Loe raamatut: «Кровь неделимая»
Кровь неделимая. Книга 1
Поистине, человек враг самому себе, тайный и лукавый враг. Зло, где его ни посей, всходит почти наверняка, но чтобы зерно добра дало росток, чтобы его не заглушили сорняки, нужна особая удача, счастливое чудо.
Ж. Бернанос «Сохранять достоинство»
Моему драгоценному мужу Александру Петровичу Страшному с благодарностью за поддержку и веру посвящаю
Глава 1
Когда я вошла в его кабинет, он стоял ко мне спиной – высоченный и какой-то квадратный, как боксер-тяжеловес. И рыжеватые волосы были подстрижены очень коротко, как будто их обладатель готовился вступить на ринг. Между тем Власов медленно повернулся и внимательно осмотрел меня с головы до ног. Представляю, как жалко я выглядела: на фоне роскошного кабинета, стены которого были обшиты какой-то неизвестной мне породой дерева, рядом с немыслимо дорогим письменным столом, диванами и креслами, обитыми дорогой мягкой кожей стояло маленькое «нечто» в старом и тоже кожаном пальто. Разница, разумеется, была не в пользу моей «кожи». Пальто, правда, когда-то было финским, но по прошествии десяти лет даже финны не признали бы его своим. Оно изрядно потерлось и обвисло, но кроме него у меня из зимнего ничего не было. «И вообще, – отчаянно подумала я, – встречают по одежке, а провожают…»
«Вот сейчас тебя и проводят!» – пристукнуло меня неотступное самолюбие.
– Здравствуйте, Юрий Сергеевич, – решительно перебила я собственное отчаяние и сомнения.
«Ведь для чего-то он меня позвал! Значит, знал обо мне нечто такое, что ему нужно позарез! И наверняка его не интересует моё пальто с облезлой опушкой!»
«Так уж и позарез», – опять съехидничало самолюбие.
«А ну тебя, не мешай!», – я отбивалась от него, как могла.
– Здрасьте-здрасьте, – слегка улыбнулось вовсе не боксерское лицо. Оно было большим, но лоб высокий и красивый, и нос не расплющен, а глаза… вот глаза я рассмотреть не могла. Закрытые очками с тонированными стеклами, они только угадывались большими темными миндалинами. Губы, сказав «здрасьте-здрасьте», опять улеглись в узкую темную полоску.
Власов поставил на журнальный столик большой стакан и открытую бутылку с минеральной водой.
– Присядьте, – он сделал неопределенный жест рукой и сам тяжело плюхнулся в необъятное кресло с уютными и почти живыми кожаными складками на сгибах, – хотите воды?
Я «некнула» и постаралась присесть на кончик заведомо мягкого дивана, но он все равно предательски провалился под моим в общем-то небольшим весом. Провалился и проглотил. Я сидела в нелепой позе с задранными коленками и отчаянно понимала, что моя финская кожа выглядит старой заплаткой на фоне этого проклятого дивана.
– Хотите снять пальто? – запоздало поинтересовался хозяин кабинета.
– Нет, – завопила я, на миг представив, что и мой костюм, который я называла просто «другой» – как у Тома Сойера были выходными «те другие брюки», – будет выглядеть еще несчастнее моего пальто, – спасибо.
– Как хотите, – равнодушно ответил Власов.
Мы сидели друг против друга, и невозможно было представить более нелепой картины. Один из богатейших людей России задумчиво рассматривал неудавшуюся журналистку, очумевшую от нищеты и собственных непримиримых принципов. И я, запоздало паникуя, ждала момента, чтобы набраться духу и сказать, что, мол, недоразумение вышло, что вы, мол, ошиблись, господин Власов, и я уж пойду к себе домой, ладненько? Но от этого лакейского «ладненько» совсем не ко времени опять проснулось мое самолюбие:
– Вы что-то хотели от меня? – спросило самолюбие вместе со мной, – зачем я вам понадобилась? Извините, у меня мало времени, и я хотела бы знать, зачем я здесь!
Вот это да: «Она хотела бы знать! Ну, мать, ты и выдала!», – я чуть не сомлела от собственной наглости. Это у меня-то нет времени, у меня, сто лет безработной! А у него, значит, этого времени завались!
