Loe raamatut: «Не время для человечности», lehekülg 46

– Так, пидор, не вздумай мне тут снова философствовать. Иначе тебе никогда не…

Голос вдруг захлебнулся внезапной тишиной собственного отсутствия, так жирно и томно намекающей на то, что говоривший был задушен подушкой. Очень удачно, что он не договорил. Кончились те времена, когда за меня в моей голове могли говорить другие люди – теперь я заматерел и сам говорил в головах своих внутренних голосов. Это внушало мне восхищение собой.

И вдруг. Я снова у себя дома. За окном льет дождь, вновь приветствуя меня в сером мире реальности говна. Я лежу на полу в луже собственной рвоты и задыхаюсь. Ужасно болит в груди. Глаза пересохли к херам – наверное, я долго не моргал, выпучив глаза в пустоту. Кто-нибудь знает, что самое хуевое во всей этой ситуации? Я знаю. Мне совершенно не хочется вставать и что-то делать. У меня нет ни сил, ни желания жить дальше, но нет и сил умереть – я просто устал, очень устал, как будто прожил уже миллион лет. Я лежал и вспоминал, сколько шансов в жизни я упустил, сколько всего потерял, как сумел опуститься до нынешнего уровня – пустой внутри, потерявшийся и абсолютно одинокий наркоман, у которого не осталось ничего стоящего в жизни, жалкий и разбитый на хренову кучу зловонных осколков, просто идеальный пример того, каким не должен быть человек. Мог ли я лет десять назад подумать, во что превращусь? Боже, как я был наивен и полон надежд. Я словно смотрел видеопленку со всей своей жизнью, и больнее всего было видеть те редкие моменты счастья, что мне довелось пережить, я с ужасом чувствовал, что не достоин даже помнить их, словно это все было с совсем другим человеком, а потом появился кто-то еще, кто убил меня и занял мое место – та тварь, на которую я стараюсь не смотреть в зеркало. Все люди, которых я потерял, все возможности, которые проебал, все дни, которые прожил зря – вот оно, услужливая сука-память всегда готова их подсунуть, чтобы я снова и снова ненавидел себя. Что самое обидное – в том, как все в итоге сложилось, не виноват никто, кроме меня самого, так что я просто лежал и жалел себя, жалел о том, что родился на свет, лишь для того, чтобы ненавидеть свою жизнь, и слезы сами собой лились соленой рекой из моих глаз. Какое же я ничтожество. Вот таким я на самом деле себя вижу – эгоцентричным, мерзким и бесполезным. Иногда все это остается где-то на заднем плане, а иногда, как сейчас, режет до боли, и я никак не могу этого вынести, размазываясь и расщепляясь внутри, до тех пор, пока очередная часть человека не лопается, не выдержав, оставляя все больше пустоты, которую тут же заполняет мрак – мрак чувства, которое я уже не могу описать. Знаю, это все отходос, и через некоторое время меня отпустит, и все снова вернется на привычный уровень убожества, но сейчас от этого не легче. Я хотел бы рассказать, как все это началось, но расскажу позже – сейчас я катаюсь по полу и кричу от боли, с которой из меня вырывается душа. Но, для затравки: все началось с темного омута, в котором я однажды заблудился.

XXIV. Чужой 2. Король ножей, повелитель мух

По лунному свету блуждаю, посвистывая

Но только оглядываться мы не должны

Идет, идет, идет вслед за мной вышиной в десять сажен

Добрейший князь, князь тишины

Добрейший князь, князь тишины

Наутилус Помпилиус – Князь тишины

Люди не видят разумом, что ад такое есть, и кого дьяволом привыкли называть. Ад – не воронка в девять уровней, и сатана – не воплощенной злобы образ. Ад – не котлы и лава, не озеро во льду, и дьявол тоже вовсе не змея иль падший ангел. Ад – в ваших душах, в потаенных закоулках, скрывают что страшнейшие из мук вообразимых. И боль, страданья – все есть лишь внутри вас, а демон тот рогатый – просто-напросто вам данная свобода выбирать, в совокупленьи с тяжестью последствий.

Но люди так боятся внутрь заглянуть, что из души извечно тащат в мир все злое. И оттого им счастья не снискать вовек, что сами себе служат судьями и палачами. А кто-то все же ходит между них – быть может, то всего лишь смутная идея, безумные порывы никак подобны ветру. Подкармливая пламя внутренней ожесточенной схватки сжимает руки, холодные, как лед, на воле и на горле, их разум вводит в заблужденье и селит в душах их смятенье.

