Loe raamatut: «Художники»
В оформлении обложки использована фотография с https://www.shutterstock.com/.
И если бы мир был придуман не нами,
То был бы ли он светлей?
Воображариум
I
Часть 1
Глава 1
Зевая, Кивин широко открыл рот, но туда сразу впечатался мячик.
А я хихикнула. Конечно, это было не очень прилично, Кивин мог челюсть вывихнуть. Но сам виноват. Я долго думала, опомнится он первым или учитель придумает что-то раньше. Вышло, что последнее. Расковский остановился на теннисном мяче. Белом. Я поспешно прикрылась рукой, чтобы не перепало и мне. Зевает Кивин заразительно.
– А все-таки меня иногда бесит, – прошамкал рядом Крис: ему недавно вставили второй ряд зубов. – Все эти сюжетные схемы, костяк композиции… Почему нельзя просто – бум?
– Потому что ваш бум поразит разве что бомжей, – гаркнул от доски Расковский. – И только им, на помойке, понадобится ваше произведение. Чтобы было чем подте…
Я поджала губы, уткнувшись в лист с записями. Грег только месяц у нас работал, после аспирантуры, и атмосфера училища влияла на него не совсем так, как следует. Мы только удивлялись, как при сдаче диссертации он сумел выдержать речь без крепкого словца.
Крис покраснел как рак.
На самом деле, меня тоже не раз мучила эта проблема. Вот учишь, учишь. А кому это вообще надо? Сколько художников работали по своему призванию?
Всякий раз, когда я затрагивала эту тему, Линда отворачивалась.
– Да какая тебе разница? – угрюмо сказала она и убрала с лица фиолетовую прядь. Закинула ее назад. Я знала, что будет дальше. А в столовой, где мы сейчас находились, сценарий был еще прозрачнее. И таки-да – спустя время прядь вернулась и угодила прямиком в тарелку. Волосы извозюкались в чечевичном пюре. Я придирчиво вытерла салфеткой свою часть стола, хотя брызг не было.
– Что ты заводишь эту тему? – Линда недовольно взглянула на меня. – Ты учишься здесь. Гордись!
– Как будто кто-то этим гордится, – я смахнула салфетку в корзину около стола и оглядела людей. Сегодня не было картинщиков. Опять их заставили выверять чертежи, небось. Ну, салата больше останется.
– Вот я горжусь, – Линда флегматично оставила прядь плавать в бежевой жиже и принялась за этот суп. – Кто бы мог подумать, что я могу создавать мир – прямо из воздуха. Горжусь.
– Все мы творцы, – я отставила в сторону перец. – Все мы думаем. Кто-то в большей, кто-то в меньшей степени.
– Кто-то дурак, – поддакнула Линда.
– Угу. Только благодарности у нас где?
– Ты хочешь, чтобы все о нас знали? – зыркнула она на меня. – Чтобы все кричали: «О, смотри, творец идет!»
– Звучит не очень.
– Ага. Еще кинут в тебя бананом, за то что ты не так героя прописал, – Линда вздохнула. – Кто придумал эти композиции? Бумагу только изводим.
Опять соскочила на то, с чего начинала я. У нее такая короткая память.
Больше всего я не любила в училище физподготовку. Вот зачем мне физподготовка, я же пишу?
– Савельева, ну ты опять мешок!
Да, я притворялась набитой дурой, чтобы меня только не трогали. А пока пыталась сочинять миры. Но это мало получалось, когда кто-то бил тебя мячом по заднице.
Домой я приходила всегда уставшая, почти в полночь – настоящая Золушка – и неслышно, чтобы не разбудить родителей, пробиралась на цыпочках во вторую комнату.
По пути обычно что-то сшибала.
А в комнате находила остывший чай. Не помню, за последнее время, когда бы он был еще горячим. Родителям я ничего не говорила, они до сих пор думали, что я учусь на третьем курсе университета – точнее, перешла на третий, и кое-как сдала экзамены в январе. Училище использовало какую-то хитрую систему, благодаря которой о нем никто не знал. И поэтому я не могла о нем никому говорить. Но была и еще причина – я очень боялась.
