Королевство Краеугольного Камня. Книга 3. Прощание

Моей крестнице Жанне

Original title: Les adieux (Le Royaume de Pierre d'Angle, Vol. 3)

© 2019, Pascale Quiviger

Published by arrangement with Agence littéraire Astier-Pécher

ALL RIGHTS RESERVED

© Петухов Т. М., перевод, 2022

© Издание на русском языкеоформление. ООО «Издательский дом «Самокат», 2024

1

Два раза в году тьма и свет поровну делят сутки – двадцать четыре часа. Это время полного равновесия. После весеннего равноденствия свет берет верх над тьмой. А после осеннего – тьма одолевает свет.

В полдень двадцать третьего сентября того года землю палил зной. Жители королевства прятались за закрытыми ставнями, как прятались они все лето. А когда выглянули наружу, заметили, что на горизонте наконец появляются облака. Лиловые, плотные, разрозненные, они не походили на обыкновенные тучи. Первыми насторожились обитатели порта, увидев на галечном пляже прибитую волнами липкую пену. Откуда волны? Ветра не было вовсе, воздух застыл, застоялся. Глядя на бурную воду и недвижные небеса, вся деревня замерла в нерешительности. Люди ждали: хоть бы прорвало тучу, хоть бы кончился день. Им казалось, что время встало.

Растянувшиеся по холму тени деревьев расплылись. Листья падали сами собой, над тропами причудливым образом вилась пыль. Овцы жались друг к дружке, слипаясь в огромный ком шерсти. Неукротимые цикады умолкли.

Когда солнце скрылось за опаленными верхушками Лесов, дохнуло затхлым ветром: он шуршал сухой травой и проникал всюду, даже в дверные щели. К восьми часам он превратился в мощные шквалы. А к девяти перерос в ураган. Березы пригибало к земле, на пристань обрушилась чудовищная волна. Окна во дворце покрылись как будто копотью, а стены сдвинулись. Каменные плиты усиливали гул шагов, двери стучали от сквозняка, свечи гасли. В десять часов послышался голос. Жуткое бормотание. Угроза, зов, невнятное месиво из слов, которое все, однако, поняли сразу: сегодня чья-то семья отдаст лесу свое дитя.

Шарль вышел из кузницы и поспешил к Матильде. Вот так и они потеряли в ночь равноденствия свою дочь, и хотя она почти вернулась к ним как королева Сидра, вскоре исчезла опять. Не причастна ли она к нынешнему зову Леса? Матильда затыкала уши. Перед ней в мельчайших подробностях проносилась та ночь, когда она должна была принести свою дочь в жертву. Она видела Альберика, видела его рот – прямую черту над аккуратной бородой, его светлые глаза, неотрывно глядящие на дорогу, ведущую к хижине Проводника. Чувствовала спокойное дыхание спящего у нее на руках сокровища, нервную поступь белой кобылы и, совсем рядом, потрясенного Шарля.

Теперь та же участь ждет другую девочку. Гийом Лебель один из немногих с ужасом понял какую. Его крестницу. Равноденствие отнимет единственную наследницу престола и разобьет сердце его лучшего друга. Блез де Френель также сделал свои выводы. С тех пор как он навсегда был прикован к постели, он только и делал, что размышлял, но ничего подобного не предвидел. «Таков уж этот остров, – подумал он печально. – Если беда приходит, то накрывает его без остатка».

Лисандр, сидевший у изголовья учителя, засыпал его вопросами. Никто до сих пор не решился открыть ему тайну висящего над королевством проклятия, но даже веки Блеза не отвечали ему. Рассердившись, Лисандр ринулся в кухню, место встречи всех, кто не знает, куда деться. Там он столкнулся с обыскавшимся его Феликсом, и великан, обливаясь слезами, поведал ему легенду о первом короле, обезумевшей королеве и их пропавшей принцессе.

Тем временем Тибо, сидевшего в потемках у себя в кабинете, захлестывала волна ужаса, смутных образов и воспоминаний, всколыхнувшихся от голоса Гиблого леса. Он видел качающийся на ветке медальон, синий гранит, зеленый свет. Чувствовал пальцами пепел и иглы. Он тряс головой, но ни на чем не мог сосредоточиться. А главное – отказывался понимать. Он готовился отдать дитя из другой семьи. Родители будут ждать его у Креста Четырех Дорог. Он придет к ним один, как того требовала традиция. Один, без Эмы. Но как он справится без Эмы?