…И каждый вечер он, словно монах, подняв понурый взгляд к серому небу, угрюмо молит о прощении, о силах, чтобы новый день в отчаяньи прожить необходимых. Но глухо небо каждый раз к этим мольбам, ему лишь отвечая всполохами молний, раскатом грома, дождем и снегом, что смешаются незримо со слезами на лице сего живого трупа. И жизнь порою кажется ему чредой из циклов агонии и временного облегчения, что за собой таит припадок новый, еще более томительный.

И вы воистину забавные создания, и так же весело нам с вашими играть сердцами. Вы рождены без цели и предназначенья, но вам дана способность чувствовать и мыслить, столь редкая меж всех живущих тварей. И что же вы? А вы всю свою краткую по меркам гроба жизнь предпочитаете расходовать на то, чтобы искать того, что вам начально не было дано, и чувствовать лишь боль, и думать лишь о ней. Неужто вам и правда не по силам смириться с той чертой, что вас прервет однажды под луной? И так ли на самом деле трудно жить без тех надуманных вещей, что вы зовете именами горьких чувств? Вы созданы для покорений, войн и торжества, и ради вкуса багровой крови на губах, ради убийств, насилия, вам приносящих исподволь блаженство, ради того, чтоб у других отнять, что им принадлежит, и сжечь дома, убить детей и обесчестить женщин. Вам это мило, разве нет? Вы этим живы наконец от скуки. Вы звери, всех страшнейшие на свете. Вы живы яствами различными, с изыском, вы счастливы в хмелю, в дыму от трав, на пике наслаждения вы в совокуплении друг с другом. Кто же мне скажет, в чем я здесь не прав?

Так пусть я буду вам спасеньем, и с тем же – карой за надругательство над замыслом природы. Коль не желаете вкушать вам разрешенные услады, извечно порываетесь шагнуть за недостижимые для вас пороги, я заберу и первое, и ко второму подобраться не позволю. Вам мука такого наказания послужит впредь уроком о том, что в мире должен быть порядок заведенный. И ваши неисчислимые восстания против естественного хода жизни и судьбы лишь приближают вашу смерть как вида. Вам разум дан был для того, чтоб насладиться простыми лишь вещами. А раз вы его пользуете для столь ненатуральных целей, то будет он повернут против вас самих. Хоть поначалу эти новые миры вам будут мниться неземною негой, обман так сладок, что ни мысли о побеге. Не отличить от яви вам мои дары, однако наяву вы обратитесь в порчу, что медленно сжирает все вокруг, и не познаете вовек ничего горше этой пытки, когда сознанье с воплем будет отходить под звуки разрывающегося в муках сердца.

Здесь все, и нечего добавить. Я лишь в прелюдии к истории позволил взглянуть на все глазами “зла”, чтобы вас потом в сетях из заблуждений не неволить.

Я опустил взгляд от потолка. Так, обращение сделано, теперь можно вернуться к насущным делам. Самым важным из них было суметь прикрепить свою голову обратно к телу – как в старых играх, где ты управляешь персонажем от неподвижной камеры где-нибудь в углу комнаты, а само управление инвертировано. Через минут десять после того, как Ворон нырнул в портал, я все же сумел справиться с этим квестом и поставил башку на обрубок шеи. Теперь все довольно быстро срастется, надо только поддерживать рукой.

Трое были мертвы – лежали на полу в крови, все израненные, бедняги. А вот четвертого не хватало, и это было очень неприятным обстоятельством – он единственный из них, кто что-то понимал и даже мог помешать. Наверняка уже начал. В стене зияет червоточина, ведущая в Выворот, в одном из его отражений. Долго не раздумывая, я вошел.

