Loe raamatut: «Жди меня»

Ольга Шевчук

Font:

Посвящаю моему сыну – Олегу Олеговичу Шевчуку

У брака и любви различные стремленья:
Брак ищет выгоды,
Любовь – расположенья.
Пьер Корнель

Деяния, совершённые в прошлом, могут внезапно напомнить о себе в настоящем, заставив испытывать муки совести.

* * *

Глава 1. При чём здесь Австралия?

Жизнь непредсказуема! И однажды в квартире Киры Борисовны раздался телефонный звонок, которого она совсем не ожидала.

– Добрый день! Могу ли я поговорить с госпожой Снегирёвой?

Приятный молодой баритон был ей незнаком.

«Только бы с Вадиком ничего не случилось!» – пронзила тревожная мысль, ведь сын за рулём, а молодежь, как известно, не прочь полихачить, особенно друг перед другом. «Или… что-то с мамой?» За восемьдесят – возраст пороговый, малейшая задержка с помощью может привести к беде… О муже не беспокоилась – Глеб сидел за компьютером в соседней комнате.

Поколебавшись, она ответила:

– Это я.

– Кира Борисовна? – зазвенел радостно голос. – Меня зовут Павел Громов. Вам, наверное, знакома телепередача «Жди меня»? Вы её смотрите?

– Разве что иногда…

– А как насчёт того, чтобы принять в ней участие?

– Ну… не знаю. Это так неожиданно… Кроме того, я никого не ищу… Послушайте, – вдруг ужалило сомнение, и нервный жар обжёг щёки. – Зачем вы меня разыгрываете?!

– Никаких розыгрышей, Кира Борисовна, – поспешили её успокоить. – Всё очень серьёзно. Мы готовим очередной выпуск телепередачи и приглашаем вас в Москву, к нам в студию, 15 октября, то есть ровно через две недели. Мне поручено также сообщить вам о сюрпризе – вас ждёт встреча с человеком, которая может изменить всю вашу жизнь! Он проживает в Австралии!

«При чём здесь Австралия? – подумала она. – Какое отношение имеет ко мне эта страна?»

– И этот человек… ваш отец! – торжественно объявил Громов.

– Хватит морочить мне голову! – вспыхнула Снегирёва, собираясь покончить с пустым разговором. – О каком отце вы говорите?! Мой папа умер несколько лет назад!

– Мои соболезнования, – ничуть не смутились на другом конце провода. – Но боюсь, что у вас неверные сведения. Повторяю ещё раз. К нам в редакцию обратился некий господин Волков, владелец страусиной фермы в Австралии. Он уже семь месяцев разыскивает вас.

– Я не знаю никакого Волкова! И в Австралии никогда не была! У меня там никого нет, да и быть не может!

– Ошибаетесь, Кира Борисовна. Скажите, ваша девичья фамилия Кришевская? Вы родились в Днепропетровске, потом переехали в Кустанай, а затем в Сочи?

– Откуда вы всё это знаете?!

– Со слов Волкова. Если человек хочет кого-то разыскать через нас, он обязан сообщить всю известную ему информацию. Что касается вас, то господин Волков безошибочно указал нам не только дату вашего рождения, но и три точных адреса вашего прежнего проживания, то есть все сведения, которыми он располагал. Ваш последний адрес, а именно тот, где вы сейчас находитесь, нам было нетрудно узнать уже самим, сделав соответствующий запрос в паспортную службу. Вы меня слышите, Кира Борисовна?

– Да.

– Так вот. Господин Волков утверждает, что он приходится вам родным отцом и что этот факт от вас, по-видимому, скрыла ваша мама, ныне, наверное, уже покойная.

– Мама жива!

– Что вы говорите?! Нина Сергеевна жива?! И слава богу! Есть повод обрадовать австралийского фермера! И где она сейчас? Рядом с вами?

– Нет, у неё отдельная квартира.

– Но тоже в Сочи?

– Да.

– Блестяще! Я и не рассчитывал на такую удачу! – Громов повеселел. – И вы можете дать её номер телефона?

Кира Борисовна хотела продиктовать на память нужные цифры, но внезапно передумала.