И где она вообще-то? Тибо не видел ее с самого утра. Он решил было пойти поискать ее, но мысль уже перескочила на другое. Он еще не бывал в такой растерянности с тех самых пор, как десять месяцев назад вернулся из Гиблого леса. Брался за что-то и не мог довести до конца. Поправил на поясе кинжал. Схватил красный плащ и тут же оставил его на кресле. Надел один сапог, но не нашел второй. И чувствовал, как голову сжимает невидимый венец, холодный и тяжелый: скорбная корона, которая рано или поздно начинает давить на чело всех правителей Краеугольного Камня, оставляя на их правлении вечную отметину.

В одиннадцать часов ночи, когда крик превратился в вопль и деревья скатывались вниз по холму у порта, дверь кабинета открылась. В полумраке Тибо не сразу узнал жену. И только когда она подошла вплотную, он заметил наконец ее дорожное платье и сверток из теплого одеяльца на руках, из которого выглядывала розовая щечка, пухлая ручка и светлые кудряшки. Только тогда действительность обрушилась на него со всей жестокой силой.

Легче было умереть. Куда легче. Он отступил в коридор, слабо мотая головой. Эма видела его борьбу, но не могла помочь. Она сама была жива лишь чудом. Да и надолго ли? Весь день она смотрела, как Мириам лепечет, как запихивает в рот кулачок, потому что режется первый зуб… Как поддержать Тибо? Где взять силы? Где найти слова?

Тибо всем телом навалился на белый мрамор и закрыл ладонью глаза. Вдруг кошмар, который он видел каждую ночь, а с утра забывал, предстал перед ним с поразительной ясностью. Все те ночи, когда он бился в постели, оказались лишь подготовкой к грядущей трагедии. Так актер повторяет свою роль: ночные кошмары были постоянной репетицией. А сейчас, бодрствуя, он наяву переживал тот же сон, медленно осознавая правду. Он не терял медальон. Он сам оставил его в лесу, на ветке, чтобы Мириам знала лицо своей матери. Он заключил с Сидрой сделку. Неизбежную сделку. Он был не в силах ничего изменить. Ни как человек, ни как король, ни как мужчина.

Открыв глаза, он встретился с черным взглядом жены. И хотя смотрела она прямо на него, казалось, будто ее здесь нет: за суровой маской она скрылась ото всех. Неужели он и ее потеряет? Тибо подошел и прижал к себе обеих. Мириам была горячая, а Эма – ледяная. Он так любил их. Они жили в нем, в самой глубине его существа, и ничто их оттуда не вырвет. Он резко выпрямился, нашел второй сапог, обулся, застегнул камзол, накинул плащ.

В мертвой тишине они прошли к конюшне. Все расступались перед ними, опуская взгляды. Эма держалась достойно и отстраненно, Тибо смотрел перед собой, губы его сжались в прямую черту, как некогда у отца. Только прачка и кузнец могли глядеть им в глаза. Матильда коснулась лба Мириам, и шепотом, словно младшую сестру, попросила королеву крепиться и помнить, что она нужна королевству. Эма ответила ей на незнакомом наречии.

В конюшне лошади бились в стойлах от страха. Эпиналь ржал уже два часа, и вокруг зрачка у него горела зеленая кайма. Габриэль кое-как умудрился взнуздать трех белых лошадей, как того требовала традиция. Но, увидев в конюшне принцессу, он уронил поводья, которые кончал прилаживать. Габриэль сообразил: если король – еще и отец, то лошадей нужно только две. С тяжелым сердцем он отвел третью в стойло.

Они выехали в гробовом молчании. Плотный туман спрятал стволы деревьев и нижнюю часть дворца. Арка напоминала затерянный плот, а редкие люди – спасательные буйки. У Креста Четырех Дорог их ждали мужчина и женщина, с дочерью, родившейся первого мая ровно в полдень. Тибо знаком отправил их домой. Они не понимали. Он поблагодарил их, пообещав, что не забудет, и продолжил путь.

Дальше Креста ничего не было: все поглотил туман. Будто мир еще не начался или уже исчез. Эма с Тибо были теперь не на острове и не в этом столетии: они – заложники событий, превосходящих их короткие жизни. Вечность сияла над их головами как маяк, но не освещала их. Они не слышали ритмичного стука подков. Для них вселенная сжалась до одной Мириам, вертевшейся в своем одеяльце и таращившей любопытные глаза.