***
Помню, когда мне было девять, мама, посмотрев мои ранние песенные наброски, – а писала я их в шесть, тогда я задумывала стать композитором, – покивала головой, поулыбалась, похвалила. А на следующий день, когда к нам приходила тетя Люда, я услышала шутку, что дочери, то есть мне, никогда не стать поэтом. Они смеялись. Теперь-то я понимаю, что это было сказано в каком-то политическом контексте, – там еще участвовали современные медиа, шашлыки и президент – но меня это очень ранило. Я даже пару дней не разговаривала. Услышать, когда о тебе такое говорят родители…
Мои родители замечательные. Они отговорили меня идти в литературный и посоветовали взяться за журналистику – близкая тема, и писать буду, как всегда хотела. И я понимаю, что они были правы. Все эти университеты с литературой. Пока получаешь профессию, всю охоту отбивает. У меня так и с журналистикой стало. Но дело не в этом. Я действительно взялась за дело всерьез, а когда слышала, чему в литинститутах учат…
Но меня все равно это нашло. Когда однажды я чуть не попала в аварию, – водитель, зараза, проскакивал на пешеходном – меня за руку поймал Хаз… И тут все началось.
Хаз – это лаборант с технического. Подрабатывает в отделе, так как увлекается всей этой машинной фигней. Прибамбасы, колбы. Я тогда в него влюбилась. Стукнулась об его грудь, когда он меня вытащил из-под носа машины, а когда очухалась, вижу – что-то я не дома. Вокруг была та же обстановка, но не было людей и автомобилей. Хаз тогда выругался и сказал, что я свалилась на его голову.
– У нас уже перебор с вами.
– С кем «с нами»?
– Со студентами. Заладили – фантазировать.
Через десять минут я стояла на пороге училища, в меня дул сквозняк из входной двери, а среди слоняющихся без дела мальчишек и девчонок, одетых в какую-то навороченную цветастую одежду, я увидела дылду – светловолосого парня, прислонившегося к квадратной колонне. Лицо его выражало все признаки тошноты. Это был Кивин.
– Новая? – Чувак с непроницаемой внешностью – ни запомнить, ни описать, а еще директор – посмотрел на заполненную Хазом анкету (до этого тот пытал меня добрых полчаса на предмет всяких отклонений от нормы), потом зыркнул почему-то на Кивина. – А этот что может?
– Сценарист, – буркнул Хаз и скептически посмотрел на парня. Директор хмыкнул:
– Мыслит драматически. – Он поставил печать на обоих документах, и с того момента нас двоих пихнули в аудиторию и не выпускали до глубокой ночи. Там мы быстренько проходили инструктаж, записывали где-то с середины лекции и пытались понять, что вообще от нас хотят и что это за странные термины. Только к концу второго часа беспрерывных чирканий за лектором я сообразила, что мне уже не отвертеться. Приходилось становиться писателем. Тем, кем я всегда мечтала быть. Только меня никто не предупредил, что сказать об этом будет трудно.
И я не сказала. Когда я оказалась в десяти минутах ходьбы от дома, меня охватило странное чувство: живот жгло возбуждением, становилось легко, отчего начинала кружиться голова. И глаза бегали как сумасшедшие, не знали, на каком предмете остановиться – может, стройка? нет-нет, детский сад? соседний дом?
Я побрела к своему.
