Саню распирало от радости, но он успокоился, пожаловался, что югославские ботинки, за которыми он полдня отстоял в очереди, все равно протекают, а после вздохнул:
– Звонил двоюродный брат Терентия, он администратор. Терентий бросил заказы, накропал портрет твоей мадам и молится на него, как на икону. Его гарем бунтует, а там девки с норовом. У них меморандумы и демаркационные линии, а тут дрожжи в сортир. Брательник просит, заберите портрет ради Христа.
– Он новый нарисует, – удивился Денис.
Цыганские глаза мелькнули перед его мысленным взором, и Марго снова представилась ему ведьмой. Саня покачал головой.
– Гарем не даст, он теперь настороже.
Он нагнулся к столу Клавдии Леонидовны, вытащил из пачки печенье и захрустел им.
Снег намел на стекло почти десятисантиметровый валик. В оконных углах проросли серебристые узоры, искрящиеся переливами, огненными и голубыми. В коридоре кто-то затопотал, как слон. Денис уныло подумал, что зря отмахнулся, когда Гордей Фомич предложил ему директорство. Он все еще тянулся к Инге и хотел, чтобы теща признала его, а для этого полагалось шагать по карьерной лестнице, перемахивая через ступени. Решив, что согласится состряпать любые бумаги, Денис вспомнил про немецкий архив. Именно здесь засел нешуточный риск, но он все же замыслил поторговаться, насколько реальной вообще выглядела торговля с чертом.
В комнату ворвался Всеволод, и Денис злорадно приметил, что вальяжный любовник его жены совершенно не в себе.
– К кому он приходил? – выкрикнул бледный, как мел, Всеволод, трясясь всем телом.
Денис посмотрел на него с вялой ненавистью. Повисло тяжелое молчание.
– Боже, – пробормотал Всеволод. Наконец его речь отвердела, и он выпалил: – Не про Ингу, я лично вам пригожусь. Хорошо пригожусь… до свиданья. – Он согнулся чуть не до земли и убрался, пятясь, как рак.
Саня догрыз печенье и исчез, а Денису все же полегчало, и женщин, вернувшихся на рабочие места, он встретил в сносном настроении.
14
Забрать портрет оказалось легче, чем предполагалось. Денис приехал к дому Терентия и потоптался у облупленной пристройки, по которой змеились обледенелые провода. Потом из подъезда, хлопая картиной по ноге, выбежал мужичок в кепке. Подошел к Денису, воткнул подрамник в снег и закурил. Пожаловался на соседей и их допотопные водопроводные трубы, ревущие на весь дом, а Денис приподнял холст и посмотрел на портрет. Марго являлась на нем в открытом платье с золотым кружевом на фоне венецианского окна и голубовато-зеленых, залитых южным солнцем гор. Изображение было плоское, и Денису оно не понравилось. Он замотал портрет в газету, засунул в багажник и сперва предположил, что отнесет его на работу, но нарисованные глаза Марго горели так многозначительно, что вызвали бы у архивных крыс вопросы и ухмылки. Подумав, Денис набрался дерзости и прикинул, как отнесутся к произведению искусства его домашние. Картина сошла бы за официальный подарок, который ему поручили придержать до начальственного юбилея. Сказав себе: была не была – он сел в машину и поехал домой.
Войдя в квартиру, он услышал французское бормотание. Андрей сидел в кухне и затверживал фразы, которые в устах Константина Сергеевича звучали, как музыка.
«Стремный тип», – подумал Денис, посмотрев на репетитора.
Подтверждая это определение, стремный тип что-то почуял. Урок прервался, Константин Сергеевич отобрал у застигнутого врасплох Дениса картину и, очистив от газетной бумаги, уставился на нее.
– Вот тебе королева, – сказал он Андрею.
Андрей сморщился, глядя на полотно.
– Лахудра, упаси бог, – сказал он. – Такая всех купит, продаст и сотрет в порошок… вообще это дикий китч.
Пряча глаза, Денис соврал, что это копия музейного шедевра, заказанная Иваном Яковлевичем для вышестоящего руководства. Пока зрители топтались в прихожей, явился Степан, увидел портрет и выпалил с неожиданной горячностью:
– Продай! Я знаю одного любителя, он за такую ведьму убьется, душу заложит.
