Loe raamatut: «Молитва Иванова»
Иванов проснулся, как всегда, задолго до сигнала будильника. Полежал, шевеля пальцами ног, потягиваясь и зевая. Очень не хотелось вылезать из-под одеяла. По потолку пробежал жиденький свет фар и опять стало темно. Придумать, что ли, болячку себе какую, с тоской подумал он. Что-нибудь такое, на денек-другой, не больше.
Он прислушался к себе. Ну, суставы поднывают. Это возраст уже, наверно. Брюхо не болит, урчит только, поесть надо. Покашлял внимательно. Нет, здоров без докторов. Ладно, вставать надо. Нехотя вытянул руку из-под одеяла, включил свет. Почесываясь, нашарил босыми ногами тапки. Крякнув, встал и натянул халат.
Посмотрел на пустую клетку с поилкой, кормушкой, зеркальцем и крохотным колокольчиком на стенке маленького домика. Ничего, сказал он себе, куплю когда-нибудь парочку животин. Элитных, с длинной шерсткой на голове. Будет детям развлечение. Будущим детям, добавил угрюмо и, щелкнув по клетке пальцем, вздохнул. Колокольчик отозвался нежным звоном.
Шаркая, Иванов прошел в кухню, открыл холодильник и уставился в его нутро. Закрыл. Поставил на конфорку чайник, достал и открыл пакеты с готовыми завтраками, выложил их на тарелки и сунул тарелки в микроволновку. Поплелся в ванную, умылся, зубы почистил кое-как, больше для порядка.
Когда вышел из ванной, обнаружил, что отец уже сидит за столом.
– Опять опаздываешь, – невнятно сказал отец. Дикция после инсульта у него так себе была, но бодрости духа отец не утратил.
– Ничего, успею, – ответил Иванов.
– И бурдой опять отца поишь, нет бы хорошего кофе купить.
– Папа, нельзя вам. А цикорий для печени полезный, – сдерживаясь, ответил Иванов.
– Ты за мою печень не беспокойся, – сварливо прошамкал отец, – экономишь на мне.
Иванов хотел ответить, мол, печень у вас, папа, что надо, с этим не поспоришь. Но примирительно сказал:
– С аванса хороший кофе куплю.
– С аваааанса,– протянул отец, – какие там у тебя авансы… На пенсию мою живем.
Иванов промолчал, играя желваками. Сдержался.
– Куда деньги тратишь, я спрашиваю, если семьи нет? Ладно бы на детей тратил, так нет же у тебя детей. И не будет, – поджал губы отец. Мимика у него восстанавливается, отметил про себя Иванов. Это хорошо.
– Будут, не переживайте.
– Да где там… На тебя и не смотрит никто. Приличной девушке зачем такой.
– Ну, на вас же мама посмотрела, – скривившись, выдал Иванов и, прикусив язык, чертыхнулся про себя.
– Ах ты! Да я! Да ты… – закудахтал отец, – Нашел с кем равняться!
– Папа, пожалуйста, успокойтесь, – через зубы прошипел Иванов, стиснув в руке чашку. Горячая чашка обжигала руку, но боль отвлекала, помогала сдерживаться.
– Что «папа»? Я в твои годы уже четверых поднимал, на ноги ставил, я четырежды папа, а ты… Онанист сопливый! – каркнул отец.
И тут Иванов взорвался. Грохнул кулаком по столу. Подпрыгнули на столе чашки, тарелки, и отец подпрыгнул на стуле.
– Ох! В глазах потемнело что-то… – притворно застонал отец, кося на Иванова покрасневшим слезящимся глазом, прикрыв лицо растопыренной пятерней.
– Простите, папа, я случайно, – пробормотал Иванов.
– А то я не видел. Конечно, случайно, – со старческой слезой сказал отец.
– Простите. Я вытру сейчас.
– Аппетит пропал… Выведи меня на балкон. А то сам не дойду, упаду.
– Сейчас, – кивнул Иванов, шуруя тряпкой по столу, вытирая разлившийся цикорий.
И подумал про себя: а кто вас обратно с балкона в комнату поведет, когда я на работу уйду? Врете, папа, сами дойдете. Неделю назад вон за шкаликом на антресоль залезли. Ничего, справились, не упали со стремянки. И со шкаликом справились, открыли. Левая рука еще плохо слушается, так вы одной правой и зубами обошлись… Черт, сдерживаться надо, больной ведь он, старый.
Устроив отца на балконе в кресле-качалке, подоткнул его со всех сторон пледом и аккуратно закрыл дверь. Проверил, легко ли открывается, не дай бог захлопнется, заперев отца на балконе. Дверь открывалась и закрывалась легко.
Иванов позавтракал, не чувствуя вкуса, как сено пожевал. Оделся, посмотрел на себя в зеркало и, тяжело вздохнув, вышел из квартиры.
Машину он прогрел заранее, но в салоне все равно было зябко. Посидел немного, подождал, пока муть на стекле истает, лобовуха прогреется. Поискал какую-нибудь волну на радио, чтобы не сильно раздражала идиотски-радостной болтовней и бодрыми песенками, не нашел, выключил. Глянув на часы, тронулся, включил автопилот и, вырулив на трассу, незряче стал смотреть вперед. Тридцать минут до работы, чтоб ее… Может, поближе к дому что найти? Найдешь, как же. Ждут тебя, не дождутся. Возрастной ценз, чтоб его.
Ничего не радовало, ничегошеньки. Серое, низкое небо. Тучи еще немного – и лягут холодными тяжелыми тушами на трассу. Чахлые, свалявшиеся в войлок кустики по обочинам, серые в сумерках, сливались на скорости в грязную ленту. В городе тоже ничего глаз не радует. Сыро, тускло, каменно, тяжко как-то все. Неужели и правда – возраст? Я ведь еще не старый. Вроде бы.