И пока шла, понимала, что мое желание обрадовать родных – испаряется. Я прогуляла университет. Я была черти знает где, среди людей со странными именами, полузарубежными, полувымышленными (клички, потом узнала), в месте, где все говорят на одном языке, без акцента – хотя там далеко не все русские… Я пришла домой, а родители уже спали. Мама не ждала, уснула, наверное. Так и не вышла, хотя я гремела. Когда я дожевывала пирожное, запивая его противно-холодным чаем, понимала – не скажу. Не смогу расстроить. Кем будет работать их дочь? Что она вообще делает? Как, в какую компанию попала… А потом мне помогали оформлять документы, якобы из универа. Родителям не звонили с журналистской кафедры – думаю, там потеряли мои номера. Друзья не интересовались. Да и наверняка считали, что я просто забила на универ. Меня пока не отчислили, – щас летом после сессии будет – и каждое утро, в десяти минутах ходьбы от дома, забирали куда-то вверх и вниз: я оказывалась на площадке, за которой был городской пейзаж, унылый, как некоторые рисунки наших артхаус-картинщиков, я входила внутрь здания и начинала понимать, что̀ каждый говорит – китайский, немецкий, английский… Все эти языки звучали для меня одной тягучей рекой – моим русским. И мне не хотелось знать, почему так происходит. Место было замечательное, и в нем просто хотелось остаться. Разве что в столовой иногда пересаливали.
***
Я вернулась домой, но мама не спала. Давно я такого не видела в будни.
– Хочешь сделать мне подарок?
Я сразу вспомнила, что на прошлый ее день рождения осталась дураком.
– Конечно. Что надо сделать?
– Вот, – она показала на бумажку, где была записана книга Марининой. – Купи мне ее, я все буду читать.
– Ладно, – вздохнула я. О вкусах не спорят. – Это новая?
– Да, в википедии проверила. Там еще есть, только Каменскую не надо.
– Ну, вот эта про Каменскую.
– Значит не надо.
– И название я уже слышала… Ее у нас нет?
– Да? – Мама ушла в мою комнату проверять стеллажи. – Ой, и правда стоит!
Я налила себе чай, заварила покрепче и безразлично уставилась на экран. Что там у нас сегодня по телику?
– Ты кушать будешь? – мама вернулась.
– Да. Мам, что идет?
– Не знаю, я для фона включила.
Она подошла к холодильнику, потом к плите и начала химичить. Я наблюдала, как она расставляет кастрюли и плошки под монотонный гул телепрограммы, когда заметила в отражении духовки, что у нас на кухне появилось пятно, которого в ней нет. У меня екнуло сердце. Пятно было только в стекле, но не на плитке. Оно было черным и немного бесформенным, отчего я подумала – таракан. Большой! Но мне в итоге показалось. Когда я моргнула, решив, что пятно похоже на мышь, оно исчезло, оставив только сладкий осадок на сердце – пронесло. Я думала, у меня уже крыша едет. А то придумываю тут всякое постоянно.
– Так что тебе?
– Картошку.
– А что молчала? Пять раз спросила.
Я не стала возражать.
Легла я поздно, как обычно. Обняла игрушку, которую дарили еще в десятом классе – котомедведь, такой пушистый, любимый и потрепанный, – попыталась заснуть с открытым окном. Пьяные мешали. Завтра пятница…
– Вот бы мы для чего-то были нужны, – сказала я то ли вслух, то ли уже в полусне. Я никогда не умела отделять правду от сумбурного мира грез, потому что этот момент всегда приходил неожиданно. Особенно теперь: закрываю глаза – и я уже на своей станции. Выходные из-за этого были моими самыми короткими днями.
Я открыла глаза, всматриваясь в неполную темноту – горел светодиод от роутера.
– Горбатишься непонятно для кого, – вздохнула, прижимая к себе игрушку. Она пропахла пылью.
Я уснула.
И мне снился мой мир.
Глава 2
Хаз был особенно резок, когда я подходила к нему с просьбой. Это он до сих пор считал, что я по нему тащусь. Он и предположить не мог, насколько учившиеся здесь итальянцы горячее.
– А ты не мог бы подбрасывать меня чуть подальше?
– Этим я не распоряжаюсь! Подальше?
– В парк хотя бы. Я так давно там не гуляла.
– Выходные тебе на что?
– Ну так я их трачу на долги по универу.
– Все не бросишь.
– Мне это не очень нравится.
Он фыркнул – в последнее время он начал меня этим откровенно бесить – и ушел договариваться с директором. Ну а кто этими перемещениями распоряжается?
