собственным матерям), что об аппарате те давно сами должны были догадаться.
Деда Вася плохо слышал уже лет пятнадцать. Во всем районе этот факт был известен и приспособлен. В магазинах обслуживали, не переспрашивая, на почте писали на бумажке или показывали жестами, в детских садах, откуда дед забирал трех внучек, воспитатели только улыбались.
Дома на нем держалась вся семья, потому что недостаток по слуху добавил наблюдательности. Поэтому за его спиной мало кто на что решался. Даже жена его Валентина.
Квартира у них была большая – 5 комнат, в каждой жил кто-то из членов семьи. Дети, внуки и правнуки – все крутились здесь. На праздники собирались всегда у дедов в зале, стол накрывали от двери до окна. Умещалось не меньше 20 человек.
Деда Вася мужскую поддержку в семье имел только в лице шестимесячного правнука Егора и трех разновозрастных зятьев. Остальные члены большой семьи были женщины – 18 человек. И это был не предел.
Конечно, большая семья делала дедов счастливыми. И, самое главное, очень нужными. Под их крылом росли дочери, внучки и вот теперь правнуки.
Хотя, конечно, всякое случалось. Многое пережила эта громкоголосая семья, но силы своей не растратила.
Дед был крепок здоровьем, мог и в лес на заготовки до поздней ночи уйти, и рюмку-другую на застолье поднять, и грядки вскопать на даче, помощи не прося.
Слуховой аппарат деду как-то не приглянулся, но внучки уговорили. Сводили к доктору, все опробовали и приготовились вместе с дедом радоваться.
Через неделю использования подарка у деда поднялось давление. Впервые, считай, за 78 лет. Через месяц он уже ежедневно пил таблетки, как все старики в его подъезде. А потом и вовсе на ЭКГ сказали, что был инфаркт и надо бы себя поберечь.
Бабушка собрала внучек и сообщила, что аппарат она сломала и ремонту он не подлежит. «Я не дура, – сказала она, – и дед не дурак, не слушал он 15 лет всех семейных передряг и правильно делал. Мне все равно, что дед глухой у меня, главное, что старость вместе проходит».
Дед аппарат починить не просил.
Лучшее время
Баба Нина мне встречается часто, бывает, и по несколько раз в день. Ходит она быстро, пружинисто, хоть уже разменяла восьмой десяток. Мимо моего дома она идет к бывшему мужу. Он не то старше ее на год, не то младше. Красивый старик, статный. Хохмач! Она же сухонькая, юркая, тихая.
Зачем ходит по три раза на дню, не знаю, то ли по хозяйству помогает, то ли кормит его. Отношения эти странные, но уютные.
Как-то оказались мы с бабой Ниной вместе в лесочке. Собирали землянику.
Земляника ягода такая, что если много ее, то можно вокруг себя ползать и всю не оберешь. Вот мы и ползали.
То ли настроение совпало, то ли приглянулась я бабушке, но узнала я ее историю… Горькая история вроде как, а баба Нина говорит, что счастливая.
– Мы, – рассказывает она, – приехали сюда из Узбекистана в начале 90-х. Жизнь так повернула, что за одну ночь с Мишей пришлось нам собраться и выехать. Здесь оказались случайно, не вспомню уже, то ли позвал кто, то ли с поезда тут сошли. А что нам – два чемодана да вера в лучшее за душой. И все. Ну и любовь. Любила я его крепко.
Миша через 8 лет ушел от меня, женщина та с детьми была. А я так и не выносила ни одного. Я думала, умру с горя, все ждала, что умру, а видишь, дожила до старости. И Миша дожил, я его теперь не то что люблю. Жалею больше. Одинокий он, как дом заброшенный.
А я, как ушел он, металась так, что стены дома ходуном ходили. В пустом доме знаешь как гулко…
А через год мальчишку взяла на воспитание. Хороший парень вырос, сын мне, считай. А Мишу те дети так и не приняли. Вот она его и выпроводила.
Я тебе по сердцу скажу, мать всегда за детей, даже я за Колю своего стеной встану. Пусть и против Миши. Вот так вот.
Но Миша к Коле хорошо. Сказал вот на днях: я дурной, не сберег детей наших и сыну отцом не стал. Это он верно сказал, жизнь свою как ножницами перерезал. Недолюбленным Миша не был у меня.
Но я тебе про другое хочу: вот ты все ищешь для себя что-то, взгляд у тебя цепкий. А по мужу своему вскользь взглядом-то. А ты остановись на нем. Долго-долго посмотри. А то забыла ты уже все – как это любить, как без мужика быть, как не знать судьбы своей женской. Посмотри на него. Вот не дрогнет у тебя сердце совсем, тогда и отводи взгляд. А дрогнет – вызови его на бой, выдержи, как пронзят тебя его глаза, и будут чувства острее первых. Минуты рядом с ним считать будешь.
Я молчу. Вот как прижала меня баба Нина.
А та пересыпала землянику в бидон, обтерла руки об себя, достала хлеба, сыра домашнего и мне протянула. Сидим, жуем. Думала, не полезет мне кусок в горло, а нет – вкусно, остановиться не могу.