Денис вручил Степану картину. У него появлялась благородная и понятная всем отговорка, что он продал произведение искусства восхищенным эстетам. Степан наощупь, подобно профессиональному шулеру, идентифицировал в кармане банкноты, вынул зеленую бумажку и отдал ее Денису.
«Шесть гэдээровских колготок, – подумал Денис, приводя деньги к натуральному эквиваленту. – Даже шесть целых и четыре… пять…» – Он запутался в дробях.
Константин Сергеевич вернулся в кухню, а Андрей состроил недовольную мину и проговорил вполголоса:
– Уйми свою жену. Конечно, это ваши дела, но она влияет на Алену.
Инга услышала эту тираду и выскочила в коридор. На ней был сиреневый джемпер, который Римме Борисовне привезли из-за рубежа, и она была хороша, как никогда.
– Я свободная женщина! – выкрикнула она, блестя глазами. – У меня есть любовники, а за Аленой следи сам. Да, я злая, и это не твое собачье дело.
Дверь хлопнула так, что в буфете вздрогнула посуда. Денис опустился на табуретку и обхватил голову руками. Пока он решал, куда скрыться из домашнего ада, в кухне продолжалась беседа, но уже на русском.
– Я восхищаюсь твоей матерью, – говорил Константин Сергеевич. – Человека делают манеры. Вы мямли, а она любому генералу даст сто очков вперед.
К Марго, подумал Денис. Плевать на Терентия… он же интеллигентный человек… мы все интеллигентные люди.
Возникла Римма Борисовна и, наслушавшись заглазных дифирамбов, сменила гнев на милость. Сперва она отчитала Андрея, что тот неправильно потчует гостя, подразумевая, что чужак нарвался на дом с традициями, неизменными даже в вопиющих случаях. Но уже скоро она снисходительно болтала с Константином Сергеевичем, вставлявшим точные реплики в разговор.
– Вы видите осколок семьи, – говорила она, оседлав любимого конька. – Долгое время мы молчали об отце. Это сейчас мы смелые, но вдруг вернется тот давний кошмар…
– Не думаю, – благодушно рокотал Константин Сергеевич. – Тут нужна дисциплина, а народ разленился.
– Есть люди, которые жаждут реванша, – возразила Римма Борисовна с тревогой. – Стыдно признаться, но я боюсь выходить на улицу. Попадаются такие инфернальные рожи. – Ее пафосный голос страдальчески зазвенел. – Когда я в детстве засыпала, мама часто стояла у окна. Я тогда не понимала, отчего она смотрит на улицу… но чувствовала, что все пропитывает страх. Мне показалось, когда к нам пришли, мама вздохнула с облегчением, потому что вечное ожидание конца было хуже, чем конец… этого я им никогда не прощу.
– Вы обращались в архив? – участливо поддакивал Константин Сергеевич. – Степка пообещал узнать по своим каналам. Он надежный парень, сделает.
Потом заверещал звонок, ввалился Аркадий Львович и сразу кинулся к Денису.
– Беги от этого черта, – прошипел он трагически. – Ты вляпался, это настоящий пособник дьявола.
Потом Аркадий Львович увидел диспозицию в кухне и спал с лица. Возникла немая сцена, и Константин Сергеевич убрался подобру-поздорову, а уязвленный Аркадий Львович долго пыхтел и обижался.
– Зря вы его пускаете, – пробурчал он. – У меня в его городе есть знакомый спецкорр.
Римма Борисовна уважительно подняла бровь.
– Я спросил, не знает ли он такого… в их городе было громкое убийство. Зарезали его однофамильца, темное дело… то ли бандиты, то ли нацмены, и концы в воду.
Римма Борисовна поежилась, а Денис, защищенный присутствием Аркадия Львовича, проследил его недобрый взгляд на детскую площадку.
– Фигаро здесь, фигаро там, – проговорил Аркадий Львович ядовито. – Он липнет к вашей невестке.
– Она хорошая девочка, но не умная, – всполошилась Римма Борисовна, заглядывая в окно.
Там, во дворе, на поломанных качелях сидела Алена, наблюдая за Асей и выслушивая Константина Сергеевича, который опирался на турник в какой-то непристойной позе.