– Нет, вы знаете, маме это не понравится. Извините. К тому же, как я понимаю, для вас не существует никаких преград? Смогли же вы разыскать меня? Значит, и мамин телефон легко найдёте.

– Конечно, найдём! Не вопрос! Мы немедленно свяжемся с вашей мамой и пригласим её также участвовать в предстоящей телепередаче! – с неменьшим воодушевлением продолжал Громов. – Члены семьи должны найти друг друга и, наконец, воссоединиться! Так вы приедете в Москву? Что сообщить Волкову?

– Лучше поговорите с мамой! Лично я о нём первый раз слышу, и никаких поездок не планирую.

– Тем не менее, если надумаете приехать, непременно свяжитесь с нами. В Интернете вы сможете найти все наши данные.

– Спасибо.

Она положила трубку городского телефона и некоторое время молча стояла возле него в полном недоумении, совершенно сбитая с толку. «Какой ещё Волков? Какая Австралия?

Здесь явная ошибка! Но тогда откуда у этого Волкова так много сведений обо мне?..» Первой мыслью было рассказать о звонке Глебу, и она заглянула к нему в комнату. Глеб общался по скайпу с товарищем, на мгновение перевёл взгляд на неё и нетерпеливо махнул рукой: дескать, я занят, позже поговорим. Если хочешь навестить маму – сейчас это будет в самый раз.

Она вернулась на кухню, принялась собираться в поездку. Поставила в сумку термос с горячим бульоном; ещё не остывшие, аккуратно уложенные в миску пирожки с куриным фаршем. Добавила и сладкие – с яблоками. По дороге она ещё забежит в магазин, купит ряженку, как просила мама, и овощей. Поговорить бы по мобильнику с сыном, поделиться с ним неожиданной новостью, послушать, что скажет в ответ – да Вадик не любит, когда его беспокоят в рабочее время. Значит, надо рассказать матери о звонке и попытаться выяснить у неё, что это за история с Австралией, которую придумали телевизионщики.

Именно попытаться, потому что мама была на редкость скрытной женщиной, лишнего слова из неё клещами не вытянешь. Неудивительно – многолетняя работа в системе МВД, в паспортном столе, наложила отпечаток на её характер. До сих пор вспоминает, как уже в послевоенное время людей проверяли – и тех, кто воевал в партизанских отрядах, и тех, кого освободили из фашистских концлагерей, и особенно тех, кто жил на оккупированной немцами территории… Бдительные органы искали врагов и зачастую находили, даже через много лет.

Кира Борисовна сняла с вешалки свой серый пиджачок, чтобы его надеть, но вдруг остановилась, вспомнив одну давнюю фотографию. Бросив пиджак на стул, вернулась в комнату, достала из комода альбом с фотографиями, полистала. Снимок лежал на своём законном месте, аккуратно вставленный в прорези серо-синей картонной страницы. Две молодые семейные пары. Мама и её подруга Лида, обе красивые, особенно мама, и обе с мужьями. На маме и тёте Лиде сшитые у хорошего мастера платья с широкими ватными плечами, по моде конца сороковых годов, и кружевными воротниками. Волосы ниспадали до плеч, а передние пряди были уложены и приподняты с помощью заколок. Мужчины – папа и дядя Женя – в лётной военной форме. Они были неразлучными друзьями, летали вместе, одним экипажем, и на фронте, и после победы над Германией, папа – командиром, дядя Женя – штурманом.

Когда Кира была маленькой девочкой, она часто спрашивала у мамы, завидев в небе белый шлейф, тянущийся за советским истребителем:

– Это мой папа летит? Правда, мама? – и показывала пальчиком в вышину небес, где расширялся и таял оставляемый самолётом след.

– Конечно, дочка, ведь твой папа военный лётчик.

Однажды, ещё в детстве, Кира спросила мать, почему на этой фотографии у неё такой недовольный вид. Мама сдвинула сердито брови, как она всегда это делала, если ей что-то не нравилось, и выплеснула в сердцах:

– Если бы я знала, что Женька женится на Лиде, никогда бы их не познакомила!

– А что, тётя Лида такая плохая? – недоумевала Кира, не понимая, почему мама не одобряет выбор дяди Жени.

– Ты ещё слишком мала, чтобы об этом рассуждать!