В этот раз он был лесом. В том месте, где я вышел, на земле лежал телефон – наверное, его выронил четвертый. Так, собраться. Что мне нужно? Я попал сюда намного быстрее, чем думал – большая удача, хоть и не в ту часть этого места, что мне больше всего нужна. Даже не пришлось охотиться за кровью этих мешков с мясом. Теперь… найти это гребаное озеро. Я найду озеро, убью хранителя, и кое-что подправлю, и тогда будет много веселья. Мы будем долго играть в разные веселые игры. Я буду играть, пока не заставлю одного из демиургов провести половину ритуала, а потом – я расскажу ему, кто виноват во всем, я расскажу ему, кто жизнь попортил, кого надо винить, кого нужно наказать. Самое забавное, оба демиурга – неосознавшиеся. Авель что-то подозревает, а вот второй парень вообще не понимает, где находится, не понимает, кто он. Это же надо было так обнюхиваться в своем мире, чтобы не отличать реальность от сна. Хотя за это я судить не могу. Скоро у всех будет такая замечательная способность. И вот когда торчок на виду у Авеля принесет жертву огню – останется всего один шаг, а что самое главное – теперь на это вообще не уйдет нисколько времени, и для разных любопытствующих личностей все случится просто в один миг. Время и пространство, детка! Блядь, это невыносимое чувство зловещего торжества темного наслаждения, будто ты подросток и остался дома один, наедине с баром отца, журналами с порнухой, и крепкими, как твой стояк, сигаретами. И тебя уже не остановить. Нужно только найти озеро. Хотя, смотрите-ка, похоже, отыскать его будет несложно – под землей словно пульсируют сквозь почву ручейки, питающие лес водами судеб. Я разрыл землю и добрался до одного из них – вода действительно темная и более густая, чем обычная, а на вкус… ну, как будто кто-то захуярил жидкое всесилие. Неплохо, тот тип с блокнотом не обманул.

Дальше все было просто. Я вышел к озеру, стал на середину, из глубины вылез хранитель и, не разобравшись, кто есть кто, начал бычить. Я выпил его досуха, и дремучие воды стали моими – вот так просто и быстро. Теперь я был волен делать с судьбами всех, кто в них попал, что захочу. Как удачно, что все нужные мне люди в определенный момент упали в чащу озера и унесли на себе его метку. Что вообще такое эти дремучие воды? Это в каком-то смысле место, в каком-то смысле время. Люди, связанные друг с другом, имеют свойство однажды увидеть их в любом случайном озере, пруде, луже, реке, да хоть в капле воды в умывальнике. Когда человек их видит, ему открывается… кое-что, и жизнь его необратимо меняется. К худшему, разумеется. Но, что куда важнее, меняется кое-что у человека в голове, и одно из таких изменений – появление бреши, в которую с легкостью проникают потусторонние субъекты вроде меня. Сквозь глупые исполненные пафоса сюжеты, сквозь плоских персонажей, сквозь их глупость и банальность, сквозь финалы и новые начала – я пройду сквозь все, и тогда последняя дверь откроется. Он долго прятался за этими дверями и образами, каждый раз примеряя новую маску, но погубит его гордыня – гордыня человека, вообразившего, будто может творить и разрушать миры, и это никак на нем не отразится. Глупость человека, который смотрит в зеркало с уверенностью, что его отражение не может ему ничего сделать. Человека, который не понимает, что на самом деле такое эти отражения. Не видит в себе роковых изменений. Он распыляется на идеи и образы, не замечая, что распыляет свою суть, теряя целостность. Архитектор бродит по своей нелепой башне и даже не задумывается, что башня может рухнуть.

Где-то тут шлялся Ворон, но мне было лень искать его, поэтому я просто сидел и наблюдал за червоточиной поверх того, что осталось от леса. Когда она закрылась, я победно рыгнул и повернулся обратно к своим новым владениям. Настало время взять красную ручку и внести некоторые правки в три домашние работы.

XXV. Архитектор. Сингулярность

– Патрик, почему вы держитесь за это странное название? Неужели так сложно выбрать другое?

– Если книга о том, как человек может умереть, то зачем менять название?

– А разве она об этом?

– Она только об этом.