– Раньше ее поддерживала Ира, но между ними пробежала черная кошка… Андрей!
– А ну, – отмахнулся Андрей, и из-за его двери донеслись басы электронной музыки.
Денис остался в кухне и с кротким видом встрял в разговор.
Тем временем на детской площадке Константин Сергеевич подначивал Алену:
– Обожаю наших женщин, хоть вей из них веревки. Нет бы устроить тарарам и вывернуть мужа мехом внутрь. У гуляк скучные жены, а твой стоит хорошей встряски.
Алена неприязненно вздрагивала, и в конце концов спросила со вздохом:
– В Париже тоже так? Всюду грубость… похабщина?
– Там это в воздухе, – хохотнул Константин Сергеевич и продолжал нормальным голосом: – У них вроде баба страшная, но повяжет шарфик, поиграет глазками – красотка. А наши клуши ползают с сумками, глаза коровьи, тоска-тоской.
– Может, где-то есть легкие города, – вырвалось у Алены. – Без гадостей?
– Ты не мечтай, а действуй, – посоветовал Константин Сергеевич. – Маменькины сынки любят экзотику. Помню, у товарища прямо пунктик был, очень хотел черную женщину, – он взмахнул рукой: – Я пошел лечиться, пока.
Алена уныло закачалась на сидении, державшемся на единственном подвесе. В этом растравленном виде ее застала соседка Анна Никитична, которая не поленилась перелезть через сугроб, поправляя мохнатый платок и проговаривая на ходу:
– Гуляете? А у меня рак, Аленка… сиди, я постою – в поликлинике насиделась. Врача взяла за шкирку, юлил так и сяк. Что ж, я пожила… за Аську не бойся, это не заразное, но я к ней, чтоб ты не дергалась, близко не подойду.
– Это лечат, – посочувствовала Алена, угрызаясь, что она хандрит из-за ерунды, когда кому-то по-настоящему плохо. – На ранней стадии.
– Не буду, – отрезала Анна Никитична. – Сердце не выдержит. Сколько отмерено, столько потяну. Соседи обрадуются, освобожу комнату.
Алена еле сдержала слезы, пока Анна Никитична перебирала «за» и «против», чтобы утвердиться в выборе. Она жила в коммуналке, и, как малообразованная формовщица с хлебозавода, не импонировала Римме Борисовне и ее семейству, но с Аленой сдружилась.
– Татка зовет, чтобы квартирами сменялись, – рассказывала она. – Мол, комната пропадет. А я говорю: вам государство еще даст, а я хоть умру в своем углу. В закутке положишь помирать, как приблудную собаку. – Она вздохнула. – У покойной приятельницы остался больной сын, так не идет в интернат, и из дома ни ногой, его соседи жалеют… то поесть принесут, то говорят: Севка, выкинь грязную одежу, постираем… – Анна Никитична вытерла рот уголком платка. – Если скучает, по телефону говорит. Мне звонит иногда. – Она вздохнула. – Вот жизнь, да?
– Севка… – В Алениной памяти что-то зашевелилось. – Всеволод?..
Ей представилась Инга, камлающая над телефоном в полуосвещенном коридоре их квартиры – Алену всегда раздражали эти демонстративные сеансы.
– Всеволод, вы боитесь жизни, – роняла Инга, играя своим музыкальным голосом и ритмично шевеля пальчиками. – Мне знаком этот диагноз… моя мама тоже боится жизни, но она сильный человек и превозмогает себя, а вы попросту малодушны.
Анна Никитична рассказала несколько поучительных историй, распрощалась и посеменила к подъезду, топая ботинками «прощай, молодость», а потрясенная Алена провожала глазами ее фигурку, пока Анна Никитична не скрылась.