Долгие часы дороги до Гиблого леса пролетели для них слишком быстро. Тусклый свет вдалеке был хижиной Проводника. Они ступили на тропу, кишащую огромными червями и тараканами. Хижина возникла из тумана: заостренная крыша, единственное окно, деревянная дверь на ржавых петлях.

Тело плохо слушалось Тибо: он не сразу смог спешиться. Спрыгнув наконец на землю, он как в оцепенении подошел к двери и едва слышно стукнул три раза. Петли скрипнули. Проводник в балахоне из грубой шерсти с глубоким капюшоном без церемоний протянул две тощие руки с грязными ногтями. Эма стояла поодаль. Она качала уснувшую Мириам. И только когда Тибо поднял на нее умоляющий взгляд, медленно подошла.

Ног она не чувствовала. С каждым шагом, приближавшим ее к протянутым рукам, она покидала свое тело. Вернется ли она в него, в это тело рабыни, королевы, женщины? Может, и нет. Она дважды поправила одеяльце, прежде чем передать Мириам отцу. Потом обхватила себя, чтобы задержать ее тепло еще хоть на чуть-чуть: вот все, что ей оставалось.

Тибо взял дочь на руки, дрожа как лист на ветру. Он попытался мысленно слиться со всеми правителями, прошедшими здесь до него: иначе вверить ее в черные когти он бы не смог. В последний миг Мириам вдруг проснулась. Она повернула к родителям спокойное личико, ясный взгляд истинной принцессы. Потом дверь захлопнулась.

Крик тут же смолк. Ветер стих. Туман развеялся. Крючковатые ветви Гиблого леса озарила вспышка. Тибо повернулся к Эме, чужой как никогда; Эма повернулась к Тибо, словно он был никем. Он помог ей взобраться на Горация, но сам решил идти пешком.

Начался дождь.

Гром ворчал вдали, молнии разрывали небо, и ливень обрушился на сухую землю. Запрокинув голову, Эма подставляла шею струящейся воде. Тибо скинул плащ, расстегнул камзол, распахнул рубашку. Разоренные бурей окрестности походили на них. Да, они вернутся к жизни по травинке. Эме и Тибо предстоит совершить такое же чудо. Только как?

Им казалось, что они одни во всем мире, но вспышка молнии высветила вдали чей-то силуэт: кто-то шел по дороге им навстречу. Это был промокший до костей Лисандр: бледный, как луна в ночном мраке, с прилипшими к щекам жесткими волосами. Мальчик со взглядом взрослого, по ошибке попавшего в тело ребенка. Тибо указал ему на Зефира.

– Правь, – сказал он, и у Лисандра мелькнула мрачная мысль: как будто король доверил ему все королевство.

2

Зов Гиблого леса застал Эсме посреди дороги, где-то между Френелем и дворцом. Зодиак отказался ехать дальше, так что часть ночи они провели под дубом, дрожа от холода, пока буря вырывала мелкие деревца. Как только крик смолк, они продолжили путь под ливнем и грозой. И только теперь добрались до конюшни.

– Король ждет тебя в Тронной зале, – встретил ее Габриэль, даже не поздоровавшись.

– Ты, что, уже на ногах?

– Никто не спал, сама знаешь.

– Король тоже, как я понимаю?

– Король…

Вид у Габриэля был до того потерянный, что она не стала его больше расспрашивать.

Обычно Тибо не вызывал Эсме до рассвета и никогда не принимал ее в Тронной зале. Очевидно, день был особый. Она, с ног до головы в грязи, миновала красный ковер широким шагом, оставляя за собой лужи. Но, увидев короля, замерла на месте.

Тибо был белым как лунь.

– Сир…

Тибо не дал ей времени опомниться. На коленях у него лежало письмо; он протянул его слабой рукой, как будто не хотел касаться строк.

– Я хочу, чтобы ты передала это послание устно. Заучи его.

Обычно, когда Тибо передавал ей устное послание, он не тратил времени на то, чтобы его записать. Но на этот раз он был не в силах произнести вслух фразу, на которую у него ушла вся ночь. Казалось, он весь раздроблен: груда обломков, которые держит вместе лишь одежда.

Эсме, недоумевая, развернула листок. Читала она плохо. Очень плохо. Буквы плясали у нее перед глазами, играли в чехарду. За всю свою школьную жизнь ей ни разу не удалось верно ответить ни на один, даже самый легкий вопрос. Теперь же книгой ей служили дороги, овраги, холмы, и никто больше не требовал от нее чтения. При некоторых стараниях и должном терпении она бы осилила в конце концов пару строк, если бы не вчерашний крик Леса и не седина короля – они выбили ее из колеи. Вместо слов ей виделись одни многоножки.