– А кого ты видишь, когда спишь? – вдруг спросила Линда у меня за обедом. Она в первый раз заговорила со мной о персонажах.
– Тебе кто-то приснился из своих? – поэтому в первую очередь спросила я.
– Да! – она улыбнулась и покраснела. Ясненько. – Это же всего лишь сон!
– Персонаж – это часть души, – сказала я, держа ложку перед губами. – Это как самой с собой заниматься, – я засунула ложку в рот, проглотила суп, – этим…
– И что? Это сон, – Линда фыркнула – получилось очень похоже на Хаза. – Никто и не узнает. И я знаю, что пойдет в книгу, а что нет.
– Твоя воля.
– Он был таким классным!
– Избавь от подробностей.
Линда недовольно отвернулась.
На уроке техники нам вдалбливали ненужную информацию.
– Насыщение прозаического произведения деталями – это очень важно для объема картины, – не спеша похрипывал старик Тихарь. – Я не говорю про объем произведения. Форматы жанров, я надеюсь, все помнят. А сюжет – он невозможен без подробностей. Кому нужна прямая линия? Всем нужны резаные, наполненные фактами, детальками, всем тем, что делает сюжет великолепным.
– Как будто он тут гуру, – пробурчал слева Кивин. Тихарь был не настолько одарен слухом, так что Кивину сошло с рук. – Копаешься в этих деталях, и сохнешь.
– Это да, – я думала о том, что любая профессия претит, когда начинаешь в ней погрязать. Пока что только научно.
Как люди делают свою мечту делом всей жизни?
Меня убивали подробности. Убивали весь пыл, превращая его в пустой пшик. Из-за этого тексты получались скользкими и простыми, и последнее мне тоже совершенно не нравилось. Как при подробностях у меня получалась простота? Не знаю. Но получалась.
Когда я зашла ополоснуть лицо, приметила капающий звук из открытой кабинки. Я никогда не видела уборщицу, интересно, а кто туалеты чинит? Лицо в зеркале показалось мне сухим и каким-то выцветшим. У меня герои и то живее. Вот что значит ночи без сна, за придумыванием. Я умылась, выпрямилась и вскрикнула – Господи!
Мне показалось – черт!
Ой, не черт. Но показалось… Было страшно. Что-то темное, с красным глазом, в капюшоне. Дарт Вейдер, блин. Теперь и чудится.
В кабинке булькнула вода.
Надо поспать сегодня. Хаз бы договорился.
Я вышла из туалета, когда в него как раз намеревался зайти мальчишка.
– Эй, ты чего? – А он посмотрел на меня как на сумасшедшую, но я не поленилась указать ему на знак. – Хотя если пожелаешь, – я пожала плечами, потому что парень мои слова проигнорировал. Небось из картинщиков. Они временами странные.
Я вернулась в аудиторию.
– Чувствую, сегодня нам придется написать эссе, – уныло забурчал Кивин, и я пожала плечами. Эссе так эссе. Ничего нового. А вот Кивин ненавидел этот жанр.
– Про всякие заклепки. Какая разница, какого цвета у моего персонажа заклепка, – Кивин наклонился к парте, чтобы Тихарь дай бог не обрел слух.
Учитель как раз медленно проходил мимо нашего места.
– Таким образом, ружье, которое вы вешаете в первом акте, выстреливает в третьем. Оно должно выстрелить. Даже холостым. Даже если просто кому-то почудится. Савельева, вы куда?
– Мне в туалет!
Я неслась сломя голову. Пыталась не сшибить никого, кто б по дороге оказался. Боже мой, это немыслимо! У нас в туалете мой персонаж.
Он выискивал что-то в раковине, а когда я влетела, подцепил кольцо на цепочке и застегнул ее на шее. Цепочка. Это точно, на шее! И с кольцом. Я это сегодня во сне видела.
– Ты что здесь делаешь! – Господи, зачем я это спрашиваю. Я что-то сделала – мой персонаж, он здесь.
Я и такое могу?
– Ты кто? – он отшатнулся.
– Что делаешь тут?
– Какая тебе разница? – нахмурился.