– Извините, э-э-э…
– Евдокия Матвеевна!
– Да, конечно, – его речь почему-то казалась мне странной: он непривычно для собеседника как будто смаковал каждое слово, прежде чем его произнести, – я хотел обратиться к вам с просьбой.
«Он – ко мне? С просьбой? Да он что, издевается, что ли? Что я могу для него сделать? Да ему нужно только шепнуть – тут же сотня журналистов из самых-рассамых издательств и агентств сбежится!»
– Я догадываюсь о вашем смятении, поэтому поясню сразу. Я ведь не случайно хочу обратиться с просьбой именно к вам. Я знаю: вы пять лет без работы. И еще я знаю, что ни одно мало-мальски серьезное издательство не возьмется печатать ваши репортажи. – Он мельком посмотрел в мое лицо, но успел заметить, что я самолюбиво поджала губы. – И не храбритесь так передо мной, Дунечка, не стоит, я знаю о вас все.
Лучше бы в его голосе звучал яд, чем снисходительность. Снисходительности и жалости я не прощала никому! И все-таки я смогла пискнуть только одно:
– Я вам не Дунечка! – почему-то мне захотелось дослушать этого монстра, эту акулу капитализма, который вообразил себе, что кому-то позволено «знать обо мне все!».
– Извините, Евдокия Матвеевна, просто мне приятно было произнести старинное русское имя! Это такая редкость в наше время!
Еще бы не редкость! У кого еще папаша в день твоего рождения напьется как свинья и запишет тебя в сельсовете Дуней! У него, видите ли, тетку любимую Дуней звали! Сто лет назад, еще при царе Горохе! Кто сейчас называет своих дочерей Дуней там или Фросей?
Пока я пыхтела от возмущения то ли на папашу, терпеливо упивающегося в далекой владимирской деревне, то ли на Власова, забывшего мое полное имя, он как ни в чем ни бывало, продолжил:
– Итак, Евдокия Матвеевна, у меня есть к вам предложение, которое, я уверен, покажется вам интересным.
– Только покажется? – ни к селу, ни к городу съехидничала я.
И Власов, к моему удивлению, смутился как мальчишка! И улыбнулся! Вот это да! Ну-ка, ну-ка, что там дальше?
– Думаю, оно на самом деле заинтересует вас. Прежде чем его озвучить, мне хотелось бы сказать, что это весьма выгодное для вас предложение. Но прежде всего скажите, поверите ли вы моему честному слову?
– Если вы что-то сейчас пообещаете мне? – я даже про свой старенький костюм забыла и как-то автоматически сняла пальто, забыв смутиться. Да и с какой стати! Костюм как костюм, по крайней мере, он закрывает все, что закрывают обыкновенные женщины, и приоткрывает чуточку то, что приоткрывает любая женщина, обыкновенная и сверх необыкновенная.
– Да, я вам обещаю, что после окончания вашей работы на ме… у меня, – тут же поправился он, – все издательства будут драться за то, чтобы иметь честь напечатать ваши работы. Статьи, репортажи, ну, что там вы еще пишите.
– Я пишу все.
– Вот за все и будут драться. Верите моему слову?
Я не стала кокетничать и так закивала, что моя голова едва не отвалилась:
– Да-да-да, конечно верю.
Еще бы мне не верить слову Власова! Уж в чем в чем, а в обмане его не мог упрекнуть никто. Я ведь тоже знала о нем все, что можно почерпнуть из журналов и газет, в Интернете, сплетнях и так далее. Эта привычка знать обо всех заметных людях все осталась у меня со времен моей успешно начатой карьеры журналиста….
Он, наверное, догадался…. Но я и виду не подам, и слова не скажу, что за те два часа, что были мне отпущены на сборы, я полтора потратила именно на пробежку по Интернету. Так что встреча наша была почти на равных; впрочем, какое там «на равных». Кто – он, и кто – я!
– Так вот, ваша работа будет еще и хорошо оплачена. Очень хорошо.
– Это все звучит замечательно, но какая именно работа, скажите, наконец! – мне действительно не терпелось узнать, что именно хочет мне поручить этот монстр металлургии.