Диалог в издательстве в доме номер 13

– Снова не могу заснуть. Уже который месяц это продолжается – я или физически отрубаюсь, потому что не спал сутки или двое, или лежу как сейчас, глядя в потолок и беспомощно пытаясь успокоиться. Перестать думать. Расслабиться. Закрыть глаза хоть на полчаса. Перестать говорить с людьми, которых тут нет. Нихрена не выходит, и в итоге я опять усну за час до будильника, а потом или весь день буду еще мертвее обычного, или все просплю к херам. Сны, когда я их запоминаю, не лучше – сплошь сюрреалистичные кошмары, в которых я постоянно умираю ну или хотя бы испытываю сильную боль. И ладно бы проблемы ограничивались только сном и усталостью, но они уже всерьез поселились в моей башке и чувствуют там себя как дома. Приступы паники и злости, срывы на случайных людях, постоянная паранойя насчет всего вокруг, провалы в памяти, галлюцинации, физическая агрессия, состояния транса по нескольку часов, фантомные боли, суицидальные порывы, сверхценные идеи и одержимости – блядь, да я просто парк развлечений для мозгоправа, и чем дальше, тем яснее я понимаю, что без помощи этих людей я уже не выберусь, да и с помощью, возможно, тоже. Вся проблема в том, насколько я становлюсь хитер, когда дело доходит до становления на путь истинный – я обведу вокруг пальца и семью, и врачей, и себя самого, наебу так, что никто даже этого не поймет, лишь бы не сходить с этой тропинки саморазрушения. У меня правда очень серьезные проблемы, и я правда не знаю, кто и как может мне помочь – и это бессилие и потерянность делают все еще страшнее. Мне кажется, у *** могло бы получиться – *** для меня, и ***, как иногда кажется, заставить сделать что угодно, будто управляя куклой. Но этот вариант очевидно недоступен – я слишком горд, чтобы просить помощи у тех, кто не хотел бы этого, и слишком ***, чтобы делиться этим грузом, так что я могу позволить себе только ***. Что тогда? Пробовать все сделать самому, вырвать каждый больной кусок с мясом, стараясь не задеть еще здоровые участки? Ничем хорошим это не закончится, прям уже вижу. Видимо, остается только с ужасом ждать, что произойдет дальше, но тут притаилась серьезная опасность: дальше может произойти что угодно, и я даже примерно не представляю границы этого “чего угодно”, при том, что если в итоге пострадаю от этого только я сам, то это будет еще наилучший расклад. Кто знает, как быстро деградирует мой разум, не утратит ли он окончательно связь с реальностью, границы допустимого, моральные ориентиры, страх наказания, в конце концов? Я представляю, что мог бы подумать кто-нибудь, услышь он эту исповедь. На меня тут же бы настучали, обличая во мне террориста-смертника или что-то в этом роде. Здорово, что это слышишь только ты – молчаливая, принимающая все и несуществующая. Вот ты настоящая сказала бы, наверное, что я ее пугаю, и что мне нужно ***, или просто назвала бы все это ***. *** сказал бы, что я опять все выдумываю, и что все со мной в порядке. ***… Блядь, я даже представлять не хочу. Знаешь, ужасно так говорить, но иногда я жалею, что я не сирота – семейные узы ведь называют узами не просто так, они связывают тебя заботой и обязанностями перед семьей. Ты не можешь дать волю чувствам, не можешь пропасть куда-то бесследно, не можешь спалиться со всеми своими пороками, не можешь послать нахер все и катиться вниз еще быстрее, не можешь умереть, в конце концов. Я боюсь попасть в больницу с психическим диагнозом, потому что это *** кого-нибудь из ***. Я боюсь подсесть на тяжелые, потому что когда это вскроется, это *** ***. Я столького боюсь, потому что боюсь за ***, что это давит как пудовая гиря на груди, не дающая глубоко вдохнуть. Все это звучит пафосно и преувеличенно, правда? Ну какие могут быть у меня проблемы, ха-ха, это все фантазия, я так развлекаюсь, придумывая перед сном несуществующие симптомы и зависимости, ха-ха-ха, ведь это так весело – представлять, что ты в двадцать с хвостиком какой-нибудь наркоман, шизик и потенциальный труп в скором времени. Такой классный налет крутизны, все как у взрослых, крупные ставки, серьезные дела, большая жизнь, это в сто раз круче, чем в детстве играть в пиратов. Ух, аж дух захватывает. Господи, да когда же я, наконец, усну?! Ладно, надо успокоиться, иначе так и проваляюсь до утра. Давай просто поговорим, хорошо? Расскажи что-нибудь, что у тебя нового, как ты вообще? Ты так давно ничего не рассказывала, мы *** не обсуждали ***. Окей, давай я первый. Ел сегодня на завтрак ***, прикинь. С салатом. Не так уж и плохо, вполне съедобно, хотя еда из фастфудов и пицца все равно вкуснее. Часа два возился с hdmi-кабелем, пытался телик к компу подрубить. Прикол был в том, что на системнике над гнездом была какая-то алюминиевая ***, из-за которой, как оказалось, штекер не входил в разъем до конца, пришлось плоскогубцами разворотить эту хрень, тогда все заработало. Купил ***. Мне кажется, что кто-то на втором этаже в доме напротив наблюдает за мной, вчера полчаса пытался разглядеть в бинокль, кто это, но тогда его как раз и не было. Сегодня в первый раз за эти шесть дней отдыха закончился ром в шкафу, и вечер был трезвым – возможно, это было ошибкой. Когда выносил мусор, пытался погладить дворового кота – тот даже не подошел. Они все так же не доверяют мне, может, вокруг меня просто сильная аура ***, и они чувствуют ее. Кстати, мозг кошки всегда находится в диапазоне альфа-волн, ты знаешь? Никак не могу выкинуть из головы ту встречу со странным стариком, которая мне то ли приснилась, то ли… Да нет, это невозможно. Я просто увидел очень подробный и жутковатый сон, хотя иногда теперь ловлю себя на мысли, что уже не смогу выкинуть его из головы. Пытался посмотреть фильм вечером. Не получилось, попробую завтра. Скучал сегодня по *** *** и тому, как ***. По ***. Черт!