– Ты мой персонаж!
– Что?
Я услышала шаги и побежала закрывать дверь.
– Уходи!.. Постой, как ты попал сюда?
– Ты сумасшедшая.
– Ты что-то видел? Как я это придумала?
– Ты не в своем уме, – он оглядел туалет. Наверное, в сотый раз, раз меня долго не было. – Ну и грязно тут.
– Тут чисто! Ты в мужском не был, – и я в первый раз подумала, что хорошо, что он ошибся дверью – у меня бы не было желания забежать в мужской.
Он вдруг оглядел меня.
– Мда.
– Вот спасибо, – мой голос звякнул сталью. Еще бы мой персонаж мне что-то говорил…
Хотя его я не очень помню. Вроде не представляла никого так. Лицо не совсем такое, тело крепкое, притом худой. Хотя да, черные волосы… Может, фантазия и воплощение работают между собой иначе? Но вот кулон я точно помню.
– Это что-то от царя? У тебя кулон. – Парень жутко прищурился. – Значит угадала. Ну и что мы воруем?
– Ты ничего не знаешь, девка!
– Ты мне не угрожай… ой!
Он впечатал меня в стенку, заткнул с силой рот. У меня заболели зубы. А запястья он перехватил, и тоже сжал, больно.
– Откуда знаешь? – прошипел он.
Глаза – как ярость. Я замычала, но он сдавил мне рот. Придурок! Ну точно мой персонаж. Тупоголовый. Но через секунду он мне рот открыл.
– Придумала, – попыталась поднять к губам ладонь, но он не дал, и зубы как и прежде болели.
Он посмотрел, подняв бровь, как на идиотку.
– Что ты придумала?
– Что кольцо, царя. Что его украли. Ты украл, видимо!
– Я не крал.
– Крал! Тогда зачем…
– Я не крал! – Мне язык снова сдавило. Да когда же они, Господи, на шум-то придут!
В дверь постучались.
– Мне срочно! Хватит там шалить! Дома подробности придумаешь!
Я поблагодарила бога за такую писклявую девочку. Парень отошел на два шага и с ужасом уставился на дверь. Туда снова врезалась рука:
– Эй!
– Уходи! – шепнула я ему.
– Куда?
– К себе возвращайся! В мир свой! Мой!
– Я ни в какой мир не возвращаюсь!
– Глупый что ли?
Ну тупо-ой!
Он огрызнулся.
– Понятия не имею, что я здесь делаю! Но в свой мир я возвращаться не знаю как!
– Заснула что ли?! – заревела пискляшка. Мне стало страшно.
– Иди туда!
– Куда!
– Туда! – я захлопнула кабинку. – Ноги убери! И не высовывайся!
На пару секунд все стало тихо.
– Ненормальная! – взревела толстуха – какая ж она оказалась толстая – и проскочила к первому толчку. Захлопнула дверь. Послышались звуки.
– Закрой дверь!! – заорала она, и я, прижимая нос, выметнулась наружу. Как бы она там не засиживалась.
Спустя двадцать минут девушка вышла в хорошем настроении.
Парня я нашла полуживого. Вывела его наружу. Пофиг, что увидят.
– Как ты себя чувствуешь?
– Не спрашивай, – промямлил он.
– Недалеко есть лестница…
Я приметила теперь внимательней, что он был в коротком плаще, а сам весь в черном, и плащ черный. Руки в перчатках до ладоней, пальцы открыты. Еще у него была классная заклепка на ремне, в форме пасти волка.
Худой. Высокий. Да я прям гениальна!
Когда мы спустились на первый этаж, на нас уже поглядывали.
– Дыши, – сказала я на улице. Он наклонился, судорожно глотая воздух.
– Почему не на уроке? – Расковский испугал меня своей внезапностью.
– Извините! Совсем не до того было.
– Оправдание… – был сказан мат. – А ты что?
– А это мой брат, – я коснулась ребер парня для поддержки, но кажется, только усугубила ситуацию. – Он… пролетом.
– Что значит пролетом?! – вставил учитель кулаки в бока.