Баба Нина вздохнула и снова заговорила:
– Ты представь, мы с Мишей жили впроголодь. Гражданства нет, денег нет, жилье – флигель холодный. Чем только не зарабатывали, но особенно дороги мне вот такие наши минуты в лесу. Мы с трех утра с ним в лесу уже были – ягоды собирали на продажу, грибы, травы. Потом продавали на базаре или у поездов. Вот наберешь, бывало, литров 10, а то и 15 голубики и несешь ее на станцию рука об руку с ним. С ног бы упасть от усталости, а так хорошо идти, что и обратно бы в лес пошел снова собирать. И так каждый день. Бывало, ничего не набирали, нечего было продать. Но не унывали мы. Любовь-то – она в тягостях в сто раз сильнее.
Потом, когда Миша встретил ту женщину, жизнь наша уже легче была – домик небольшой купили, на работу оба устроились. Он бы меня в тех лишениях не оставил. Я так считаю, что даже тут он позаботился обо мне. Теперь вот я о нем забочусь…
Глава 2
Дружба
Когда я был маленьким
Гоша собрал друзей. Пригласил всех к себе в субботу вечером под предлогом своего дня рождения. Всего получилось 17 взрослых человек. Детей никто не взял, что было прекрасно.
Гоша развелся месяц назад и очень хотел не вести переговоры, а все обозначить на месте.
Основной проблемой было то, что люди не знали друг друга. Но Гоша рассчитывал на спиртное. Это он подбирать умел. Готовил Гоша тоже отменно и с удовольствием организовал стол сам.
Первыми пришли студенческие друзья – три семьи, но эти были знакомы. Пришли шумно и легко. Компанией всегда лучше начинать любой праздник. Остальные подтягивались парами и по одному, почти никто не опоздал. Конечно, все спрашивали про жену.
Гоша первый тост сразу взял на себя:
– Ребята, я сегодня собрал вас как самых дорогих друзей. Я хотел сообщить вам, что с Ниной мы больше не живем вместе. Решили освободить друг друга. Я уверен, что Нина никому из вас не звонила и первый информатор я. Давайте выпьем за дружбу и мою свободу.
Никто не округлял глаза, никто ничего не пытался выяснить. Всё приняли как есть. Гоша другого и не ожидал.
Пили все! Это была отличительная особенность подхода Гоши к гостям.
Постепенно завязались разговоры, и студенческая компания по краям обратилась к соседям слева и справа.
Юра, бывший Гошин коллега, был без жены и пил виски, поэтому он быстрее всех завладел общим вниманием.
– Жора, – сказал он, – ты, как мой лучший друг, должен внимательно отнестись к сложившейся проблеме моего одиночества на работе. Ты или к нам вернись, или меня к себе забери!
Гоша улыбнулся и сказал, что пока ни тот, ни другой вариант рассмотрен быть не может, но, учитывая, что Юра на своей работе ценный специалист, он считает его кризис временным.
– Нет, – сказал Юра, – кризис мой навсегда. Я вызвался на прошлой неделе провести презентацию для китайских коллег. И вчера я ее провел. Забери меня, друг, к себе. Желательно в понедельник утром, – Юра страдальчески засунул в рот пучок кинзы.
– Ты не покорил китайских коллег?
– Даже хуже… Я презентацию неделю готовил, не спал, похудел на четыре килограмма. У меня был неудачный макет, который в прошлом году составил совершенно безграмотный чувак. Его тогда не приняли, но и китайцы не приехали. Мне дали этот макет и сказали, что сделай как угодно, но только не так. Я к китайцам приехал, начинаю доклад, а там не моя презентация, а эта, позорная! Я и на голове ходил, и вприсядку, все на пальцах, короче, показал не хуже голливудского актера. А моя презентация дома, понимаете, на рабочем столе ярлычком висела. Моя идеальная презентация! Чтоб ее!
За столом раздались сочувственные смешки, волной переросшие в хохот.
Когда он начал стихать, Юля, жена брата Гоши, сказала, что смешного мало, она вот точно такую же ситуацию пережила в жизни и ощущение это отвратительное. Ее муж удивленно вскинул брови.
– Мало ли что у меня в жизни было, – повернулась к нему Юля. – Это еще в детском саду мне нагадили. Перепутали мой рисунок огурца с каким-то чужим, совершенно уродским огурцом! Все домой ушли, я одна осталась. Мама пришла, а воспитательница отдает ей рисунок и говорит: «Это мы сегодня рисовали, вот Юлечкин рисунок». А там не мой огурец! А мама мне: «Ну что ты, не расстраивайся, мне все равно приятно, это тоже красивый рисунок». И я так свой рисунок и не догнала. Юра хоть постоять за себя может, а моей маме насильно вручили ужасный рисунок, и никто меня не послушал!
Одной волной хохота не обошлось. Он несколько раз перетекал через весь стол. Юра отчаялся найти поддержку. Ситуация с огурцом была бы комичной и для него, если бы не чертова презентация.