Судя по голосу, было ясно, что мать злится и на дядю Женю, и на свою подругу Лиду, и больше не хочет отвечать ни на какие вопросы.

Кира Борисовна осторожно вынула фотографию, чтобы посмотреть, в каком году был сделан снимок, и обнаружила надпись, старательно выведенную маминой рукой:

«Я с Борисом Кришевским и Евгений Волков с Лидой. Май 1950 года».

«Вот это да! – несколько мгновений она ошеломлённо смотрела на фотографию. – Выходит, дядя Женя и есть тот самый Волков?!»

Смутные догадки начали копошиться в её душе… Эту фамилию мать никогда не произносила вслух, о штурмане своего мужа говорила пренебрежительно – просто Женька или, подчёркнуто официально, скривив при этом губы, – Евгений.

И Кире Борисовне вдруг вспомнился уже забытый эпизод из раннего детства, погребённый под ворохом других воспоминаний – связанных с событиями давно минувших лет и впечатлениями, которые они оставили.

В тот день мама забрала её необычно рано из детского садика и сказала, что их ждёт папа, и нужно торопиться, поскольку у него мало времени на эту встречу. Кира понеслась во весь дух, ведь с папой они не виделись целый год, а может, и больше, потому что, как говорила мама, он отправился на новое место службы в отдалённую лётную часть, расположенную где-то в Сибири. А мама не захотела с ним ехать, решила остаться в городе Днепропетровске, где они тогда жили. Как ни старалась бежать четырёхлетняя Кира в неудобных ботах, которые были ей велики и болтались на ногах, мама была гораздо быстрее, и девочка едва за ней поспевала.

И вот они на рынке. Мама вела её за собой, крепко держа за руку, мимо влажных после дождя деревянных прилавков, скудно заставленных бутылками с домашним подсолнечным маслом и банками с мёдом. Прямо на земле стояли мешки с орехами – грецкими и миндалём, ящики с яблоками и грушами, пустые корзины, мелкие и покрупнее, сделанные мастерами народного промысла на продажу. Владельцы товара наперебой зазывали покупателей, и Кириной маме пришлось пробираться сквозь толпы снующего по торговым рядам народа. Кого здесь только не было – калек на клюках и с костылями, мужчин в военной форме, цыганок в ярких шалях и цветастых нарядах, старух с авоськами. Пожилой мужчина в фуфайке, подпоясанной армейским ремнём с выпуклой звездой на бляхе, играл на гармошке «Катюшу». Он пристроился в стороне от всех, чтобы можно было вольготно растягивать меха гармони, но в людном месте. Кира несколько раз оглянулась, заметив, как он провожает долгим взором её маму. Впрочем, не только он смотрел на Нину Сергеевну: она была красивой, выделялась своей яркой внешностью, а на таких женщин всегда обращают внимание. Иногда народу вокруг становилось так много, что Кира с трудом протискивалась вслед за матерью сквозь толпу, ойкала и ахала, опасаясь быть раздавленной. Но мама была начеку.

– Осторожнее, граждане! Не толкайтесь! Здесь дети! – выкрикивала она, едва лишь возникала опасность давки.

И люди почтительно расступались перед ней. Постепенно продвигаться в человеческом потоке стало легче, поскольку рыночные прилавки не могли тянуться до бесконечности, и вскоре мать вывела Киру к киоскам и лоткам, где продавались хлеб и мучные изделия, соль, консервы, а также папиросы и спички.

– Скажи ему: «Папа», и обязательно поцелуй, – наставляла она дочь. – Обещаешь, что так сделаешь?

– Обещаю! – весело щебетала в ответ Кира, не совсем понимая, зачем её об этом просят. Она давно не видела отца, наверное, целую вечность, и ужасно по нему соскучилась! Даже плакала однажды ночью оттого, что он почему-то всё не приезжает и не приезжает к своей доченьке!

Он стоял спиной к ним, лицом к витрине, где продавались свежие булочки с заварным кремом. Меховая шапка с кокардой, тёмная шинель – наверное, там, где он служил, была уже зима, и лететь нужно было в зимней форме одежды. Кира приготовилась крикнуть: «Папа!», но тут он, увидев их отражение в стекле, повернулся, и она остановилась как вкопанная, вытаращив глазёнки.