– Недавно! – округлила я глаза. – Совсем недавно.
– Еще одного придурка?
– Что ж вы выражаетесь? – посетовала я. Меня опять обругали.
– Работать! – гаркнул Грег и ушел куда-то не туда, не к нашей аудитории. А, «работать» у него значило пахать, пока он где-то проветривается.
Я нагнулась к незнакомцу.
– Ты как?
– Во что ты меня впутала? – он немного дрожал, но дышал уже. Я закусила губу.
– Ну, ты творец.
– Какой творец?
– Миры создаешь. Теперь. На время.
– Сама выпутывайся, – он выпрямился, отер губы. – Так где я?
– В Доме творцов.
– Что это?
– Создатели миров. Мы вас пишем.
Он посмотрел на меня как на сумасшедшую. Снова.
– Мне все равно, что ты там щебечешь. Но чтобы к вечеру я был обратно. У себя. Тьфу, верни, как все было! Если это ты затащила меня.
– Я никого не затаскивала, – промямлила я.
– Мне надо быть там к вечеру, – сказал он тише и сжал кольцо на шее в ладони.
Глава 3
Мне приснилось, что мои ноги жрет черная крыса.
Когда я открыла глаза, увидела, что парень спит сидя, прислонившись затылком к старому громоздкому комоду. Я подскочила к нему и начала трясти. Его голова с открытым ртом заметалась как одуванчик.
– Ай! – этим кончилось небольшое противостояние. Он, очнувшийся, потирал макушку.
– Зараза.
Это слово я уже перевела про себя литературно.
– Ты как сюда попал? Вспомнил что-нибудь? Это было бум, или портал – и вот ты здесь?
– Отвянь от меня, сумасшедшая.
– Ну же, скажи!
– Отвянь, я сказал!
Меня, если честно, удивило, что он не удивлялся метро. Директор, видимо, внял мои просьбам, быстро, поэтому в Москве мы оказались прям в толчее прохожих. Персонаж на это реагировал как собака на телевизор. Такое ощущение, что у них таких переходов пруд пруди. А я в своем мире ничего такого не придумывала.
Впрочем, я и сама о придуманном мире не очень-то много знала.
К нам заглянула мама.
– Уже проснулись? – она улыбнулась так, что ни один человек не заметил бы подвох. Я вышла вместе с ней в коридор, и добродушное выражение с ее лица сразу исчезло.
– Так, чтобы никакого шуму, пока мы с твоим папой дома. Ты заходила в аптеку?
– Он вроде не болеет.
Мама протянула мне презервативы.
– Мам! – у меня вылезли на лоб глаза.
– Чтоб ты мне в подоле принесла? Щас, будешь сама его воспитывать.
– Да мы ничего такого!
– Уж мне не говори, чем там молодежь не интересуется, – сдвинула брови она. – Если будет приставать, надевай. А папа с ним потом разберется.
Я зашла в комнату немного потерянная, отчего забыла вовремя спрятать пачку.
– Презеры что ли? – я мгновенно отвела руку за спину. – Думала она, что я тебя в первую же ночь укушу?
Он не выглядел обескураженным. Только хмурым, наверное потому, что башка у него до сих пор ныла.
– Ты бы этого не сделал, – убежденно сказала я, но положила пачку на видное место. Кстати… он знает о предохранении? Это я в своем мире не продумывала.
– Еще посмотрим, – он мрачно воззрился на меня. – Хватит вести себя как зазнайка. Ты не знаешь, что я сделаю в следующую минуту.
– Но я тебя знаю, – я уселась напротив него, он неохотно сел прямо и скрестил руки. Я вытянула губы. Так… – У тебя не было родителей.
Он скептически поднял брови.
– Отец умер в тридцатилетней войне, а мама не дожила до твоего восьмилетия.
Он неприятно нахмурился.
– У тебя не было сестер и братьев. Еще ты любишь суши. Учился на боцмана, но в первый же месяц был схвачен разбойниками и провел у них несколько лет. Потом год скрывался от полиции. Ну, – торжественно улыбнулась я, – что из этого правильно?