15
Римма Борисовна сама оформляла подписку на любимые газеты и сама получала почту. Поэтому она удивилась, обнаружив письмо для Дениса, и конверт, надписанный аккуратным почерком, показался ей вторжением в частную жизнь. Но формально для придирок не было причины, и Римма Борисовна передала зятю депешу, лишь поджав губы. Денис тоже удивился посланию без штемпеля и обратного адреса. Он все-таки вскрыл конверт, вытряхнул из него машинописные страницы и, обнаружив, что они посвящены отцу Риммы Борисовны, оценил воображение Гордея Фомича или безвестного доброхота, оказавшего ему непрошеную услугу. Хитроумный автор слепил путь героического пращура по законам Дантовского ада, в роли которого выступало мистическое НКВД; впрочем, Денис не сомневался, что Римма Борисовна не читала Данте. Здесь были протоколы допросов с идиотскими посылками и ответами, полными достоинства. Здесь были доклады следователей, описывающих крестный путь их подследственного в почтительнейших красках. Здесь были даже выдержки из личного дневника, и Денис, за версту чуявший фальшивку, подивился лихости источника, не стесненного здравым смыслом.
Весь день он был сам не свой. То он представлял, как садится в кресло Ивана Яковлевича, то зримо видел, как его сажают в тюрьму за расхищение фондов. В обед он под каким-то предлогом выпросил ключ от подвала и спустился в хранилище. Слой пыли, покрывавший немецкие ящики, выглядел нетронутым. Взвесив все «за» и «против», Денис отбросил страхи и решил, что Гордей Фомич достаточно влиятелен, чтобы защитить своего порученца от судебных расправ.
Он с жаром занялся подаренными текстами. Коллеги недоуменно посматривали в угол, откуда безудержно клекотала антикварная машинка. Он задержался на работе, почти с час никто его не беспокоил, как вдруг в тишине покинутого помещения зазвонил телефон. Денис дернулся, его палец соскочил с клавиши. Проклиная неизвестного возмутителя спокойствия, он снял трубку.
– Не знаю, куда тыкаться. – Андреев голос звучал недоуменно. – Есть у тебя кто-нибудь в «Каракуме»?
Ресторан «Каракум» пользовался дурной славой, и Денис знал, что Андрей частенько толкается там в баре среди сомнительных дружков.
– Ты меня спрашиваешь? – Он смягчился, потому что голос Андрея был непривычно бесхитростен. – Что случилось?
– Звонила Ленка, – выдохнул Андрей. – Сказала: я в «Каракуме», забери меня. Я, говорит, хотела сделать сюрприз, а приехали раскрашенные девицы, и нас не выпускают. Мама говорит, она весь день вертелась перед зеркалом, натянула проституточное платье, оставила Аську и пошла. Я и правда договорился с чуваками, что мы в «Каракум», но там закрыто на спецобслуживание, внутри то ли сходка, то ли шабаш… зараза, я ее придушу.
– Вызови милицию, – тупо посоветовал Денис, глядя, как в темноте за окном развевается подсвеченный посольский флаг.
– Ты сбрендил! – рявкнул Андрей, и добавил умоляюще: – Пожалуйста, приезжай.
Денис представил, как он разбивает стеклянные двери «Каракума», и прикинул, во сколько встанет штраф. Он засунул под стол печатную машинку, вышел из архива и поймал такси у светофора на углу.
Ресторан «Каракум» выглядел вымершим, его дверь закрывала фанера. Андрей прохаживался по ступеням. Увидев Дениса, он, не державший зятя за ровню, обрадовался ему, как никогда – бросился навстречу и забормотал про плененную Ленку. Денис подергал дверь, сверился с предупреждающей табличкой, поколотил кулаком о фанеру. Все его усилия были бесполезны, никто не откликался. Он еще пригляделся к Андрею, предположив, что шурин перепил или перебрал какой-то дряни. История, которую тот излагал, смотрелась чересчур фантастично – Денис даже захотел позвонить домой и убедиться, что Алена не варит на кухне очередной вонючий войлок.
– Почему не хочешь в ноль-два? – спросил он.
– Они посмотрят и уедут, – заговорил Андрей бессвязно. – И возьмут Ленку на карандаш, как ночную бабочку. Хочешь, чтобы мне бумага на работу пришла? – Он затряс Дениса за плечо. – Звони Аркадию, звони этому… уроду, которого ты приводил, они же Ленку разделают, как бог черепаху.
Пока Денис искал в карманах двушки, из-за угла, кутаясь в воротник, выплыла знакомая личность – Вадим Германович.
– Пересмотрели зарубежного кино? – поинтересовался он кисло.