– Я пишу неаккуратно, мне часто на это пеняли, – извинился Тибо.

– Нет-нет, это все я, сир. Я читаю… неважно.

Она опустила руки, запачкав чернилами мокрые штаны.

– Хорошо, – вздохнул Тибо, – я постараюсь это произнести.

Он медленно встал, сошел с возвышения и зачитал хриплым голосом: «В ночь равноденствия правитель Краеугольного Камня, чье самое дорогое желание – благополучие королевства, передал Проводнику первую родившуюся в мае девочку, принцессу Мириам».

Эсме почудилось, что волосы короля стали еще белее. Ей захотелось обнять его, но короля касаться нельзя. Тогда она просто разрыдалась.

– Во все провинции, до завтрашнего вечера, сможешь? Я не хочу доверять это кому-то еще. Марта собрала тебе еду в дорогу. Выезжай немедля.

Эсме вытерла рукавом щеки и развернулась к двери, оставив лежать на полу слова, которые никому не прочесть.

Тем временем Манфред срочно будил всех слуг, обходя комнаты и звеня своей увесистой связкой ключей. Он хотел собрать всех в прачечной. На его взгляд, исторические события минувшего дня требовали мер, которые бы им соответствовали. Высокий, жилистый, представительный, он возвышался как монумент посреди перетянутой бельевыми веревками, заставленной гладильными досками и надушенной лавандой обширной белой комнаты с низким потолком. Годы давили на него, но он не склонялся под ними, гордо поднимая подбородок вверх. Все в нем вызывало уважение: опыт, репутация, галуны на ливрее. В клубах пара от поставленных на огонь утюгов он реял, словно орел в облаках. Он заговорил, и говорил хорошо.

Отныне, сказал он, ни в чем, что касается королевской четы, не может быть предела совершенству. Те слуги, чьи труды оставляли желать лучшего, должны исправиться; те, кто хорошо справлялся со своими обязанностями, должен исполнять их превосходно; а кто уже нес службу превосходно, должны превзойти сами себя. Теперь недостаточно исполнять поручения: нужно их предвосхищать. Недостаточно всегда быть рядом: нужно уметь исчезнуть, слиться со стенами.

И далее – сотни нюансов. Чай королевы раскрывает свой аромат ровно за две минуты: необходимо терпение. Тяжелые ткани, длинные подолы, а также шлейфы и нижние юбки сдерживают быстрый шаг королевы: забудем про парчу, и никакого крахмала. От ярких оттенков цвет ее лица оживает, а от серых – блекнет: изменим палитру. Теперь король: его следует оберегать от его собственных склонностей. В солнечные и ветреные дни ему сложно сосредоточиться: не следует открывать окна. Он любит крепкий кофе и, не замечая того, проглатывает гущу: нужно ее отфильтровывать. Он терпеть не может пышных нарядов: будем сдерживать портного. Ему хорошо думается исключительно на ходу: разгладим ковры как следует.

Манфред прибавил множество соображений общего порядка. Лис, символ Краеугольного Камня, должен вновь засверкать на каждой пуговице каждого форменного одеяния. По всякому случаю, хоть торжественному, хоть рядовому, – и в каждой комнате, как роскошной, так и самой скромной, – все скатерти должны быть белоснежными, серебро – начищено, на полках и статуэтках – ни пылинки, кружева – без прорех, светильники – без копоти. И чтобы в кастрюли, дверцы шкафов, носки сапог и все тому подобное можно было смотреться, как в зеркало.

Слуги внимали Манфреду, стоя среди тазов с кипятком и сохнущих простыней. Его старшая дочь Илария задыхалась от гордости. Марта задыхалась от злости на Гиблый лес. А Мадлен – от жалости к Эме. Не хватало лишь одного слуги: Бенуа, который накануне уехал в Ис «навестить матушку». Досадно. Манфред хотел бы воспользоваться случаем, чтобы оправдать его продвижение на роль личного лакея господина Филиппа Отой.

Личные лакеи пользовались особыми привилегиями. Теперь Бенуа никогда не придется ощипывать куриц, чистить рыбу или относить очистки свиньям. Он не будет вставать до рассвета, чтобы вощить мебель, мыть полы и зажигать светильники. Его повышение вызвало в крыле слуг жаркие споры, учитывая, что Филипп Отой был двоюродным братом короля.