А монстр тем временем уже протягивал мне увесистый конверт.
– Это – аванс.
Моя рука как-то магнетически потянулась к конверту, но вдруг я опомнилась и отдернула ее. Ишь, раскомандовалась, ручонка-то! Совсем, видно, оголодала….
– Не беспокойтесь, ничего необычного вам делать не придется. Вы будете исполнять привычную для вас работу. Вы будете писать, редактировать, корректировать, в общем, обычная для вас работа. Подробности вы узнаете потом.
– Вот когда узнаю…
Но хозяин кабинета, по-видимому, исчерпал запас терпения.
– Берите, – почти прикрикнул он, – вам придется поселиться в моем доме. Время работы будет самое разное, поэтому вы в любой час должны быть под ру… Рядом. И поэтому вы должны купить себе все, что необходимо. Чтобы, извините, чувствовать себя уютно, что ли. Думаю, сегодня вечером мы начнем.
Признаюсь, этими своими «должны» он меня лишил последних сил к сопротивлению. Впрочем, я с самого начала понимала, что все это с моей стороны игра, и я возьмусь за любое дело. Просто потому, что очень-очень соскучилась по этому своему настоящему делу! И деньги тут, в конце концов, действительно ни при чем.
Конверт между тем добродушно плюхнулся рядом со мной, а хозяин кабинета тут же отвернулся и что-то там нажал на своем столе.
– Марта, покажите, пожалуйста, госпоже Лапкиной ее комнату и скажите Георгию, что он сегодня в ее распоряжении.
Невидимая Марта «дакнула» в динамике, и я поняла, что хозяин меня больше не замечает.
Пришлось молча подняться и направиться к выходу из этого красивого кабинета, по размерам больше походившим на теннисный корт. Конверт с деньгами каким-то образом оказался у меня в руке. Ох уж эти руки, вечно они цапают все подряд. А расхлебывать приходится моей голове! Интересно, зачем она, моя родненькая голова, понадобилась Власову? Неужели во всей России не нашлось никого более удачливого и подходящего для работы в его доме?
И вдруг у самого порога меня осенило:
– Юрий Сергеевич, а почему я? – мне пришлось почти кричать, так далеко уже был от меня стол и его хозяин.
Власов поднял голову, которая, по-видимому, была занята совсем уже далекими от моей особы мыслями, и еще раз задумчиво посмотрел на меня. Издалека я, наверное, казалась совсем маленькой и несолидной. Зря я спросила, сейчас разочаруется и передумает. И рука еще крепче сжала конверт. Большой и тяжелый такой конверт. «Боже, – мелькнула мысль, – неужели я настолько измельчала, что деньги для меня стали значить так много!». Эта мысль так ужаснула меня, что я чуть было не шагнула назад. Но его голос меня остановил.
– Я знаю о вашем последнем репортаже из Чечни. И знаю, что вы отказались органам выдать местонахождение того боевика, у которого брали интервью.
– Да, но ведь я просто дала ему слово. Иначе он не стал бы говорить со мной.
– Вот именно – «просто»! Вот за это «просто дала слово» вы и пострадали. К сожалению, за честность страдают чаще, чем за предательство и обман. Я знаю, что вы не поддались ни на уговоры, ни на угрозы.
– Но я ведь толком и не могла бы сказать, куда меня везли. Ведь глаза были завязаны.
– Бросьте, не умаляйте своей заслуги. Я знаю, вы прекрасно ориентируетесь на местности, а ведь обратно вы половину пути шли пешком. Об этом знали и те, кто вас так упорно допрашивал. А потом они обиделись – и вот результат: вас лишили куска хлеба.
– Ну, уж и куска! На хлеб я могу заработать и без них!
– На рынке? Продавая липовые кроссовки «Адидас»?
– И?
– Что – «и»? Я уважаю людей, которые умеют молчать! Держать слово и молчать.
Я постояла еще немного, но Власов опять перестал обращать на меня внимание.