Андрей схватил его за шкирку. Вадим Германович невозмутимо высвободился, подошел к двери, поговорил с кем-то через фанеру, вернулся и доложил:
– Они в банкетном зале, туда даже халдеи не суются, – добавил он. – Деловые… такие самураи, что надо тяжелую артиллерию. Могу позвонить одному человеку, если он не на гастролях… но задаром он и пальцем не пошевелит, такие берут по-крупному.
– У меня нет денег, – отрезал Андрей.
Вадим Германович пожал плечами.
– Материну машину продашь.
Андрей посмотрел на него безумными глазами.
– Ты обалдел?..
Пока они пререкались, а Денис разминал мышцы, над неоновой вывеской что-то щелкнуло, и показался человек в бушлате. Узнав его, Андрей радостно взревел:
– Вот он, спаситель, душа моя!
Это оказался Степан – жесткий, собранный, бледный, как снег. Он выслушал Андреевы объяснения, отстранился и покачал головой:
– Ничего не могу сделать, – произнес он твердо, и Денис понял, что это окончательный приговор. – Сорвется важное дело.
Он отвернулся и мелким шажком спустился на тротуар.
– Сволочь, – равнодушно сказал Вадим Германович. – Хорош соседушка, такого надо обходить десятой дорогой… так что, звонить?
Андрей пометался перед панорамными окнами, за которыми темнел пустой вестибюль.
– Послушай! – Он снова подскочил к Денису. – Ты устраивал родственницу, у которой муж в тюрьме по торговой статье… у нее должны быть связи.
– Марго? – удивился Денис.
Он с ожившей тоской вспомнил ее в захламленной берлоге Терентия. Блудливые цыганские глаза. Обманная повадка. Да, такие со связями.
– Ладно, – пообещал Денис и направился к телефонной будке с полуоткрытой дверью, застрявшей в снегу.
Он набрал номер, трубку сняла какая-то пьяная бестолочь, и Денис отчаялся добиться результата, но подошел брат-администратор, и Денис понял, что тот постоянно разрешает такого рода ЧП. Скоро сквозь коммутаторные хрипы послышался голос Марго с неуловимым немосковским говорком.
– Ну хорошо, я попробую, – произнесла она. – Жалко девку.
– Оплачу такси! – рявкнул Денис с негоциантской удалью и вернулся к Андрею.
Воздух, идеальный для неспешного променада по аллеям, был приятен, и Денис дышал полной грудью. Через пятнадцать минут у крыльца тормознуло облепленное грязью такси, из него показалась расшитая дубленка. Тонкие танкетки встали на асфальт. Марго выпрямилась, отряхнулась и направилась к Денису, у которого при ее виде екнуло сердце.
– Муж знался со всякими, – протянула она, посматривая на мертвенные окна. – Но у нас все просто, по-провинциальному. Попробую, надо выручать.
Покачивая бедрами, она подплыла к ресторанной двери и поскреблась в нее, как мышка. Дверь приоткрылась, Марго что-то промурлыкала невидимому собеседнику. Вадим Германович выразительно цыкнул и посмотрел на Дениса долгим взглядом. Андрей опять развел руками.
– Какая же дура… – бормотал он. – Я ей устрою… я ей скажу… я разведусь к чертовой матери!.. Мать была права. А если… вот только если окажется…
Он выдумывал пессимистические сюжеты, запредельные по скабрезности. Вадим Германович наблюдал за ним с любопытством, но не уходил. Денис рисовал себе, как они сразятся за обеих женщин, и воображение его не радовало. Ресторан по-прежнему казался неживым. Потом в его стеклянной глубине затеплился огонек, кто-то завозился с замком, и на площадку выскочила Алена в блестящем платье. Денис поначалу не узнал ее зареванное лицо с серо-синими разводами.
– Дура! – заорал Андрей. – Что они с тобой сделали, не подходи!
Алена бросилась ему на шею, икая и бормоча, что она хотела потрясти мужа, поразив заодно его приятелей-мажоров. Вадим Германович поучаствовал в сцене, выступив примирителем, а заодно полюбопытствовал, что произошло внутри. Марго оглядывалась и стискивала замерзшие пальцы.