Челюсть свело в знакомой судороге, и я сел в постели, принявшись тереть глаза. Отлично поговорили. Надо пойти прогуляться – все равно уже час ночи, а просыпаться мне нужно в пять. Замечательно, значит, посплю в автобусе – и не нужно будет смотреть никакие фильмы или пялиться в окно, просто отрублюсь на двенадцать часов.

Зазвонил телефон, я снял трубку и ответил. Если честно, не помню, с кем говорил, да и о чем. Вообще ничего не помню, как будто затмение какое-то нашло на пару минут – а потом я кладу трубку. Вдруг захотелось прогуляться.

Я нацепил домашнюю майку со следами крови и кетчупа, а на спине носящую память о встрече с побелкой неделю назад, накинул на нее джинсовую рубашку, сунул ноги в шорты и, проверив по карманам ключи, карточку и телефон с наушниками, вышел из дома, заперев дверь на два оборота. Я постоянно говорил родственникам, что не имеет значения, на сколько оборотов ты закрыл дверь, потому что если ее захотят взломать – ее взломают, а они, как мне казалось, думали, что, наткнувшись на второй оборот, грабители задумаются, уйдут и вообще исправятся и станут хорошими людьми. А теперь мне самому психологически легче, когда ключ в замке я повернул два раза. Меня это бесило, потому что я не мог найти этому спокойствию объяснения. Впрочем, я многому не мог найти объяснения, так что проще, наверное, смириться и не приумножать число раздражителей.

На улице было еще не безлюдно, как я люблю, когда полчаса идешь, и не встречаешь ни единого прохожего, лишь машины раз в пару минут проезжают мимо, когда можно включить музыку без наушников, можно залезть на крышу остановки, можно спокойно пить пиво. Кстати, о выпивке. Раз уж я все равно буду спать в автобусе, то сесть в него можно и пьяным, да и за эту неделю я уже привык к ночи быть в размазанном, пофигистическом состоянии – зачем нарушать традицию? Слово “традиция” мне кое-что напомнило, и я поморщился. Вот так это и работает: как ни старайся не думать о чем-то, рано или поздно из головы всплывает воспоминание, ассоциация, фантазия. Не знаю, как именно нужно забывать определенные вещи, но пока что я явно делаю это неправильно.

Пока что было еще тепло, и по икрам не бегали мурашки от ветра – замечательно, хоть погода не дерьмовая. Пока я стоял на остановке и выбирал, пойти пешком или подъехать, к тротуару причалил троллейбус, и мне стало так лениво, что я зашел внутрь и плюхнулся на заднее сиденье у окна. Все, пора отбывать в мир музыки.

Diary of Dreams – одна из самых подходящих групп для меланхолии. Если Emptyself – это скорее разрыв души, музыка для вхождения в транс через боль, Lifehouse – саундтрек к светлой грусти, Аффинаж – естественная, почти природная печаль, HIM хорошо заходил с тоской по потерянной любви, а Кертис пел для истерических припадков притворного веселья на грани с суицидом, то Дневник Снов был просто очень задумчивой музыкой, которую хочется слушать в моменты, когда душа не рвется наружу, не разбивается, а бессильно сидит в углу и смотрит в стену напротив, бросая в костер, на котором ты горишь, спички из рассказа про замерзшую девочку. Вот бы быть таким же экспертом хоть в чем-то полезном, а не в классификации грустной музыки. А теперь немного декодинга песни “Nevermore”, пока я еду.

