Главный переход

V. Квартира номер двадцать два

Весь день он не мог уснуть, а, вроде бы, после не очень земных, сумасшедших событий – должен был. Но ворочался с боку на бок; за окошком барахтался дождь, цепляясь в сердцах за карнизы, и сторож цеплялся за ропот дождя, пробуя доосмыслить всё, что стряслось в крайние дни. Не выходило: сознание расплывалось в стороны… ближе к вечеру задремал на час. И снился сторожу двор с высоченным ступенчатым домом, и чёрное небо, и тёмные стены, и окна – томно-зелёные, рыжие, синие. В двадцать ноль ноль прогремел будильник, дядя Лёша вскочил с кровати.

Заварил крепкий чай, не торопясь, пил, размочив в стакане сухарь с двумя изюминками по краям, и, глядя на них, размышлял о «доме с изюмом». Проверив ключи от дома и двадцать второй квартиры, надев часы и на всякий пожарный сложив в карман обе имеющиеся бутылочки с жидкостью, отправился на дежурство. Выйдя наружу, поплыл под зонтом к своей вконец обожаемой улице.

– Здоро́во, дядь Лёш. – Сеня вздохнул: – Когда ж этот дождь кончится?

– Скукотища, – заметил Михалыч.

«Скучно им, – подумалось курильщику. – Будет вам сегодня домино».

Время ползло медленно. Ожидание утомляло, и дядя Лёша начинал клевать носом. За окном по-прежнему шёл дождь.

– Вот и одиннадцать, – сказал кто-то, и вызволитель встрепенулся.

– Ха, Михалыч! – заорал Сеня. – Смотри-ка, чё у Степаныча-то в рюкзаке!

– Чего?

– Домино!

– Опа! Щас сыграем! Что ж ты молчал-то, Степаныч?

Сторож узрел, не без доли нелепого удивления, как у него из рюкзака извлекают коробку с крупными буквами, оглашавшими название игры.

– Давай, дядь Лёш, двигайся к нам. Наблюдать будешь. Или ты сам играть?

– Нет, пойду-ка курну. Дождь, кстати, стих.

– Давай-давай, иди.

– Да хоть на три часа, – подмигнул Михалыч.

Дядя Лёша с порога настороженно посмотрел на него, но тот ничего не заметил.

А дождь, действительно, стихал. Ускоряя шаг, сторож добрался до «вымышленного» дома. Кое-какие окна всё ещё горели, но понять, зажжён ли свет в нужной квартире, не удавалось.

«Ладно, не увидят же. Надеюсь», – подумал он и подошёл к старой подъездной двери. В ней, наверху, оказалось окно, так что стало понятно: внутри полным-полно хлама. Рассмотреть, какого именно, не смог.

Он долго вычищал из замочной скважины ржавчину. В конце концов, ключ повернулся, раздался щелчок, и вызволитель потянул на себя разбухшую дверь. На голову упала древняя кастрюля. Сердце ёкнуло, но быстро успокоилось. Подняв кастрюлю, он шагнул внутрь. Зажёг фонарь.

– Ну и хлама тут, – прогундел сторож и стал пробираться вперёд – между разваленными стульями, пыльными чемоданами и – такой же, что и кастрюля, – ржавой и чёрной посудой.

«Интересно, я уже исчез?» Он одолел предбанник, открыл вторую дверь и вонзился в пространство подъезда. Ангельские часы показывали без двадцати пяти полночь. Поднимаясь по лестнице, услышал протяжное пьяное пение двух голосов. Женского и мужского. «Надеюсь, исчез».

Между вторым и третьим этажом, на котором и должна была находиться двадцать вторая квартира, сидела пара подростков. Они натужно-громко завывали «Под небом голубым», отвлекаясь исключительно на глоток, или два, пива. Вызволитель, прошлёпавший возле них, не понял, увидели его или нет, а снизу донеслось: «Хорош горланить, огломоты!!!» «Огломоты? – отметил про себя дядя Лёша. – Это надо запомнить». Пробормотал себе под нос: «Ну-ка, проверю». Спустился к подросткам, встал рядом и прошептал:

– Зачем вы, огломоты, воете?