«Господи, во что я опять вляпалась? Какие это секреты мне предстоит узнать и хранить? Мама дорогая, какая же я невезучая!». Но в ответ на мою «маму дорогую» я вдруг опять почувствовала тяжесть конверта. Что ж, если за одно молчание я лишилась своей любимой работы, то почему бы за другое молчание мне не получить плату сполна? Рискнуть? Рискну!
И я, наконец, вышла.
Марта была пожилой полноватой женщиной с белыми как лен волосами, в которых только вблизи заметна была щедрая седина. Она давно стояла у дверей и терпеливо ждала меня. Окинув меня холодным, нет, ледяным взглядом, она показала рукой:
– Туда! Ваша комната в том крыле, рядом с личными покоями хозяина. Господин Власов уведомил меня, что вы будете работать с ним даже в неурочное время.
После этих слов она не преминула окинуть меня еще одним ледяным взглядом, как будто убеждаясь, что «внеурочное» время будет действительно занято работой. Увы, мой жалостливый вид только подтверждал это.
Комната была огромной, но миленькой. Раза в три, пожалуй, больше всей моей однокомнатной «хрущевки», но множество штор и красиво задрапированные в такую же ткань стены наводили на мысль, что в этой комнате должно жить какое-нибудь симпатичное существо. Значит, я должна стать симпатичной и миленькой! Чтобы не подводить комнату и соответствовать ее интерьеру!
А потом… Потом весь день заполнился магазинами, магазинчиками и бутиками, о которых я не смела раньше даже мечтать. Но Георгий смело тормозил машину возле каждого из них, шикарно раскрывал для моей особы тяжелые двери, и… все! Мир дорогой жизни был открыт! Нет, подумать только, ведь я знакома с Георгием… с сегодняшнего утра! Самой не верится, мне до сих пор даже некогда было вспомнить, как это произошло, как впервые появился этот холеный водитель-денди. А ведь это именно он был тем, кто нашел меня в длиннющем торговом ряду вещевого рынка. Итак, это было утром:
– Меня зовут Георгий, – от него колдовски пахло дорогим парфюмом. Да и одет он был не так, как обычно бывают одеты покупатели на нашем замызганном рынке.
– А меня – продавец кроссовок, и если вас интересуют сертификаты или еще что, так это к хозяину. А я только продавец.
Я продолжала доставать мятые-перемятые коробки с вонючими кроссовками и выкладывать их в художественном, как мне казалось, беспорядке на длинный наклонный прилавок из некрашеных досок.
– Нет, меня не интересует ни ваш товар, – Георгий смешно покосился на прилавок с живописно расставленными кроссовками, – ни ваш хозяин. Я имею честь пригласить вас поехать к господину Власову. Юрию Сергеевичу Власову, – уточнил он.
– Кто это? – в моей голове неожиданно поднялся такой сумбур, что я не могла поймать ни одной сформировавшейся мысли. «Стоп, – приказала я себе, – считай до трех и посылай мужика куда подальше. Или вспоминай, ты это имя уже слышала!». Моя отличная память, которая не отмерзла даже на ледяном ветру, гуляющем вдоль торговых рядов, вдруг подсказала: Власов, как сейчас говорят, магнат. То ли металлургическая промышленность, то ли…. Нет, стоп, металлургия, точно. Это первое. Второе – что это я так испугалась? Если бы меня хотели украсть и завезти куда-нибудь, то чего ради? Да и не у всех же на виду? И вообще, что мне терять в этой серой жизни? По-моему, уже нечего. Хотя, признаться, жить еще ой как хочется…».
От Георгия настойчиво тянуло французским ароматом, который действовал на меня, как гипноз. А лицо его оставалось спокойным и уважительным. И я купалась в этом уважительном взгляде, как помоечный бомж в чистой ванной. Он ждал.
«Это хорошо, – медленно думала я – что он не выглядит раздутым от осознания собственной силы и важности качком». И я коротко сказала:
– Хорошо!
– Что – хорошо? – спросил он.
– Хорошо выглядите, на похитителя не похожи.
– Так мы едем?
– А что ему от меня нужно, этому вашему Власову?
– Он сам вам скажет, Евдокия Матвеевна.
– Вот как, так сразу и Евдокия Матвеевна….
– Так мы едем? – повторил Георгий.
– Что, прямо сейчас?
– Хотелось бы.