 
Help me letting go
Help me holding on
 

Нужно сказать, что просьбы героя в этой песне весьма противоречивы. С одной стороны, он хочет отпустить ту, кому посвящает эти слова, с другой – нуждается в ее помощи, чтобы пройти через боль. Разве станет она помогать ему, если он ее отпустит? Она просто уйдет, навсегда, бесследно, ведь этого она и хочет – пропасть из его жизни, и чтобы он пропал из ее. Если он отпустит, он упадет.

 
Guide me step by step
 

Все то же – он просит показать ему путь, который ведет к миру в душе, и провести по нему, ведь сам он не может этого сделать.

 
Kill me word by word
Break me bone by bone
 

А вот и саморазрушение. Ну почти – он скорее описывает то, что она и так делает, и тут читается, что ему это вовсе не нравится, это скорее такой фатализм отчаявшегося в стиле “плевать, продолжай, раз уж все равно это делаешь”.

 
Hurt me nevermore
 

Вот тут уже искренняя просьба. Ему больно, он видит источник боли в ней и просит прекратить, что бы она там ни делала. Может, это у них такое стоп-слово?

 
Sing with me
Drink with me
Drown me in wine
 

Просит разделить с ним его хобби и сразу же – снова проглядывают следы тяги к саморазрушению. Он хочет умереть, захлебнувшись вином. Не самый худший вариант.

 
Sail with me
Fail with me
Help comes in time
 

Ну и как же он собирается отпустить ее, если столь много просит?

 
Lie with me
Cry with me
Tell me you're mine
 

Если она будет лгать ему, уверяя, что они вместе, и она останется с ним, или просто давая какую-то надежду, то в итоге все закончится очень плохо, разве нет? В таких случаях нужно душить все на корню – выжечь так, чтобы было понятно навсегда, и не осталось ни единой иллюзии? С другой стороны, это просто его фантазии – да, он мечтал бы услышать от нее такое.

 
May it be perfect it still is a crime
 

Все просто – обвиняет ее в краже сердечка с его последующей порчей путем разбивания.

 
Heal me stitch by stitch
Fix me piece by piece
Hear me say your name
Help me if you can
 

Это уже мольба – он уверен, что только она может помочь ему, и шепчет ее имя по ночам, надеясь, что она отзовется и придет на помощь.

 
Adore me
Ignore me
Obey the divine
 

Снова мечты пополам с реальностью. У героя включается режим эпичности – он называет свои чувства святыми.

 
Conquer
Enslave me
To whisper your line
 

Немного мазохизма не повредит. Очень красиво.

 
Hurt me
And heal me
To save me in time
May it be perfect it still is a crime
 

Он хочет просто отклика, без разницы, какого – большей боли или спасения, хоть чего-то кроме безразличия, потому что оно больнее всего. Главное – чтобы это было направлено на него, осознанно, чтобы она думала о нем, когда делала это, чтобы оставаться в ее мыслях. Очень сильная и болезненная песня, особенно таким голосом под такую музыку.

Еще пара песен и остановок, и я вышел. Дневник Снов почти полностью овладел моим разумом, и прошло какое-то время, прежде чем я заметил несколько странностей различной степени сюрреалистичности.

Странность первая: я стою посреди пустоши, усеянной руинами зданий и остовами еще дымящихся машин. В воздухе столько пыли, что при каждом вдохе она оседает слоем на зубах и языке.

Странность вторая: ни троллейбуса, ни остановки нет и в помине.

Странность третья: совсем рядом со мной, в пределах четкой видимости даже сквозь завесу пыли, идет перестрелка. Несколько промелькнувших лиц и прозвучавшее в одном из криков имя – точнее, прозвище – до ужаса знакомы. Твою ж налево, так тот старик мне не приснился?! Бог, множества реальностей, своя вселенная, второй рассказчик… Стоп.

Странность четвертая: а она тут что делает? Мое тело инстинктивно дергается, собираясь рвануть к Бетс и вытащить ее из этого безумия. А дальше все происходит покадрово.

Она оборачивается и замечает меня.

Прежде даже, чем тень узнавания промелькнет на лице, за ее спиной вскипает алый всполох, и оттуда кто-то появляется, его лицо хищно зависает над ее плечом – серые ледяные глаза, под левым в свете вспышки виднеется тонкий шрам, под правым – я знаю, что за слова там вытатуированы, и ужас сковывает меня, не давая ни вздохнуть, ни моргнуть.

А ее лицо превращается в застывшую маску потрясения, чтобы через долю секунды исчезнуть в языках алого огня.

Мир застывает, и в голове остается только одна мысль: точка невозврата позади.