Сквозь утихающий смех пробился голос мужа Юли, который тоже поддался воспоминаниям беспомощного детства.
– Нет, это вроде бы и смешно, но, с другой стороны, я, взрослый дядька, борщ, например, тоже из-за садика не ем. Как в обед был борщ, так я вступал в бой с нянечкой. Она мне его впихивала, можно сказать, но я ни ложки не проглотил. Борщ – это издевательство над детским организмом. Но хуже всего, конечно, был сон в обед.
Информация про сон час в детском саду вызвала гул и объединила всю компанию гораздо эффективнее виски и коньяка. Парочка присутствующих пыталась сообщить, что на самом деле поспать было не так уж и плохо и сейчас на работе они бы каждый день ныряли в кроватки на два-три часа. Но общее возмущение подавило их несмелые намеки.
Обеденный сон вырвался из детских воспоминаний, как вода из сифона. Сон признался исключительной пыткой и, главное, мгновенно оброс историями о воспитательнице на стульчике, стоянии в одних трусах в углу, необходимости укладываться только «мальчик-девочка» и прочими ужастиками.
Компания забыла про еду, совершенно стерла из памяти развод Гоши и являла собой обнаженное коллективное детство.
Маша, когда-то первая любовь Гоши, откинулась на спинку стула и громко скомандовала:
– Все идут мыть руки! Все закатали рукава? Гоша, я кого спрашиваю: ВСЕ закатали рукава?
Ее правдоподобная ярость пришлась по душе всем собравшимся, и большинство отреагировало искренними ругательствами и новыми взрывами хохота.
В этом гвалте Наташа, скромная Гошина подруга со школьных лет, как наяву, ощутила прикосновение холодной мокрой варежки. Эта процедура, проводящаяся у них в саду в целях закаливания, сделала ее до дрожи теплолюбивой. Расслабленная атмосфера развеселившейся компании позволила ей поджать ноги на стуле под себя и даже стянуть с Гошиного диванчика небольшой плед, служивший обычно его коту.
Как будто уловив Наташины мысли, гости вспомнили про утреннюю зарядку и тут же сошлись во мнении, что это было довольно утомительно. А главное, совершенно не имело осознанности.
Заметно успокоившийся Юра хлопнул себя по животу и сообщил, что вот сейчас он бы не прочь начинать утро с зарядки, особенно если потом все пойдут на завтрак.
Информация о завтраке окончательно раззадорила народ: каша с комочками, молоко с пенкой и чавкающий сосед. Когда шум чуть стих, выдохшаяся компания вернулась к еде. Гошин труд был оценен на высшем уровне. Снова начали завязываться диалоги по парам, пока кто-то не подкинул дровишек:
– На самом деле сейчас мы все тут такие счастливые! Мне вот в детском саду не нравилось ВСЁ! Абсолютно ВСЁ! Но что тогда можно было сделать? Ничегошеньки! А сейчас попробуй меня заставь в тазике закаляться! Нет уж, я теперь большая, добровольно в прорубь ныряю!
Эти слова очень воодушевили гостей. Но тут произошло неизбежное: собравшихся настигла мысль о собственных детях. О том, что почти у всех дети ходят в детский сад… сейчас.
Эта мысль никому не понравилась, бездетным в компании был только Гоша. Именно поэтому мысль к нему не пришла, но напряжение он почувствовал. И потому предложил выпить. Что подействовало хорошо, но с оттенком философии. Но это была обычная динамика для праздничного вечера.
Вернулись также и к Гошиному дню рождения. В частности, Ира сказала следующее:
– Дорогой наш любимый друг! Нет дома гостеприимнее твоего. К тебе хочется идти. В детском саду меня жутко смущал запах чужого дома… знаешь, когда идешь мимо открытых шкафчиков, а там запахи чужие, не свои. Вот в твоем доме пахнет хорошо. Пусть он тебе всегда будет крепостью.
Гоша дрогнул.
Разошлись все уже ночью, долго обнимались и прощались в коридоре. Кто-то так признакомился, что договаривался о новых встречах. Это стало хорошим подарком Гоше.
Спать ему не хотелось: он убирал со стола, мыл посуду, иногда наливал в бокал. Думал о Нине. Вот ей в детском саду все нравилось, она ему это сто раз говорила. И еда, и воспитатели, и друзья.
И друзья…
Гоша вспомнил, как они бежали на прогулке к заборчику: Нина с одной стороны, он – с другой. Группы разные были, общаться можно было только так. Как ему было неуютно, если Нина болела и не ходила в садик. Какой заборчик был некрасивый в такие дни, недобрый. И как здорово было, когда она возвращалась!
«А ведь я тоже болел, – подумал Гоша. – И тоже не ходил. А она там ждала меня. Не говорила ничего, но ведь ждала».
На часах было уже 04:30. Он позвонит ей в 07:00. Да-да, воскресенье. Ну, хорошо, в 09:00 позвонит. Гоша взял и снова отложил телефон. «Детский сад какой-то!» – подумал он и набрал ее номер.