– Кому хотелось?
– Всем: господину Власову, вам и мне.
Честно говоря, мне действительно уже хотелось. Кажется, моя пресная жизнь предлагала мне какой-то шанс. Что ж, рискнем еще раз!
– Да, если вам необходимо заехать домой, то это не проблема.
И Георгий совершенно спокойно, без улыбки, посмотрел поверх моей головы, чтобы я сама догадалась, что ни моя большая, не по росту, теплая куртка, ни старые обшарпанные меховые сапоги не подходят для визита к богатенькому Буратино.
Потом он за минуту решил с хозяином товара вопрос моего отсутствия, сунув в руки Надира не худенький такой конверт. И – все!
А теперь, спустя всего несколько часов, Георгий покорно шел за мной следом, и его холеная внешность так явно контрастировала с моим жалким видом, что я решила: сегодня же с этим самым «видом» будет покончено.
Итак, Георгий возил меня по магазинам.
В первую очередь я купила сумку. Моя, совершенно уже потрепанная, грозила вот-вот потерять свое днище, многократно проклеенное и закрепленное изнутри скотчем. Я тут же оторвала ярлык от новой сумки, пересыпала в нее содержимое из старой, и она, мой верный и надежный друг тут же отправилась в урну.
– Вот так вот нужно расправляться с прошлым! – продекларировала я, и удивленное хмыканье за спиной заставило меня внимательнее посмотреть на Георгия.
– Абсолютно со всем, что было в прошлом? Неужели ничего хорошего? – я видела, что он спрашивает не из праздного любопытства, поэтому не огрызнулась по привычке, а терпеливо пояснила:
– Почему же. Конечно, я не выбрасываю воспоминания детства, память о родителях, студенческие годы. Но вот последние пять лет я выбрасываю из памяти, из жизни! Я их ненавижу! А этой сумке как раз чуть больше пяти лет, и я выбрасываю ее как свидетельство моего унижения и моих неудач!
Я думала, что разговор на этом закончится и мы продолжим наше увлекательное путешествие по магазинам. Но Георгий и правда был непрост; он задумчиво посмотрел на меня, потом достал из урны мою многострадальную сумку, аккуратно сложил ее и засунул в пакет, который прилагался к новой сумке.
– Я думаю, эта вещь еще пригодится вам.
– Что? – я готова была возмутиться, потому что всем своим сердцем, всеми своими так называемыми фибрами души чувствовала, что вот она – новая жизнь. Она началась, и… теперь я не сдамся и когда-нибудь еще вернусь к своему делу!
– Она пригодится вам, Евдокия Матвеевна. В трудные минуты вы будете доставать ее, вспоминать и… не сдаваться!
А ведь верно, почему это я решила, что все теперь пойдет как по маслу? Конечно, еще не раз в моей сумасшедшей жизни встретятся трудности, и тогда я должна буду откуда-то черпать мужество! А где еще можно его почерпнуть, если не в нежелании возвращаться в эти треклятые пять лет совершенно НЕ МОЕЙ жизни!
– Вы правы, Георгий. И… вот еще что, называйте меня, пожалуйста, Дуней. Я вам разрешаю, – великодушно позволило мое больное самолюбие. Увы, оно действительно из здорового за эти пять лет успело совершенно разболеться! Лекарств не было….
– Увольте, Евдокия Матвеевна, я думаю, мне скоро пришлось бы переучиваться. Пусть уж все будет так, как есть.
– Вы хотите, чтобы я чувствовала себя одинокой в этом пустом домине?
– Ну хорошо, я согласен на Евдокию. Но только наедине, когда не будет хозяина.
– По рукам! – мы шутливо обменялись рукопожатием и продолжили свое путешествие. Но я нет-нет, а посматривала в сторону Георгия. Умен, совершенно некрасив, но глаза встречных женщин невольно помечали его вспыхивающими взглядами. Ах уж эти женские взгляды, как много они могут сказать наблюдательному человеку…. Так что же они видели, эти такие разные женщины в водителе Власова? И почему я до сих пор ничего особенного в нем не заметила? Рост средний, волосы редковаты, даже более чем редковаты, их смешные детские колечки уже скоро будут обрамлять значительную лысину на темени. Плечи…. Плечи как плечи, не широкие и не узкие. Глаза, ах вот в чем дело…. Его глаза – они внимательны, не пропускающие ничего и никого, умные, и… и еще в них постоянно прыгают смешинки! О Боже, лучше бы я не заглядывала в эти сумасшедшие глаза! Елы-палы, еще не хватало запасть на водителя собственного работодателя! Нет, я была совершенно чужда классовой дискриминации, но не шкодить на работе было моим зароком на всю жизнь.