– Ой, кто здесь? – вскинулась деви́ца.

– Блин, Юлька, никого не вижу!

– Ага, не видите?

– Слушай, дуть давай отсюда, – прохрипела Юлька, и подростки дёрнули вниз, оставив пиво недопитым.

– Доброе дело сделал. – И подошёл к двадцать второй квартире, и, по-кошачьи, вскрыл дверь.

В хоромах стоял полумрак, сторож мигом заметил горящий на кухне дежурный свет и прошёл сначала туда. Небольших размеров кухонька чаровала; её раритетный советский быт ошарашивал любовной выхолощенностью да и эстетикой. Дядя Лёша жил в условно сходной обстановке, но неухоженной. С другой стороны, кухня двадцать второй отличалась от дяди-Лёшиной разнообразием составляющих элементов. Сторож с интересом пустился разглядывать деревянные стулья с выгнутыми спинками, ситцевые занавески с растительным рисунком, полочки с банками «Рис», «Гречка», вазочку на столе, тлеющий оранжевым светом ночник на ножке, явно превосходивший по возрасту висший над ним абажур.

Дядя Лёша отъял ночниковый кусочек солнца от бело-сиреневатой клеёнки и посветил под стол. Всё шло неплохо: под столом, от стены и до ножек стульев, тянулся серенький силуэт, тонкий, но, очевидно, мужской. Вызволитель посмотрел на часы: ждать оставалось четыре минуты. Морально подготовившись, он вылил содержимое флакона по периметру души, и от пола, как в прошлый раз, пошёл пар, правда, без того жара, какой возник при оживлении Зои. Вдох-другой, и перед «гостем» возник мужчина лет сорока, компактный, худощавый и невероятно бледный. Голова его отличалась лёгкой взъерошенностью, светлые голубые глаза сияли над пиджаком – тёмно-синим, запачканным мелом.

– Вы от Иеремиилы?

– Да, не волнуйтесь.

– Виктор Игнатьев, учёный. – Мужчина протянул руку.

– А отчество ваше – Фомич? – Пожав ему кисть, сторож подумал: «Надо ж, прохладная».

– Зовите меня просто: Виктор или Игнатьев. А вас как?

– Алексей Потапов.

– А по отчеству? Нет уж, позвольте, вы мне в отцы годитесь.

– Степанович.

– О, Алексей Степанович! Пойдёмте-с друга моего вызволять.

– Какого ещё друга? Я ничего об этом не знаю.

– Ну я вас прошу, пройдёмте сюда. – Игнатьев потянул дядю Лёшу в сторону ванной. В тот же момент из дальней комнаты донёсся кашель.

– Нет, Витя, пойдёмте скорей на выход.

– Алексей Степанович, ах, как же вы не понимаете: друг мой.

– У меня больше жидкости нет волшебной.

– А это что из кармана торчит? Целый пузырь!!!

– Случайно прихватил с собой! И он для следующей души!

– Вы только капельку истратите!

И они очутились в ванной.

– Посветите, да посветите же в ванну, – настаивал Игнатьев и сам взял из дяди-Лёшиных рук фонарь. Посветил в ванну, где обнаружилась бледная голубоватая тень.

– Капните на него, пожалуйста, это мой друг.

– Игнатьев, да какой ещё друг? – снова спросил дядя Лёша. – Мне Иеремиила ничего не говорила.

– Понятное дело, она и не знала, ну капните! Что вам, жалко?

– О, Боже! – И вызволитель капнул на тень.

Из ванны пошёл синий дым.

– Что это?

– Не бойтесь.

Дым сгустился над эмалированным бортиком, и вызрело нечто, оставшееся сидеть на бортике. По общим очертаниям оно напоминало человека, однако формы существа смущали аморфностью и намекали: существо состоит из воды. Или плазмы. Оно бессмысленно уставилось на дядю Лёшу мутными очами и вяло жевнуло растянутым ртом.