– Ну, чего встала? – подтолкнула её в спину мама. – Беги скорее к папе!

Кира не сдвинулась с места.

– Иди же! – настаивала мать.

– Это не мой папа! – выкрикнула Кира, собираясь разреветься от обиды. – Это дядя Женя!

– А я говорю: папа!

– Нет! Не папа!

– Сейчас же иди к папе!

– Не пойду! Это не он! – и она спряталась за материнской юбкой.

– Вот видишь, дорогая? Устами младенца глаголет истина! – усмехнулся штурман и, помахав им рукой, пошёл от них прочь, ни разу не оглянувшись.

А мать всю дорогу к дому с угрозой нашёптывала ей:

– Я тебе покажу «Не папа!» Ты у меня ещё получишь! – и давала подзатыльники.

Кира орала на всю улицу, захлёбываясь слезами отчаяния и страха перед грядущим большим наказанием.

– Замолчи сейчас же! Кому говорю?! – повышала голос мать, потому что на них оборачивались прохожие. – Ну, погоди! Вот только придём домой…

А девочка не понимала, почему мама сердится, ведь папа – это Борис Кришевский! При чём тут дядя Женя?! За что её ругают?!

Через несколько дней, отревевшись и успокоившись, Кира спросила у мамы, скоро ли к ним приедет папа.

– Не будет у тебя теперь никакого папы! – отрезала мать. – Сама виновата! – и дочь, насупившись, побрела в уголок комнаты, к своим незатейливым игрушкам, считая себя виновницей неудавшейся жизни – и своей, и матери.

Но папа всё-таки приехал. Пришёл к ней прямо в детский сад. Сгрёб в охапку, подбросил, прижал к себе и долго целовал её в лоб, волосы, щёки.

– Кирочка! Доченька моя! Да что ж это ты такая худенькая, прямо светишься вся? И чулки на тебе рваные, незаштопанные, и платье старое, ты из него уже давно выросла… Мать что, совсем за тобой не смотрит? Отдала тебя в продлёнку? Давай я помогу тебе одеться, пойдём домой, поговорим с матерью…

Он вложил ей в ручонки плитку шоколада – из своего пайка – и повёл домой. Крохотная комнатка в коммунальной квартире, когда-то выделенная ему от лётной части, и считалась Кириным домом. Здесь она жила с мамой.

В те годы на Украине, впрочем, как и везде в европейской части СССР, было невероятно трудно с жилой площадью. На улицах городов люди всё ещё разгребали завалы, оставшиеся после фашистских бомбёжек, на ударных стройках рабочие ремонтировали то, что хоть как-то сохранилось и подлежало восстановлению, усиленными темпами возводилось и новое жильё, к строительству которого привлекались заключённые. Страна залечивала раны, как истерзанный в неравной схватке зверь, который победил, но с большим трудом и огромными потерями. И шкура у него местами ободрана, и лапы перебиты, и кровью едва не истёк, но он пьёт целебную воду источника, жуёт спасительные травы, и раны понемногу затягиваются, он набирается сил, чтобы суметь противостоять врагам. Не так быстро, как хотелось бы, но всё же идёт на поправку, поскольку понимает: в любом лесу есть хищники, и нельзя стать их жертвой.

И всё-таки это было необыкновенное, упоительное время – время Победы и Большого Созидания! Славой и величием страны, разбившей «Третий Рейх», гордились все – от мала до велика. Повсюду звучали патриотические песни, люди были на подъёме. Фронтовиков уважали, на них хотели быть похожими. Мальчишки и девчонки восхищались отвагой пионеров-героев и мечтали тоже громить фашистов.

Мама пришла с работы не скоро, но папа её дождался. Киру отправили погулять на улицу, чтобы она не слышала разговора взрослых. Девочка закрыла за собой дверь, но во двор не пошла, а села на ступеньках лестницы, подпёрла ладошками вялые щёчки и подбородок. «Опять будут ругаться», – с грустью подумала она, уже наученная горьким опытом. Иногда родители так кричали друг на друга, что обрывки фраз взрывали воздух и летали от комнаты к комнате, от одной двери к другой, как заблудившиеся птицы, отыскивая путь на улицу.