– Тимур отпустил ее, – сказала она. – Девок повезут за город… но у него был мой портрет. Я вошла, он закричал: она, она!.. Это не Терентий, он по нему убивается который день. – Она посмотрела на Дениса, и ее ведьмины глаза засветились дурным огнем. – Хорошо я сделала? Доволен мной?
Денис уже понял, откуда у Тимура пресловутый портрет, но благоразумно промолчал, а потом опухшая Алена повисла на спасительнице, заливая ее слезами и вытирая остатки помады об ее гладкую щеку. Андрей даже не поблагодарил Марго – он приосанился, надулся и снова преобразился в существо из высшего сословия.
Группа разделилась. Вадим Германович достал сигареты и потопал по делам. Андрей, оглашая улицы безобразным ревом, погнал домой преступную жену, а Денис, пряча от неловкости глаза, повел Марго к Терентию.
Он возвращался поздно, торжествуя, что расшатывает семейные устои на законных основаниях. У него было отличное настроение, он всему умилялся, даже тараканам, которые бегали по квартире скульптора стаями. Он поднимался по лестнице, предвкушая, как поиздевается над гневной Ингой, но вдруг что-то остановило его у соседской двери. Он рефлекторно приложил ухо к замочной скважине и разобрал страстный бас Константина Сергеевича:
– Не жалей их, Степушка… чтобы ни капли сострадания в тебе не было… ведь мы основа общества, костяк, на нас все держится.
Денис состроил многозначительную гримасу, отнял ухо от двери и зашарил в кармане, ища ключи.
16
Денис долго не решался обнародовать поддельные бумаги – вероятность, что теща почует неладное, оставалась ненулевой. Могла всплыть малозначимая деталь, такая, что сама Римма Борисовна забыла про нее, но вспомнила бы, наткнувшись на противоречие, однако неопределенность с Ингой была так мучительна, что Денис забыл про осторожность.
Два дня он готовил себя и тещу к прыжку в неведомое. Он делал усталое лицо, намекал, что задействовал крупный блат и что все уже на мази, так, чтобы Римма Борисовна разволновалась и потеряла объективный взгляд на вещи.
С чувством, будто прыгает в пропасть, Денис наконец извлек из-под спуда папочку, предварительно состаренную. Римма Борисовна трясущимися пальцами развязала тесемки, благоговейно уставилась на Дениса, в семье началось светопреставление, и Денис испугался, что тещу обнимет Кондратий. Римма Борисовна целовала пожелтевшие листы, вцеплялась в телефон, порываясь звонить двоюродной сестре в Киев, но потом бросала трубку и декламировала фразы из Денисовых творений. Она изучала бумаги с таким громогласным жаром, что Дениса загрызла совесть: он понял, что, если когда-нибудь найдется свидетель эпохи, разоблачивший бы его обман, то теща этого просто не переживет.
Она до небес превознесла зятя и призвала Аркадия Львовича, поневоле разделившего семейную радость. Денис видел, что тот, получив лишний повод обругать советскую власть, тем не менее угодил не в свою тарелку. Друг семьи попытался перетянуть одеяло за себя, но потерпел крах. Римма Борисовна видела только зятя и твердила, что всегда знала о его выдающихся способностях. Аркадий Львович поспешил убраться, захватив заодно и виновника торжества, а Денис с радостью уклонился от свистопляски семейных воспоминаний. Казалось, что Римма Борисовна тоже не против избавиться от обоих – ее чрезмерные эмоции требовали одиночества; к тому же, она рвалась без помехи изучить бумаги.
Вытаскивая Дениса на лестничную клетку, неодетый Аркадий Львович завозился у перил. Поставив ногу на ступеньки и завязывая шнурки, он придерживал под мышкой шапку и бурлил, как вулкан:
– Я боюсь за нее! – восклицал он. – Сейчас не тридцать седьмой, но она раструбит на весь свет.
Он так оглушительно призывал Дениса к секретности, что чуткая соседская дверь приоткрылась и наружу, теребя бегунок молнии, выглянул Константин Сергеевич. Стрельнул глазами, увидел соседей и хотел было убраться, но Аркадий Львович запетушился.
– Филер явился! – вскрикнул он, выкатывая выразительные глаза. – Сейчас пойдет отчет на Лубянку писать!