– Это что? – обратился вызволитель к Игнатьеву.

– Лемуриец!

– Это что за фрукт такой, лемуриец? – рассердился и утонул в существе глазами. Оно икнуло, на секунду перестало жевать и раскрыло бесформенный рот пошире, как будто предвкушая тягучую дяди-Лёшину сущность.

– Видите ли, я жил в этой квартире с тысяча девятьсот тридцать шестого по тридцать девятый год, и этот… появился тогда же. Дело в том, что в тридцать шестом я серьёзно увлёкся чтением Хроник Акаши. Знаете ли, это такая своеобразная теория эволюции человечества. Дореволюционное издание… Так вот, лемуриец – это, так сказать, одна из ступеней эволюции, по моим понятиям наиболее интересная. Они пребывают в эдаком сомнамбулическом состоянии, однако это необычайно волевые существа. Усилием воли, например, они могут менять форму своего тела. Я так увлёкся этой хроникой и, в частности, лемурийцем, что вызвал его материализацию. Правда, что-то не совсем то получилось.

– Видимо, получилось то, как вы его себе представили, – усмехнулся дядя Лёша. – Эх, Виктор, берите своего лемурийца, и пойдёмте скорей.

Пока дядя Лёша произносил последнюю фразу, лемуриец соскользнул с края ванны и поплыл мимо говоривших в коридор.

– Стой! Ты куда?!! – закричал Игнатьев, но лемуриец плыл быстро. И плыл он в комнату.

– Ну вот ещё. – Сторож пошёл за ним.

В комнате существо остановилось у дивана со спящей супружеской парой преклонных лет и разинуло рот во всю ширь. Невидимый дядя Лёша помнил, что слышим, оттого не пробовал окликнуть существо и подкрадывался молча. Игнатьев безответственно блестел в дверях. Сторож ругнул его про себя и, обо что-то споткнувшись, кое-как удержав равновесие, попал в неведомо отвратительное… в звуковую волну ядрёного скрежета. Волна скрутила организм вызволителя и отпрянула.

– Что это? – послышался голос Игнатьева.

– Что это? Что это? Что это? – понеслись отовсюду испуганные шепчущие голоса, и пол под Алексеем Степановичем треснул. Он бросил взгляд себе под ноги и увидел маленького серого котёнка, прыгающего через трещину – то туда, то обратно.

– Не может быть! Исай!! – вспомнилось наставление ангела, и слева открылась дверь шкафа.

За ней он увидел другую раскрытую дверь, и ещё одну, и ещё – а дальше начиналась чернильная темень. Оттуда веяло холодным ветром и доносился грохот – он становился всё более слышен, всё более напоминая грохот поезда. Дядя Лёша мотнул головой вправо – люди на диване спали, охраняя привычный мир. Гость собрался шагнуть в него, но трещина разошлась, как рот лемурийца. Паркетные доски вздыбились в стороны, вызволитель взмахнул руками, упёрся ногами в остатки краёв. Под тяжкий рёв уныло выезжавшего из мебельных дверей состава, балансирующий гость разглядел паровозную морду – с горящими прожекторами глаз, пираньей пастью вместо чушки для сцепления… и отвернулся, и тут его втащили на диван. Состав исчез. Довольный лемуриец серебрился, по-матерински обнимая дядю Лёшу. Преклонных лет супруги сидели рядом.

– Вы что… тут… делаете? – по слогам повышая громкость, вопросил хозяин жилища.

Лемуриец небеснейше-нежно и волооко пялился на чужую подушку. Его, очевидно, не видели.

– Да я, я газовщик. Я газовщик.

– Ночью у меня в постели газовщик? – Мужчина вскочил на ноги.

– Я уже ухожу.

Женщина демонически заорала. Дядя Лёша тоже вскочил с дивана и рванул к выходу.