– И сын тебе был не нужен! И дочь спихнула! – шумел отец. – За Кирой не смотришь! У тебя на уме только твоя работа. В общем, так, Нина. Готовь вещи, я забираю вас с собой. Если нет нормальной матери, так пусть у Киры будет хоть нормальный отец!

Но у Кириной мамы были другие планы.

– Командуй у себя в части! – охладила она бывшего мужа ледяными глыбами слов. – Я с Кирой уезжаю в Кустанай. Там рядом и бабушка, и моя сестра Валя. Они нам помогут. В Кустанае мне обещали и должность хорошую, и даже отдельную квартиру. Со дня на день я жду официальный вызов. А в твоём военном городке, у чёрта на куличках, мне делать нечего.

Как сказала мама, так в дальнейшем и вышло. Лётчик-ор-деноносец, на счету которого было немало боевых вылетов и удачно завершённых воздушных боёв, не смог сладить с женой. В очередной раз расстались, разъехались в поисках лучшей жизни. И пришлось Кире большую часть времени проводить либо в детском саду, а затем школе, либо у бабушки с тёткой, у которых был свой дом с огородом и плодоносящими яблонями. В бабушкином деревенском доме в небольшом посёлке под Кустанаем ей было не так одиноко, как в маминой городской квартире, – здесь она росла на пару со своей двоюродной сестрой Ритой.

Это продолжалось вплоть до нового переезда – на этот раз в Сочи, где Нине Сергеевне предложили повышение по службе и со временем обещали дать отдельное жильё. И упустить шанс, который выпадает раз в жизни, Нина Сергеевна не собиралась. Кира тогда уже оканчивала десятый класс школы.

Глава 2. Нина Сергеевна не дремлет

С тяжёлыми сумками в руках Кира Борисовна с трудом забралась по ступенькам в автобус. Нет, не задыхалась. Побаливала нога, по щиколотку оплетённая багровой сеткой вен, что выглядело как ожог или огромное родимое пятно. Болезнь сосудов день ото дня прогрессировала, но собой заниматься Снегирёвой было некогда – на ней семья и престарелая мать. Из-за матери пришлось и на пенсию уйти, хотя могла бы трудиться на благо страны ещё с добрый десяток лет и высоко ценилась как специалист. Если бы мама жила с ними – можно было бы и не бросать работу. Уговаривала маму переехать к ним, ведь площадь вполне позволяет, но та не согласилась. Хочет жить одна. И обменять квартиру на другую, поближе к дочери, тоже отказалась. «Мне уже недолго осталось куковать на белом свете, – выдвигала основной аргумент. – Вот умру – делайте, что хотите. Меняйте квартиру, продавайте – мне уже будет всё равно».

Кира Борисовна поискала глазами свободное место в салоне автобуса, но нет, всё занято. И не только пожилыми людьми, уставшими от жизни, но и молодёжью.

– Слушай, парень, – услышала она трескучий голос: дед в чёрном болоньевом плаще обратился к подростку, который развалился на сиденье и щелкал кнопочками мобильника, изображая крайнюю занятость. – Ты бы уступил место женщине, вон она, с сумками стоит, – и показал глазами на неё.

Подросток сделал вид, что не слышит, продолжая терзать свой телефон.

– Я тебе говорю, – возмутился старик.

– Кого вы просите! – фыркнул лысый мужчина в потёртой кожанке, сосед старика. – Это же дегенераты! Они место принципиально не уступят – воспитаны на убеждении, что люди советского поколения не так жили, не за то боролись, и вообще привели страну к краху. А значит, и уважения не заслуживают. А что строили, воевали, свои жизни не щадили, чтобы они родились – это не считается. Это нам в заслугу не ставят. А сами они что могут? Только кнопочками щёлкать?

– Ага! Только кнопочками! – поддакнула ему старушка в платочке горошком, сползшем к спине. – Ни ума, ни образования у них нет! Зато научились кричать о своих правах! А то, что за любыми правами должны следовать обязанности, они даже и не слышали.

– А если и слышали, то пропустили мимо ушей! – оживилась женщина с накрашенными, как у Мэрилин Монро, губами. От неё пахло дорогими духами. – И не знают, что каждый человек должен отвечать за свои поступки! Перед обществом, перед страной, перед поколениями предков, отстоявших для них право на жизнь. Да и перед потомками тоже!