– Про родителей.
Я заткнулась.
Он встал, обошел меня и начал ходить по комнате. Кажется, подходил к окну, осматривался. Я повернулась, когда он, морща нос, смотрел на кучу старых флаконов и лаков, которые у меня с мамой просто руки не доходят выбросить.
– Я хочу извиниться.
– За что?
– Ну, то что я так резко. Информацию надо выдавать дозированно.
Он, сморщившись, потрогал на шее кулон.
– Ну, вот я знаю, откуда кулон. Королевский.
– Ты говорила, царя.
– А разницы нет. Его надо притащить в башню Святых Отцов до конца седьмого месяца, полуночи.
Парень напрягся.
– Для чего?
– Это я еще не придумала.
Он вдруг резко оказался рядом и зажал мне ладонью рот. Его взгляд метал молнии.
Было больно.
– Что там будет? Говори!
– Ме маю! – промычала я. Он сдавил сильнее.
– Говори!
Я пискнула. За дверью послышался шум. Заглянул отец, но в этот момент я уже дышала безразмерной футболкой, в которую одели персонажа перед тем, как он лег спать. Парень с силой прижимал мою голову к груди, не давая вздохнуть.
– Что тут у вас происходит? – понизил голос отец. Но к своему ужасу я приметила, что он не так уж и зол.
– Мы вспомнили разногласия, – сказал парень. – Уже улаживаем.
Я слышала, как папа еще стоял, сопел, а потом закрыл дверь, ничего не сказав.
Я насилу вырвалась. Теперь была ужас растрепанной.
– Говори, что там будет, – тихим скрежещущим голосом прошептал он. – Возомнила себя творцом? Так отвечай.
– Я не знаю. Не придумала.
– Придумывай!
– Кого-то убьют!
– Что?
– Всегда кого-то убивают, – я дышала, перед тем отшатнувшись от него. – Это беспроигрышный ход.
– В чем без проигрыша?
– В искусстве драмы.
Он сдавил себе зубы так, что мне самой стало больно. Я потрогала свою челюсть.
– Ты действительно сумасшедшая. Но раз ты говоришь о том, что творишь, тогда ты затащишь меня обратно.
«Я не знаю как», – хотела я сказать.
– И мне безразлично, как ты это сделаешь.
Он встал, порыскал глазами на комоде и взял пачку презервативов.
Я сделала выдох, а в голову начала приходить мысль, что надо было персонажей по-другому писать.
Когда я была маленькой, я всегда сочиняла истории. Но не запоминала. В моей голове играли жизни, проживали детские беды и радости, а первое творение вылилось на бумагу жуткими повторами и штампами, которые я, к славе своего гения, по большей части забыла. Через много лет я узнала, что это был фанфик. Мешанина из просмотренных мною мультиков, разных сериалов и чуть-чуть прозы Чехова (великого я не любила, но в текстах толк даже тогда понимала). Поняла я, что это фанфик. И устыдилась. И решила, что никогда больше не буду писать.
«Не тут-то было» сопровождало меня даже не с того момента – всю жизнь. Не знаю, что бы отвадило меня, если б я писать не смогла… Произведения состояли из кучи набросков. Все новые и новые записи, которые я надеялась когда-то превратить в печатные книги. Я всегда думала об издании. И никогда не понимала людей, которые пишут в стол или хвастают своими творениями на интернет-ресурсах.
Тогда же появился интернет.
Я поступила на журналистику. Перестала строчить в блокнотах, которые к тому времени превратились в черное месиво буковок и поправок; перенесла что-то из них в компьютер и неожиданно для себя выложила в сеть.
Совсем чуть-чуть. Не самое лучшее.
Но быстрый, первый и единственный комментарий моментально отбил у меня охоту писать. Я почувствовала, что я бездарность.
Комментарий был вовсе не обидный. И от девушки, которая к тому времени посещала курсы. Он был дельный, и был субъективный. Но мне показалось – как головой в прорубь.