«Это ты-то – шкодить? – тут же съерничало мое самолюбивое нутро, – да разве две встречи в универе и десяток поцелуев за всю жизнь можно назвать «шкодами»? Ты льстишь себе, Дуняха! Дева ты старая!». «Льщу», – покорно согласилась я.
И, чтобы не искушать себя, я постаралась думать только о цели поездки.
После недолгой мысленной ревизии собственного гардероба я выяснила, что мне нужно купить… все! Просто от и до! Подробности опущу….
В общем, через каких-то пять или шесть часов я заперла свою одинокую «хрущевку» и отправилась в новую, но, как мне казалось, временную, жизнь. Жизнь в доме (читай – во дворце) самого Власова! Сказать по правде, этот дворец мне очень нравился. Это была старая, удивительно аккуратно восстановленная старинная усадьба в ближайшем Подмосковье. Уже при въезде на длинную липовую аллею с деревьями еще молодыми, видимо, посаженными взамен старых умерших лип, чувствовалось, что окунаешься в классику русской литературы: казалось даже, что еще чуть-чуть – и вместо шуршания колес машины раздастся цокот копыт, заскрипят рессоры на повороте, и старый дворецкий в ливрее выйдет на просторное крыльцо встречать экипаж.
Дом, если эту громадину вообще можно было назвать домом, располагался плавным полукругом, обнимая внутренней стороной застекленную часть зимнего сада. Два его этажа были так высоки, что даже снаружи чувствовалось, как потолки в комнатах взлетают ввысь, и еще они непременно должны быть украшены восхитительной лепниной. Все оказалось так и даже лучше. Внутри чувствовалось не только величие пространства, но и уют.
– Это супруга господина Власова обустраивала дом. Столько труда в него вложила, – с уважением сказал Георгий, – я сам до сих пор не привыкну к его красоте, хотя мы переселились сюда из Москвы несколько лет назад, еще до….
Но тут Георгий оборвал сам себя, как будто нечаянно коснувшись запретной темы.
Я немного подождала, но Георгий молчал, как немой. Он донес покупки до моей комнаты и только кивнул на прощанье. Ну что ж, в таком доме, как этот, непременно должны быть тайны…. Должны, но не от меня! Журналист я или где!
«Журналист, но не папарацци», – одернула меня моя совесть, но любопытство только усмехнулось. Они никогда не дружили.
Марта вошла в мою комнату сразу после формального стука. Да, вот бывают такие «стуки», которые только кажутся вежливыми, на самом деле они делаются только для проформы. Дескать, я соблюла, но и только…. Так вот, звук стука еще держался в моих ушах, а она уже вошла, окинула мою приодетую в новое платье фигуру, да-да, у меня таки была фигура! Мне опять стало холодно от одного ее присутствия, и я неожиданно разозлилась. И сразу стало тепло!
– Что вам нужно, Марта?
– Мне – ничего, а вот вам нужен цирюльник! – И я даже не посмела улыбнуться на это устаревшее «цирюльник». К тому же этот ходячий холодильник добавил:
– И для вас я не Марта, а Марта Адольфовна!
Я почти ощутимо содрогнулась от ее отчества. Ну и компания: с одной стороны Власов, с другой эта Адольфовна. Уж не дочь ли она…. Хотя для дочери фюрера она слишком молода. Марта мою крамольную мысль «протелепала» и сурово пояснила:
– Мой отец – поволжский немец, и он воевал против фашизма.
– Спасибо, вы меня успокоили.
И мне показалось, что в глазах Марты полыхнул какой-то огонек. То ли смеха, то ли злопамятства. Ну что ж, у меня, кажется, будет время разобраться и в этом.