Автобус сделал резкий поворот, накренившись набок, и Снегирёву бросило на мужчину в кожанке. Но устояла, и его с ног не сбила.

– Простите, пожалуйста! – смутилась она, с трудом удерживая равновесие.

– Ничего, бывает, – кивнул мужчина.

Тем временем страсти в толпе накалялись.

– Думать для них – слишком сложное занятие, – продолжал ругать молодое поколение старик в плаще. – Не привыкли они шевелить мозгами! Спроси у него, кто такой Пушкин – полезет в Интернет, чтобы посмотреть.

– Хуже того, им не объяснили, что свобода – это вовсе не вседозволенность и хамское поведение. А они свободу только так и понимают! Дескать, я свободен, а значит, что хочу, то и делаю. И пошли вы все со своими нравоучениями.

Подросток, из-за которого вес сыр-бор начался, и ухом не повёл на эти слова, увлечённый какой-то электронной игрой. Судя по физиономии, ему нравилось его собственное независимое поведение. Пусть шумят, языками чешут. Как говорится, а Васька слушает, да ест.

Женщина с губами Мэрилин Монро хотела продолжить гневный крик, но её перебил мужчина в кожанке:

– И всё это благодаря тому, что в годы перестройки в школы забросили новые учебники, спонсированные американцем Соросом. А это был и есть первый враг России. И СМИ какое-то время тоже были под его контролем. И началась масштабная промывка мозгов! Нас стали поливать грязью! Занижать и осмеивать наши успехи! Мол, даже войну с фашистами выиграли не мы, а американцы!

Пассажиры автобуса разошлись не на шутку. Люди, получившие советское образование, которое справедливо считалось лучшим в мире, не хотели мириться с тем, что могло прийти им на смену…

– Вот только не надо всех огульно охаивать! – вступил в разговор доселе молчавший молодой человек, аккуратно подстриженный и в опрятной одежде. – Есть среди молодёжи и нормальные ребята, которые и учатся, и работают, и ценят завоевания своих отцов и дедов. И даже в акции «Бессмертный полк» принимают участие. Да и правительство, наконец, стало возрождать былую мощь России. Разве не так?

– Так-то оно так, – согласился с ним старик в болоньевом плаще, – но мы сейчас говорим о тех, у кого мозги засорены всяким мусором. И кого надо воспитывать, а точнее, перевоспитывать, чтобы стали людьми, а не быдлом.

Кира Борисовна молча слушала словесную перепалку и думала о своём Вадике. Он родился в начале девяностых, когда грянула перестройка, и спасибо Глебу – тот всё сделал для того, чтобы она могла заниматься сыном. Может, потому, что целых семнадцать лет им пришлось ждать, когда, наконец, случится зачатье и родится ребёнок, они отдавали Вадику все свои силы, ни на миг не отдаляясь от него, не закрываясь, как щитом, собственными проблемами. Считали, что главное в воспитании ребёнка – дать ему правильные жизненные установки. И в итоге не позволили смутному времени разъесть вредоносной гнилью ещё неокрепшую детскую душу.

В конце концов пассажиры дружно допекли подростка. Он вдруг соскочил с сиденья, отключив мобильник, и недоумённо закрутил головой в отчаянной попытке разглядеть что-то за окнами автобуса. Кире Борисовне уже пора было выходить, и она направилась к выходу. Освободившееся место занял дед в плаще, довольный тем, что воспитательная работа не прошла даром. И вдруг этот паренёк протянул ему табличку, на которой печатными буквами было написано: «Извините, я глухой. Мне нужна остановка “Улица Есауленко”. Подскажите, пожалуйста, когда выходить». Старик ошеломлённо смотрел то табличку, то на подростка, рядом стоящие люди начали тянуть шеи, чтобы тоже прочитать текст.

– Да он глухой! – произнёс кто-то вслух. И все, кто до этого костерил подрастающую молодёжь, почувствовали себя неловко. А подросток виновато хлопал глазами – заигрался, ничего не видел, а слышать просто не мог. И стало понятно, почему он не реагировал на колючие слова. Старик вернул ему табличку и кивнул, обещая сообщить, когда будет нужная остановка.