– Никуда ты не уйдёшь! – Мужчина побежал вдогон, держа в правой руке жёнин тапок с помпоном.

Алексей Степанович, напуганный до одури Игнатьев и вполне оживлённый лемуриец достигли конца коридора.

– Не уйдёшь! – орал мужчина, догоняя сторожа, но не догнал – споткнулся о котёнка.

– Ах ты тварь! И зачем тебя подобрали на ночь?!!

Тот молчал. Дядя Лёша с компанией выбежал из незапертой квартиры, мужчина с тапком захлопнул дверь, подперев её тумбой и жёниными ругательствами. Якобы спасительный Исай, торча у подъездной двери, покуривал и буравил ночной кислород вытаращенными глазами. На слове «гады», произнесённом в двадцать второй квартире, Исай покрепче затянулся табаком. Сторож чуть не сшиб его, но даже примерно не заметил курильщика, который долго таращился вслед молниеносным беглецам. Те неслись, куда глаза не видят. И лишь когда прискакали к серому уличному хвосту, верней, голове из блочных домов – сдулись, переводя дыхание.

– Ох, спасибо тебе, – обратился дядя Лёша к лемурийцу, севшему на мусорный контейнер, а потом сердито глянул на Игнатьева.

– Да я же… я же учитель просто. Я…

– Ладно, Бог с тобой.

– Куда теперь?

– В квартиру Пантелеевского дома. Там поживёшь пока.

– А вам больше никого сегодня не надо вызволять?

– Сегодня – нет.

– Почему?

– Потому что вызволять можно ровно в полночь.

Взгляд Игнатьева упал на дяди-Лёшину руку, вытягивающую пачку сигарет из кармана. На руке блеснули часы. Изящные до неприличия.

– А зачем вам женские часики? – обалдело поинтересовался Фомич.

Степанович пробурчал в бороду:

– Это ангельские часы. – Прикурив, решился дообъяснить: – Сверхточные. Ирина вручила мне их, чтобы я не ошибся и всех вас вызволил в нужное время.

– Да-да, чтоб не ошиблись. А ведь их можно перевести.

– Чего?

– Часы.

– Зачем?!

– Чтобы опять полночь настала. Я уверен – ангельские часы задают ход времени. Крутаните колёсико.

– Зачем?!! Ты меня добить решил? То лемуриец, то теперь вот…

– Но лемуриец вас спас!

– Ага. Если бы он меня не завёл в комнату – спасать бы не пришлось.

Лемуриец потупил очи и стёк с контейнера на асфальт.

– Откуда вы знаете? Может, хуже было бы, – вступился Игнатьев. – А часы я предлагаю перевести как раз потому, что мы сейчас втроём и с лемурийцем. И потому, что сегодня больше точно ничего плохого не случится.

Сторож затушил курево, и потупленный взор лемурийца воткнулся в мятый бычок у бордюра. Рыжевший окурок за пару секунд рассеялся под голубыми очами, но дядя Лёша не видел фокуса.

– Почему так решил? – вперил он карие глаза в Виктора.

– Алексей Степанович, я же математик. Очень увлекался в своё время теорией вероятности.

– Ох, да чем ты только, видимо, не увлекался.

– Ничего сегодня ночью не случится уж. Серьёзно повторяю вам.

Лемуриец встал за спиной у сторожа, обратив силу глаз на Игнатьеву шевелюру. Она фосфорически засветилась, дядя Лёша испугался и сделал шаг назад, наступив лемурийцу на ногу. Тот издал дельфиний звук.

– Осторожно! – Виктор Фомич послал лемурийцу воздушный поцелуй.

– Что у тебя с волосами?

– А. – Игнатьев пригладил причёску, и она погасла. – Му́ра развлекается.

– Какая Мура?

– Лемурийца так зовут. Это девочка. Понимаете теперь, какой силы это существо? Сегодня уже точно ничего плохого не случится. А вот в следующую ночь – очень может быть.