– Это платье не годится к сегодняшнему ужину. Нужно надеть другое!
– Но я купила только одно, у меня нет другого. А чем оно вам не нравится, Марта Адольфовна? – я с мстительным удовольствием произнесла отчество ледышки.
– Оно слишком… Вы зря его купили, это – наряд для коктейлей. Насколько я знаю, ваша работа не будет связана с присутствием на приемах. Вам нужен деловой костюм и еще пара платьев для семейных ужинов, на которые вас иногда будут приглашать, я думаю….
Вот теперь я растерялась. А ведь она права!
– Что же делать? – я бросилась к пакетам, которые Георгий принес из машины. Марта поспешила за мной, и на какое-то время мы казались подругами, дружно разбиравшими покупки.
– Вот, это вот что? – спросила Марта.
– Брючный костюм, но брюки немного длинны.
– Не беда, я их быстренько укорочу. Примеряйте!
Пока я в спешке примеряла брюки, Марта перебрала блузки и выбрала одну – строгую и белоснежную.
Не прошло и полчаса, как Марта вернула мне укороченные брюки, и на этом ее участие, казалось, должно было закончиться.
– К вам придет сейчас цирюльник.
Она бросила эту фразу безапелляционным тоном и вышла из комнаты. В ту же минуту, как из-под земли появился хромоногий старичок, которого действительно кроме как цирюльником назвать никак нельзя было.
– Юлий Юльевич, – ласково представился старичок, и через секунду я уже сидела на стуле, а над головой моей цокали ножницы.
Ну что сказать? Меня никто ни о чем не спрашивал; видимо, Марта дала старику свои собственные ценные указания, и он их послушно исполнял.
А я…. Я удивлялась самой себе. Если бы мне еще вчера сказали, да какое там вчера – сегодня утром, когда я готовилась к очередному холодному дню на этом треклятом рынке, что кто-то будет мною не то что руководить, а буквально командовать, я даже не улыбнулась бы. А сейчас я блаженно отдалась в такие же ласковые, как и его имя, руки старика-цирюльника и наслаждалась. Как я устала быть одна, как устала думать, что будет завтра…. Я и сейчас не знала, что именно будет со мной завтра. Но это незнание носило совсем другой оттенок. Оттенок надежды. И, самое главное, у меня была работа! Да, у меня опять есть работа!
– Ну вот, откройте глазки, дорогая.
И я покорно открыла «глазки».
Сказать, что произошло чудо, значило не сказать ничего. Просто я родилась заново. Ну что за прелесть этот старик! И что такое чудное сделал он с моими волосами!
– Вы – прелесть!
– Я знаю, – скромно согласился Юлий Юльевич, собрал свои инструменты, скрутил шнур от фена и засеменил к дверям.
– А… а? – растерялась я. Слава Богу, я не ляпнула слово «деньги». Ну и дура же!
– Не беспокойтесь, дорогая, – догадливо кивнул головой Юлий Юльевич, – спасибо.
И моя рука, протянутая к сумочке, упала, как отрубленная. Кажется, я его обидела.
Но лицо гнома украсила какая-то новогодняя блаженная улыбка, и старик, припадая на правую ногу, вышел.
Я набрала в легкие побольше воздуха, чтобы вздохнуть с облегчением, что все мои преображения закончены, как в этот же миг вошла Марта Адольфовна. На этот раз она даже не постучалась, потому что ее руки были заняты подносом, на котором в красивой керамической мисочке горячее «нечто» исторгало клубы пара.
«Наконец-то меня покормят», – жадно уркнул мой желудок.
Признаться, я не привыкла в своей суматошной жизни уделять так много времени и сил внешнему виду. И вся эта беготня по магазинам, стрижки-укладки… В общем, я устала и жаждала поскорее заняться делом. Моим настоящим делом. И мне неважно было, как я буду выглядеть, когда сяду перед компьютером с блокнотом в руках, разберу свои заметки, записи и записочки. Ну, почти неважно. И сейчас я готова была быстренько перекусить и посмотреть, наконец, что там прячется в процессоре, который скромно притулился в полукруглой нише за веселенькой такой ширмочкой. Ширмочку, видимо, поставили из соображений, что такая спаленка Барби ну никак не предполагала вторжения компьютерного стола и всего, что на нем расположилось. Поэтому мое будущее рабочее место стыдливо замаскировали сиропного вида ширмой. Глядя на нее, так и хотелось замяукать.