По мнению Манфреда, Бенуа прекрасно доказал, что готов для этой роли, ведь чьим только лакеем он не побывал (Герцога Овсянского, доктора Плутиша, придворного архитектора Ван Вольфсвинкеля, канцлера и ряда иностранных гостей). За каждым из них он буквально ходил по пятам, соблюдая, конечно, предписанную протоколом дистанцию. Он лично сопровождал короля в двух дальних поездках, в условиях повышенной трудности – то есть вопреки желанию его величества. Манфред намеревался и не скрывал этого, сделать Бенуа через два-три года мажордомом. Он тогда станет заведовать всей мужской прислугой, а домоправительница (в идеале – Илария) возглавит женскую, и Манфред сможет всецело посвятить себя покоям короля.

Бенуа недоставало лишь одного: уважения товарищей. Вот почему Манфред всегда искал случая выставить его перед ними в лучшем свете. Вот и в это утро он оставил в комнате Бенуа записку, чтобы тот присоединился к ним, если успеет вернуться. Но Бенуа появился слишком поздно: когда он вошел в прачечную, все уже расходились. Локти и колени у него были в пыли, рыжие волосы топорщились на бледных висках. Манфред, все еще под впечатлением от своей назидательной речи, окинул его скептическим взглядом.

– Я знаю, – признался Бенуа.

Он пригладил одной рукой волосы, а другой протянул Манфреду объемистый сверток с марципановым печеньем, как бы извиняясь за опоздание, свой вид, и само свое существование.

– Почтовый дилижанс невыносим, – сказал он, оправдываясь. – Ах, Манфред, вы бы только знали! Жуткая тряска! Я ударился головой о стекло, взгляните на шишку, у меня теперь мигрень. О какие только свертки я ни терся! Но только так можно было вернуться в срок, до начала дня. И потом, видите, я привез то самое печенье, как и обещал кухарке… Ладно. Пойду приведу себя в порядок.

– Да.

– Насчет срочного собрания… Чему именно оно посвящалось?

– Важнейшим событиям прошлой ночи, Бенуа, как ты наверняка догадываешься.

Секунду Бенуа, казалось, рылся в памяти.

– Разумеется, – сказал он.

– Да.

– Конечно.

Манфред указал ему белой перчаткой на дверь:

– А теперь отнеси печенье Марте сам.

3

Солнце поднималось над воскресшей после ночного ливня природой. Трава вновь зеленела, птицы клевали личинок, кроты вылезали из своих нор. Пробил долгожданный час – и в каждом уголке острова все радостно пробивалось ему навстречу. Однако по мере того, как Эсме объезжала эти уголки, сообщая скорбное послание короля, люди замирали в недоумении: как же им быть? Как примирить в голове радость от дождя и трагедию равноденствия? И не связано ли одно с другим? Уж не обменял ли Гиблый лес принцессу на столь долгожданный дождь?

Отовсюду стали прибывать письма с соболезнованиями. Ни Тибо, ни Эма не хотели их читать. Элизабет как крестная взялась писать ответы вместо королевской четы. Гийом срочно отправился разыскивать семью, которая пришла к Кресту Четырех Дорог, потому что Тибо хотел передать им все, что осталось из вещей Мириам. Но осталось совсем мало: после случая с ядовитой погремушкой, происхождение которой он так и не смог выяснить, он сжег почти все.

Весь остаток дня Гийом провел в большом красном кабинете. Он старался занимать как можно меньше места, говорил тихо и спешил согласиться со всем, что скажет король. Однако ближе к вечеру он все-таки не смог не возразить ему: Тибо заговорил о новом походе на лес, чтобы отбить у него свою дочь.

– Ты бредишь.

– Вовсе нет.

– Но, Тибо, поход на лес! Вспомни сам! Сто восемьдесят девять раненых…

– Ударим в колокола.

– Тибо, я знаю, тебе невыносимо…

– Что ты можешь знать об этом, Гийом? Скажи, почему именно король передает ребенка Проводнику?

– Не знаю.

– Я скажу тебе почему: потому что это невозможный поступок. Отцу не под силу это сделать. Мне пришлось разорваться надвое.

Гийом смотрел на него молча. Он знал: что-то в его друге изменилось навсегда, но он еще не понимал, что именно. Пока что из всех черт его лица только седина и длинный шрам казались на своем месте.