«Спасибо», – написала я. – «Я исправлюсь».
И больше писать не садилась.
Даже через некоторое время, когда вместо полноценной критики пришло «Хах, мне понравилось», я не воспрянула духом. Не поверила. Тут человек увидел и разобрал по полочкам, а этот – что ему просто понравилось?
До следующего захода в литературную прорубь прошло два года учебы.
Я рьяно засела за журналистику, намереваясь сделать ее профессией всей моей жизни. Если уж не умею писать литературно, то буду писать статейно – этому учат, и работу найду. Пусть за гроши. Пусть буду работать там, где мне все время будет тесно.
Я ненавидела журналистику. И поняла это только к началу третьего курса. Тогда же, через неделю, меня чуть не сшибла служба доставки, и Хаз спас меня из-под колес. Я попала в училище, где учат искусству, и с трепетом в сердце поняла, что мой мир, который я так долго засовывала вглубь, разросся как, если сказать метафорично, – японская розовая вишня.
Парню захотелось погулять. И я вызвалась с ним.
– Скажи все же, а как тебя зовут?
– Я не хочу тебе ничего говорить.
– Дай угадаю. Слава?
Он посмотрел на меня недоуменно.
– Будешь гадать? Еще по своему имени меряешь!
– Савой меня зовут только в училище. Здесь я Марина.
– «Здесь». Ты даже дом называешь «здесь». Настолько же тебе проела мозги вся эта литературщина.
Я даже обиженно отстала, но потом догнала его, прежде чем он минул дверь с домофоном.
На улице накрапывал дождь. Такая противная погода стояла уже дня с два – не морось, не снег – лужи залезают в ботинки, боишься вляпаться в какую-нибудь хрень. Видом служили оттаивающие мартовские собаки.
Я семенила рядом, придумывая заковыристые имена, пока не поняла, что он направляется к метро.
– Тебе зачем-то в метрополитен?
– Ты про эту станцию с огромной «м»?
– Ну да.
– Туда мне тоже надо. Если ты не можешь придумать, как я отсюда уйду, сам найду способ.
– Ты знаешь, как это работает?
– Порталы везде универсальны. А обычнее портала твоего училища я еще ничего в жизни не видел. Значит, и здесь есть такой.
Я покивала. Какой умный.
Имена что-то никак не приходили в голову. Бред один.
– Может, ты Виталий?
– Нет.
– Тогда Сережа?
– Нет.
– Маргарин?
– Ты называешь меня маслом?
– Ну, когда у меня заканчивается фантазия, я обычно первым делом перебираю еду.
Он резко остановился.
– Перестань меня называть всякой мутью, – он насупился. – Ладно. Зови Олегом.
– Тебя правда зовут Олег?
– Ты же все знаешь! – скептически покосился он.
– Ну, я не могу знать все детали. Обычно я исследую мир по мере написания.
– Как это?
– Только когда пишу, это становится правдой.
Он снова посмотрел на меня.
– Записываешь – и правда?
– Ну да, – я припомнила. – Когда в училище попала, меня сначала к картинщикам засунули, так я там такого напридумывала… Кубизма. А когда записала, что я хотела нарисовать, то это сразу ожило. Правда, тоже, кубически.
– И ты мне об этом не говорила, – хмыкнул он.
Я удивилась.
– Ты не спрашивал.
– Спрашивал я или не спрашивал, – мы подходили ко входу в метро, – если меня выбросило рядом с такой, как ты, то будь уверена: тебя скоро придут убить.
Я резко остановилась. Он обернулся.
– Чего меня? – вылупила я глаза.
– Убить, – сказал он с потрясающим равнодушием. – Чтоб такое могущество пропало на добрые дела?
Я фыркнула.
– Я не могущественна.
– Ну, это пока. А вот научишься творить, как велит воображение, еще меня сумеешь доставить по адресу, – его голос понизился до шепота, – тогда за тобой и придут.
Я скосила глаза влево на темное пятно, появившиеся из гранитного покрытия перил метро-входа. А в следующую секунду оно кинулось на меня.