И тут мои руки оказались… в мисочке с дымящейся пеной.
– Что вы делаете? – то ли испугалась, то ли возмутилась я.
Но Марта Адольфовна прямо-таки садистским жестом осадила меня и удержала мои руки в мыльном растворе с какими-то щекочущими нос ароматами.
– Сидеть, – коротко приказал домашний фюрер.
– Ой, – растерянно сказала я в унисон с разочарованным урчанием моего пустого желудка.
– И нечего тут жалобно урчать, через час будет ужин, и вы приглашены разделить его с господином Власовым и его близкими, – подслушала Марта Адольфовна.
– Я думала… – но я тут же осеклась. Не хватало еще оправдываться перед этой домоправительницей. – Что вы намерены делать?
– А разве не понятно? Разве можно садиться за стол с такими… с такими, – Адольфовна так и не нашла подходящих слов, чтобы охарактеризовать мои руки. Ну что ж, они и вправду изрядно пострадали от работы на рынке.
К моему удивлению и даже удовольствию, Марта Адольфовна оказалась замечательной маникюршей. Через сорок минут мои ногти блестели натуральной полированной поверхностью, а кожа, жадно впитавшая давно забытый крем, разгладилась и нежно благоухала.
– Вот теперь вы готовы….
– К употреблению? – ни к селу ни к городу съехидничала я.
– К работе в обществе господина Власова, – торжественно заявил фюрер.
– Я думала, ему нужна моя голова.
– Голова… А голову-то вы поберегите. Она ведь у вас одна.
Марта вышла, оставив меня растерянной и чуть-чуть испуганной. И в самом деле, что это я растаяла…. Меня привели в порядок, наверное, для того, чтобы не чувствовать брезгливости. Ведь видочек у меня до этого был еще тот…. Я как-то сразу забыла невероятное обаяние Власова, мое неожиданное доверие к нему. Это у меня-то – и доверие? Неужели жизнь меня мало учила? Ах, эти русские грабли, как они любят стучать по одним и тем же лбам!
Я почувствовала себя униженной, как будто меня действительно приготовили к употреблению. И если бы не уверения Власова в том, что я ему нужна как профессионал, как опытный журналист, я… я бы, в общем, я не знаю, что бы сделала.
А внутри меня уже проснулась жадность к работе, я прошла за ширму и включила компьютер, который торжественно пропел майкрософтскую мелодию приветствия.
– Привет, дружок, – я погладила глянцевую клавиатуру и улыбнулась плосколицему монитору с веселым зеленым полем.
– Привет… – растерянно ответил кто-то за моей спиной.
– Это не тебе, Георгий, – улыбнулась я, – разве я посмела бы назвать тебя дружком?
«Что-то я стала много улыбаться, – тут же осадила я сама себя. – Дура ты, Дуня, разбежалась и мчишься в неизвестном направлении к неизвестно какой цели! А вокруг совершенно незнакомые люди».
«Когда ты была у чеченцев, вокруг тебя тоже были чужаки, но ты не трусила и не осторожничала», – тут же завопило мое израненное самолюбие.
«Это было в другой жизни. Я думала, что самое худшее зло на свете – это смерть».
«А оказалось?»
«Подлость, предательство друзей…»
«Ладно уж, трусь понемногу, – снисходительно разрешило самолюбие, – я потерплю».
– Что это вы нашептываете, молитесь, что ли? – усмехнулся Георгий.
– Да, вот и молюсь! Пусть Бог меня убережет от неприятностей в вашем доме!
– Пусть! – вместо «аминь» произнес Георгий.
Пока я шла следом за Георгием в столовую, даже мой желудок устал урчать.
– А почему мы так далеко и – пешком? – решила пошутить я.
Но Георгий уже открывал створки последней высоченной двери:
– Прошу… – Я видела, что он не собирается входить вместе со мной, и мне стало как-то не по себе.