– Звоним в колокола. Немедленно.

– Битва с лесом – это ужас, Тибо. К тому же… ни одна девочка еще не возвращалась оттуда…

Тибо знал, что это не так: Сидра вернулась. Как именно, он не мог себе представить – но Сидра совершенно точно вернулась. Он отогнал эту мысль.

– Лес еще никогда не забирал принцессу, – ответил он.

– Да. Кроме первой.

Гийом был прав. История повторялась. Пьер потерял дочь и стал править ценой полного забвения и проклятого леса. Его народ платил за это из поколения в поколение. Тибо тоже потерял дочь. Должен ли он искупить ошибку первого короля? Сможет ли он править, ничего не забывая и никого не проклиная? Что есть в нем такого, чего не было в его предке?

Вечная любовь. Когда ему было всего несколько дней от роду, лоб его озарил цветок из света. А далеко за морями в тот же миг такой же цветок появился на лбу Эмы. Это был знак судьбы, смысл которого был от них скрыт, но они старались жить достойно его…

Тибо смотрел на капитана в упор, но его не видел. Вдруг он хлопнул кулаком по письменному столу, усеянному оттисками сложенных крыльев с меча Пьера.

– Я пойду, – сказал он.

– Куда?

– Я должен пойти.

Тибо поднялся, схватил красный плащ и вышел, хлопнув дверью.

Несколько минут спустя он уже скакал через поля. Галоп Зефира придавал ему решимости, а запах полевого клевера успокаивал. Он скакал вчерашним путем и чувствовал, будто стирает его: так тряпкой сметают последствия разгрома. Мимо проплывали скалы, поля, скрюченные кусты, а между ними – стальное море до горизонта. Суровая земля, кое-где прирученная, кое-где дикая, – вся она была ему знакома, но он ничего не узнавал. Тибо еще подстегнул Зефира, чтобы все вокруг слилось воедино.

Домчался он быстро. При свете дня сторожка Проводника смотрелась неважно: жалкая лачуга среди призрачного пейзажа. Зефир упирался. Тибо силой подвел его к бывшему колодцу, превратившемуся в полуразваленную груду камней. Он привязал коня, подошел ко входу и постучал, вбивая дверной молоток в трухлявую древесину. В ответ послышалось невнятное ворчание.

– Открывай! Пришел твой король.

На пороге появилась фигура в капюшоне.

– Где она?

Проводник покачал головой. Все отцы возвращались, стучали в его дверь. Кто-то на коленях, кто-то с горой подарков, кто-то с топором в руках. Но никто из них не смог увидеть дочь снова.

– Где она?

Ответа не последовало, и Тибо оттолкнул Проводника и прошел внутрь, в единственную комнату: грязную, пустую, с глиняным полом. «Звериное логово», – подумал он с отвращением. Проводник ждал у приоткрытой двери, не сомневаясь, что король, как и все они, выйдет сам.

– Ты не говоришь, – заметил Тибо и, вместо того чтобы выйти, приблизился к нему. – Ты умеешь говорить? И кто ты на самом деле?

Резким движением он сорвал капюшон.

Проводник спрятал лицо в свои черные лапы. Но Тибо схватил его за всклокоченный затылок и поднял ему голову. Увиденное так поразило его, что он разжал руку, но так и замер, не опуская ее. Длинный, вытянутый нос, нависший надо ртом, заостренные уши, мохнатые щеки, янтарные глаза с вертикальными зрачками-щелками. У Проводника было лицо человека, ставшего лисом, или морда ставшей человеком лисы.

– Невозможно, – прошептал Тибо и сам удивился, заметив, что злость его стихла.

Перед ним стояло уродливое, одинокое существо, чуждое и тому, и другому миру, обреченное жить на пограничье; за его страшную роль его ненавидят, а все остальное время не замечают. Тибо поглубже вдохнул прогорклый воздух его жилища.

– Она жива? – спросил он тише.

Проводник кивнул.

– Ее кормят? Ее держат в тепле?

Второй кивок.

– Спасибо.

Тибо вышел за порог и отвязал коня, не уверенный до конца, что виденное ему не померещилось. Границы действительности опасно дрогнули. Знает ли он на самом деле свое королевство? Какие тайные силы его населяют? Какие мрачные союзы случались здесь в прошлом? И кто на самом деле им правит?

Решив сохранить омерзительное открытие в тайне, он помчался назад.