Константин Сергеевич шагнул через порог, сгреб Аркадия Львовича за грудки и медленно пообещал:
– Будешь блажить – размажу о стенку, а на Лубянку отчитаюсь, что так и было.
Он отпустил смутьяна и скрылся. На улице распаленный Аркадий Львович еще долго поправлял шарф, размахивал руками, заявлял о своем разряде по боксу и убеждал Дениса, что пощадил подлого стукача единственно из опасения навредить Римме Борисовне.
– Эти подлецы затаились, – шипел он, хватая Дениса за рукав. – Наверняка его брата убили за дело. Что за страна… еще и дрянь повсюду! – мечась по крыльцу, он распихивал ногами картофельные очистки, выпавшие из чьего-то мусорного пакета.
Чтобы развлечь Аркадия Львовича, Денис повторил байку, будто Гитлер намеревался устроить в Брянске благоденствующую республику без коммунистов, а Аркадий Львович закивал так активно, словно это была аксиома.
– Немцы на Брянскую землю не претендовали, – прохрипел он. – А Гитлер хотел понять, как русские работают без насилия. Представляешь, что бы сделали даже убогие частники без колхозов. Усатый ненавидел крестьян, а эти дуболомы еще вешают портретики на лобовое стекло. Рабская страна…
Они брели по улице, но тут из подворотни, выпячивая грудь под тугим пальто, вылез пасмурный Гордей Фомич и посмотрел на Дениса студенистыми глазами.
– Ты мне нужен, – выдохнул он, тряхнув складками под подбородком, а Аркадий Львович застыл, словно его поразил гром. Денис даже пожалел несчастного аманта, но все же оставил его без колебаний и отправился за Гордеем Фомичом.
– Спасибо вам, – проговорил он с чувством. – Теща счастлива, писает кипятком.
Он скоро выяснил, зачем потребовался. Гордей Фомич попросил его съездить на квартиру жены, потому что, по его словам, там кто-то завелся, а Денис, снова предчувствуя драку, вздохнул. После знакомства с женой своего покровителя он полагал, что в ее квартире возможны любые подвохи.
Квартира находилась в приличном районе. Внутри была побитая мебель, и под стать ей был чахоточный мужичок лет сорока, который твердил: «папа, не надо… папа, куда я пойду…» – но не упорствовал, а собрал манатки и смылся.
– Сын жены, – пояснил Гордей Фомич, и Денис удержал вопрос, не приходится ли этот доходяга родней пресловутому прокурору.
Или он отпрыск другого прокурора? Адвоката? Судьи? Эти мысли, несмотря на пакостный осадок, настроили Дениса на игривый лад. Сделав дело, знакомцы пошли по тротуару мимо изломанных деревьев, а в вечернем небе сгущалась синеватая темнота. Гордей Фомич заговорил о культуре делопроизводства, когда откуда-то послышался мелодичный голос:
– Учитель, вы правы, как всегда.
Рядом остановилась светлая «Волга», из которой, поставив в лужу десятисантиметровые каблуки, выбралась женщина в шубке. Денис с удивлением рассмотрел дымку пушистых волос, мягкие губы, томные глаза. Она была не первой молодости и имела вид, хоть и ухоженный, но изрядно потасканный.
– Я к вашему спутнику. – Она подобострастно склонилась, и Денис, сам не зная, как, оказался в «Волге».
Впереди за рулем дыбились чьи-то могучие плечи.
– Стасик, солнышко, я не хочу тебя эксплуатировать, – пропела женщина. – Езжай к Тише, я и тачку у него возьму.
«Волга», рассекая снежную кашу, свернула на проспект, и женщина заговорила, вернее, заворковала. Окаменелый Денис понял, что перед ним жена Ингиного любовника. При мощном Стасике он не выдавил ни слова; «Волга» тормознула у парикмахерской, и Денис пошел за женщиной, словно привязанный. В парикмахерской было уютно и пахло лосьонами. Женщина перецеловалась с кучей знакомых, спросила Тишу, и скоро к ней танцевальной походкой вышел жеманный тип в белом халате.
– Катенька, зайка моя. – Изогнувшись, он клюнул ее в щеку. – Какими судьбами?
– Это Денис, – проговорила Катя.