– Типун тебе на язык! Пошли спать.

– Бутылочка вторая с жидкостью у вас с собой. А в следующую ночь вы без лемурийца будете.

Дядя Лёша перекосился:

– И что?

– Я с колоссальной долей вероятности могу сказать: сегодня больше ничего плохого не случится.

– Что ты заладил?

– Да неужели вам совсем не хочется попробовать часы перевести?

Тут сторож сдался. Одёрнул рукав: часы показывали без десяти час. Осторожно, любовно, с извиняющимся выражением лица, он крутанул колёсико на час с лишним вспять.

– Идём. Уж если должно ещё что-то стрястись, так пусть в одну ночь всё.

И они зашагали назад, во двор, к заброшенному дому-погорельцу. В нём, в кладовке, на обугленных часах нерешительно и нервно встрепенулись стрелки.

VI. Встреча в выгоревшем доме

Вернувшись во тьму двора, вызволенный и вызволитель задумались, с трудом различая каркас с пустыми чернеющими проёмами. Лемуриец причалил к нему и… повернул обратно. Бывший дом бдел, погружённый в сырую листву, торча рваными клочьями в небо, обдавая освободителей старческим духом.

– Она – там? – переспросил Игнатьев.

– Да. Можешь оставаться. А я пошёл. – Дядя Лёша включил фонарь и двинулся к дому.

– Нет уж, я с вами.

Передёрнув плечами, Игнатьев кивком головы поманил лемурийца.

Все трое проникли в брешь. Верный свет фонаря предъявил им обломки лестницы, обугленные междуэтажные балки и закопчённые лохмы стен.

– Побыстрей бы найти, – молвил дядя Лёша и прибавил: – Кто тут мёртвый, но живой?

Вместе они ходили по ситу останков пола, озаряя их фонарём. Лемуриец воссел на междуэтажной балке, задрав романтично голову. Виктор Фомич повторил движение глаз питомца.

– Какое звёздное небо, – мечтательно заметил Игнатьев.

– Да, звёздное. Но давай-ка попозже на него полюбуемся.

Настороже, он наткнулся на уцелевшую часть стены и, шагнув в рану дверного проёма, смутился от чувства, что вторгся в чужое.

– Витя, иди сюда! – Захотелось поддержки того, кто втянул в приключение.

Учитель пробрался в пространство жилья. Лемуриец задрёмывал, не покидая балки.

– Что будем делать? – спросил дядя Лёша. – Не вижу я тени.

– Элементарно. Мы позовём. Где здесь мёртвый, но живой? – просипел Игнатьев.

– Где же ты? – Вызволитель отчаивался, а фонарь его тем временем освещал останки мебели. Неуверенно шаркая и вдыхая гнильцу, освободители подошли к окну.

– Вот она! Смотрите!

– Где?

– Вот, на подоконнике! Капайте!

Вызволитель посветил: на фрагменте сохранившего белёсость подоконника диагностировалась тень, головой заползшая на откос проёма.

– Выйти хочет.

Сторож сверился с часами: двадцать три пятьдесят шесть.

– Ох! – И поспешил достать бутылочку.

От новой тени шло тепло. Возникла женщина, высокая, испуганная и измученная. На вид ей было около пятидесяти.

– Мы от Ирины. Я – Алексей Степанович, а это вот – Виктор.

– А где мой муж?

– Муж? – ужаснулся сторож.

– Видимо, на небесах, – сообразил Игнатьев.

– На небесах? Ах, да, да.

– Елена Дмитриевна, нам надо идти.

– Да, конечно, пойдёмте. Вот только…

– Что?

Вдова неспешно озиралась.

– Вы знаете, постойте, я обязана найти фотографию.

– Да что вы, тут всё сгорело.

– Нет, должна быть. Она где-то в кладовке. Там уцелеть могла.

– Ну и номер. Где кладовка?

– В той стене, напротив.

Дядя Лёша посветил и увидел дверь.

– Посмотрим.