Кира Борисовна сошла со ступенек автобуса, вдохнула полной грудью воздух, прочищая лёгкие – в автобусе жутко пахло бензином, пылью и человеческим потом – и направилась по неровной, с трещинами и выбоинами, асфальтовой дорожке к приземистому дому матери. Развесистые акации и джида с густыми ветвями, усыпанными колючками и мелкой жемчужной листвой, среди которой прятались серебристые плоды размером с кедровый орешек, отбрасывали на дорожку косматые тени. Аллею обдувал свежий ветерок, и идти было нежарко.

Мать поселилась здесь, на Донской улице, по соседству с промышленной зоной и вдали от моря, много лет назад, когда ещё служила в паспортном столе. В ту пору хрущёвские пятиэтажки имели небывалую популярность и росли по всей стране, как грибы, в том числе и в Сочи. Но теперь они обветшали, и старое жильё постепенно стали сносить, вырывать с корнем, как испорченные зубы, и заменять новыми, красивыми и прочными. Вокруг новостроек сажали деревья и декоративные кустарники, разбивали цветники и фонтаны. Микрорайон менял свой облик, хорошея на глазах.

Возле подъезда, где жила Нина Сергеевна, сидела на лавочке её соседка – тётя Катя, морщинистая женщина лет семидесяти пяти, в длинной шерстяной кофте кирпичного цвета, которую ей когда-то связала на машинке Кира. Завидев гостью, смущённо улыбнулась и поднялась ей навстречу.

– Добрый день, тётя Катя! – поздоровалась Снегирёва.

– Добрый, милая, добрый! – соседка поспешила за ней в подъезд: судя по всему, хотела поделиться важной новостью. – Ох, Кирочка… Если бы вы только видели… – сходу приступила она к объяснениям. – Ваша мама вчера здесь такое устроила! Санэпидстанцию вызвала! – и, понизив голос до шёпота, перешла к подробностям: – Заявила во всеуслышание, что её хотят отравить – дескать, везде в квартире понасыпали яду. Работники брали пробы из каждого угла, проверяли, нет ли чего. Под плинтусами даже смотрели. Меня привлекли в свидетели – ничего не нашли. Так она как раскричится – мол, вы все здесь подкупленные, я на вас жаловаться буду! Еле успокоилась. Но пообещала, что это дело так не оставит.

«А мне запретила вчера приезжать, – сопоставила факты Кира. – Сослалась на то, что мол, жаль ей меня без конца дёргать, хочет, чтобы я хоть денёк от неё отдохнула…»

– А кто, по её словам, отраву подсыпал? Говорила?

Тётя Катя помялась, затеребила иссушенными руками края кофты.

– Кажется, кого-то из вас подозревает… Особенно Глеба. – И встрепенулась: – Но я-то вижу, как вы за ней ухаживаете! Полные сумки продуктов носите! Весь холодильник едой забит! Я как-то попробовала ваши блины – ну это просто объеденье! – и добавила, осуждающе покачав головой: – Всем бы иметь таких дочерей!

«Теперь понятно, почему мама ничего не ест из того, что я ей готовлю!» – поразилась Кира неожиданному открытию. Раньше она только диву давалась: пища пропадает, а мать к ней и не притрагивается, просит принести из магазина ряженку да свежий хлебушек. Вот тебе и разгадка…

– Вы только Глебу ничего не говорите, – попросила она соседку. – Пожалуйста! И без того бурчит, что тёща уже совсем чокнулась…

– Не скажу, милая, не скажу.

В панельной «хрущёвке» лифта не было, и пришлось подниматься пешком, со всеми сумками, по бетонным ступенькам на четвёртый этаж. Мать не сразу открыла дверь, а предварительно заглянула в глазок, чтобы убедиться, кто пришёл. Встретила, как обычно, упрёками. Обрушила их в лицо, как шквалистый ветер сорванную листву, едва дочь переступила порог квартиры.

– Зачем ты разговаривала с незнакомыми людьми? Зачем сказала им, что я ещё жива? Сколько лет прошло! Сколько трудностей выпало на нашу долю! И вдруг на тебе – объявляется какой-то проходимец из Австралии!