Жеманный тип окинул Дениса взглядом с головы до ног и глумливо выдавил:
– Здрассте…
Денис никогда не слышал, чтобы в короткое слово вкладывали столько откровенного презрения. Катя схватила типа под локоток, отвела к окну и что-то зашептала ему в ухо. Через минуту она вернулась к Денису. Из кармана ее шубки торчали «дворники».
– Поехали, – приказала она.
Наблюдая за гримасками этой подвижной, как ртуть, женщины, Денис приготовился к любому исходу. Катя вывела его в служебную дверь, где у трансформаторной будки стояли «Жигули». Она пристроила «дворники» к поводкам, затолкала Дениса в машину, легкомысленно побуксовала по льду и вырулила на праздничный проспект. Световые синусоиды зарябили в Денисовых глазах, а Катя, опасно маневрируя, поведала ему, что они едут в знаменитую на всю Москву квартиру, подобную сказке из «Тысячи и одной ночи», и что ее хозяева катаются сейчас на лыжах, как подлинные европейцы, следящие за модой. Еще она назвала его букой, но ее манеры были так недвусмысленны, что Денис автоматически прикинул, с какой стороны приступить к этому кокетливому чуду.
Машина остановилась у современного дома. Денис не разглядел никаких чудес, потому что Катя, затащив его в комнату, засветила янтарный ночник, и из темноты выступили лишь стертые цветные пятна и мебельные контуры. Запахло чем-то восточным и удушливым. Цепляясь каблучками за коверный ворс, Катя залезла в шкаф и вынула граненую бутылку, а потом коробку конфет.
– Хозяин врач, – пояснила она со смешком. – На его подарках любой кабак сделает годовой план.
Пока она сервировала поднос с арабской вязью, Дениса захватил азарт.
Я тебя сейчас, – подумал он и обнял ее, но, то ли не рассчитал силы, то ли Катя привыкла к подобным атакам. Она отпрыгнула и больно стукнула его кулачком.
Тяжело дыша, Денис рухнул в кресло, а Катя поправила цепочку с крестиком и поставила поднос на столик, инкрустированный перламутром.
– Грубые нравы, – вздохнула она, покачав головой. – Мы – интеллигенты в первом, в лучшем случае, во втором поколении. Если покопаться в дремучем бессознательном, мы первобытные люди. – Она взяла рюмку и добавила: – Мой дед убил телку кулаком.
Денис последовал ее примеру и выпил свою рюмку без тоста, не чокаясь.
– Вам правильно внушают, что женщина – друг, товарищ и брат, – продолжала Катя. – Чтобы вы не забывались, нужны бесполые идеи и ведра брома. Не кастрировать же вашего брата. – Она облизала губы. – В цивилизованных странах мужчина ждет, когда женщина поманит его пальчиком, вот так. – От ее прелестного жеста Денис вздрогнул. – Ну, чем ты занимаешься?
– Ничем, – бросил Денис.
Катя кивнула головой.
– Это понятно, мы все ничем не занимаемся, и все-таки?
– Налей еще, – потребовал Денис.
Он быстро напился, врос в кресло, притерпелся к душной темноте. Он был голоден и кидал в рот одну конфету за другой, морщась от их приторного вкуса.
Пралине – кажется, так называла осчастливленная им теща эту гадость.
Катя пила коньяк наравне с ним. Полумрак заретушировал ее возраст, и Денис видел только подвижные губы и остекленелые глаза с огромными зрачками. Она упоенно излагала ему феерии из жизни знакомых, и Денис уверился, что развитые люди живут вне домостроя и морального кодекса строителя коммунизма. На него подействовал какой-то дьявольский гипноз: слушая ее, он вообразил изысканные любовные комбинации и, когда она повторила свой жест, поманив его пальчиком, это выглядело естественным завершением вечера.
Потом Денис обнаружил, что сидит на тахте у ниши, в которой брезжит восточный идол и поблескивают синие парфюмерные флаконы, а за окном светится Москва, и женщина рядом с ним кажется истонченной, почти прозрачной. Вот она потянулась за сигаретой, вот повернула к нему усталое, разрезанное тенями лицо, и он представил, как она заворкует, излагая ему пошлую философию.