Дверка поддалась свободно, и фонарик вылизал подсобку, но, к тревоге сторожа, кроме сломанных настенных ходиков ничего в чуланчике не значилось.

– Нет ничего, Елена Дмитриевна, пойдёмте.

Дядя Лёша взял её под руку и близился к выходу, нервно следя, чтобы она не упала. Игнатьев, крадущийся сзади, не соглашался:

– Алексей Степанович, мне, почему-то, кажется, что фотография, всё-таки, есть. Давайте ещё посмотрим. Мура нас подстрахует, на балке она.

– А может, правда, ещё посмотрим? – с надеждой в сереньких воспалённых глазах затосковала Елена.

Вернулись. Фонарик с настойчивой напряжённостью прошерстил кладовочное нутро.

– Часы, – пробормотал Игнатьев.

– Что часы?

– Идут.

Сторожа переклинило.

– Это те самые? – вяло выговорил он.

– У нас ангельские, – успокоил учитель. – Наши главней. Местные просто так.

Стрелки карябали циферблат, но шевелились бесперебойно, напоминая ветви, скребущие мерно по дряхлой крыше. Маятник явственно походил на старика, недовольного тем, что его разбудили, и с осознанием собственной важности стряхивающего пыль и дышащего.

– Это ничего.

– Пошли отсюда…

– Нет! – запаниковала вызволенная, юбочный костюм в полоску затрещал на ней. – Мне надо найти фотографию.

От кислоты накативших предчувствий сторожу делалось дурно, по-бабьи. «Стыдно». Он взял кликушу внутри организма в руки и для спокойствия Елены уговорил себя пошарить светом лишних полминуты. «Свет тёмное отталкивает». В углу прорисовалось углубление, вдова с Игнатьевым приблизились.

– Получше посветите, – брякнул Виктор Фомич.

– Сам и свети, – поперхнулся сторож. – Витя? Что с тобой?

Игнатьев стоял, раскрыв рот, волосы его, припавшие ко лбу и вискам, дёргались в такт стрелкам. Елена Дмитриевна позеленела и готовилась упасть. Учитель произнёс:

– В углу… лицо. Там чьё-то лицо. Обернитесь.

Продолжая озарять кладовку, дядя Лёша возвратился в неё взором. И сразу же попятился.

– Лицо?.. – не успел уточнить вызволитель, а из затхлого помещеньица уже выкрючивалась чёрная старуха.

Дядя Лёша с Игнатьевым шарахнулись вбок, Елена Дмитриевна упала в обморок. Старуха перепрыгнула через неё, подлетела к мужчинам и вцепилась в них ветвистыми пальцами.

– Сбежать задумали? Ты, – обратилась она к сторожу, – шваль поганая, Зойку мне заменишь теперь.

Правый глаз её ввинчивался в Игнатьева, левый – в сторожа. Глаза у старухи были вороньими. Нос казался вылитым клювом, а сморщенная коричневая кожа – горелой резиной. Волосы прятал сальный платок, повязанный по-цыгански. Дядя Лёша не дышал.

– Отпустите нас, быстро уйдём, – пролепетал Игнатьев.

Под носом-клювом расползлась улыбка:

– Ты у нас, кажется, для вечной жизни уготован? Отпущу, думаешь? – Она прищурилась, подтащила к резиновому лицу погасшего Фомича и затараторила: – Мне редко кто навсегда достаётся. Все – либо к родственничкам моим, либо в райское, а я, – и старуха заорала, – ПРОСТО ПОРОГ, ЧЕРЕЗ КОТОРЫЙ ШАГАЮТ. ПРИЯТНО, ДУМАЕШЬ?!! НЕТ!!!!!!

Оглушённый Алексей Степанович медленно завёл руку с фонарём ей за голову и треснул по затылку. Смерть чертыхнулась, обхватила голову руками, а недоумершие рванули к выходу. Старуха каркала по пятам, треща остатками пола. За пределами квартиры она нагнала дядю Лёшу и повисла клювом на ухе.