От волнения Нине Сергеевне сделалось жарко, и она расстегнула верхнюю пуговицу байкового халата с цветочным рисунком, помахалась косынкой, чтобы согнать со лба испарину.

– Ты говорила с ним, мама?

– С кем?

– Да с Волковым! Это же тот самый дядя Женя! Ну, помнишь фотографию, где ты с папой, а он с тётей Лидой? – Кира решила идти напролом.

– Ещё чего не хватало! И не собираюсь этого делать! Где они все были, когда мы с тобой бедствовали, когда мне кормить тебя было нечем, дров для печки и то было не на что купить? Не знаю я никакого Волкова, и знать не хочу! Скорее всего, его детям ни кенгуру, ни страусы оказались не нужны, вот он и решил к нам пристроиться! На старости лет!

– А у него что, действительно есть какие-то права на это?

– Ничего у него нет! И не было!

– А почему же он заявил, что он мой родной отец?

– Да за ним, наверное, уход нужен, человек ведь немолодой, а сын не хочет сиделкой возле него быть, невестка тем более. Вот он и выдумал теперь, что где-то есть дочь! Только я тебя не для кого-то родила и растила, а для себя! Чтобы ты рядом была и могла мне помочь. И не вздумай с этим прохвостом общаться! Пусть сам свою кенгурятину ест!

– Мама, а помнишь, как ты меня била, когда я не захотела назвать дядю Женю папой? – не утерпела Кира, высказала давнюю обиду.

– Я? Тебя била? Да что ты говоришь, дочка? Если пару раз отшлёпала или ремешком щёлкнула по заднице, так это раньше и не считалось зазорным! Даже дворянских детей розгами секли! И знаешь, почему? Потому что дорожили ими и не хотели, чтобы дети росли неженками! Суровое воспитание закаляет душу и тело! Стойкие люди выдержат всё: пойдут на врага в штыковую атаку, не сломятся в плену, если вдруг там окажутся, и раны на них заживают быстрее. А неженки гибнут первыми… И запомни: Волков тебе никакой не папа! Может, ему жить негде, и он хочет, чтобы ты его к себе забрала! – она поджала губы, пытаясь утихомирить гнев, но не выдержала и двух секунд: – Умник нашёлся! Пусть к своим детям и жёнам идёт! На чёрта он нам нужен! И курятники его не нужны! Ишь, чего выдумал – папа! Видали мы таких пап!

– А с телепередачи «Жди меня» уже больше звонить не будут?

– Не будут. Я им сказала, чтобы не вмешивались в жизнь других людей, они на это не имеют никакого права. А позвонят ещё раз – я найду, куда пожаловаться. Слава Богу, сорок лет в органах прослужила. И ещё сказала редактору, чтобы передал Волкову, пусть нас больше не ищет и не беспокоит своими звонками. Нам с ним говорить не о чем.

Нина Сергеевна была жёсткой в решениях, резала по живому, не задумываясь об анестезии. Такой её сделала жизнь, в которой ей не раз приходилось отсекать куски своей собственной души и терпеть эту боль, а подобные раны не могут не сказаться на характере человека.

– Я тебе бульончик принесла и пирожки, – засуетилась дочь, вынимая из сумки еду.

– Напрасно беспокоилась. Ты же знаешь – пирожки вредны для печени.

– Так они же не жареные, а печёные в духовке. Три с курицей, и три с яблоками.

– Зачем мне с курицей? Их сейчас на гормонах растят! Да ещё химикатами кормят и обкалывают всякой гадостью. Ты что, хочешь меня раньше времени в гроб загнать?

– Мам, ну зачем ты так говоришь? – Кира с нежностью прижалась к ней. – Ведь я у тебя одна дочка, и ты у меня одна мама.

Нина Сергеевна взглянула на неё как-то недоверчиво, будто сомневалась в искренности сказанного, но промолчала.

– А курицу я купила у частников, на рынке. И яблоки свои, с нашей дачи, – продолжала дочь. Вспомнив про разговор с соседкой, добавила: – Я же и сама такие пирожки ем! И Вадик их ест. Вот, смотри – и надкусила один пирожок. Прожевала, проглотила. – Этот с яблоками. Вкусный. И не очень сладкий, чтобы у тебя диабет не развился. Хочешь?