Учителю-математику стало смешно до чёртиков. Войдя в раж, он ударил старуху наотмашь. Та упала, вскочила, схватила сторожа и учителя и шарахнула их друг о друга лбами. Оба потеряли сознание. Брезгливо дотронувшись до ангельских часиков, корявые пальцы сумели сдвинуть колёсико на миллиметр и отскочили – то ли обжегшись, то ли получив разряд электричества.

– Тфу ты, чёрт, две минуты первого, чем бы мне его прибить? – задёргалась Смерть.

Валявшийся на полу фонарь начал сам по себе поворачиваться и выхватил из темноты палку с гвоздями.

– Да! – заорала ворона.

Беспомощный лемуриец, огромными глазами наблюдавший за происходящим с балки, не выдержал и задрал голову к прежнему звёздному небу. И глаза его округлились вовсе. С неба кто-то тянул к испоганенной кровле руку с длинными пальцами, с краешком белого одеяния. Почти коснувшись творения Фомича, рука вошла в дом. Старуха сплюнула и юркнула под половицу. В два счёта подхватив нокаутированных, рука подняла их сквозь рваную крышу. Веки сторожа разомкнулись, и увидел он лик – в полнеба.

– Детский сад, Алексей Степанович.

– А Елена?!

Ангелица смахнула двоих на асфальт, и те из глубин двора видели, как рука поднимает над домом тонкую хрупкую женщину и опускается вниз, во двор, осторожно раскрывая ладонь. Когда ладонь поравнялась с асфальтом, Елена Дмитриевна спустилась с неё, пошатнулась и пошла по направлению к вызволителям. Тут и лемуриец, выглянув из бреши-входа, озверело полетел навстречу обрадованному Игнатьеву.

Ирина склонила голову к дяде Лёше с неземным интересом:

– Вы даёте, Алексей Степанович. Не устраивайте впредь произвольную программу, хорошо?

– Ладно.

– Ладно. Виктору Фомичу и Елене Дмитриевне надо отдохнуть. Шагайте к Павлу.

– Простите меня. Спасибо вам!

Иеремиила покачала головой и вобралась в верх.

– А с лемурийцем что делать? – прокричал дядя Лёша.

– Пусть поживёт с Виктором Фомичом, – ответила из поднебесья Иеремиила и по-учительски осмотрела Игнатьева. А потом зачем-то бросила взгляд в сторону и только тогда спряталась в облаках. Учитель посмотрел туда, куда брошен взгляд – у дома с изюмом мелькнула чья-то вытаращенная тень.

– Нет! – заорал Виктор Фомич.

– Что такое? – Сторож панически уставился туда же, куда глядел Игнатьев. – Фу-у… Это Исай.

Вдова дрожала всем телом.

– Ис?.. – попытался переспросить математик.

– Пойдём, – простонал дядя Лёша.

Вместе с тем Исай Брянцев исчез в подъезде. Озадаченный. Иеремиила заявила ему по специальной, исключительно им обоим доступной связи, что он бездельник.

– Не могу я инспектировать всю улицу. Выгоревший дом не мой, – силился оправдываться Брянцев, шурша по лестнице в свою двадцать девятую квартиру. Когда он дошуршал, Алексей Степанович и трое вызволенцев сдвинулись с мест и вереницей потянулись прочь из чёртова двора.

Светало. Именно светало… несмотря на то, что и двух часов ночи не стукнуло. Хлынул дождь с градом. Одна из крупных градин угодила в выгоревший дом, пролетела в щель, разросшуюся над кладовкой, и ударила по часам. Часы покосились и встали, поперхнувшись градиной. Возникла тишина. Несколько минут спустя из-под половицы вылезла старуха. Расправилась, как гармонь, хмыкнула и подняла с пола палку с гвоздями. Бездумно стукнув ею по ладони, Смерть взвизгнула: гвозди прошли насквозь, закапало чёрное.

– Сволочи, – процедила старуха.